(Из автобиографической повести в миниатюрах «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю»)
С большим трудом взялась за написание этого текста. Хотя прошло очень много лет, воспоминания остаются осколками стекла в открытой ране. Хотя подчас они отрывочны и смазаны, но – эмоциональный накал никуда не делся…
Я не очень хорошо помню, как уходил слух. Это был медленный и физически безболезненный процесс, длившийся в течение года-полутора. Первые явные признаки ухудшения слуха – в месяц моего пятилетия. Не помню точно когда перестала слышать речь на расстоянии… Но в 6 лет уже ходила в лабораторию к Мещерякову.
Первой вспышкой памяти – мама ругается, что не слушаюсь – она с кухни звала меня, а я не шла.
Оправдываюсь, что не слышала её. Но меня наказывают всё равно – за непослушание.
Потом – врачи. Внимание к ушкам. Первый раз снимали аудиаграмму. Мне не понравилась ассистентка врача, очень резкая, даже грубая.
Помню, как мама сидела в коридоре поликлиники, и плакала, обнимая меня. Это было, когда ей сказали диагноз. Мне было и так всегда плохо в поликлинике – никогда там не было ничего хорошего… А уж мама плачет – совсем уже страшно. Обнимаю её за шею и просто боюсь – больше никаких чувств. К нам подошла женщина, села рядом, и начала успокаивать маму.
Разговор я помню очень смутно.
Женщина рассказала о своем сыне – моем ровеснике. Он родился полностью уо (умственно-отсталый). Муж ушёл из семьи, когда узнали о болезни. Она говорила, что я нормальная, просто не слышу. И маме просто надо взять себя в руки – и воспитывать человека.
Помню, что родные стали разговаривать со мной громче, а во дворе я одна стала бывать реже. Труднее стало общаться – я не слышала друзей.
Летом в деревне практически последний раз была одна, без родителей. И они приезжали на выходные постоянно. Раньше – реже… Кажется, бабушка и тётя были не в восторге от меня с такими проблемами. Потому что меня забрали не в августе, как раньше, а в конце июня…
Мир затихал. Это удивляло, но – трагедии я не ощущала… Я просто – не понимала, что меня ждёт.
Очень долго любила слушать телефон, сама могла по телефону разговаривать. Нравилось набирать справочную времени, и слушать голос робота. Я понимала тогда речь. И в уличных автоматах нравилось слушать гудки.
Очень быстро сошло на нет общение с друзьями по дому и двору. Я стала чаще выпадать из игр, так как не понимала, во что они играют. Меня стали чаще игнорировать в играх. Это было не сразу, и около моего дома – не слишком заметно. Ведь знала всех с раннего детства. Контакты полностью прекратились, когда меня перевели в детсадик, где не было никого из друзей.
А вот когда бывала дома у бабушки – было очень заметно, как ко мне относятся.
Бабушка всегда любила больше моего брата двоюродного. Они жили вместе. Он меня при взрослых, конечно, не дразнил. Но во дворе – не защищал, когда дразнили другие, и – никогда не помогал сориентироваться в играх. Хотя я продолжала его любить и делилась игрушками, и даже дарила свои любимые.
У другой бабушки тоже было непросто. Она рассказывала, что я – не настоящая дочка, что меня в роддоме подменили. И вообще по её высказываниям чувствовалось, что она меня – не любит.
А вот дедушка – любил всегда. И когда слух ушёл, он пожалуй, единственный, кто принял это просто как факт, и общался со мной на ухо – всегда, когда я была рядом. Рассказывал сказки и истории, пел песни, просто – разговаривал. Родители тоже активно и много общались. Дома всегда были пластинки со звуками – пение птиц, музыка детская, да и телевизор и радио – меня привлекали разными способами – слушать.
Остро помню, что мама стеснялась того, что я – не как все. Скрывала это. На улице никогда не показывала, что со мной нельзя иначе разговаривать. Даже позже, когда уже научились дактилю.
Каким слух был, когда начал уходить? Самым мучительным было то, что это не была тишина. Это был – гул. От которого болела голова, тошнило, и очень сильно страдало равновесие. Мы с папой играли – на полу была прочерчена линия, и по ней надо было ходить. Это был «мостик», и я ходила, это была именно игра для меня. Но равновесие на многие годы мне сохранить удалось и благодаря этой простой игре.
Гул немного затих спустя какое-то время, но старые слуховые аппараты снова подняли уровень гула высоко. Это тоже причина, почему я не могла их носить. Взрослые считали, что я придуриваюсь, притворяюсь, и не хотели слушать ни про какой гул. Считали это моими выдумками, как и то, что аппараты сами по себе очень неприятно звучат и вибрируют.
В школе первая моя учительница много занималась слухом. Чтобы понять, что говорят – надо был предельно внимательно слушать. А слушать сквозь этот гул было мучительно тяжело, и он усиливался вместе с усилиями услышать.
Уроки со слуховыми аппаратами были самыми мучительными… Голоса, которые я ещё помнила (да и на ухо слышала), в аппаратах жутко искажались. Когда мне говорили на ухо, без аппарата – это не вызывало негатива и неприятных ощущений, это были живые голоса (конечно, чтобы понять, тогда тоже усилие делалось, но я ещё помнила, как звучат слова, и было проще). А вот когда с аппаратом – всё звучало неразборчивей, однотоннее, и механистичнее. Голоса были неузнаваемы…
Сейчас аппараты стали лучше, вибрации их собственной почти не чувствуется, и хороший аппарат даже передает специфический оттенок человеческого голоса, то есть, я слышу голос, и это голос, а не скрежест железа – в старых аппаратах различить это было нереально. Конечно, мне приводили в пример тех, кто с аппаратами мог общаться. Но никогда не учитывался тот факт, что у людей – разная специфика слуха. Мне говорили просто, что я капризничаю…
Очень хорошо помню, как меня ругали за то, что не хочу с аппаратами ходить. А я никогда не могла объяснить, что же меня так мучает.
Визг в голове – постоянный фон. Избавиться от него совсем – не получалось никогда. Это – мучительно. Когда занималась медитацией – самым трудным было именно это – научиться не обращать внимание на очень агрессивный звук и дискомфорт. С правой стороны удалось сильно понизить уровень шума, когда мы делали иглоукалывания. А вот левая сторона – она живет как-то сама по себе. И у меня единственная реальная возможность не поддаваться – усилием воли переключать внимание с шума на что-то другое.
Я знаю, что такое настоящая тишина – только потому, что научилась – усилием воли переключать внимание. И эта осязаемая тишина – настоящий дар… Вот только поддерживать внутреннее ощущение гармонии – мне нужно прикладывать больше усилий, чем обычным людям.
Если обычный человек находится постоянно рядом с источником постоянного агрессивного звука – у него срывает тормоза. И для меня спокойствие – это достижение, личное достижение, итог борьбы с дисгармонирующим звуком.
Иногда этот звук становится сильнее. И тогда я вообще перестаю понимать с аппаратами даже то, что обычно более-менее различаю.
На что похожа речь в аппаратах? В современных мощных – больше похоже на голос, и звуки похожи на то, что без аппаратов. Очень близко… В старых – на набор непонятных звуков, наложенных на шумовой эффект самих аппаратов.
Ещё воспоминание детства: мама постоянно ругалась на папу, а дедушка ругался с бабушкой. И эти крики были мучительны. Я плакала, потому что не могла понимать, зачем взрослые ругаются… Помню один из таких случаев, и как я думала, что лучше это не слышать. Я не хотела это слышать, ещё когда была совсем маленькой… Закрывала уши ладонями и пряталась.
Сейчас остро чувствую, когда обстановка накаляется, и люди готовы ссориться, или вообще – драться. Это – самое неприятное в жизни. Когда я сама оказываюсь объектом воплей – мне совсем нехорошо становится… Этакая аллергия… Физически не переношу какие-либо вопли.
Сентябрь 2014 г.