Дом, который построил Ильф

Сергей Режский
               
                Помню, в десяти своих годах безумно хохотал над записными его книжками. Отдельные фразы стали надгробными надписями и сейчас взрываются внутри праздничными фейерверками. В 70-м, в Артеке, в перегретом
жарой южном моем мозгу родилось "под Ильфа":

                Его звали просто: Александр Всёдомелочи.

                Она полюбила его за фразу "Как далеко мести?"

 
                ***

                Борис Абрамович Годунов, председатель жилтоварищества.

Вопль: «Есть здесь что нибудь не имени?»

Терек, Терек, ты быстёр,
Ты ведь не овечка.
В порошок меня бы стёр
Этот самый речка.
И.А. Лермонтов (Пселдонимов)

Вот мельница. Она еще не развалилась.
И.А. Пушкин (Пселдонимов)

Стоял на острове св. Елены и через остров Эльбу смотрел на родимую Францию.

На лбу вытатуировали нецензурное слово.

Низкий, страстный голос унитаза.


                Это сбесишьси.

— Врешь.
— Нет, не вру. Ошибаюсь.

Белые, эмалированные уши.

Так медлителен, что мог бы жить на Юпитере.

Куриная грудь.

Воленс-неволенс, а я вас уволенс.

Что вы испытываете, ковыряя в носу? Наслаждение или тоску?

Вывалив язык, бежал человек.

Порвал с сословием мужчин и прошу считать меня женщиной.

Саванарыло.


                В марте в саду растут розги.

Путешествие в страну идиотов.

Жон Дуан.

А, колесно-мазутный техник! (О смазчике)

Страшный сон. Снится Троя и на воротах надпись «Приама нет».

Богатства, накопленного миром, уже достаточно для того, чтобы открыть всеобщий праздник.

Жена ходила на кладбище жаловаться покойнику мужу на тягость жизни. Сторож, которому это надоело, сказал загробным голосом из за дерева:
— Пеки бублики!
— Как же я буду печь? У меня нет денег.
— Тогда не пеки.
— Как же мне не печь? Ведь я умру с голоду.
— Так пеки.

Бойтесь данайцев, приносящих яйцев.

Деревьянный, мьясо, пьять.


                Военно-полевые цветы.

Уши трепались от ветра, как вымпела.

Дантистка Медуза Горгонер.

Тен Богорез и Тан Богораз.

Уважай себя.
Уважай Кавказ.
Уважай нас.
Посети нас.

Ну, сделайте ему клизму из крепкого чаю.

Горе тебе, Боря.

Пианист бросил играть, потому что в первом ряду сидел господин и вертел носком желтых ботинок.

Седеющее бебе.

Надпись на магазинном стекле в узкой железной раме — «Штанов нет».


                Почему я должен уважать бабушку? Она меня даже не родила.

Анализ мочи — на стол мечи.

Опасно ласкать рукой радиаторы парового отопления — они всегда покрыты пылью.

По улице бежит Иван Приблудный. В зубах у него шницель. Ночь.

Как колоколамцы нашли Амундсена. Сначала шли айсберги, потом вайсберги, а еще дальше — айзенберги.

— Ну, что, старик, в крематорий пора?
— Пора, батюшка.

Тяжелая, чугунная, осенняя муха.

Василевский (не Шиллер).

— Клавдия Ивановна дома?
— Нет.
— А Глафира Ивановна?
— Нет.
— А Валентина Ивановна (ребенок)?
— Дома.
— Тогда я, пожалуй, войду.


                Надькинд.

[Серьги раскачивались, тяжелые, как колокола.]

В носу растет табак.

Ему 33 гада. А что он сделал? Создал учение? Говорил проповеди? Воскресил Лазаря?

Сам себе писал множество писем, чтобы досадить почтальону.

Несудимов.

Кот повис на диване, как Ромео на веревочной лестнице.

Не курил 12 лет, и все это время ему хотелось курить.

Женщина, при виде которой вспоминается объявление: "Голое тело, покрытое волосами, производит отталкивающее впечатление".

По рублю с мозоли.

Шкаф типа «Гей, славяне».

Глупость хлынула водопадом.

— Не называйте меня Жар Птицей, зовите меня просто Нюрочкой.

Гей, ты моя Генриэтточка.


                Кипятил свои мозоли.

Лицо, не истощенное умственными упражнениями.

Магазин дамского трикотажа. Мужчины сюда не ходят, и дамы ведут себя совершенно как обезьяны. Они обступили даму, примеряющую пальто, и жадно ее рассматривают.

Хамил, а потом посылал извинительные телеграммы.

Отравился наждаком. Первый случай в истории клиники Склифасовского.

Умалишенец.

Почему он на ней женился, не понимаю. Она так некрасива, что на улице оборачиваются.
Вот и он обернулся. Думает, что за черт! Подошел ближе, ан уже было поздно.

Нашествие старых анекдотов.

Два брата ренегата. Рене Гад и Андре Гад.

— Вы марксист?
— Нет.
— Кто же вы такой?
— Я эклектик.
Стали писать — «эклектик». Остановили. «Не отрезывайте человеку путей к отступлению».
Приступили снова.
— А по вашему, эклектизм — это хорошо?
— Да уж что хорошего.
Записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно.


                Ария Хозе из оперы Бизе.

— Нам нужен социализм.
— Да. Но вы социализму не нужны.

Женщина милиционер прежде всего — женщина.

Женщина милиционер все таки прежде всего — милиционер.

Он не знал нюансов языка и говорил сразу: «О, я хотел бы видеть вас голой».

Бабушка совсем размагнитилась.

Ходил в тяжелых сапогах, как на лыжах, не подымая ног.

Товарищи, если мы возьмем женщину в целом…

Красивенький мужичок, дай копеечку.
Красивенький мужичок, дай пятачок.

Лису он нарисовал так, что ясно было видно — моделью ему служила горжетка жены.

Наконец то! Какашкин меняет свою фамилию на Любимов.

У баронессы Гаубиц большая грудь, находящаяся в полужидком состоянии.

«Форточка», роман в трех частях с эпилогом.

Раздался хруст — упал линкруст.


                Позавчера ел тельное. Странное блюдо! Тельное. Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Идиллия.

Шолом Алейхем приезжает в Турцию. «Селям алейкум, Шолом Алейхем», — восторженно кричат турки. «Бьем челом», — отвечает Шолом.

В парикмахерской.
— Как вас постричь? Под Петера?
— Нет! Под Джульбарса!

Низменность его натуры выражалась так бурно и открыто, что его можно было даже полюбить за это.

Инженера звали «Ай, мамочка». Это была целая история….

Все пьяные на улице поют одним и тем же голосом и, кажется, одну и ту же песню.

«Мама, что это в кошке кипит?» Радость Чуковского.

— Кому вы это говорите? Мне, прожившему большую неинтересную жизнь?

«Вы послушайте, ребята, я вам песенку спою».


                Когда я смотрел «Человека-невидимку», рядом со мной сидел мальчик, совсем маленький. В интересных местах он все время вскрикивал: «Ай, едрит твою».

Пусть комар поет над этой могилой.

Докладчик: «На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм». Голос с места: «Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть».

Ноги грязные и розовые, как молодая картошка.

Вчера хлебнул горя — смотрел картину «Конец полустанка».

Жить на такой планете — только терять время.








                ©  Сергей Режский, ex libris, 1964