Навстречу нежности

Митя Хопта
- У меня? Да все хорошо. Даже не представляешь, насколько. Помнишь, я совсем на дне ползал? От меня друзья на улице отворачивались. Ты, кстати тоже. Да ладно, не оправдывайся, сам бы, может, отвернулся. А она – нет. Вот тогда все и изменилось. Дно оказалось благоустроенным, полным затонувших каравелл с сокровищами. Но главное сокровище, конечно, она. Да.

Он откинулся на спинку стула и мечтательно воззрился ввысь.

- Нас как будто сводило судьбой. Несколько раз видел ее мельком. Очень странно. Однажды увидел, как с улицы сползает краска. Вот была яркая, солнечная – а она прошла, и все забрала с собой, оставила тусклую безрадостность. Это было в первый раз. Потом – на открытии выставки Марата, помнишь, был у нас в классе такой смешной, недолго учился, правда. Да, художник теперь, неплохой. Он позвал меня как-то к себе, картины посмотреть, пришел я, а там – музыка, шампанское, дамы в платьях. И она. А я такой весь помятый, небритый, скорей, на рабочего, опоздавшего на развеску полотен похож, чем на гостя. Не помню ни одной картины, так и не смог отвести от нее глаз. Она заметила, несколько раз оборачивалась, а я как школьник, тут же отводил взгляд и делал вид, что картину за ней рассматриваю. Внимательно так. Она отворачивается – я снова, как зачарованный, гляжу и гляжу, в голове гул, мир схлопнут в точку, больше ничего нет, она – и все. Потом пришлось еще раз в галерею зайти, чтоб хоть картины посмотреть нормально. Ну, и расспросить Марата о ней. Она художница тоже оказалась.

Он провел в воздухе линию, будто набрасывал ее портрет.

- Стал завсегдатаем галерей, все их тогда изучил. Знал, кто когда открывается, кто друг ей, кто нет. Рубашки гладить начал, костюмы из шкафа достал. Шефу бывшему позвонил, сказал, что завязал. Снова на работу ходить начал, нет, шеф-то мне не поверил, но быстро нашелся другой, новый, которому было плевать на мое прошлое. Как и мне тогда. Хотелось все по-новому, в голове играла хорошая музыка, солнечные лучи вновь стали до меня добираться. Вот тогда-то я и подошел к ней. Когда понял, что в глазах у меня снова свет, который может согреть. И на этот раз не перевел взгляд на картины, хорошие, кстати. А? Чьи? Да ее картины, это была ее выставка. Улыбнулся ей и подошел, раздвинув плотное кольцо свиты. Даже не помню, о чем говорили. Такой счастливый смог опустился, не, не туман, говорю же, смог – я угорел тогда, видимо, правда, все как во сне было, ничего не помню, сколько ни пытаюсь вспомнить.

Он задумчиво почесал щетину.

- И не только тот вечер. Где-то неделя выпала из жизни. Помню, только когда проснулся у нее. Открыл глаза и не понял, где я. Осторожно осмотрелся. Белая подушка в красный горох. Ее ладонь у моего лица. Груда вещей у кровати, вперемежку, ее и моих. Звук ее дыхания, прерывистый, немного тревожный. Тканевый потолок. Гул трассы под окном. Мое всколоченное лицо в зеркале. И острое счастье, от того, что я все это чувствую, что все это умещается в меня, и происходит, и будет происходить всегда – пока я буду дышать, а потом – тоже, как-то иначе, но такие вещи не заканчиваются, да и не начинаются, хочу сказать, что такой любви не бывает, но все так говорят, ну, ты понимаешь. Моторошно представить, что было бы, если б тогда к ней не подошел. Не было бы ничего. Как пустой холст на мольберте. Или у стены, не грунтованный, провисший, пыльный. Брр.

Его действительно передернуло, он захлопнул глаза, размял шею, лукаво глянул на собеседника.

- Что-то я сегодня разошелся в стиле «весь вечер на арене». Прости. Лучше расскажи, как ты сам? Сто лет же не виделись, небось, тоже историй на пару книжек накопилось?

- Да все путем, - почему-то виновато улыбнулся собеседник. - Конечно, не так, как у тебя. Обхожусь без утопий, опереточных историй, зато и без драм с трагедиями. Ровно живу, как в янтаре застрявший муха. Ну, мух. Я не такой решительный, жизнь не меняю, не хватает то ли веса, то ли порыва внутри. Так, ветерок дует, но чтоб ураганом понестись – нет, к сожалению, наверное…

Похоже, его куда-то таки уносило – продолжая нести малопонятную чушь, он заколебался и постепенно исчез. Видимо, потому, что подробностей о своей жизни внятно поведать не мог. Как и полагается воображаемому собеседнику. Причем без реального прототипа, что бы облегчило ему задачу стать более понятным, ведь будучи просто собирательным образом собеседника, весьма  сложно концентрироваться.

Без жалости проводив взглядом последние исчезающие линии друга, он встал. Скоро уже семь, надо бежать, она же наверняка будет там, на очередном открытии. Жаль, рубашку не успел погладить. Хотя ведь все равно нечем.

Он не смог притормозить и ввалился в двери, на секунду став объектом внимания всех гостей. Неловко рукой расправив складки рубашки, он увидел, что она смотрит прямо на него, с озорным интересом, искорками и рождающейся в уголках рта улыбкой. Спешно отвернувшись, он уперся взглядом в картину. Чуть повернув голову и скосив глаза, он увидел, как она, качнув головой, оборачивается снова к своим друзьям.

Чуть позже он снова сидел на стуле, там же, где делился новостями с другом. Коньяк заканчивался и нового не предвиделось. Перед ним, как едва начавший раскрываться бутон, само средоточие нежности, висела ее улыбка.