Цветы Маша любила всегда, все цветы: и полевые, и садовые, и декоративные. Когда ее посетило первое видение, девочке едва минуло десять. В тот раз она любовалась кувшинками, разговаривала с ними.Они отвечали неслышно. но явственно, сокрушались о людях, о силе их. не всегда доброй к цветам. радовались ветру и воде и просили их охранять.
Именно поэтому, потому что она разговаривала с цветами, в ее родной деревне Коломиевке Машу считали странной и при виде ее детвора не раз крутила пальцем у виска. Ей и прозвище дали обидное - «малахольная». Маша внимания на это не обращала, в ней было едва осознанное, робкое высокомерие, она считала себя особенной и сама пугалась этого своего убеждения,скрытого в глубине сердца скромного, расположенного ко всему живому. Она не обижалась на ребят, способна была сочувствовать и их бедам, и их заблуждениям, но относилась к ним как взрослый к неразумной детворе.
А цветы девочка любила, просто любила и все, без умозрительных рассуждений, не думая о том, почему они так для нее важны. И в этот раз, в этот погожий день, обращаясь к кувшинкам, маленькая Мария обещала их поберечь, поохранять, что ли…. Только не удалось ей… слушать «малахольную» никто и не думал, даже этот несносный Колька, который то и дело дергал ее за пышные косы цвета светлой меди. Он сорвал - таки несколько кувшинок и сунул ей в руки, приказав « венок сплети»! Она его за это возненавидела. И с жалостью поглядела в водную гладь, где они так красиво качались совсем недавно.
И вдруг увидела там, в глубине, очень похожую на себя девушку, только старше и несовременно одетую. На ней было очень бледное, очень легкое платье, толи серое, толи зеленое, с голубым бантиком на талии. Оно было длинным, как у артистки в каком – то телеспектакле, и с рукавами, пышными у плеч и узкими у запястий. Волосы девушки были уложены в сложную высокую прическу, а в руках ее были васильки, и она смотрела на них грустно. Потом Маша долго мучилась перед зеркалом, стараясь соорудить на голове нечто подобное, но у нее ничего не получалось. И, словно в насмешку, именно зеркало еще раз нарисовало ей этот образ. Это случилось в день Машиного пятнадцатилетия. Она решила погадать на свечах. Поставила две зажженные свечки так, чтобы видеть в зеркальном отражении лунную дорожку и прошептала, как полагается: «суженый, ряженый…». Только появился не юноша, появилась она. Теперь на ней было бордовое платье, тоже длинное, но из тяжелого материала. А на голове огромная шляпа. Рядом с ней, держа ее под руку, шел мужчина с перстнями на руках, в закрытом наглухо костюме и странной куртке до колен, чем-то напоминающей пиджак. На голове у него тоже была шляпа, в руках красивая палка, и он что-то шептал этой взрослой даме, похожей на нее, Марию, и та важно кивала головой, видимо, соглашаясь.
Машу вдруг посетила удивительная мысль, будто эта девушка и она – один и тот же человек. Но она испугалась этой мысли и прикрыла зеркало бабушкиным цветастым платком. Хватит и того, что, по милости мальчишек, взялась гадать у зеркала–грех-то какой! Просто очень обижали ее мальчишки и надоедали ужасно. Она была уже не маленькой, понимала, что это означает, но когда ее пытались грубо притягивать к себе, обнимать, когда старались чмокнуть ее хотя бы в щечку и при этом нередко обдавали перегаром сивухи, Маша испытывала гнев и отвращение.
-Да как они смеют! – жаловалась матери, утирая слезы, а та не знала что ответить и лишь морщила и без того рано постаревшее лицо с тенью вечной усталости на лице.
-И в кого она такая недотрога, прям профессорша, - сокрушалась втихаря.
Обычно Маша, не встретив надлежащей поддержки, шла к цветочным клумбам на участке возле дома, садилась на низенькую скамеечку и мысленно вела разговор с ними, не имеющими ни грубости, ни наглости рода человеческого. В этот раз, в промозглый ноябрьский день, она стояла и молча любовалась хризантемами. Мария любила их за стойкость, как дикие розы за дух своеволия, как георгины за роскошь цветения, как ромашки за скромную сдержанность своей неприметной красоты. Она с каждым цветком умела говорить по-особенному и это свойство своего воображения, порожденное одиночеством и миролюбием, не разглашала, не выдавала никому. Маша не хотела давать лишний повод для насмешек и пересудов. Тем более что, став старше, приобрела некое подобие авторитета, основанное на успеваемости. Ей легко давались гуманитарные предметы, особенно непопулярный ныне французский язык и русская литература. Окончив школу, девушка поступила на факультет журналистики. Марии нравилось писать сочинения и потому она подумала, что эта профессия как раз для нее..
На бюджетное место Маша не попала, невзирая на хорошие, хотя и не самые отличные результаты по ЕГЭ, вопросы тестов казались ей неправильными и несущественными. У матери денег было мало, но отец, живший теперь в другой семье и хорошо обеспеченный, обещал помочь. Помощь эта позволяла Марии не быть отчисленной, но на жизнь оставались крохи. Маша искала выход из положения и питалась овощами и картошкой, но не это угнетало ее и не давало спокойно спать: она не могла переносить атмосферу общежития. В одной комнате с ней жили еще две девушки, Катя и Марина. Первая была круглолицей хохотушкой и кокеткой, возле нее все время вертелись парни, отчего в комнате стоял шум и гам, и пахло водкой и табаком. Вторая, Марина, не очень красивая, узколицая и тонкогубая, но очень стройная, подвижная и умная, умело пользовалась обширными знакомствами своей обаятельной, но недальновидной подруги. Между ними периодически возникали ссоры, иные доводили соседок до рукоприкладства. Эти крики и драки, эта атмосфера вожделения, грязь на кухне, предназначенной для многих, протекающие и не очень чистые душевые, тошнотворные запахи… Маша паниковала и мучилась, она не знала, как от этого всего избавиться, как спастись. А еще ее донимали откровения. И Катя, и Марина быстро поняли, что перед ними та самая «третья сторона», которая способна выслушивать и сопереживать, и это было истинной правдой. Душевный отклик на чужую беду, даже на чужую неприятность был для Маши естественен, она не умела быть безразличной, хотя все эти, чаще всего нечистые, страсти не были созвучны ее натуре.
В это время та неизвестная, когда то привидевшаяся женщина, так похожая на нее саму, снилась чуть не каждую ночь. Сны были очень реальны и как-то последовательны. Эпизод за эпизодом Мария узнавала о жизни, которую ощущала как свою собственную: о безмятежных днях за книгой на веранде господского дома, о вежливом, воспитанном мальчике Андрэ, ее сыне, о Михаиле, супруге, несколько ленивом, но всегда готовом защитить свою семью, о зимних вечерах возле камина. А еще о вкусном домашнем хлебе и услужливой челяди, о всякого рода играх и забавах, о вышивании и игре на рояли под ахи и охи гостей. А еще о ночах…да, о ночах, о которых Маша еще ничего не знала, но в сонном забытьи видела в мельчайших подробностях и там же, во сне, смущалась и хвалила деликатность мужа. Их было много, этих снов, их было так много, что однажды Маша еще раз «согрешила» – сходила к гадалке. Та долго бормотала про «прошлую жизнь», но Мария ей не поверила. Однако сны ее беспокоить перестали.
Зато тревожила реальность. Ей повезло, ее умение легко излагать на бумаге факты, мысли и чувства, было замечено преподавателем практического семинара Алевтиной Александровной и та, посочувствовав девушке, помогла ей устроиться в молодежную газету. Однако журналистика оказалась занятием далеко не таким благородным, как представлялось девушке вначале. Главным редактором газетенки была некая Владлена Георгиевна, хорошо сложенная, яркая, голубоглазая и очень светлая шатенка лет 30 - 35, от которой явственно веяло самоуверенностью красивой кокотки - женщины, чья любезность продается, но стоит дорого и потому не для всех. Заданий своим журналистам она не давала, а предложенные темы сортировал, много и лихо отбрасывая прочь, ответственный секретарь, хорошо понимавший свою роль и задачу. Газета была гонорарной, журналистов много, а для начальства это выгодно весьма, если платить мизер. Больше достанется, больше в банке на зарплату дадут…Маша, несмотря на свою отстраненность от грубых реалий, была далеко не глупа и в ситуации разобралась быстро. Только вот бороться за место под солнцем всеми возможными способами не могла и не хотела. Бросить журфак она, тем не менее, не решилась и удрученно мечтала его окончить, а там видно будет…
Но неудачный опыт работы в прессе привел в жизнь Маши любимого человека, Родиона. Он вел в газете колон-ку юридических консультаций, но подружились они не на почве юриспруденции. Оба были страстными любителями животных. И когда Родион Викторович (ему было уже по сорок, Марии он казался весьма солидным человеком) прочел заметку юной журналистки о лохматом бродяжке, бездомном песике по кличке «Бандит», который защитил такого же бездомного мальчугана, и при этом пострадал, он обратил на нее внимание. Они потом, вместе с обществом защиты животных, от которых и узнала Маша эту историю, искали и нашли все же Бандиту дом и хозяев. А с мальчиком Колей, еще одним героем этой истории, пришлось потрудней, он был таким упрямым, таким свобо-долюбивым, каким может быть лишь ребенок, который давно сбежал из интерната и привык к улице. Но общее дело и общие заботы сблизили их, на что мужчина и рассчитывал. Для Маши эта история завершилось первым в ее жизни поцелуем, таким нежным и трепетным, который она могла и позволила себе принять.
Во время летних каникул, в жарком, но в тот год ветре-ном, июле они стали мужем и женой. Первый опыт интимной жизни Мария впоследствии оценила на «три с минусом», хотя винила в этом только себя, свою несовременную щепетильность, застенчивость, скованность и невесть от-куда пришедшие понятия о том, что можно, и чего нельзя. Очень медленно муж изменял эти ее представления, и гордость за то, чего удалось достигнуть, вдохновляла его и умиляла его жену. Вот только с бытом были нелады. Родион работал, Маша не работала и в институт ходила все реже и реже. Однако быть хозяйкой никак не получалось. Женщина не то, чтобы ничего не умела, а ничего не успевала. Ей мешала мечтательность. Она знала, как сготовить борщ, но какой – то ингредиент все время забывала положить, задумавшись о своем, о какой – нибудь очередной книжной истории..Или у нее убегало молоко… Или она недосаливала…. Или, наоборот, пересаливала, то есть все время готовила не так, как следует, и далеко не всегда терпимо. Поэтому Родион начал готовить сам. Вечерами. Это злило его, но ночи их мирили. А потом случилось то, чего Мария не ждала, но чего она инстинктивно опасалась.
Это была волшебная ночь, в такие ночи Маше казалось, что она радуга, что она плавится и становится пылающим полукругом, подхваченная сильными руками мужчины. Ей было хорошо с Родионом, нет, с Михаилом, нет, с Роди-оном…Она уже и сама не могла понять, кто она, живущая ныне Маша, или та, другая, с таким же лицом и таким же именем. И, начиная с этой ночи, такое непонятное, нереальное слияние повторялось, повторялось, повторялось…
.И один раз имя «Михаил» все же вырвалось у нее. И хотя Родион не ревновал, зная, что он - первый, объясняться все же пришлось, и объяснение было не из легких. Муж не только не верил в то, что она говорит, он начал подозревать Марию во лжи, в способности лгать. Между ними пролегла некая полоса отчуждения. Неизвестно сколько бы это еще продлилось, если бы Маша не забеременела. Известие о грядущем отцовстве Родион Викторович принял с восторгом. Теперь ничего не имело значения, ни странности жены, ни ее неприспособленность и бесхозяйственность. Главное – она родит ему сына.
И родился действительно сын, мальчик, Андрейка. Еще несколько лет семья жила в мире и согласии. А потом Родион устал.
Известие о том, что муж собирается с ней развестись и сам воспитывать сына,Маша приняла тяжело, но все поняла. Она, как и прежде, умела понимать не только себя, умела сострадать и сострадала даже помимо своей воли. Да, она плохая хозяйка, да, она недостойна такого мужа, такого сына…Или все же достойна? Неужели дело только в подгорелых кашах и нежелании снова приблизиться к миру журналистики? Может, надо постараться еще где-нибудь поработать?
Они развелись, но все еще жили вместе и душа Марии чуть-чуть успокоилась. Она сумела все же окончить институт, но по-прежнему о чем-то постоянно грезила, даже когда играла с сыном или ходила с ним гулять. А однажды, внезапно приняв решение, собралась с духом и устроилась на работу в районную библиотеку. Она ведь так любила читать! Родион удивился, но не возражал. Андрейка рос мальчиком крепким и смышленым, он уже два года ходил в детский сад и необходимости сидеть дома ни у кого из родителей не было.
Библиотека Марию вдохновила. Вначале. Здесь не было столь откровенно грязной конкуренции и бьющего в глаза духа стяжательства, а на сплетни, естественные для женского коллектива, и соперничество, выражавшееся в шепотках на ушко начальнику, она не обращала внимания. Угнетало Машу другое : ее коробила бездумность работы. Словно она была винтиком машины: взяла книги, вычеркнула, записала книги, отдала. Разве стоило ради этого быть таким книгочеем? Все эти мысли, усугубившие и без того частую рассеянность, привели, в конце концов, к плачевному результату. Библиотекарь Мария Алексеевна (Маша) непозволительно часто ошибалась. И ей стали делать насмешливые замечания, вызывать к руководству. Это лишь осложнило ситуацию, поскольку, удрученная и обиженная, Мария становилась еще более рассеянной, углубляясь в депрессивные мысли о собственной несостоятельности. А потом разразился скандал, возникла путаница при проверке фонда. Мало того, что нашлось около десятка книг, которые требовали с читателей, еще почти тоже количество новых книг думали списать, а потом их начали приносить и сдавать. Правда, вернулись не все… После этого Маше предложили подать заявление об уходе. А ведь так хорошо начиналось! Ведь ее образование и начитанность вызывали уважение…Так неужели она ни на что не способна?Маша так стыдилась рассказать Родиону о своем поражении, что собрала вещи и уехала к маме, пока мужа не было дома, а сын был в садике.
…С той поры прошло еще лет семь или восемь, она точно не помнила. Ее мама умерла, и Маша осталась в доме одна. Заниматься хозяйством женщина так и не на-училась, но муж и сын навещали ее каждую неделю, при-возили продукты, а что она из них готовила, не касалось никого. Андрейка подрос и оказался мальчиком добрым и очень ласковым. Родион, как ни странно, ни на ком другом не женился, но кто-то ему помогал. Вернуться он Маше не предлагал, она не навязывалась. Она жила как в полусне, все еще разговаривая с цветами. Они всегда были рядом с ней: весной, летом и осенью возле дома, зимой – лишь на подоконнике в горшочках. Ухаживать за цветами Мария умела, это единственное, что она умела делать хорошо, ее вела любовь. Им, своим безмолвным друзьям, рассказывала одинокая женщина о том, что она, наверное, не из этого времени, что ей трудно, что люди вокруг умеют многое делать, но не могут слышать друг друга и мечтать, не хотят думать, читать и становиться добрее.
А как было тогда? Мария не знает, не помнит. Но она (это точно!) жестокой никогда не была. Просто жила тихо,спокойно, а, главное, была верна себе и никто за это ее не судил. Это ведь очень важно, иметь право оставаться собой. И чтобы за это от тебя не отрекались…
В тот роковой жаркий июльский день Маша медленно шла к пруду с кувшинками, туда, где впервые увидела себя другую, себя в белом платье до пят и вычурной прическе. Она вошла туда, вглубь, вошла торопливо, боясь, что ее увидят, что ей помешают…Она шла на свидание с собой, с той, что счастлива. И, когда вода сомкнулась над головой, и стало трудно дышать, не изменила намеренья. Да ведь и плавать-то она не умела…
Когда соседи заносили тело в дом, они обнаружили: и те цветы, что росли перед этим домом, и те, что были внутри, начали стремительно увядать. К закату они завяли.