В детстве я не знал, что живу в... памятнике. Сказали об этом позже. И не свои, а чужие. Хотя мог бы догадаться и сам. Как-никак в окна моего дома заглядывали зубцы средневекой крепостной стены, а за ней, тоже не хило, возвышался памятник архитектуры уже XIX века - шпиль Баксовета с флагом. Но для меня это всё было обычным явлением, как если бы торчала фабричная труба или, скажем, лежал бы пустырь. Из зубцов и Баксовета состоял мой мир, они формировали моё мироощущение, став с годами частью меня самого.
Любил ли я это? Трудно сказать. Ну как можно любить запомнившееся на всю жизнь противное чавканье, с которым раз в три дня приходилось качать вечно засоряющийся старый нужник во дворе, или копошение и треск в углу полуподвала, заставлявшие меня каждый раз отрывать себя от пищущей машинки и идти вытаскивать из мышеловки кровоточащее тело ещё бьющейся в агонии крысы, выбрасывать её в мусорку, снова заправлять мышеловку с тем, чтобы, не дойдя до писменного стола, снова услышать за спиной новый треск.
Ненавидел ли я это? Испытывал ли отвращение? Тоже не могу сказать. Потому что крысы тоже состовляли часть моего мира. Наряду с крепостными стенами и Баксоветом.
Да, мне нравилось, когда камни этого здания в дождь становились ещё более тёмными. Так они казались ещё более древними. И это ощущение никуда не ушло даже тогда, когда умные дяди сделали Баксовет снова белым. Потому что осталось со мной, стало частью меня самого.
И когда я спрашиваю себя сегодня: как отношусь к Крепости, то не могу найти ответа. Ведь никто же не говорит, что он любит свою ногу, руку нос.
И получается, что своё любить невозможно. Любят, приближая к себе, приобщаясь к нему, возвышаясь до него, только чужое. И ровно до того момента, как оно становится твоим и ты начинаешь любить себя.