Пепел. Книга 1. Глава 4

               
КНИГА 1. ГЛАВА 4

«… папочка, ты нехороший!
Даже для глупой… козы… ослЫ… курицЫ!»
Полуторалетний Колька торжествует, но быстро «опадает», видя, как я оплываю от смеха. Гости, улыбаясь, замирают. Мама и папа, одновременно  сжалившись над сыном, разом открывают рот, чтоб прекратить его мучения, но тут…
- Помоги мне, сестра. Спаси, - чёрные глазёнки очень серьёзно смотрят на меня.
- «ОвцЫ»! «Кокоша»… – мне неловко от этого взгляда, но со смехом совладать непросто в пять-то лет.
- Спасибо, «Тотоша»… - Колька заливисто хохочет.
Так, полухохоча – полудекламируя, Колька спрыгивает с табуретки, берёт меня за руку и скороговоркой заканчивает стих.
«Очень развитый ребёнок!» «И это в полтора года!», «Вундеркинд!», «Каков язык!». Все наперебой поздравляют родителей.
А мы с Колькой смотрим друг на друга. Он, стесняясь, гладит мою ладонь. Я впервые по-настоящему ощущаю сестринскую любовь. И  от этого, почему-то, немного стыдно.
С тех пор мы на всё детство стали Тотошей и Кокошей.


«Коготок увяз – всей птичке пропасть» . Полезли-таки воспоминания. Полезли. Но пока не страшно. Тепло. Саднит только».
Я лежала с открытыми глазами и смотрела в небо. Последние «белые ночи» тайги.  Ни облачка. И тепло. Без ночных заморозков. Будто и не в тайге. Казалось, что растения и животные все уснули беспробудным сном, а, может, и все разом вымерли. Ни звука вблизи.
«Почему так тихо? Пусть тихо. Пусть. Не хочу мыслей. Не хочу воспоминаний. Хочу только «тихо».
Мау вдруг задёргался и жалобно заплакал во сне.
«Боже мой! Кокошка тоже часто плакал по ночам».
Я осторожно погладила тонкую руку подростка. Он вздрогнул, сонно нащупал мою ладонь и прижался к ней щекой, потом ровно засопел.
Я закрыла глаза.
«Всё потом, потом. Хочу выспаться. Мне ещё много надо думать завтра. Завтра…»


- Завтра с папой едем! – взлохмаченный Колька влетел в мою спальню и плюхнулся в кресло, на котором красиво было разложено выходное платье.
- Куда это?! И брысь с платья, подростковое насекомое! – я перед зеркалом, открыв рот от усердия, доводила свою красоту до совершенства.
- «Насеко-о-омое»… Сама ты… Всё из головы вон! – Колька в свои двенадцать лет был черноволосым рослым красавцем. Предыдущий десятый класс мы отучились вместе, сидя за одной партой. Вундеркинд, ничего не попишешь!
Братик – моя гордость – быстро «догнал» меня, объединяя два года в один. В одиннадцатый пойдём опять  вместе. За это время Колька оброс всевозможными кружками, собраниями каких-то учёных, на которые нещадно таскал меня. Но своё и моё будущее он уже определил – биология, генетика!
«Нет, вы подумайте! «Ундервуд»  долбанный, хоть и нежно любимый! Решать за меня! Меня, шестнадцатилетнюю! Влюблённую в Витьку Герасимова! На первую свиданку с которым я и собиралась!»
- На Тунгуску едем, Тайка!!! Ведь могла бы и с нами! Мозги у тебя - всем на зависть, а голова никакая! Нашла чем её забить! Хо, хо, хо – сеньор Герасимов, у которого только стрижка умная! – брат из-под лобья сердито смотрел на меня.
- Кокошка, ты ревнуешь! Это братская ревность, но смотри не доведи её до дуэли Тибальта с Ромео ! – я, улыбаясь, кокетливо развернулась в сторону Кольки.
- Дура ты, Тотоша! Ты многого не видишь и не знаешь! Не-е-ет! Просто не хочешь видеть и знать! Страусиха! Но от правды, какая бы она ни была, не денешься, родная! – Колька встал, расправил моё платье, и долго смотрел мне в глаза. – И ещё… Всяких Ромео может быть много. А Тибальт – один!


«Тибальт – один. Да, один. Как и мама, и папа».
Я тихонько выбралась из-под мохнатости Акелы и тонкой руки Мау. Долго смотрела на них спящих. Волк явно притворялся. Бдит! Пусть.

 Не спится, так помедитирую. Я уселась и подняла голову.
«Боже! Серебристые облака! Вот они какие!»
Прозрачные светящиеся струи-перья. Нежно фосфорицировали, незаметно меняя форму, переплетались, образовывая синесеребряную вуаль. Где-то там, в невообразимой выси, оставляя далеко внизу все другие облака, появляются они, как прозрачный плащ пришельца-великана. Незадолго перед восходом или вскоре после заката. Откуда? Почему? Однозначного ответа нет.
Видела я их впервые, а вот слышала о них много раз. От Кокошки, папы, мамы.
«Родные мои, ушедшие навсегда..! Как я давно это не вспоминала. Что же так «перепахало» нашу семью? Что же случилось? А ведь случилось…   Здесь вспоминается всё. Не урывками, не размытыми картинками. А вся последовательность. И это очень тяжко. Из-за смертей? Не только. Что-то ещё. Всё, на сегодня хватит! Дождёмся рассвета!»
Так захотелось кожей почувствовать, как ночные белые сумерки перейдут в рассвет.
Я закрыла глаза, а ладоши открыла небу. Тишь. Глушь. Приди, жизненная сила! И она тут же пришла… мама…


- Мам, привет! Я соскучилась! Принимайте дочь с тортом и новостями! – я бодро ввалилась в коридор, сунув торт маме в руки, а новости пока оставив при себе.
Я уже три года, как варилась в студенческом котле М-ского университета. Приговорённая к биологическому факультету я самостоятельно выбрала кафедру антропологии. Жила в общежитии. Коля учился в том же университете, на биофаке, но на кафедре биоинженерии. Он уже имел три работы по молекулярному моделированию различных биологических объектов. Подавал, как всегда, блестящие надежды и успевал ещё пропадать в маминой лаборатории. Но жил дома, с родителями, настаивая, почти требуя, чтобы я вернулась в родные пенаты.
 
Мама и папа стояли в коридоре и радостно, но несколько потерянно, улыбались. Именно в тот раз я особенно остро отметила, как они сдали за последний год. Посеревшие какие-то, подавленные. Такие разные, но родные, любимые, кровиночки мои!
Мы с Колькой всего понемногу взяли от обоих. Яркую внешность – от мамы, прекрасный голос и чувство юмора – от папы. Но я ещё от папы прихватила немного беспечности, много всяких «авосей» и «небосей», иронию, неиссякаемое жизнелюбие и веру в победу Добра. Хитрый же Колька оттяпал у мамы  сосредоточенность, рационализм и необыкновенную работоспособность. Вот только чувство логики и умение постоять за себя мама разделила между нами поровну.
А вот и семейный инквизитор! Стоит, рот до ушей! На голову всех выше! Крокодил-переросток!
 
Поначалу я думала, что всё дело в пресловутом конфликте  «отцов и детей». Поэтому  раздражалась на мамины намёки и неясные, какие-то расплывчатые, аргументы в пользу того, что над нашей семьёй нависло Зло. Папа при этом всегда угрюмо молчал.
Но в последний год на головы бедных родителей вылилось столько пренебрежения, нетерпимости, которые зачастую перерастала в такую злобу, что я в серьёз стала задумываться о Кокошкином психическом здоровье. Прекращала я выходки брата громким хлопком по столу и окриком в его сторону. Была уверена, что у Кольки очень трудно проходит переходный возраст. Да и вообще, кто знает, как проходит этот возраст у гениальных людей. Но у меня сложилось твёрдое убеждение, что и вундеркиндов неплохо было бы время от времени «драть, как сидоровых коз»!
Почему всё это терпели мама и папа, я никак не могла выяснить. На все мои расспросы ответ был один – «подожди!». Я стала ждать, но теперь каждые выходные приходила  домой.
 
Вот и в тот раз, обычный, с некоторых пор нервозный спор о предназначении человека и о будущем человечества, вдруг взорвался Колькиной остервенелостью против родителей. Но это был не пламень молодого максималиста. Это был просчитанный хладнокровный удар «истинного арийца»: «Кто здесь рассуждает? Заткнулись бы! Вы пепел! Пыль под ногами! Вы хлам генетики, вы отработанный материал! Да вы просто ничто!» Помню, папа вспыхнул, но мама положила ему руку на плечо и отвернулась. Я не стала вспыхивать и искать чьи-то плечи. Оцепенела я лишь на секунду, увидев звериный оскал брата. Потом дружелюбно, руки в карманы, подошла к Кольке и просчитано  цепко, двумя пальцами, сжала его нижнюю челюсть.
- А ты-ы-ы! Явно недоработанный материал! Ты девятимесячный выкидыш, без многих винтов! И как только сумела такая мутация всех «гуманистических» генов дожить до такого возраста! – я шипела в лицо брата, подавляя дикое желание ударить его.
- Тая! Не надо, прошу! – у мамы дрожали губы, а отец сидел за столом и… тихо плакал. – Тебе надо было давно уехать, милая, далеко… Так уберегли бы хоть одного ребёнка. Я виновата, не знала, что спасать надо обоих.
- Крокодиловы слёзы! Попробовали бы только. Мы будущее! Тотошку я вам не отдам!  – брат вихрем пронёсся в коридор. – Заберу её и уйду к чёртовой матери от вас!
Входная дверь хлопнула.
- Ну, я это «будущее» ремнём-то ещё отхожу! Родные вы мои, пора действовать! Что ждём-с? А?! Как бы поздно не было! – я возмущённо смотрела на родителей.
Мама, почему-то затравленно оглядываясь, вплотную подошла ко мне.
- Поздно, детка! Давно поздно. Колю не трави. Мне бы ещё немного времени. Хотя бы неделю, может, месяц… - мама с тревогой посмотрела на отца. Тот печально кивнул.
– Не хотели втягивать тебя. Но этот «поворот», - мама обняла меня и зашептала в самое ухо. - Я всё тебе расскажу. Чуть позже. Дай мне время. И ещё… Пока ты ничего не знаешь – ты в относительной безопасности. Когда всё узнаешь, детка, тебе надо будет исчезнуть. Так, чтоб никто не мог найти. Мы с папой почти всё подготовили. Будь  готова и ты. Бросить всё придется внезапно. А мы с папой останемся с Колей. Втроём… До конца…
- До какого конца, мам?! Втроём… – я просто окаменела.
Мама  долгим скорбным, но необыкновенно тёплым взглядом обласкала мне лицо, потом медленно опустила голову. Папа сухими глазами смотрел в стол.
 Положение, очевидно, было невообразимо чудовищным. Ведь я  всегда была уверена, что, чтобы ни случилось, нас четверо, а не трое.




Ссылки:

  «Коготок увяз – всей птичке пропасть»  -  крылатое выражение. На самом деле подзаголовок пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы».

 « Ундервуд» - марка пишущей машинки, выпускавшейся одноимённой фирмой.

   Тибальта с Ромео - Шекспир, «Ромео и Джульетта», Ромео – возлюбленный Джульетты, Тибальт – брат её.