В Молитвенном доме Церкви христиан-евангелистов, расположенном на окраине областного центра, шло воскресное собрание. Пресвитер, огорченный слабой посещаемостью, свернул свою проповедь и сказал несколько слов о необходимости вернее следовать Божьим заповедям и чаще бывать в собрании верующих. Потом призвал всех к молитве.
Но в этот момент дверь распахнулась, и в зал вошел, даже не вошел, а чуть ли не вполз согнутый и дрожащий старик. Силы окончательно покинули его, когда пришлось открывать тяжелую дверь. И если бы один из служителей не подоспел к древнему гостю вовремя, тот рухнул бы на затоптанный пол.
Незнакомец был без сознания. Его оставили в гостевой комнате молитвенного дома, вызвали врача.
Только через двое суток старик пришел в себя и попросил позвать пресвитера.
Виктор Сергеевич Калитин не считал возможным жить за счет церковной кассы. Он работал плотником на лесообрабатывающем заводе. В тот день он как раз собирался идти на обед. Но когда ему позвонила старица, ухаживающая за больным, отпросился у мастера и поехал в молитвенный дом.
Старик умирал. Так сказал и врач, и сам Виктор видел это. Он понимал, что не просто приюта искал этот человек. Ему нужно было большее перед переходом в мир иной. Еще по дороге Калитин обзвонил служителей и попросил их приехать тоже. Как чувствовал, что это будет необходимо.
- Меня зовут Порфирий Кропоткин, - с трудом произнес старик, когда мужчины уселись возле его кровати. – Это ничего, что я буду много говорить. Вы только выслушайте.
- Может, не стоит утруждать себя? Потом, когда станет легче.
- Нет. Мне уже не будет лучше, а перед смертью хочу попросить о самом важном, самом дорогом для меня. Верните меня в Церковь. Я хочу встретиться со всеми моими родными на Небесах. Пожалуйста…
По лицу старика потекли слезы, губы и так дрожали, а теперь просто затряслись от невероятного волнения.
- Мне почти девяносто. Я очень болен и скоро умру, может, уже сегодня. Семьдесят с лишним лет назад я совершил один из самых страшных грехов перед Господом. Смертельный грех. Некому было, и я сам отлучил себя от Церкви. Это было справедливое наказание.
Христос сказал: «Не убий». А я…
Я нес кару долго, но сейчас, уходя, хочу знать, что иду Домой, к Нему. Восстановите меня, если сочтете возможным. Молю вас…
10 ноября 1941 года Порфирию Кропоткину, по уличному, Фирке, должно было исполниться шестнадцать лет. Накануне мать достала из подпола последний кусок старючего желтого сала, затерла его с мукой, горсточкой сваренной гречки и на сковороде в русской печке изготовила нечто, похожее на коржики.
Младшие сестренки Фиры не спали всю ночь, с голодной страстью не отводя взгляда от заслона, скрывающего вожделенное лакомство. Мать знала эту страсть и тоже не спала, охраняя угощение.
А сам Фирка спал на сеновале, на странно сохранившемся клочке сена. Ни коровы, ни какой другой живности на подворье уже давно не было. Немцы и полицаи все сожрали. Хорошо, хоть хатой побрезговали. Она в селе Колошино, хоть и была самой опрятной, но уж слишком мала: комнатенку перегораживала тонкая стенка, не достающая до низкого потолка. Сени тоже такие, что только повернуться.
Не давали семье Кропоткиных строиться власти местные. Хоть и хорошие люди Ирина и Василий, и дети у них примерные в поведении, а все же баптисты, неугодный элемент. Притесняли, выживали из села, а ведь корни их здесь были. Испокон веку жили Кропоткины в Колошино. И родители, и деды, и прадеды. И все были верующими. И всегда гонимыми властями и православной церковью.
Заступались деревенские. Уж очень работящими, мирными и добрыми были Кропоткины. А вера, что ж, каждый к Богу со своим и по-своему.
Вспоминал на сеновале Фирка, как хорошо жили они до войны, не смотря на бедность и притеснения. Ни зла какого, ни скандалов, как у соседей. Тем более уж, никакого биться жены или детей со стороны отца. Только любовь и уважение.
Но дочерей и старшего сына Кропоткины не баловали, держали строго. Все учились на пятерки и трудились, кто по дому, по огороду, а кто уже и в колхозе помаленьку помогал.
За стол всегда вместе садились и, помолясь, ели нехитрые, но очень вкусные мамины кушанья. Всегда делились своими новостями.
В первые дни войны отца призвали в действующую армию, было ему всего тридцать восемь лет. По вере их оружие в руки даже брать нельзя. Грех великий. Для Василия – смерти подобно. Отказался наотрез. Хотели арестовать и в район везти.
Немцы опередили. Захватили село и всех мужчин призывного возраста угнали неизвестно куда. Отца Фирки с ними.
Было последнее, очень короткое свидание с ним. По чьему-то капризу пленникам дали попрощаться с родней.
Прижал Василий голову сына к своему плечу и прошептал на ухо:
- Под страхом смерти не бери в руки оружие. Никогда. Божьим людям нельзя. А то не будет тебе Царства Небесного. Не встретимся Дома у Господа. Будешь гореть в аду. Хочешь?
- Нет, батя.
- Вот и думай. Я же велю: будь предан Иисусу. Береги душу, сынок.
Два одноклассника Фирки от комсомола отреклись, подались в полицаи. Их сытно кормили. И они соблазняли Фирку:
- Ты же не советский, иди к нам. Твоим легче будет. В немцах - сила. Старое не вернется.
Но немцы пареньку совсем не нравились, хотя поначалу они никого не убивали в селе. Порфирий не верил, что с оккупантами жизнь станет лучше. В полицаи, он, конечно же, не пошел.
Вместе с немцами новоиспеченная полиция быстро очистила сараи, погреба и овины тех, кто не принимал новый порядок и не желал служить завоевателям.
Кропоткиных обнесли подчистую в первую очередь. Ирина Ивановна безмолвно подчинилась насилию. И детям не велела вступаться за добро. Фирка пыхтел, злился, но молитвы помогли не проявлять возмущения. Семья спасалась тем, что удалось спрятать в нише подпола за кадкой с квашенной капустой: старым салом, кусочками солонины, сушеной морковью…
Лежа на сеновале, Фирка прикидывал, где добывать пропитание дальше. Мать хорошо бы поберечь, подкормить. И сестренок растить нужно.
Парень свято верил, что дождутся они отца. Непременно дождутся все вместе.
Утром сели завтракать. Дождались девчонки радостного часа. Каждой досталось по четыре коржика. Мать взяла себе два, а сыночку пяток положила. Фирка решил съесть парочку, а остальные для сестренок же припрятать на завтра.
Но поесть не пришлось.
В избу влетели полицаи, сбросили со стола посуду, растоптали коржики.
Девчонки от ужаса в крике зашлись. А мать загородила их собой и молитвенно сложила у груди руки:
- За что? Чем не угодили? Побойтесь Бога. Грех вам пищу на пол бросать.
- Грехи, тетка Ирина, тебе и детям твоим замаливать. Радуйся, скоро к Боженьке своему отправитесь. А помолиться перед этим время еще будет.
Старший из трех зло усмехнулся и бросил помощникам:
- Сопроводите. Сами знаете куда, а я загляну к братану, дело есть.
- А потом? – спросил самый молодой, толкая Ирину и детей к выходу.
- Эти последние. Все уже в колхозном амбаре. Готовятся…
- Ясно… Эй, вы, шевелитесь, чертовы дети!
Ирина остановилась и резко толкнула еще безусого парня:
- Не поминай имя это в моем доме, Степка! Имей понятие, кто здесь живет!
- А что, тетка Ирка! У тебя ж даже иконы в хате нет! Так и не мог понять, как вы Богу молитесь.
- Живой он, Степка, а тебе не понять. Как доскам-то мысли и нужды свои нести? А помнишь, как в этом самом доме я тебя от дядькиных вил спасала? На моих руках умирал, кровью обливаясь. А муж мой последнюю рубаху с себя снял, чтобы синь да черноту твою прикрыть! Бессовестный ты, малец. Скажи хоть, куда да за что?
Парень смутился, но лишь на мгновение. Потом расхохотался:
- За что? А хрен его знает за что. Много вас, наверное, уродилось молитвенников. Боженька естественный отбор делает.
- Грамотный.
- А то! Мамка у меня кем была, помнишь? Училкой. Глупая была. Надо же, из самой Москвы в глушь поехала, да за батьку моего пошла, дурня да пьяницу.
- Любила, Степа... Хорошая она у тебя была. Жаль, померла. Угробил ее твой отец. Да и сам наказан был…
- Эй, вы! Долго я вас слушать буду?!
Старший полицай, видно, торопился на славные посиделки с самогоном и собранной по дворам закуской, предчувствовал ласки подружки своей, вдовы Телкиной. Какой там братан, какие там дела! Но не скажешь же, куда так стремился. Хотя догадывался, что о его «делах» знает чуть ли не каждый в селе.
- Гони, Степан, семейку в амбар, сдай братам Родиным под охрану, да скажи, что убью, если что случится с «покойничками». Ха-ха-ха. Давай, давай, не мешкай.
Потом он подошел к Ирине, усмехнулся, погладил себя по усам и сказал:
- Ох, хороша ты девкой была, завидовал я на тебя, ох, как завидовал. Батьке в ноги бросался: жени. А он мне: сдурел, Петька? А и, правда, сдурел. Ты ж -богомолка ненормальная. Выдрал батянька меня по первое число. И благодарить себя за науку заставил… Дай хоть напоследок подержусь за тебя, Ирка. Ты и сейчас баба красивая. Не то, что Кланька моя неповоротливая. А может и ее в амбар, со всеми – в ад? Я бы не против, заслужила стерва. Да, Ирка, и тебе в пекло придется, потому что компания у тебя – еретики да комсомол. В рай не возьмут. Пожечь неугодных велел господин офицер. Как тут без твоей гнилой семейки.
Протянул Петр грубую руку с толстыми пальцами к шее несчастной женщины, рванул рубаху с силой и обнажил ее до пояса.
Ирина хотела крикнуть, схватилась за горло, но сберег ее господь от позора и страшной участи. Упала под ноги полицаю, дочерям своим. И не стало матери.
Девчонки онемели. До них не доходил смысл происходящего. Не поняли они ничего, кроме того, что мамке стало плохо от безобразий дядьки Петра. Рухнули они на ее тело и завыли в голос.
А Порфирий словно в камень превратился. Охватила его глухота и немота от безумного страха за свою семью. Онемели ноги и руки. Челюсти в замок заклинило. А в затылок будто птица огромная клевала.
Возле него стоял третий полицай, не местный, из городских, по фамилии Кириллов. С немцами появился. Стерег Порфирия. Удивлялся, что старший малому Степке велел Кропоткиных к амбару вести.
Слышал он, правда, что баптисты насмерть стоят, а оружия в руки не берут, не приемлют физического насилия, сколько бы страшных нелепостей про них не говорили. А вдруг? Парень немаленький, сильный не по возрасту. Мало что ему придет в голову.
Когда упала хозяйка, Кириллов подался к Порфирию, но тот не шевелился.
К нему повернулся Петр:
- Слышишь, Пашка, ты – человек опытный. А я что-то не того… Ты это,.. сам разберись тут, лады? Степка, поможешь. Я пойду? Дела не терпят отлагательства.
- Иди, Петр, разберемся. Думаю, не стоит возиться, а?
- Понял. Не возись. Там уж битком набито. Хватит фрицам потешиться. А здесь… сопротивлялись и все такое. А?
- Да иди уже. Проблем не будет. А ты уж прихвати там и на нашу долю.
Усмехнулся. Петр смутился, но только на мгновение, расслабился:
- Само собой.
И испарился.
Степка стоял растерянный. В полицаи он записался недавно, и хоть характером он был парень скверный, еще не привык к своей не всеми уважаемой, мягко говоря, работе.
- Эй, Кириллов, а что теперь нам без дяди Пети делать, а? Мы ж не того?..
- Учись, малец, быть проще. Иди сюда.
Приказал Степке раздеть Порфирия. Не смотря на бедность, одежда в семье всегда была чистой и аккуратно заштопанной. Кириллов не брезговал даже бельем, а с Фиркой он был одной комплекции.
Пацану не понравился приказ. И не потому, что он был мельче, слабее ровесника, снимать подштанники с людей он еще не научился. Он раздумывал. А в это время Кириллов, спокойно снял с плеча ружье и выстрелил по очереди в рыдающих девочек.
Оцепенение слетело с Порфирия после третьего выстрела. Он ни о чем не думал, все еще мало понимая происходящее. Действовал инстинкт. Парень молниеносно сорвал ружье с плеча ополоумевшего от страха Степки. Другой рукой, налившейся силой не по возрасту от тяжелого крестьянского труда от рассвета до заката, схватил Степку за волосы, с силой рванул к полу и коленом ударил в лицо. Тот даже не застонал, отрубился.
Порфирий не умел стрелять. А тут вдруг все сделал правильно. Кириллов упал поверх матери и сестренок.
Степка пришел в себя и стал умолять о пощаде.
Не пощадил Фирка.
Бросил ружье. Распахнул дверь, не глядя в сторону родных. В мозгу билось: надо спешить, надо спешить.
Он мало соображал, куда ему надо спешить. И будто ветром понесло его сначала в сарай, где лежали рабочие инструменты. Нашел веревку, перепоясался, сзади заткнул за пояс топор. И побежал в сторону колхозного амбара.
Улица была пустынна, дома, как будто вымерли. А ведь в них оставались люди, не всех же загнали в амбар. Там и места не хватит.
Краем сознания Фирка догадывался, что все попрятались по подвалам, погребам, а может, и сбежали в соседнее село.
Было тихо и мрачно. Но в бывшем сельсовете, метрах в сорока от амбара, находились оберлейтенант и несколько солдат. Они отстали от роты и задержались в селе, чтобы совершить карательную акцию.
Порфирий позже узнал, что накануне получения приказа двигаться дальше фрицы не досчитались трех человек. Их нашли зарубленными возле разрушенной молочной фермы.
Старший офицер распорядился казнить сто человек. Было странно, что не наказал все село.
«Гуманист».
- Эй, убогий! – закричал Пантелей Родин. – Ты куда прешься?! В компанию к «покойникам» захотел? Иди, устрою.
- Иду, - крикнул в ответ Порфирий. И рванул к ним, наклонив голову, словно бычок.
- Пантюха, не видишь, он сдурел?! Ты, святоша, куда лезешь? Пшел отсюда! Застрелю! – заорал брат-близнец Иван..
- Стой, дай спрошу! Я узнать хотел, нет ли там мамки моей да сестер?
- А что? Соскучился?
- К ним хочу. Что мне одному?
- Вот, дурак, - расхохотался Пантелей. – Сам в петлю лезет.
- Не в петлю, а… Давай, давай, поищи, может, и там.
Иван развел руки в сторону и сделал шаг навстречу безумцу. А тот мгновенно выхватил топор и рубанул полицая по голове. Под прикрытием падающего тела наклонился, хватил горстью землю и сыпанул в глаза Пантелею, бросившемуся с диким криком на убийцу брата.
Пантелей, призывая на помощь, схватился за лицо. Порфирий в этот момент рассек и ему голову до самой шеи.
Из бывшего сельсовета выскочили солдаты, за ними офицер с револьвером в руке.
У Порфирия наступило прозрение. Только теперь в полной мере оценил он ситуацию. Вспомнил слова молитвы, но тут же отринул желание помолиться. Он же против Бога пошел, оружие взял, людей убил! Господь не поможет ему.
Но не раскаялся Порфирий, некогда пока было. Он понял, что сейчас его, если и не убьют сразу, то схватят, будут пытать. А для чего он все это сделал? Чтобы людей из амбара освободить.
Один пошел на врага с топором. Мальчишка, дурак! Ведь все зря, если…Если он не выполнит задуманное.
Как это он сообразил в момент? На поясе Пантелея висела граната. Сорвал ее, снял чеку и бросил с силой в бегущих к нему солдат.
Кто ему, человеку, видевшему гранату единственный раз в жизни в руках полицая, помогал неизвестно, но от взрыва погибли и офицер и четверо солдат. Бежавший последним был смертельно ранен.
Порфирий открыл дверь амбара и громко крикнул:
- Выходите. Собирайте всех и уносите, что сможете в лес! Немцы обязательно вернутся!
Потом он ничего не помнил, потерял сознание.
Кто, когда и чем его ранил, он вспомнить не мог, когда спустя двое суток очнулся в лесу, в землянке.
Оказывается, когда Порфирий Кропоткин совершал свой подвиг, на выручку селянам уже спешили узнавшие о карательной акции партизаны. Они и помогли колошинским организовать поселение в глухом лесу.
Выжила и младшая сестренка Порфирия Зина. Пуля Кириллова лишь зацепила девочку.
Колошино вернулось к жизни только в 44-м году. Из угнанных в 41-м мужчин ни один не уцелел.
Порфирий с сестрой остались жить в лесу. Он смирился с тем, что совершил. Смирился, но не простил себе, что взял в руки оружие. При этом давал себе отчет, что поступил бы так снова, если б все вернулось назад.
Парень не знал никого из верующих своей Церкви. У него не было Библии. Не зная, как быть, он просто замаливал свой грех перед Господом и просил прощения. Но почему-то чувствовал, что оно к нему не приходит. И Господь не хочет с ним разговаривать.
Шли годы. Зина ушла к людям, вышла замуж. Иногда навещала брата. В свое время умерла. Связь с Колошино прекратилась. Люди давно забыли о том, как мальчик Фирка, рискуя жизнью спас от неминуемой смерти сто человек.
Не так давно к старику Порфирию Кропоткину вернулся Бог. Приснился ему сон, в котором Господь приказал найти свою Церковь, покаяться в смертельном грехе и просить у служителей восстановления.
Не задумываясь, Порфирий пустился в дальний путь. Ему помогали добрые люди в дороге. Встретил он и христиан, которые указали ему Дом Молитвы. Но в своем странствии старик заболел. И чувствовал, что жить ему осталось недолго.
- Помогите мне уйти к своим, решусь назвать вас братьями, - попросил утомленный долгой речью умирающий. – Или мне не суждено?
Пресвитер и служители опустились на колени и долго вслух молились. Старик присоединил и свою усердную молитву к их голосам.
Потом браться распростерли свои руки над вновь обретенным братом во Христе и со слезами проводили его в Царство Божие.