Шестое путешествие Гулливера. Глава 8

Геннадий Галифанов
           Голоса из прошлого. Монологи Брайена, Сайенса, Вервельса, Влипли и Удавилла. 
               
            Не могу не упомянуть интересную особенность, присущую воскресшим из небытия обитателям научного центра лючан. Сколько бы не утекло времени, главным содержанием их бесед являлись исторические события из их собственной жизни. Причем эти беседы им никогда не надоедали. Всякий раз такую беседу они вели так, как будто до этого не было никаких разговоров на эту же самую тему. Последующие удаленные лет на пятьсот изменения политического уклада общества их мало интересовали. Вернее интересовали лишь в той мере, в какой совпадали с их собственными взглядами на характер этих изменений. Причем по мере удаления во времени от современной эпохи их интерес к изменившемуся социальному устройству общества и достижениям человеческой цивилизации все более угасал. Временами мне казалось, что последние достижения человечества их интересуют не более чем собаку кочан капусты. Чем непостижимее был для них предмет созерцания, тем равнодушнее они к нему относились. Примерно так же, как относимся мы к холодному сиянию звезд или петушиному пению в предрассветный час. Объединяла и роднила бывших друзей и врагов лишь та эпоха, в которой они когда-то жили, боролись, дерзали и творили. По этой причине представители различных исторических эпох изредка общались между собой, предпочитая круг людей, объединенных общностью исторических событий, положений и интересов.   
          В этом я имел возможность убедиться во время одной из прогулок с Нуилом по живописным местам Лючании. Наша прогулка уже подходила к концу, как вдруг из расположенной неподалеку живописной беседки нас окликнул Нинелс.            
          - Присоединяйтесь к нам товарищи. Здесь практически все руководители послереволюционной Асмагонии. Мы только что начали обмениваться мнениями о роли каждого из нас в исторической судьбе нашей страны. Возможно, Вам это будет интересно.
         Отказаться от столь лестного предложения в силу своей природной любознательности я не мог. Не отказался и Нуил, хотя сильно подозреваю, что политическое прошлое Асмагонии его интересовало в той же мере, что влияние теории относительности Эйнштейна на мычание коров. Причина, по которой Нуил, как правило, не отказывался от участия, в таких диспутах объяснялась, скорее всего, его желанием вздремнуть под убаюкивающие голоса собеседников. Мы расположились в уютных креслах. Нуил, не мешкая, тут же откинулся в кресле, и,  вытянув перед собой ноги, принял удобную для дремы позу.
        - Товарищи, - произнес Нинелс, хочу представить Вам легендарного путешественника Гулливера и государственного деятеля Эквигомии Нуила. При этих словах Нуил заметно оживился и, поправив прическу, придал своему лицу непроницаемое выражение.
         -  В отличие от нас они попали в Лючанию при жизни, продолжил Нинелс, - и значит, могут посетить мир, из которого мы исчезли навсегда. И раз так, есть маленькая надежда, что наши голоса из прошлого будут услышаны. Никто из нас не может что-либо изменить в своей жизни, исправить ошибки, повлиять на прошлые события. Мы можем только размышлять, анализировать, вспоминать. В том мире, в который нам уже не вернуться, наша роль в исторических событиях сильно деформирована.  Не думаю, что Гулливер с Нуилом сильно изменят сложившиеся представления о нашей роли в этих событиях при посещении мира ныне живущих. И, тем не менее, нельзя упускать такой шанс. Будем пить чай и вести неторопливую беседу. Итак, слово предоставляется моему политическому преемнику товарищу Брайену.
            С кресла поднялся плотного телосложения желтоглазый господин с аккуратно подстриженными усами. Обращали на себя внимание его полувоенный френч с нашитыми нагрудными карманами и хорошо начищенные хромовые сапоги. Кратко поприветствовав нас, и, постучав курительной трубкой о край стола, Брайен потребовал тишины, после чего размеренным негромким голосом начал убаюкивающую Нуила речь. 
       - Это хорошо, что здесь присутствуют такие известные товарищи. Вдвойне хорошо, что они имеют возможность сношения с внешним миром. Может благодаря им, будет больше исторической правды о наших делах. Честно говоря, я многое хотел бы изменить в своей жизни. Но что было, то было. Жалею об одном. Асмагония не развалилась бы на отдельные государства, если бы не мина замедленного действия, заложенная под нее товарищем Нинелсом. Он не внял моему совету - провозгласить Асмагонию унитарным государством и принял решение об административно территориальном разделении страны на республики. К чему это привело? Как только ослабла центральная власть – мина сработала. Республики объявили о своем суверенитете, а затем о независимости и выходе из состава Асмагонии. Если же были бы приняты мои рекомендации о провозглашении Асмагонии унитарным  государством она осталась бы в прежних границах. Признаешь, товарищ Нинелс, свою стратегическую ошибку.
           - Признаю, - откликнулся Нинелс, –  ошибок было предостаточно. Но почему ты не исправил их, когда пришел к власти.
            - Потому что верил в твой светлый ум. Не допускал мысли, что такой, как ты можешь ошибаться. Напротив, делал все, чтобы все твои решения, советы, рекомендации не подвергались какой либо ревизии и считались последним словом истины. Людям всегда нужна опора, идеал, образец личных качеств. Тот, на кого можно равняться. Поэтому я последовательно и неуклонно принимал все меры, чтобы такой идеальной личностью, борцом за всеобщее счастье человечества, знаменем справедливости, стал ты, товарищ Нинелс. К сожалению, последующие руководители нашего государства отошли от этого принципа. Это было большой стратегической, если не сказать фатальной ошибкой.
             Мы строили новый мир. Мир, которого не знало человечество. И строили в окружении враждебных государств. Строили силами общества, в котором было немало тех, кто мечтал о возвращении прежних порядков. Поэтому нужно было делать все, чтобы выстоять. Будь я таким мягкотелым, как Влипли, нас смяли бы в два счета. 
           Сидящий в крайнем левом углу стола, господин с обширным родимым пятном на лысине, очевидно, Влипли, буркнул что-то невнятное о желании строить общество с человеческим лицом.
           - Не бурчи, - стоило тебе опустить вожжи, и страну смяли в два счета, - произнес Брайен. Но опустил ты вожжи, вполне сознательно и загубил светлую идею социального равноправия. Оставил у соотечественников недобрую о себе память. Впрочем, сам расскажешь, как у тебя  вместо общества с человеческим лицом получилось общество со звериным оскалом.   
             Ошибки. Они, безусловно, были. В сельском хозяйстве, пищевой и легкой промышленности, во всех отраслях, занятых производством средств потребления  нужно было дать свободу действий предприимчивым людям. К сожалению, мы этого не сделали. Напротив,  вели беспощадную борьбу со всеми, даже незначительными проявлениями предпринимательства. Все поставили под тотальный контроль государства. Свойственное предпринимательству желание изыскать пути повышения качества и эстетичности продукции с целью привлечения покупателей осталось вне сферы нашего внимания. В результате наши методы хозяйствования были нечуткими к запросам потребителей, отставали от требований времени, тормозили освоение новых достижений науки и техники, и как итог - проигрывали  капиталистическому способу производства. Особенно сильно это стало ощущаться после моего ухода с поста лидера страны. Ведь не секрет, что население страны стало предпочитать иностранные товары отечественным. Отсюда следовало, что наш строй не свободен от недостатков. Так уж устроена человеческая психология, что люди больше доверяют тому политическому строю, который в наибольшей степени удовлетворяет их потребительские запросы. Поэтому, нам надо было не сковывать себя идеологическими догмами, шагать в ногу со временем, и по возможности опережать его. Смело проверять в экспериментальном порядке в отдельных районах страны эффективность той или иной экономической модели хозяйствования, и брать ее на вооружение в случае успеха.
         Другой крупной ошибкой явилась чрезмерная ретивость наших правоохранительных органов в деле выискивания внутренних врагов. Они, безусловно, были. Но под репрессивный каток зачастую попадали истинные патриоты страны и те, единственной виной которых была излишняя свобода языка. В неправедных репрессиях у нас особенно отличился, Сайенс.
         Сидевший поодаль от меня господин в белой косоворотке, вздрогнул и, сняв шляпу начал нервно протирать платком вспотевшую лысину.
        -  Товарищ Брайен, я хорошо знаю свои ошибки, но нельзя же постоянно тыкать меня носом в грязь. При мне, как ни говори, но репрессии прекратились.
       - Не смеши меня Сайенс, отозвался Брайен. Репрессии и при тебе имели место. Разве не при тебе была расстреляна мирная демонстрация рабочих, посмевших выступить против увеличения норм выработки. И разве не ты в мою бытность буквально за пустяки, вносил людей в расстрельные списки врагов народа. Политический анекдот, неправильно выраженная мысль, иное мнение и человек в списке. Забыл, как я, чуть ли не в десять раз сокращал твой растрельный список. Очень жаль, что не разглядел в тебе карьериста и двурушника.
       На вопросе о репрессиях хочу остановиться особо, поскольку предвидел, насколько чувствительной для последующих поколений может оказаться эта тема. Победа революции – это далеко еще не победа нового строя. В стране оставались миллионы тех, кто мечтал реставрировать старые порядки. Почти четыре года на просторах нашей огромной страны полыхала гражданская война. Но и после ее окончания многие из тех, кто с оружием в руках сражался против нашей революции, замаскировались под наших сторонников, и, проникли непосредственно в руководящие ряды нашей партии. Совместно с внешними врагами они продолжали строить расчеты, что партия социальной справедливости (ПСС) не справится с задачами строительства нового строя и делали все, чтобы эти надежды оправдались. Диверсии, террористические акты, провокационные слухи, бандитизм - такова была реальность нашего непростого времени.  Война перешла в скрытую фазу. Мог ли я допустить поражения в этой войне. Безусловно, нет. Перед созданными нами органами защиты революции была поставлена задача – выискивать и карать тех, кто пытался мешать строительству нового строя. Одновременно мы вели широкую воспитательную работу в массах, объясняя цели и задачи нашей революции. Можно ли назвать действия наших органов репрессиями, и поставить их нам в упрек? Мы что должны были молчаливо взирать, как уничтожают наших активистов, сжигают хлеб, устраивают крушения поездов, препятствуют выполнению поставленных задач. Могу сказать точно, только та революция чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. И только та власть выстоит, которая не будет отчуждена от народа. Я признаю, что в процессе работы, по очистке нашего общества от  внутренних врагов были допущены перегибы. Под революционный каток угодили и честные люди. Угодили благодаря пробравшимся в руководство нашей партии карьеристам типа Сайенса. Могу ответственно заявить, что первые ростки заката нашей революции и отчуждения народа от власти появились именно при Сайенсе.               
           Какие еще были ошибки. Большой ошибкой было неприятие иного мнения. Под лозунгом единства партии мы не терпели в наших рядах любой точки зрения идущей вразрез с проводимым курсом. Всех, кто имел смелость высказать не совпадающее с этим курсом мнение, подвергали гонениям, а нередко и уголовным преследованиям, вплоть до физического уничтожения. Фракционность в руководстве партии объявлялась смертным грехом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому я признаю, что крайне полезным для нашего движения было бы создание еще одной партии, которая ставила бы те же самые цели, что и наша, но предлагала иные пути для их достижения.
        Следующая наша ошибка – это несменяемость лидера государства. Нас сменяла только госпожа смерть или  удачно проведенный заговор. Это приводило к старению и загниванию руководства. Каждый, кто становился первым лицом, считал себя незаменимым руководителем. Ближайшее политическое окружение всячески укрепляло это мнение, льстило и угождало лидеру страны. Особенно сильно такой стиль поведения стал нормой после моего ухода с политической сцены. И Сайенс и Вервельс с головы до ног обвесились наградами. Вся страна смеялась, глядя на вакханалию награждений. В результате не только у части трезвомыслящего народа, но и у рядовых членов ПСС все более и более нарастало чувство отчуждения от власти. 
        Еще одна наша ошибка заключалась в абсурдном утверждении на официальном уровне, что уровень политической сознательности рабочего класса выше, чем у представителей интеллигенции. Такое утверждение противоречило здравому смыслу, поскольку означало, что человек с начальным образованием политически более сознателен, чем доктор наук.  Другой негативной стороной утверждения являлось противопоставление интеллигенции рабочему классу. При этом почему-то игнорировалось, что преобладающее большинство руководителей разного уровня, включая высшее политическое руководство, являлись интеллигентами. В итоге получалось, что менее сознательные - руководят более сознательными.
          Нельзя умолчать также о другой ошибке. Она касается стиля руководства, которое предполагало строгое следование партийным директивам, инструкциям и рекомендациям. Установленные предписания сроков выполнения работ подлежали исполнению, даже тогда, когда являлись не только бесполезными, но и вредными. Например, на улице жара, а батареи центрального отопления пышут жаром. Идет ливневой дождь, а поливальные машины увлажняют улицы. Урожай зерновых еще не созрел, а зерноуборочные комбайны выведены на поля. Этим хочу сказать, что мы не давали простора творческой инициативе, в соответствии с которой каждый руководитель должен был сам решать, когда и что ему делать. Конечно, были руководители, которые, невзирая на указания сверху, принимали на свой страх и риск здравые решения, но таких было немного. К тому же иногда им это не сходило с рук.
          Не могу умолчать также о другой нашей фатальной ошибке, которая на многие годы затормозила развитие нашей биологической науки. Руководствуясь материалистическим учением, мы отнесли к разряду лженаук кибернетику и ту часть генетики, которая изменение наследственных признаков связывала не с воздействием внешней среды, а с мутацией отдельных участков молекул дезоксирибонуклеиновой кислоты - генов. Эта ошибка дорого нам стоила. Она отбросила на несколько десятилетий развитие нашей науки о наследственности. К сожалению, любые достижения науки мы старались подвести под наши идеологические догматы, а все, что не соответствовало им, объявляли ересью и лженаукой. Тем самым мы сковывали творческий труд ученых идеологическими оковами, что оказывало пагубное влияние на развитие науки и экономики. К сожалению мы, не в полной мере усвоили истину, в соответствии с которой процветают только те страны, которые не жалеют материальных затрат на развитие фундаментальной и отраслевой науки. Основной задачей считалось безусловное выполнение промышленностью и сельским хозяйством плановых заданий.  Это осложняло освоение новых научно-технических достижений. Особенно сильно престиж научного труда снизился при Сайенсе и последующих руководителях страны. Научная работа перестала котироваться на должном уровне. И результаты не замедлили сказаться. Страна все сильнее скатывалась в сторону технологической отсталости. Говорить в этих условиях о преимуществе наших методов хозяйствования уже не приходилось, что работало на руку нашим идеологическим противникам.   
       Имели ли мы успехи. Да имели. Особенно ощутимыми они были в первые четыре десятка лет после победы нашей революции. Мы полностью покончили с безграмотностью населения, придав этому направлению работы всемерную государственную помощь и поддержку. Было введено бесплатное обучение. Построено множество школ, училищ, техникумов, вузов. Для работы в них были привлечены лучшие педагогические и научные кадры. Получение образования стало доступным для всех слоев населения. Были созданы стимулы к получению знаний. Студенты учебных заведений и профтехучилищ обеспечивались стипендиями, бесплатными путевками в дома отдыха, возможностью проживать в общежитиях за символическую плату. В результате мы превзошли по уровню образованности большинство государств, и стали самой читающей страной в мире. Началось массовое приобщение народа к сокровищницам человеческой культуры и здоровому образу жизни. Построены театры, кинотеатры, парки, дома культуры, клубы, стадионы, спортивные сооружения и другие центры культурно-массовой и просветительской работы.   
       Дворцы, дома, дачи, принадлежавшие ранее бежавшим из страны эксплуататорам, были отданы трудовому народу. Ликвидирована беспризорность. Снижен уровень преступности, особенно организованной. Практически полностью пресечены факты коррупции, очковтирательства и волокиты. Покончено с безработицей. Введен 8-ми часовой рабочий день. Героем литературных произведений, кинофильмов, театральных постановок стал простой человек из народа. Его жизнь, судьба, трудовые успехи превратились в первостепенный объект внимания средств массовой информации.
       Буквально за двадцать лет мы создали мощную тяжелую промышленность и оснастили наши фабрики и заводы высокопроизводительным оборудованием. Большой вклад в становление отечественной индустрии сыграло содружество ученых и практиков. Нельзя сказать, что поддержка отечественной науки со стороны государства соответствовала требованиям времени, но по сравнению с дореволюционным режимом ей стало уделяться несравненно больше внимания. В результате заработали сотни новых академических и отраслевых научных учреждений. Их самоотверженный труд внес значительный вклад в сельское хозяйство, промышленность и обороноспособность страны. Благодаря этому мы выстояли и победили в одной из самых кровопролитных войн двадцатого века. 
       Одновременно были приняты действенные меры по оздоровлению санитарно-эпидемиологической обстановки, в результате чего практически полностью исчезли такие социальные болезни, как туберкулез, сыпной тиф, трахома, малярия, сибирская язва. Начали сдавать свои позиции педикулез, гельминтозы и венерические заболевания.
      Самым же главным нашим завоеванием явилось интернациональное единство народов Асмагонии, появление у людей чувства веры в свою власть. Власть, которую они не отделяют от себя и готовы защищать, если в том возникнет необходимость. И это несмотря на все наши ошибки и просчеты в ходе строительства нового, свободного от эксплуатации человека человеком общества. Я не снимаю с себя вины за совершенные ошибки, но одно скажу точно, никогда не отделял ни себя, ни своих близких от народа. Мои сыновья, родственники, другие близкие мне люди были такими же рядовыми членами общества, как и остальные. Также прошли через все испытания, трудились, воевали, видели горе, смерть, нужду и неволю. Я делал все, чтобы не допустить отчуждения народа от власти. Оно началось при Сайенсе. Давайте послушаем, что скажет он. Здесь, в Лючании нам нечего рисовать идиллические картины. Это там, в запретном для нас мире, многие ищут выгоду, умаляя чужие достижения и приукрашивая свои. Здесь же в этом нет никакой необходимости. Итак, Сайенс мы слушаем тебя.
        - Не скрою, - начал свою речь Сайенс, - если я и ненавидел кого, так в первую очередь тебя, Брайен. Ведь ты был для нас и Царь, и Бог. Жестко спрашивал за ошибки и не менее жестко наказывал. Защититься от твоей карающей руки, можно было лишь безупречным выполнением твоих указаний. Поэтому, если речь шла о чистке рядов нашей партии, я делал все, чтобы заслужить твою благосклонность. С легкостью находил врагов и их пособников. Вонзал свой взгляд в потенциального преступника и ждал, пока тот не выдержит проверки. Отвел взгляд, значит виноват. Случалось, правда, когда я и сам отводил взгляд, попадались иногда сверхпрочные. Таких, я тоже не жаловал. Не мог же самого себя записать в преступники. Знал, не каждый может выдержать изощренные пытки и сознается в чем угодно. Так что штамповать расстрельные списки не составляло большого труда. Совесть, конечно, иногда терзала душу. Снились пронзительно тоскливые глаза обреченных. В эти минуты я еще сильнее ненавидел тебя и тешил себя мыслью, что ты все равно сократишь мой список на порядок, и, значит, многие невиновные не пострадают.
        В глубине души я всегда лелеял мысль занять твое место. Завидовал тебе и никогда не считал тебя гениальным продолжателем дела Нинелса. Кем ты был на самом деле? Сыном простолюдина. Человеком, неожиданно возникшим из пыли, тумана, грязи и воцарившимся на троне. Приобретшим огромную власть над всей страной. О ком слагали стихи и пели песни? - О тебе. Кому неистово аплодировали на съездах нашей партии? - Тебе. Чьи портреты, статуи и бюсты заполонили страну? – Твои. Ты превратился в подобие Бога  на Земле. А мы – твои соратники были лишь жалкой тенью на твоем фоне. Не раз я задавал себе вопрос - чем ты лучше меня. И отвечал себе - ничем. Наоборот, и по уму, и по смекалке, я превосходил тебя. Не ты должен был управлять страной, а я. Что мне оставалось делать. Только затаиться и ждать. Ждать когда наступит мое время.
        Разве мог я забыть, как однажды ты чуть не отдал меня под суд за одну из моих ошибок. Зная, какое решение примут в отношении меня судьи, я умолял тебя не делать этого, ползал на коленях, обещал искупить вину на любой должности, быть верным твоим псом до последнего биения сердца. Ты простил меня, но простил ли я. Нет. Долгими бессонными ночами, я обдумывал план мести за свое унижение. Умолял Бога отправить тебя к предкам, как можно скорее. Если бы я мог сам без риска устранить тебя, несомненно, давно бы сделал это. Сколько раз я мысленно представлял перед собой картину, в которой ты валяешься бездыханным у моих ног. Видеть тебя в этом состоянии было пределом моей мечты.
       Между тем жизнь страны продолжалась своим чередом. Иногда я чувствовал себя шутом при твоей особе. Хмурился ты, хмурился я. На улыбку отвечал улыбкой, на смех – смехом. Принимал озабоченный вид при виде твоей озабоченности. Не смел поднять головы, если тебя охватывал гнев. Притворялся круглым дураком, если того требовала обстановка. Зная твою нетерпимость к откровенной лести,  завуалировано восхищался твоими мудрыми решениями, подкрепляя их созвучными твоим мыслям аргументами. Стоило тебе пожелать, и я пускался в пляс на устраиваемых тобой вечеринках. Подобострастно выполнял любые твои поручения. Не могу сказать, что я безоговорочно верил в идеи ППС. Мне, в сущности, было наплевать на эти идеи. Главной моей задачей было под их прикрытием  взобраться на вершину власти. И взобравшись вдохнуть в эти идеи свое видение дальнейшего пути развития Асмагонии. Если бы ты знал Брайен, сколько у меня было задумок и главная из них, – это опустить тебя с небес на Землю. Разрушить в тебе Бога, уничтожить до основания ореол твоего величия. Вернуть тебя в ту самую пыль, грязь и туман, из которых ты возник.
          И вот, наконец, мы «осиротели» без тебя. Изображая глубокую печаль, с притворными слезами на глазах, я произносил с другими твоими соратниками траурные речи, предлагая народу еще теснее сплотиться вокруг родной партии, вокруг твоих и Нинелса нетленных идей. Заверял, что Ваше дело в надежных руках, что оно будет продолжено, и не только продолжено, но и поднято на новую высоту. Я произносил эти речи, одновременно зорко наблюдая за действиями других претендентов на власть. В голове была только одна мысль, как обойти их, и придти к власти.
        Задача была не из легких. На освободившееся место претендовало несколько сильных личностей. Самым опасным из них был руководитель министерства государственного спокойствия – Яйреб. То, что он основное препятствие на пути к власти хорошо понимали и другие претенденты. Это помогло нам найти общий язык, сговориться и посредством успешно проведенной операции арестовать Яйреба. Дальнейшее было делом техники. По приговору скоротечного суда Яйреб был расстрелян. Затем посредством таких же временных союзов я смог поочередно устранить остальных претендентов. В результате стал единоличным лидером Асмагонии. И это укрепило меня во мнении, что я  действительно тот, кто превосходит Брайена во всех отношениях.   
        Вот так свершилась моя мечта. Сначала осторожно, затем все смелее, под предлогом восстановления норм и принципов партийной жизни Нинелса, я развернул компанию по развенчанию культа твоей личности. Обвинил тебя в многочисленных необоснованных репрессиях и злоупотреблениях властью. Дал команду на снос твоих статуй, памятников, барельефов и удаления из официальных учреждений твоих портретов. Но как оказалось, удалив эти официозы, не смог вытравить в народе память о тебе. Более того, многие пренебрежительно стали отзываться обо мне, а тебя так и продолжали считать великой личностью. Я приказал изъять из фильмов и библиотек все, что напоминало о тебе. Но и это не помогло. В народе стали распространяться компрометирующие меня анекдоты. Я распорядился привлекать к уголовной ответственности таких рассказчиков за контрреволюционную агитацию. Но это лишь усугубило ситуацию и подорвало мой авторитет, как борца с репрессиями. Бурный поток народного уважения к твоей личности продолжать сокрушать все выстроенные мной преграды.  Я не знал, как уничтожить ненавистную о тебе память. Как встать с тобой вровень и даже выше.
        Чтобы изменить ситуацию я стал проводить различные реформы. Некоторые из них имели успех. Одним из них стал размах жилищного строительства. В результате принятых мной мер значительное количество населения было переселено из общежитий, бараков и коммуналок в благоустроенные квартиры. Другим успехом было освоение целинных и залежных земель. Это позволило существенно увеличить зерновой клин, и укрепить продовольственную безопасность страны. Омрачало другое. Засушливые годы с сильными ветрами были довольно частым явлением на новых землях, что пагубно отражалось на урожае зерновых. И, тем не менее, это был успех.
            Затем я принялся за реформы по переустройству экономики в промышленности и сельском хозяйстве. С подачи одного из партийных идеологов было решено стереть грань между городом и деревней. Было объявлено, что сельским жителям необязательно иметь в личном пользовании приусадебные участки, птицу, скот и садовые насаждения, поскольку  всем этим в полном достатке располагает коллективное хозяйство. Сельчан стали переселять в многоэтажные дома городского типа, приусадебные участки урезаться, а количество скота и птицы на подворье ограничиваться. Для ускорения проводимых реформ были установлены высокие налоги на живность и садовые насаждения. В результате крестьянин лишился привычного образа жизни, труда, отдыха. Но как оказалось, это была провальная реформа, последствия которой так и не  удалось преодолеть. Переселенный в многоэтажные дома крестьянин отвык от ведения дел на своем приусадебном участке, и возвратить его в прежнее положение оказалось нелегким делом.      
           Другим крупным просчетом была ликвидация сложившейся системы обслуживания коллективных хозяйств сельскохозяйственной техникой. Она была продана хозяйствам и быстро пришла в непригодность из-за неквалифицированного обслуживания. Мало что дало и укрупнение хозяйств.
           Такие же неудачи постигли мои реформы в промышленности. Переход от ведомственной системы управления экономикой к территориальной сделало невозможным проведение единой технической политики в различных отраслях экономики, что затормозило их развитие. И без того невысокие материальные стимулы к труду стали резко снижаться. Провозглашенный курс на механизацию и автоматизацию промышленного производства оказался малоэффективным из-за слабой заинтересованности производства к освоению новой техники и технологии. На первое место выдвигалось безусловное выполнение плановых заданий. Освоение же новшеств требовало высвобождения части трудовых и материальных ресурсов, что ставило под угрозу выполнение плана, на что не мог пойти ни один руководитель.   
          Тем не менее, я полагал, что со временем реформы оправдают себя. Однако, как оказалось, ошибался. Время шло, а ощутимые сдвиги в экономике так и не были достигнуты. И здесь я допустил еще одну ошибку. Обвинил в неудачах научную  интеллигенцию. Устроил им разнос за неправильное понимание своей роли в историческом процессе. Что толку, - кричал я - от ваших Ученых Советов, пустопорожних споров, публикаций статей, защиты диссертаций, если  вся эта говорильня и бумажная круговерть не воплощается в реальный результат. Вы что думаете, получить ученую степень, нацепить на нос очки и получать высокую зарплату, ничего не давая взамен – это нормально. Хватит заниматься научным онанизмом. Ваши секансы и косекансы, амплитуды, функции и теоремы меня не интересуют. Страна ждет от Вас революционных сдвигов в промышленности и сельском хозяйстве. Хватит, есть хлеб даром. Пора, по настоящему, взяться за работу.
           Однако, поскольку от устроенного мной разноса ничего не изменилось, я решил урезать заработки  ученых чистоплюев. И в этом преуспел. Престиж научной работы стал падать и вскоре перешел в категорию непопулярных видов деятельности. Но, как ни крути, без ученых голов я обойтись тоже не мог, особенно тех, кто работал на оборону страны. Им я старался создать более-менее достойные условия жизни. Ведь именно с помощью создаваемых ими новых и усовершенствованных видов вооружения, я мог говорить на равных с руководителями недружественных государств.
          Другой моей ошибкой была слабость к восхвалениям, почестям и наградам. На совещаниях, съездах, конференциях мои выступления, как и при тебе Брайен, прерывались длительными, переходящими в овацию аплодисментами. Славословия широким потоком лились в мой адрес. Писатели и поэты соревновались между собой в искусстве прославления проводимой мной политики. Соответственно одна за другой сыпались и всевозможные награды.
        Трудно противостоять лести. Я не устоял. По числу полученных наград во много раз превзошел тебя, Брайен. Восхваления вскружили голову. Я настолько уверовал в свою непогрешимость, что перестал советоваться со своим окружением в отношении путей решения проблем. Несколько, воспротивившихся такому стилю руководства моих соратников, были обвинены в антипартийной деятельности и изгнаны со всех занимаемых постов. Тем самым я ясно показал окружению, что не потерплю инакомыслия и невзирая ни на какие заслуги устраню с политического олимпа любого, кто открыто посягнет на мой авторитет. Это было принято к сведению. Окружение поняло, что устранить меня можно только путем заговора. И такой заговор постепенно стал вызревать в головах моих соратников. В полной мере он оформился в период моего нахождения в отъезде.  Никто и ничто не помешало заговорщикам договориться относительно способа отстранения меня от власти. Эта процедура была проведена ими с ювелирной точностью. Я был обвинен в волюнтаризме и неспособности здраво мыслить, ввиду преклонного возраста. Бразды правления страной были переданы Вервельсу, тому самому, кто больше всех усердствовал в восхвалении моих действительных и мнимых заслуг, и из рук которого я получал высшие награды. Так, что Вервельс, передаю тебе слово. Ты перенял от меня немалый опыт по части слабости к наградам и восхвалениям. Их было так много, что ты с трудом ворочал языком, когда благодарил за очередную побрякушку.
        Сидевший несколько поодаль от Нинелса, хорошо сложенный, бровастый господин, очевидно Вервельс, покрутил красноречиво указательным пальцем у виска.
        Ты Сайенс, не напирай на награды, не в них дело, дело в стиле руководства. В отличие от тебя, я не бросался в разного рода авантюрные реформы, не принимал опрометчивые решения, советовался с соратниками. Что касается ошибок, то они были не в первый, а во второй период моей деятельности, когда возрастные болезни стали помехой для полноценного выполнения обязанностей. Сколько раз я обращался к соратникам по этому поводу. Замените, мол, кем-то, хватит мучить старого человека, разве не видите, языком не ворочаю. С трудом стою на трибуне. Плохо понимаю, о чем идет речь, какие решения принимаются за моей подписью. Руку поднять для приветствия не в силах. А они в один голос – дорогой Вервельс, куда мы без тебя, ты еще на многое способен. Работай, как работал, мы рядом и всегда поможем. В общем, до самой последней минуты тянул я эту лямку, пока дуба не дал. А говорить о своей работе мне особенно нечего. Я не шарахался, как Сайенс в разные стороны. Так себе, тихо, мирно, подремывал, доклады выслушивал и бумаги подписывал.   
       Что же касается наград и званий, не от меня это зависело. Награждали, особенного согласия не спрашивая. И генералиссимуса могли дать, если я смог бы произнести это слово. У меня получалось «Грусс…груссимусс». Вот я и остался «Маршал». Вообще, честно говоря, награды тут не причем. Главное я сохранил страну. Трое агонизирующих старцев, что пришли после меня, тоже с этой задачей справились. А вот четвертый молодой дурак - Влипли, такой раскрутил плюрализм с ускорением, с таким вдохновением начал строить общество с человеческим лицом, что не только себе расшиб лоб, но и всю Асмагонию в распыл пустил. Так что теперь твоя очередь, Влипли. Расскажи, как тебе удалось за 5-6 лет сделать то, о чем «закордонные» друзья и мечтать не могли.
        Сидевший в крайнем левом углу стола дородный господин, медленно приподнялся, обвел всех взглядом, и, остановив изучающий взгляд на мне, произнес: Вот что товарищ Гулливер. Я зачитывался в детстве рассказами Джонатана Свифта  о твоих путешествиях. Ты, мастер пофантазировать. Поэтому не хотел бы, чтоб в отношении меня у тебя появились негативные, не соответствующие действительности фантазии.
        Скажу прямо. Руководителем Асмагонии я стал в 54 года. Наверно это не тот возраст, чтобы считаться молодым дураком. Неужели Вервельс всерьез думает, что я, что из-за меня Асмагония утратила экономическое и политическое влияние. Она утратила, это верно. Но разве я этого хотел. Конечно, не хотел. Какой дурак этого хочет. Я хотел вытащить Асмагонию из того болота, в котором она находилась, хотел перестроить ее, сделать сильной, процветающей страной. Поэтому использовал общечеловеческие идеи. Плюрализм мнений, гласность, демократия, переход к рыночной системе хозяйствования, строительство общества с человеческим лицом, ускорение и перестроение, устранение застоя и простоя, борьба с пьянством, разоружение во имя сближения, новое политическое мышление, открытость и откровенность, продвижение и раздвижение, обновление и очищение. Всего невозможно перечислить. За все брался. Все использовал. С людьми встречался. Я им руки жал, они мне тоже жали. Убеждал народ, все меня поддерживали, все голосовали, никто не говорил нет. И что? Что думаете? Я чего-то другого хотел. Чего-то такого, другого, чего бы сам не хотел. Может, кто по-другому думает. Таким прямо скажу. И не только им - всем скажу. Это была правильная дорога. Наиправильнейшая дорога была. А если кто и заблудился по ней, то кто виноват. Вот такие заблудшие и привели страну к финишу. И вопят, будто я их не туда привел, что они по-другому думали. Нет, дорогие товарищи. Вокруг меня не французы были. Нечего меня превращать в Ивана Сусанина. Не той, мол дорогой повел, не туда завел.
       Я, товарищ Гулливер, хочу со всей откровенностью прямо заявить. Появится у тебя возможность вернуться в мир живущих, растолкуй там, что ничего я не разваливал. Трухлявое само развалилось. Закон природы сработал. Я так скажу, руководить государством – это не водевили водить, не с барышней флиртовать и не в футбол играть. Государственный подход нужен, железная логика, широта взглядов. Как без этого. Без этого, извините, и затылок почесать не получится, не то, что страной управлять. Я понял – менять надо нашу нафталинную жизнь. Хватит вдыхать трупный запах устаревших идей. Нужны новые подходы, новые люди, новая политика. Мои идеи – не просто идеи. Они духовный хлеб человечества, путеводная нить, они…они это ярко вспыхнувший свет во мраке ночи. Я тот, который подобно Прометею подарил людям этот свет, а с ним свободу мнений и мысли. Знаю, почему Вы бывшие руководители Асмагонии дружно заквакали. Потому, что я бросил камень в Ваше болото. Развалил, мол государство. А как вы хотели. Нельзя построить новое, не развалив старого. Вот и Нуил подтвердит эту истину устами 39 завета императора Эквигомии Оана, «Сначала сломай старый дом, только потом думай о постройке нового». Если хотите знать, я действовал революционным методом, изложенном в известном пролетарском гимне «Интернационал». А в нем ясно сказано, что сначала нужно все, к чертям собачьим, разрушить, Причем заметьте до основания разрушить и только потом уже что-то строить. 
         Так что дорогие товарищи, я поступил в полном соответствии с генеральной линией нашей партии. И не моя вина в том, что, кто раньше был ничем, стал всем: олигархом, магнатом, крупным бизнесменом, политиком. Такова, если хотите знать, диалектика поступательного развития общества, проявление в действии известного философского закона  отрицания – отрицания. Нуил подтвердит действие этого закона 117 заветом Великого Оана «вчера – друг, сегодня - враг; сегодня – враг, завтра - друг».
        Очнувшийся от дремы после первой ссылки на Оана Нуил, однако не стал торопиться с подтверждением 117 завета. Медленно привстав со своего кресла он внезапно обрушил на Влипли совсем не то, что тот ожидал.
        - Что постоянно на меня ссылаешься, Влипли. К месту и не к месту спекулируешь заветами Великого Оана. Его глубоко запрятанные мысли нужно понимать в контексте конкретных событий, а не в отрыве от них. Тебе будет полезно вспомнить другие заветы Оана:
         - умный постарается уменьшить, а дурак увеличить количество ошибок;
         -  выслушай совет дурака и сделай наоборот;
         -  дефицит удовлетворенности порождает стремления, а излишества - дефицит стремлений;
         -  содеянное измеряется не похвалами, а результатами содеянного.
        Извини меня Влипли, но ты оказался неважным капитаном Асмагонии. Содеянное тобой говорит само за себя. Впредь прошу не прикрываться светлыми заветами Оана, и не осквернять их истинный смысл.
        - Вот так всегда, - произнес Влипли. Что бы я не сделал, и что бы не сказал -  все не так и все не этак. Всегда во всем виноват и всегда неправ. А кто тогда прав, кто прав, я спрашиваю. Вы что ли все правы, все такие умные и разумные. Я вот что скажу, прямо скажу, не увиливая и не утаивая, в лицо кому хотите, скажу. Не получится у Вас товарищи обвинить меня в развале Асмагонии. Вы про Удавила забыли. Он приложил к этому руку. С него, пьяницы и скандалиста главный спрос. Пусть Удавил, поведает товарищам, про свои пьяные подвиги. Как под пьяный глаз Асмагонию под откос пустил. 
         С находящегося по соседству с Влипли кресла приподнялся выше среднего роста розовощекий господин.
         - Я скажу эта…. правильно делал, что разваливал. Такая задача была поставлена и я с ней справился. А кто задачу поставил. Народ и поставил. И за бугром дядя Сэм тоже поставил. А я волю их выполнил. Я народ уважал, и он меня уважал, особенно те, кто с утра опохмеляется. Дядя Сэм меня тоже уважал. И я его уважал. Он стаканами мне наливал, как после этого не уважать. Потому и олигархов я породил, и бандитов расплодил, и врал постоянно. Насчет вранья, особенно преуспел. И под рельсы ложился, и руку готов был себе отсечь, и детьми клялся. И ведь верили. Не все конечно, но верили.  То, что потом вранье раскрывалось, мне было до фени. Ну соврал, что из того. Мало ли кто врет. Главное мозги во время запудрить, и результат получить. Ну а потом, я же пьяница, какой с меня спрос, мне море по колено, пьяни все можно. У меня водка психикой управляла. Зато, какой интересной стала у народа жизнь. Кого-то расстреляли, зарезали, изнасиловали, до полусмерти избили, ограбили, кто-то куда-то убежал, кто-то прибежал, за кем-то гонятся, кто-то убегает, взрывы, поджоги, разбираловки, бомжи в кустах валяются, кругом мат-перемат. Красота. Не жизнь, а сказка, чем дальше – тем страшнее. Полицию от бандюков не отличишь. Работников интеллигентной сферы от нищих. Ворюг от министров. Героями жизни стали мошенники, взяточники, проститутки, сутенеры, воры в законе и другая нечисть. Самодурство, хамство, наглость, наркомания превратились в обыденные явления. Один другого норовит надурить, взгреть, оболванить. Финансовые пирамиды, обман пайщиков, дефолт, обнищание. Ну, разве не интересно. Много чего я еще нагородил. Долго помнить будут. Других забудут, а меня нет. А с какой стороны, плохой или хорошей вспомнят, мне наплевать. Главное, что не забудут. Вот это главное.  В общем, я изложил свою точку зрения. Коротко и ясно. Я эта оправдываться не собираюсь. Чего эта мне оправдываться. Значит так, надо было. Кому надо - неважно. Надо и все. Таким я вошел в историю. И никакие Гулливеры с Нуилами не смогут, попав в мир ныне живущих, что-либо изменить в этой истории. Да и надо ли им это. Не надо. Но если даже и попытаются что-либо изменить, все равно не получится. Их голос, словно писк комара затеряется в шумящей под ураганным ветром тайге. Вот так-то дорогие товарищи. И на этом позвольте закончить свой краткий монолог. Аревуар, господа-товарищи.