Белые птицы

Белые птицы падают, пропуская ветер перемен сквозь перья крыльев. Разбиваются о холодную землю, обращаются змеями, уползают в переплетение корней огромного древа. Из источника жизни и золотой купели пахнет пеплом и гнилью. Ударами грома, с хрустом костей и рваной кожей, что-то пробивается слева. Когда не хватает слов, ком в горле, легкие горят от дыма, каждое правильное действие становится противоправным. Черви ласкают отсеченные головы, власть называет себя нерушимой.  Владыка мира ухмыляется самому себе, увенчанный то ли позором, то ли славой. Агония потребительства достигает своего апогея. Лишенные простых человеческих радостей, вороны давятся протухшим мясом. Какофония хриплого карканья, тень очередного воздушного змея над мертвой столицей. Синее небо, белое небо, небо красное. Больше воздуха, пропитанного злобой. Возможность заранее определить свою стоимость и стоимость Бога. Люди в рясах цвета индиго идут колонной и строго смотрят на каждого, принимая во внимание чистоту помыслов и красоту слога. Взрывается фонтаном бумаги общество, обнажается тело греха первородного. И внезапно хочется смеяться в лицо пророчествам, на правах бездомного и беспородного. Притчи в ладонях, ржавые крестики оставляют следы на белой рубахе. Провода трещат электричеством, иногда забывают обо всем, касаясь воды. Нестерпимый металлический воздух вокруг плахи, впечатанные в поверхность асфальта чьи-то следы. На солнце сентябрь бросает лохмотья своих серых одежд, кормит девушку в свадебном платье обещаниями теплой зимы. Открывая засовы дверей старинного замка, указывает на табличку «Ограниченный въезд», скрывает от любопытных взоров картинки тюрьмы. Насытится зверь или нет – неважно. Даже будущее никого не касается. Утопающие барахтаются в лужах, по вечерам в мертвой столице высокая  влажность. Город отрекается от своего имени, оно ему больше не нужно. По второму из признаков самодостаточности, он опережает свое время на двести лет. Возвращается к той адекватности, которой за пределами его стен больше нет. Спешат друг к другу тени стариков и детей, рассказывают наперебой странные истории. Взявшись за руки, завывают что-то из Эйс оф бэйс и прыгают с мостика в печь крематория. Под подошвами моих башмаков перья, глаза устали от нестерпимо яркого света, руки сжимают бутылку вина. Да, растоптанный кокон, я закрываю за собой дверь, закуриваю сигарету, пью до дна.