***

                НЕБО И ЗЕМЛЯ МАЙОРА ПРЯХИНА

       (п о в е с т ь)

                Посвящается героям-летчикам авиации
  дальнего действия.

                1.

В свои пятнадцать лет Костя Пряхин резко отличался от своих сверстников тем, что не мог найти свое место в любой компании и его вечно что-то не устраивало. Мальчишка рос юрким и непоседливым. Отец его погиб в гражданскую, где-то на Южном фронте, а еще через два года померла и мать от чахотки. В деревни к нему относились хорошо, и он сам часто находил работу у кого-либо из соседей, чем и кормился в первое время. Родных у него никого не было, хотя мать говорила о дальней своей сестре, которая проживала в Поволжье. Кроме её имени – Катерина- мальчик ничего не знал, и рассчитывать было ни на кого. Жили они в небольшой избушке на краю села и перед гражданской войной отец его , Петр Яковлевич Пряхин, нанимался летом пахать или косить более богатым сельчанам или жителям соседних деревень, а на зиму уезжал в город на заработки. Безлошадных крестьян и без него хватало, но Петр Яковлевич выбивался из сил, не гнушался никакой работы, чтобы прокормить семью и выучить единственного сына. Однако церковно-приходскую школу сын не успел окончить, как началась война с германцем, а после гражданская. Отец был мобилизован красными и погиб на второй год войны. Косте он запомнился, как веселый и не унывающий человек, особенно когда возвращался из города в редкие выходные дни. Он всегда привозил подарки, и мать в эти дни так же часто смеялась и походила на старшую дочь соседа Прохора, которая любила веселые выходки, игриво обращаясь со всеми жителями деревни. Мать становилась тоже как девчонка озорной, часто смеялась, что разглаживались морщины, и она становилась моложе своих лет. В эти дни в семье было хорошо, допоздна горела  лампа, хотя в отсутствии отца керосин старались вообще не сжигать и ложились рано. Из разговора родителей, Костя знал, что отец старался наняться на завод Голованова, а если не удавалось, то ждал своего часа, подрядившись на другие временные работы. Был он и истопником городской бани, красил забор тюрьмы и даже успел проработать некоторое время ямщиком у товарища городской головы. Нередко он привозил старые газеты или потрепанные книги, от которых узнавали о существовании под боком совсем другой жизни. Больше, конечно, удивлялся Костя, который читал родителям вслух, и они все обсуждали некоторые события. Отец хорошо знал городскую жизнь, разъяснял непонятные явления и отвечал на вопросы.
Теперь, оставшись один, Костя намеривался уйти в город, где много народу и всегда можно найти работу и вкусно питаться. Однако над ним взял шефство конюх сельхозартели Федор и отпускать его не хотел.
- Успеешь, Костя, наглотаться городской нужды. Не торопись, поработай немного возле меня. Бывал и я городским человеком и скажу тебе, медом там не намазано. Еще хотя бы годика два  побудь в деревни, привыкай к лошадям. Эта работа тебе пригодится всегда и везде.
Кроме нехитрой посуды, скудной мебели и старых самотканых половиков никакого хозяйства дома не было. Была еще ручная мельница в виде двух деревянных кругов с дырками посередке, которой мать молола муку. Верхний круг вращался вручную по нижнему, так же деревянному, с натыканными в них мелкими осколками от старой чугунки.  Эти осколки и мололи зерно, обтираясь друг об друга. Помол выходил грубым, но и такой муке были рады. Еще от отца остались рыбацкие снасти, косы и еще кое-какой инструмент.  Теперь те же старые книги и газеты, Костя читал Федору. Учебы в деревне почти никакой не было, хотя имелась изба-читальня, которую принято было называть школой крестьянской молодежи. Ходили туда и стар и млад, но в основном в зимнее время, пока светло. Вся учеба сводилась к первым требованиям ликбеза - научиться читать и расписываться. Костя и несколько его знакомых из детворы могли бы там учительствовать, но не знали как это делать со взрослыми людьми, поскольку их самих учили палками и прутьями. Не бить же этих взрослых уже людей.
Зимнее время он убирался в скотном дворе, давал корм и поил лошадей, а последнее свое лето подрядился всей деревне обновлять заборы огородов. Благо река находилась рядом, а на берегу густо рос ивняк, которого хватало с избытком. Костя вбивал в землю колы вокруг огородов и взялся обновить все обветшалые заборы крестьян плетнем. Молодым ивняком он обводил колья то с одной то с другой стороны, на манер плетения корзин, но по периметру огородов. Работа была простой, но требовало много времени и материала. Там он пропадал целыми днями, питаясь тем, что выносили хозяева огородов. В основном перепадало молоко с коврижкой хлеба с луком и огурцами. Иногда находились и варенные яйца. Вскоре вся деревня издали стала смотреться, как ухоженное хозяйство, хотя изнутри представляла жалкую нищенскую картину. Однако, глядя на работу мальчика, многие хозяева и сами стали наводить порядок во дворе и палисадниках, выходящих на улицу. Так, деревня стала  преображаться неожиданным почином обыкновенного пацана. Это заметили все.   
Город встретил Костю не очень дружелюбно, что в первый же день подрался с мальчишками на пустыре недалеко от вокзала. Городские ребята были младше его года на два, но отличались своим отчаянием, привычным для их полуголодной жизни в условиях города, когда народу много, но каждый должен уметь постоять за себя. Все они носили кепки, надетые залихватски набекрень, но в одежде уступали во многом. Оборванные пиджаки явно с чужого плеча и ветхая обувь выдавали их беспризорную жизнь. Уже перед началом драки, мальчишки эти, все как один, стали доставать из карманов окурки, прикуривая с одной для всех коробки спичек. Это означало «знай наших», но Костя этого не понял. Так же он не умел плеваться сквозь зубы, что так же читалось проявление самостоятельной независимости.  По всему городу в эти годы НЭПа гулял, вместе с новыми купцами и хозяевами малых предприятий и торговых точек новое слово ШИК, означающее безбедную жизнь в свое удовольствие. Это слово повторяли все, выражая изумление, самодовольство и зависть перед наиболее удачливыми и предприимчивыми людьми.  Последние, из перечисленных действительно любили шиковать «на всю Ивановскую», раскатывая по городу на извозчиках, подражая бывшим своим хозяевам. Было видно невооруженным взглядом ( да и они сами это понимали), что это время выпало на их долю совершенно случайно и долго продолжаться не будет. Поэтому гуляли открыто, как-то крикливо и безвкусно, словно понимали одно – надо успеть пожить! В большинстве своем они торговали или имели лишь кустарные производства, а потому и гульба ресторанная сопровождалась такой же серой музыкой и песнями, начиная от матросской «Яблочко» и кончая «Муркой» или вышибающими пьяные слезы романсами, сочиненными непонятно кем.  Временные рыночные отношения, придуманная большевиками и замена продразверстки продналогом, оставляли простым труженикам-крестьянам излишки своей продукции, которая быстро попадала в руки хитроумных спекулянтов, поднимая в то же время значимость новой советской валюты - «Рубля и Полтинника».  Вновь возрождаемая финансовая система невозмутимо поднимала и рожала понятные и необходимые рычаги, поднимаясь в совершенно, казалось бы, непонятном хаосе. Весь бедлам, даже не совсем понятый многими отчаянными большевиками, делал свое дело. Из беспорядков рождался новый порядок, и понять это было сложно. Как грибы стали появляться различные клубы по интересам, шарлатаны разных мастей и секты. Литераторы тоже открывали для себя различные течения. Россия жила и поднималась со всеми этими выкрутасами, чему во многом способствовал столь резкий переход от военного коммунизма к НЭПу…  Однако и НЭП изжила себя быстро, поскольку свободный товарообмен и частный сектор тоже не могли стоять на месте и,  видя скорый конец такого положения, мелкие частники приступили противоборству с – государственным. Особо разгулялось в деревне кулачество, чрезмерно потребляя наемный труд,  а в городах росло недовольство с тем, что новая власть не давала развернуться частнику, боясь реставрации капитализма.  Наступил 1928 год. Советская власть, так же резко изжило то, что было необходимо на первых порах  становления  экономики. Вчерашние друзья – купцы, предприниматели и сельские производители, вышедшие из середняков, становились врагами. Кулачье ликвидировалось, как класс, а городские предприниматели были постановлены в такие правовые условия, и им оставалось только самоликвидироваться.      
Шпана, где Костя стал своим после драки, занималась тем, что выполняли  небольшие поручения более авторитетных взрослых жуликов всех мастей, воровали по мелочам, не брезгуя и гоп-стопом. Грабежи эти были не частыми, а сами совершившие такой «подвиг» почитались среди её членов.   Пожилые дамы и старухи, отдавая дань моде, стали надевать в эти холодные осенние дни свои «шикарные» тяжелые шубы и становились как медведи неповоротливыми, что вырвать авоську с продуктами или сумочки со сбережениями не составляли особого труда.  Пацаны, все как на подбор одеты легко и бегали хорошо, что свистки милиционеров или двориков начинались, когда они находились далеко от места событий.  К тому же ребята, давно немытые и даже не видевшие мыла, походили друг на друга до такой степени, что опознать никакой возможности не было. Завод Голованова, где подрабатывал когда-то его отец, работал наполовину и сокращал свои штаты. Попасть туда было нельзя, ибо сами рабочие становились на трудовую биржу   и уезжали в другие города, где, как им казалось, жизнь лучше.  Подрядиться на временные работы также не было никакой возможности, беспризорников развелось  много, и   о них распространялась такая молва, что Костю просто не хотели выслушать и гнали в шею отовсюду. Над его поисками работы ребята смеялись , поскольку не могли знать о его крестьянской жизни, где не принято шляться без дела с таким непоседливым характером. Зато его понимал сам Мишка Безродный, которого чтили и побаивались. Мишка, по кличке «Родня», был вхож в более авторитетную группу настоящих воров и выполнял различные поручения, а иногда и руководил другими по просьбе «взрослых». Они занимались тем, что следили за «клиентами», дежурили в различных местах, а иногда устраивали кипишь в одном месте, чтобы привлечь к себе внимание «лягавых», когда взрослые орудовали свободно и не боясь шухера совсем в другом месте. Мишка-Родня своих родителей не помнил, вырос среди подобных себе брошенных детей и в первое время не вылазил из домов призрения, переименованные в последствие в приюты. Едва подросший, он научился сбегать из приютов при любом удобном случае   , приучился воровать и попал в шпану уже имея большой опыт в таких делах. Стремление Кости устроиться на работу, он понимал больше других и даже горевал вместе с ним при каждой неудачной попытке. В один из таких зимних дней, всю шпану задержали на чердаке одного из домов при облаве, и Костя впервые попал в руки милиционеров и был передан в подотдел «чрезвычайки», занимающейся детской беспризорностью. Дяди и тети, работающие там, были добрыми, но серьезными. Разговаривали с Костей без зуботычен, как с равным, что и обманывать их тоже не хотелось. Когда их, между беседами, собрали в одной большой комнате, Костя встретил Мишу среди множества беспризорников.
- Вот, Родня, я , кажется, останусь там, куда меня устроят. Это какой-то специальный интернат, где будут учить и дадут осваивать  специальность столяра. Там, как сказали, кружок моделистов даже есть. Возможно, я буду строить модели планеров, а может - потом - и на летчика выучусь. Если не получится, пойду, как папа, на завод работать.   
- А я, Костя, не знаю, кем был мой папа. Писать и читать я умею, больше учиться не хочу. Я сделаю ноги и подамся в Москву. Бесплатно ездить на поездах я умею. 
Так расстались юные друзья и на долгое время потеряли друг друга из виду. Мишка был единственным из пацанов, который понимал Костю и всегда во всем поддерживал, не обращая внимания на насмешки остальных ребят. Это было прощание не только с беспризорным прошлым, но и детством вообще. Начиналась совсем другая жизнь. Мишку, который был младше на два года, определили в интернат для беспризорников, откуда он в скорости сбежал, а Костя попал в трудовую коммуну. Жизнь в колонии была для Кости интересна, и он пытался обхватить все стороны жизни. Работа по изготовлению стульев, этажерок и просто скворечников его не пугали и не требовали особой сноровки. Он, как деревенский паренек, рано приученный держать в руках пилу и рубанок, справлялся без особого труда и его ставили в пример, но с моделями дела обстояли хуже. На стоящие модели из алюминия и фанеры не хватало материала, приходилось, в основном,  довольствоваться легкими моделями из картона и фольги, которые мало чем отличались от запускаемых ребятней змеек. Разве что формами. Обещания начинать строить настоящие модели с маленькими моторами так и остались невыполненными.  Учеба по различным предметам ему так же пришлись по душе, хотя в первый же разговор с уполномоченными из «чрезвычайки» вызвал настоящий хохот всех участников. Костя и двое инспекторов непонятного ему учреждения, после определения в коммуну, говорили о возможности окончить им второй ступени школы и пойти в училище. Оба инспектора, как мужчина так и женщина, курили длинные папиросы и вели разговор о необходимости новых знаний.
- Ты вот, Константин, где набирался грамоты? Правильно, в церковно-приходской школе и главным предметом у тебя считался Закон Божий, а здесь круг знаний будет гораздо широким. Тебе тут объяснят, что бога нет, а человек произошел от обезьяны…
Эти слова вызвали в Кости такой искренний, неожиданный для самого себя, громкий смех до икоты, что не выдержали сами уполномоченные и смеялись вместе с ним. Ругать мальчика не имело смысла, ибо смех был действительно неподдельный, а самый настоящий смех от услышанной бесподобной ахинеи. «Из обезьяны, ха-ха. Из обезьяны…».
- Смешно, - как бы соглашался мужчина, подавившись дымом папиросы от собственного смеха, - Мне и самому иногда обидно слышать, что мои предки были обезьянами, но это, брат, наука. Я сам этого Дарвина не читал, но прочту обязательно.
Пока Костя проходил свою учебу и занятия в мастерских возмужал, и подходило время покидать  коммуну. За это время, он научился работать на столярном станке, а многие изделия колонии в виде узорчатых этажерок, шкафов и стульев имели спрос и неплохо реализовались на нужды советских учреждений, ибо мало чем отличались от  заводских изделий, но стоили дешевле. Кроме того, это давало возможность коммуне иметь кое-какой собственный бюджет, хотя, конечно же, конкурировать  с кем –либо они не могли и о хозрасчете никакой речи быть не могло. По окончании ему выдали направление на завод Голованова, куда он сам напросился. В начале, Косте предстояло поработать учеником токаря, а параллельно он посещал ФЗО и занимался в аэроклубе. Завод, где когда-то в зимнее время подрабатывал его отец , считался теперь казенным предприятием, но едва держался наплаву. Штаты уменьшились почти вдвое и заказы так же  сократились. Многие инженерно-технические работники остались и трудились не менее усерднее , чем на хозяина, но за время гражданской войны и интервенции было растеряно много хороших мастеровых и квалифицированных рабочих, а из-за состояния железных дорог и отсутствия паровозов связь с поставщиками и заказчиками резко сократилась. Устроиться даже на такой завод была большой проблемой, но выпускники колонии направлялись по специальному распределению, поскольку работа с беспризорниками контролировалась ВЧК.
Времена менялись, и Советская власть тяжко и со скрежетом поднималась на ноги, одновременно признавая свои ошибки и освобождая крестьянство от непосильного налогового бремени, восстанавливая разрушенное производство и воюя за свое место под солнцем в окружении капиталистических стран. Антанта продолжала наседать теперь путем дипломатии и готовила новые походы. Одним из первых вмешательств в дела молодой республики был ультиматум английского министра иностранных дел Керзона, направленный Советскому правительству во время Лозаннской конференции. Вопросов в конференции было множество, но советская сторона была допущена лишь для решения вопроса о черноморских проливах. Советские дипломаты стояли на своем и требовали закрытие проливов для военных кораблей для всех стран, кроме Турции. По ним должны были проходить только торговые судна. Однако страны Атланты отстранили советских делегатов и, в результате,  ими было подписано соглашение о свободном мореходстве всех военных судов, чем оставили для империалистических держав возможность свободно высадиться и угрожать с моря. Керзон пошел дальше остальных и требовал от Советской страны прекратить о якобы существующую антибританскую политику, отозвать своих полномочных представителей из Афганистана и Персии. Им никак не хотелось, чтобы Советска Россия находила своих друзей или партнеров где бы то ни было. Пример мог оказаться дурным, и большевики могли разорвать круг блокады. Там же с согласия этих держав белогвардейцем Конради был убит советский дипломат В.В.Воровский. Однако силам Антанты  не суждено было осуществить свои планы. Из многих стран в  СССР стали приезжать иностранные рабочие делегации, росло недовольство в самих капиталистических странах, где рабочие открыто восхищались успехами социалистического строительства в России. К тому же деловые круги этих стран были заинтересованы в торговле с Советской республикой. В результате дипломатические отношения были установлены с Англией, Италией, Швецией, Данией и Францией. Только США отказывались признать Советский Союз, а в последствии , пошли на другую хитрость и склонили Западные державы на подписание нового соглашения, по которому Англия и Италия гарантировали Франции и Бельгии, что на них не нападет Германия, а Германии гарантировали, что на неё не нападут Франция с Бельгией. Вся эта «круговая порука» распространялась на западные границы Германии, полностью развязав ей руки на Восточном направлении. Параллельно с этим США, а следом все эти державы приступили восстановлению германского милитаризма, оказывая ей всяческую помощь  по возрождению военно-промышленного потенциала. Советское правительство разгадало, что взамен Антанты и интервенции создается  очаг для начала новой мировой войны против страны Советов со стороны Германии. С одновременным сокращением численности личного состава войск, был взят курс на реорганизацию армии, оснащение её современными средствами и новым комсоставом. Открывались различные командирские курсы и училища. Речь  шла не о днях потрясавших мир, как отмечал фантаст, а о годах упорного труда и учебы, которые продолжали сотрясать и удивлять весь мир. Энтузиазм возрос до максимализма, находил отклик, и направлялся в нужном направлении. Именно в эти годы, когда Константин становился рабочим человеком, началось настоящее движение по возрождению и развитию воздушного флота. На восстановление и строительство авиазаводов, подготовку летного состава, правительство выделило огромную сумму. Везде открывались общества друзей воздушного флота (ОДВФ), ширилось движение оказания материальной помощи со стороны народа, были организованы сборы взносов. Одними из первых внесли взносы В.И.Ленин и Н.К.Крупская. Эта волна прокатилась по всей стране и начались перечисления со стороны целых обществ и прослоек ( «ГПУ – Воздухофлоту»,  Купечество – Воздухофлоту» и множество других).
Первый свой небольшой отпуск, Константин решил съездить в Москву. Уж очень ему хотелось побывать в планетарии и посмотреть на звездное небо, которое собирался покорять. Планетарий был построен Советской властью в недавнем прошлом , и считался одним из достопримечательности Москвы, ибо такие имелись даже не во всех капиталистических странах. Звездный купол действовал завораживающе, и только утвердило его планы посвятить себя летному делу. Выйдя оттуда  в ясный день, где светит солнце, он продолжал оставаться в плену звездного ночного неба. В себя пришел, посетив Центральный парк имени Горького, где возвышалась парашютная вышка. Прыгал он уже не в первый раз , но пройти мимо вышки высотой 35 метров также не смог. Уже приземлившись, он познакомился с девушкой, которая смотрела на него как на героя и не прочь была заговорить первой. Её звали Викторией.
- Как вам удается оставаться таким невозмутимым после прыжка? Я бы не за что не смогла решиться на прыжок.
Она была совсем еще юной девчонкой, с короткой стрижкой и в свободном платье, обтянутым широким поясом. На круглом её лице вокруг носа имелось небольшое количество веснушек, отчего казалась  совсем подростком.
- Выяснилось, что Вика москвичка и проживает в районе Воздвиженки параллельно улицы имени Коминтерна. Константин кивал головой, слушая её речь, хотя эти географические уточнения ему не о чем не говорили. Москву он совершенно не знал, хотя взялся проводить Вику после прогулки по парку. В парке играл духовой оркестр, всюду имелись карусели, и народу было много. По истечении совсем небольшого времени, они так привыкли друг к другу, что легко перешли на «ты». Пообедали в чайной тут же в парке и направились к трамваям.
- Я, конечно, провожу тебя хоть на край света, Вика, но потом тебе  придется провожать меня. Я в Москве впервые и заблужусь быстро, как только останусь один.
- Ничего. Я тебе все расскажу и даже напишу где и какую пересадку делать, чтобы попасть на вокзал, - смеялась она, - на трамвае придется ехать с пересадкой, а совсем скоро мы будем ездить по Москве под землей. Скоро откроют первую очередь метро. За считанные минуты от парка Горького можно будет попасть в Сокольники. Понимаешь, как удобно будет?
- О да, конечно, я все понял, - смеялся Константин,- как не понять. Только объясни мне, где эти Сокольники находятся и что из себя представляют.
Время летело быстро, и пришла пора прощаться. Они обменялись адресами, чтобы переписываться и Константин пообещал, что будет приезжать при первой возможности для дальнейшего знакомства со столицей Родины. Слова звучали высокопарно, без иронии, но оба понимали, что цель приезда  будет иной. Оба молодых человека не хотели, чтобы прервалось их знакомство. Они так смотрели друг на друга, что казалось, вот-вот вырвутся слова клятвы. Константин ограничился тем, что прощаясь, долго не отпускал руку девушки. Она тоже не спешила отнять теплую ладонь и с надеждой смотрела ему в глаза. Так прошло первое знакомство, и оно действительно имело продолжение.
Константин стал работать токарем, вступил в комсомол и как-то открылся перед мастером Николаем Семеновичем, что хочет после аэроклуба поступить в летную школу. Мечту Константина мастер горячо поддержал  и поднял в нем веру до нужного уровня.
- Даже не сомневайся, Костя. Чем ты хуже других?  Стране сейчас нужны пилоты и это дело доверяют вам – молодым. Будь смелее, не подкачай рабочий класс.
Поверить в это Костя сразу не мог, но был бесконечно счастлив, получив вызов для зачисления в Борисоглебскую школу летчиков. Свою роль, естественно сыграло его происхождение – сын погибшего в боях красноармейца и молодой рабочий с замечательной заводской характеристикой. Больше всего он боялся, что могут передумать из-за его беспризорного прошлого и воспитания в коммуне, где не все было так гладко. Там тоже происходило много чего, что некоторые так же сбегали и попадали в исправительные учреждения и народ их недолюбливал.  Все обошлось так, что он даже успеет побывать в родной деревне., прежде чем отправиться в Борисоглебск.    

         2.

Школа летчиков называлась «2-ой военной школой летчиков Красного Воздушного флота» и находилась недалеко от общежития курсантов, среди которых встречались и шестнадцатилетние парнишки, на два года младше Константина. Все понимали, что по окончании двухлетней учебы они станут уже взрослыми парнями, с молодым задором и восприимчивостью к различным наукам. Кроме материальной части и занятий по аэронавигации, аэросъемок и изучением различных измерителей воздушной скорости и высоты полетов, обязательной была политучеба. Шуточная история о том, как Ленин на слова красных командиров «На фронте голод, не хватает вооружения», отвечал «Направьте туда троих агитаторов» имела, в некотором смысле, точность предсказуемых событий, которые требовались по запросу времени.  Однако,  с высоким подъемом патриотизма, Советская страна понимала, что времена требуют и высокую техническую оснащенность. В стране шел небывалый подъем и стремление ни в чем не уступать капиталистическим странам.  Быстрыми темпами поднималось отечественное самолетостроение.
От первой поездки, в качестве экскурсии, на аэродром у Кости остались не очень  приятные впечатления. Вместо цельнометаллических самолетов,  он увидел в основном деревянные, с открытой кабиной, самолеты. Это были бипланы французского производства «Фарман-30». На них отрабатывали первые полеты. Весь курс присутствовал, чтобы смотреть как будут подниматься на небо другие пилоты, не особо доверяя, что такая машина вообще способна взлететь.  Самолеты тарахтели, как машины с неисправными двигателями  и  бежали,  подпрыгивая по полю, но, каким-то чудом,  отрывались с земли и начинали кружить над аэродромом. Константину и другим курсам посчастливилось выполнять первые полеты не на них, а на отечественных самолетах, более надежных, проверенных и с закрытыми кабинами, но это также были бипланы. Инструкторами являлись  опытные летчики, прибывшие в основном из гражданской авиации. Они также учили материальные части новых моделей, ибо летали по своим немногим уже проложенным трассам внутри страны  на старых самолетах. На аэродроме проходили испытательные полеты новых самолетов, оснащенных навигационной системой  с автоматическим исчислением, указывающим места самолета в географических координатах. За первым аэропланом отечественного производства «Пролетарий», совершившего показательный полет над Парижем, появился цельнометаллический легендарный АНТ-3, совершивший многотысячные международные полеты. Следом появились  новые модели  У-2, И-3. Тогда же и возрастала роль новой воздушной профессии – штурмана.  В связи с этими быстроразвивающимися системами новых самолетов, приходилось возвращаться к изучению материальной части постоянно, вводились новые дисциплины, где читать курс приходили инструкторы различных специальностей.  Времени свободного было мало, но и выходные дни проходили быстро, как само время.
Константину несколько раз удалось находить время съездить в Москву, где ждала Виктория. Отношения их, подкрепленные письменными излияниями, едва граничащими от признаний в любви, быстро крепли. Теперь давать клятвы никто не стеснялся, ибо Константину , сразу после окончания летной школы, предстояла идти по распределению  в воинскую часть. Мать Виктории, Екатерина Станиславовна Короткова, бывшая ранее белошвейкой, работала в ателье, а отец Павел Иванович – на железной дороге. Жили они в двух комнатах коммунальной квартиры, что считалось вполне приличным жилищем для москвичей. Многие семьи ютились в одной комнате. Желающих жить в столице было много, население увеличивалось, а стройки тех лет , в основном, касались Дворцов культуры, различных учреждений и благоустройства  города по новым социалистическим стандартам. Москва набирала внешний блеск, как и подобает  столицам, где имеются иностранные представительства. Константин с Викторией уже поговаривали о свадьбе, но решили, что такое ответственное мероприятие следует провести после назначения на службу, когда Костя получит первый призыв солдат - срочников, исходя из условий   по отдаленности и места его назначения.
Однако, как говорится, человек предполагает… После учебы, Константин был оставлен при училище в качестве инструктора. Этому способствовала неподдельная любовь к новой технике. Это были самолеты - бомбардировщики ТБ-1 и выпущенный совсем недавно -  ТБ-3 прозванный  «с летающей крепостью».  Даже один вид такой махины пугал молодых курсантов. Он легко выкатывался из ангара и останавливался на краю взлетной полосы, но всем казалось, что не успеет подняться за такой отрезок, и нужно удлинять полосу хотя бы вдвое. Вблизи вообще брала оторопь. Машина возвышалась над землей как гора и была несколько раз длинней других самолетов.  Они только входили в серийное производство, но были утверждены самим Сталиным и были гордостью отечественного самолетостроения.  ТБ-1 участвовали во всех смотрах, пролетали над Красной площадью и совершали международные перелеты, показывая мощь соседним государствам.
Константину с первого раза получилось «сговориться» с новой техникой. Взлет и посадка, за которой наблюдали командиры и приглашенные из конструкторского бюро научные работники, были проделаны идеально. В те времена, каждый взлет вновь полученного ТБ-1 и ТБ-3 старались проходить в их присутствии, ибо первые образцы такой техники считались большим событием и серийные сборки имели некоторые отличия. Сказалось и то, что первоначальные образцы собирались под наблюдением и должны были демонстрироваться высшему командному составу, чтобы быть утвержденными Самим. Они и были гордостью Сталина. Серийное же производство к началу 1934 года уже не могло иметь такое пристальное внимание. Внесение изменений и технических новшеств, продолжались, как принято говорить, в рабочем порядке.  Константин вел занятия об особенностях бомбардировщиков  и тактику полетов, а позже о навыках бомбометания. Самолеты эти поступали в небольшом количестве, но командованием уже был принят курс на создание отдельных бомбардировочных эскадрилий и даже, как было задумано, специального корпуса. Однако у ТБ-3  имелись и недостатки. Нужен был еще один вид бомбардировщиков, который бы имел большой радиус действия, высотный потолок и скорость. В конструкторских бюро не прекращались поиски по созданию дальнего бомбардировщика.
 Времени у Константина было немного, но он находил время бывать в Москве, что теперь удавалось гораздо реже. В армию он не был направлен , и отпала необходимость «натаскивать» солдат срочной службы в полевых условиях. Женитьбу можно было осуществить раньше намеченного срока и создать условия для совместной жизни в отдельном здании для комсостава училища, где ему решили выделить комнату.   Виктория приняла такие условия с большой радостью. Она готовила себя к более суровым условиям и неожиданные изменения в службе жениха пришлись по душе.  Первоначально свадебный вечер происходил в комнатах Викиных родителей, но имел повторение в клубе училища, в кругу преподавателей и инструкторов. Жены комсостава оказались простыми женщинами различного возраста и окружили новоявленную подругу большим вниманием, так же обучая к теории поведения командирской жены, разъясняя особенности о походах в город, о проведении личного времени в таких условиях. Мужья их всегда собирались в курилке, где начинали  разговаривать, жестикулируя ладонями, показывая различные поведения самолета в воздухе.
- Вот привыкай, Вика, к таким беседам молодого мужа. Издали, когда соберутся больше двух человек, они больше походят на глухонемых и без остановки жестикулируют. Твой, пожалуй, будет самым отъявленным глухонемым потому, как ведет летную практику. Если соберутся в кучу, то вообще смешно наблюдать: как марионетки становятся, будто кто-то все время за нитки их дергает.   
В Москве они старались бывать часто, а Вика порой оставалась у родителей на несколько дней или на целые недели. На разговоры Екатерины Станиславовны с дочерью наедине, в последний приезд,  особого внимания мужики не обратили. Они немного выпивали и беседовали о своем. Возвращались на второй день рано утром, и Вика, в вагоне поезда, шепнула мужу в ушко, что беременна и мать предлагает временно переехать  к родителям. Она будет всегда под присмотром, к тому же мать Московским акушерам больше доверяла, чем Борисоглебским. Константин обнял жену, но, все же, не выдержал.
 - Вообще-то я рассчитывал, что о твоей беременности  узнаю первым. Не хорошо как-то получается: жена тайком сообщает матери о своей беременности, а муж сидит в соседней комнате и не слухом, не духом.
- Извини, Костя. Я намеривалась сказать тебе, но не очень была уверена. Теперь мама меня убедила, что я действительно беременна. Ты станешь отцом, но до этого дня еще далеко. Собиралась сказать сразу. Правда-правда.
- Какая же ты еще девчонка, - поцеловал её Константин, - даже не вериться, что ты можешь стать матерью. Правда, я и себя в роли отца не совсем представляю.
На душе стало светло. Неужели их станет трое. Вот чего не хватало, чтобы почувствовать себя семейным человеком. Какое чудо! Константин так быстро изменился в обращении с Викой и был до такой степени  внимателен и осторожен в обращениях, что она смеялась над ним.
- Ты тоже не шибко далеко ушел, папаша будущий. Каким надо быть наивным, чтобы  так рано записать меня в беспомощную брюхатую бабу. Мне еще рано остерегаться до такой степени. Веди себя, как прежде. Иначе все училище смеяться над нами будет.

Теперь Константин ездил в Москву один, чтобы повидать супругу. Удавалась очень редко. Как-то вовремя одного из приездов в Москву, уже на обратном пути, Константин встретился с Михаилом Безродным, которого во времена беспризорного детства звали «Родня». Михаил обрадовался встрече не меньше и позвал посидеть в чайной и поговорить по душам. Времени до отправления у Константина было мало, и Михаил чаще молчал, слушая бывшего друга и неподдельно выражая свою искренность, называя его «сталинским соколом». Миша был одет в широкие брюки темно-серого цвета, такого цвета пиджак, с кожаной отделкой на груди и с большими накладными карманами. На голове его была снова кепка, так же одетый набекрень, как в те годы. Шутки, которыми он пытался разукрасить речь, звучали как-то не убедительно, и сам он был грустен и часто задумывался. О своей жизни в теперешние времена, он лишь сказал, что работает по линии снабжения столицы стройматериалами и из Москвы выезжает часто. Однако, когда подходило время прощаться, он взял Константина за плечо и произнес длинный монолог, чем сильно озаботил друга.
- Счастья тебе, Костя. Ты не забывай меня и не верь моим словам. Вор – я, Костя. Вор. И мне уже не вырваться из этого круга. Знаешь, я никому в этом мире не нужен, и назвали меня -подкидыша- в детском доме Безродным совсем не зря. Дружбы чистой и доверительной там,  где я вращаюсь, не бывает. Я очень рад за тебя. Не забывай, может, еще встретимся.
- Как же так Миша? Ведь начинать все заново никому не запрещено. Неужели такая круговая порука, что нельзя бросить таких знакомых? Ты же всегда был сильным и мог постоять за себя.
- Нет, Костя. Общество уже меня не примет, а вот они приняли, после освобождения и даже помогли с документами, чтобы не могли выдворить из столицы. Теперь у меня другая фамилия, хотя имя оставили старое. - Миша мог говорить долго, и чувствовалось, что не с кем  еще не делился о своей жизни. Он торопился, слова сыпались непроизвольно и часто переходил от одного к другому -  В последнее время, в лагере стали появляться совсем иные люди. Среди них верующие и другие враги народа. Получается, что попасть за колючую проволоку можно и не воруя, не нарушая законы.  Сейчас даже не знаешь, с какой стороны можно ожидать неприятности. Эти зэки ничем от тебя не отличаются, верят в силу Советской страны, спорят о справедливости, а отношения к ним со стороны вертухаев еще хуже, чем к нам. Их обижают и лагерная администрация, и наша братва. Я их никогда не обижал, мне просто непонятна эта политика. Нам , ворам живется там лучше. У нас свои понятия и порядки. Я пока не знаю, как вырваться из этого круга. Не знаю… Если туда стали попадаться вполне приличные и годные для общества люди, то, может, и не стоит рыпаться. Видать, вернусь туда снова.
В поезде, Константин вновь и вновь возвращался к Мишиным словам. С одной стороны казалось, что друг бывший хочет начать новую жизнь, а с другой не имеет никакой возможности для этого. Возможно, что друзья по воровской жизни отстали бы от него, но и среди нынешней молодежи вряд ли уживется. Его начнут, в крайнем случае, опекать, чего он не сможет выдержать. Уж больно самостоятельным вырос и привык принимать решения сам. Как еще сложится его судьба? И все же верилось, что Миша сможет найти свое место. 
Преподавательская работа Константину не очень нравилась, но спасали практические занятия. В последнее время курсанты отрабатывали ночные полеты по ориентирам, что давалось с трудом, хотя и не без успеха. У них родился сын, которого назвали в честь отца Петром. Мальчик рос быстро. Так , по крайней мере, казалось Константину, поскольку его поездки стали еще редкими, и он в каждый свой приезд обнаруживал все новые и новые открытия в поведении сына. К тому же началась война в Испании, куда брали лишь добровольцев, но инструкторский состав был лишен такой привилегии. К тому же в это время стали поступать новые самолеты. Это были долгожданные самолеты  Ил-4 (ДБ-3ф).  Этот дальний бомбардировщик мог взять на борт до 1500 килограммов бомб:  десять фугасных бомб внутри фюзеляжа, две бомбы по 250 килограммов на наружной подвеске и еще две бомбы по 500 килограммов вместо горючего в запасном баке. На высоте 6000 метров он достигал скорость до 445 километров в час, имея при этом потолок почти девять с половиной километров и дальность действия до 4000 километров. Серийное производство только началось, их поступало немного, что первоначально эскадрильи и авиаотряды так же проходили на них лишь учебное пилотирования. Однако машина была оценена, и выпуск увеличился   с новыми темпами. Стране были нужны дальние бомбардировщики, снова нужно было догнать те страны, где они имелись. Война в Испании лишь подтвердило о необходимости новых машин в достаточном их количестве. Война шла полным ходом, где в основном участвовали истребители И-15 и И-16 и небольшое количество бомбардировщиков. Необходимости в дальних бомбардировщиках не было, ибо самолеты доставлялись морем через Одессу, и боевые действия шли в пространстве небольшого государства. 

Все началось с того, что в Испании были проведены парламентские выборы, где победил народный фронт, и республика держала курс на социальные перемены с левым уклоном. В Европе могло появиться новое социалистическое государство, а потому мятежная оппозиция была поддержана фашистскими режимами Германии и Италии. Советский союз встала на защиту народной республики и началась гражданская война. В небе над Испанией сражались советские летчики на стороне республиканцев, германские  и итальянские фашисты - на стороне мятежников. В 1939 году Япония вторглась на территорию дружеской Монголии, где имелись и наши воинские части. Мир стоял перед новой мировой войной, но она была отодвинута невмешательством США, Англии и Франции. Однако это не было проявлением   с их стороны доброй воли. Германский фашизм, выкормленный ими же, не скрывал о своем намерении вернуть свои колонии, поделенные между этими государствами после Версальского договора.  Выкормыш мог отобрать лакомые кусочки обратно и нанести непоправимый урон бывшим благодетелям. К тому же объявлять войну России было опасно. Она, за пятнадцать лет после окончания гражданской войны, превратилась  в сильную державу, владеющую всем необходимым для защиты своих рубежей.   
Новый рапорт Константина о направлении его воевать, чтобы изучить технику в условиях боя, снова был отклонен.
- А ты знаешь, Константин Петрович, что на небе Монголии дела обстоят иначе, чем в Испании. Там нет такого превосходства, и мы пока теряем самолетов больше, чем японцы. Тоже мне, командировку придумал.  Кто будет обучать будущих летчиков?  Или, давай, сократим их выпуск? Да, враги только это и ждут. Ты нужен здесь, и больше не подходи  с подобной просьбой. На верху (начальник училища поднял глаза к потолку) идут, знаешь, какие разговоры? Вижу, что не в курсе. Так вот, идут новые наборы по комсомольским путевкам, а высшее командование намерено не увеличивать число летных училищ, а сократить курс обучения. Работы у нас, при таком раскладе, будет выше головы. Считай, что основной фронт находится здесь. Как бы тебе не пришлось перейти жить на летное поле.
И действительно, из Испании возвращались покрывшие себя славой летчики, среди которых было немало героев Советского Союза. Они выдвигались на высокие должности, вытесняя старые кадры, выступали перед различными коллективами, где принимались особым почетом. Комсомол рвался в небо.
Константин давно уже не мог выбраться к семье, отпуска временно отменялись. Он постепенно превращался из инструктора в хорошего наставника. Основные занятия, которые он вел, шли по изучению ДБ-3 и, несмотря на дефицит топлива, были увеличены часы по летной практике.  Техника ему нравилась. Экипаж бомбардировщика состоял из четырех членов:  летчик (командир), штурман, стрелок-радист и воздушный стрелок. Стрелок-радист имел спаренный пулемет или пушку, а воздушный стрелок находился с пулеметом в бронированной кабине, защищая самолет со стороны задней полусферы.  Имелся пеленг, способный определять место самолета вне видимости земли, а также широковещательная радиостанция. Однако имелась особенность, которая настораживало Константина. Бомбардировщик был очень чувствительным к штурвалу и, при неосторожно «смелом» обращении летчика, мог резко задрать вверх или вниз носовую часть, от чего мог уйти в отвесное пикирование. «Не любит расхлябанность, а требует дисциплину»,- поучал он курсантов, требуя и напоминая часто. Сам он относился к самолету с любовью, хорошо изучил повадки и считал лучшим из достижений самолетостроения.      

     3.
Великая отечественная война, как бы не говорили , не явилась для страны большой неожиданностью. Вероломства фашистов проявлялись уже с весны 1941 года, когда нарушения воздушного пространства СССР стали происходить - чуть ли не- каждый день.  Самолеты-разведчики немцев углублялись иногда до 200 – 300 километров вглубь нашей территории. Истребителям и бойцам ПВО открывать огонь запрещалось.  Наши летчики терпели большую обиду от такого бездействия, сопровождая вражеские самолеты, принуждая их к посадке. Так, в апреле месяце под Ровно был посажен самолет-разведчик Ю-86, в котором были обнаружены фотографическое оборудование с заснятым материалом стратегических железнодорожных узлов. В начале июня германские самолеты, на требования сесть, разворачивались, отвечая пулеметным огнем с дальнего расстояния. Несмотря   на такие  провокации, Советская страна продолжала придерживаться условий договора. Надлежащие плацдармы в приграничных районах, способные ослабить первый же натиск возможного нападения, не были образованы, что дало врагу возможность взять разбег на чужой территории   и укрепиться. Первые удары приняли на себя пограничники и истребители. Возникла необходимость уничтожать вновь прибывающие на фронт немецкое пополнение, выводить из строя технику, железнодорожные ветки, мосты и тыловые районы мест скопления войск. Настало время дальних бомбардировщиков, ибо много летной техники прифронтовой зоны было выведено из строя с первых же дней вместе с аэродромами.  Дальность полета и огневая мощь бомбардировщиков были неоценимы.
Константин неоднократно просился на фронт, но отказ был категоричным. Работы прибавилось столько, что он осунулся, спал мало и пропадал на практических занятиях.  В формировании полков и эскадрилий дальней бомбардировочной авиации  предпочтение отдалось летчикам гражданской авиации. Они, курсировавшие по трассам огромной страны, привыкли летать на дальние расстояния, видеть ландшафт с высоты и ориентировались лучше.   К тому же их, кто был призван на войну с дальних трасс, было труднее переучивать и сажать на истребители. Они нуждались в краткосрочных курсах по изучению особенностей боевых машин, бомбометанию и полетам на больших высотах и в ночное время суток. Начались шестимесячные курсы, и Константин больше пропадал на летном поле, летал за штурвалом или находился рядом с курсантом-летчиком. Его знания пригодились именно по ведению боя с бомбометание на самолетах ДБ-3 (Ил – 4). Курсы превратились в настоящую кузницу кадров, и учения проходили почти беспрерывно, как поточная линия. Свободного времени было так мало, что часто приходилось ночевать в  походных условиях, питаясь сухим пайком. К тому же очень скоро Борисоглебск и Воронеж были объявлены прифронтовой зоной, где производились формирования воинских частей. Поезда шли с перебоями, много стало литерных эшелонов, и за два года ему удалось повидаться с семьей всего два раза. Оба раза приезжала Вика: в первый раз одна, а второй – с заметно повзрослевшим Петей, которому исполнялось четыре года.
- Папа, почему ты все время не приезжаешь и не приезжаешь? А у нас котик маленький есть. Прошкой зовут.
Константин поднял сына и прижал к груди. Не верилось, что у него вырастает такой большой пацан. О, как он скучал по нему!
- А Прошка не царапается? Не дерется?
- Нет. Он еще такой глупый, убегает и прячется от меня. Но я тоже хитрый и всегда его нахожу быстро.
Вике , в оба раза, долго приходилось ждать появление мужа. В первый приезд, её подвозили к аэродрому, где беседовали в дежурной комнате, а во второй - удалось  получить разрешение и подвезти жену с сыном к вокзалу. Константину , с помощью друзей, удалось собрать небольшой вещмешок с продуктами: целых три банки тушенки, булку хлеба, сухофрукты и даже кусочек сливочного масла. Для Москвы такой набор считался настоящей роскошью, а летный состав старались обеспечивать бесперебойно. К тому же, это друзья постарались, отрывая от себя, любуясь смышленым мальчиком Петей и желая, чтобы он «вырос большим и смелым, как все советские летчики».
Вырваться на фронт Константину Пряхину  удалось только весной 1943 года, когда училище эвакуировалась в г. Троицк Челябинской области. Инструктор уходил вместе с последней группой прошедших ускоренные курсы летчиков, чтобы пополнить ряды выбывших из строя по причине смерти или ранения. Теперь они назывались летчиками авиации дальнего действия (АДД).   
В первый же боевой вылет для уничтожения фашистского аэродрома Константин был назначен ведущим звена из шести самолетов. Решение такое  принималось вовсе не из соображений, что он имел звание капитана и был старше остальных летчиков. Ставка делалась на его инструкторский опыт по ночным полетам и бомбометанию. Немецкий аэродром для таких же дальних бомбардировщиков был расположен глубоко в тылу фашистов и был нацелен на участок, где полукольцом выступали значительные наши силы, вклинившиеся в оборону противника. Немцы видели возможность отрезать участок с ударами из флангов, чтобы, взять в котел для последующего уничтожения.   Нужно было расширить основание клина, соединиться с соседними дивизиями и выравнивать фронт. Начало первой атаки было отложено со значительными потерями техники и живой силы. До наступления назначенного времени, рано утром на позиции налетели вражеские бомбардировщики и смешали передний край с землей. Бомбежка повторилась и на второе и третье утро. Начинать атаку в ночное время было затруднительно. Командование фронтом, изучив данные повторной аэросъемки, сверяя оперативной картой местности, вычислило координаты и приняло решение уничтожить объект.  Расстояние до объекта около трех тысяч километров и нужно было бить наверняка и уничтожить с первой же попытки. При неудаче, он будет окружен такими силами ПВО, способными отразить любые атаки с воздуха. Подготовка велась быстро, но основательно, с обдумыванием всех мелочей. Вести расширенное звено из шести машин было поручено экипажу капитана Пряхина. На него возлагались большие надежды, и Константин отнесся к заданию с обостренным вниманием,  высказав ряд соображений. Звено должны было вылететь вечером, чтобы пересечь линию фронта, пройти вражескую территорию ночью и оказаться над целью перед самым рассветом, чтобы разбомбить аэродром с готовившимися к вылету фашистскими самолетами. Время было рассчитано до минуты. С учетом времени бомбежки  наших позиций и расстояния до объекта был приблизительно установлено время вылета вражеских самолетов. И все же надо было иметь и запасное время. Лучше бомбежку начинать раньше, чем дать врагам вылететь раньше, а потом курочить пустой вражеский аэродром.
- Не подведи Константин Петрович. На тебя вся надежда. - напутствовал его прибывший в полк представитель из штаба фронта.-  Ваши самолеты и Берлин в начале войны бомбили, но здесь не огромный город с его огнями, а небольшой аэродром со светомаскировкой. Его еще обнаружить надо и подойти, обогнув, с тыла  незамеченными. Выбор пал на вас, таких спецов у нас пока мало. Ждем с победой.
Комполка молчал, понимая важность момента, и заговорил только в машине по пути к подразделению.
- Вот тебе, капитан, и первое задание! Как говорится, с корабля на бал. Ты уж постарайся, перелопать всю свою теорию и практику. Главное не волнуйся сильно, а постарайся вести себя как на учебных полетах. Это - твой конек!
От слов «твой конек», Константин вдруг вспомнил слова  деревенского конюха Федора « Привыкай к лошадям. Эта работа всегда пригодится», сам не заметил, что улыбается своим воспоминаниям. Полковник Рогозин заметил улыбку и не понял причину.
- Ты чего зацвел-то раньше времени? Это я говорил, чтобы ты был хладнокровным, а поволноваться придется. Все, что говорил представитель штаба фронта – это все стратегия, а тактические вопросы объясни каждому экипажу сам. Выполнять задание будешь ты, но отвечать, в случае чего, придется нам  обоим –  тебе и мне. Заруби это на носу!
- Извините, товарищ полковник. Я почему-то вспомнил деревню, где вырос.  Буду предельно внимателен. С докладом, если можно, подойду после обеда  и изложу некоторые вопросы. Согласую с вами…
- Вот-вот. С этого и надо было начинать. А то сидит, видите ли, и улыбается, как красная дева. Времена для лирики еще не наступили, капитан.
Звеном в пять бомбардировщиков летали редко, но на этот раз было решено так по замыслу Константина. Шестым и замыкающим должен идти экипаж-фотограф с ФОТАБом.  ФОТАБ представлял  из себя   бомбу, которая  разрывалась над объектом, излучая вспышку с яркостью  до  полмиллиарда свечей. Вместе с этой вспышкой автоматический срабатывал фотоаппарат с широким диапазоном, фиксируя объект находящийся внизу. ФОТАБЫ использовались редко и не всегда давали желаемый результат, но в штабе фронта решили применить. Погрузке бомб Константин руководил сам.
Бомбардировщики вышли вечером и пересекли линию фронта на большой высоте с небольшим опозданием от графика. Небольшой запас времени на этот случай имелся по расчетам, но Константин был недоволен, что это время истрачено уже в самом  начале операции. Дальше все шло нормально. На такой высоте полета не были страшны ни прожекторы,  ни зенитки.   Когда вышли к объекту с тыла и начали снижение их так же никто не потревожил. Немцы не ждали в это время такой отваги, привыкшие не спеша заниматься своим делом. Впереди на приличном расстоянии друг от друга, как было запланировано в один ряд , шли самолеты Константина и Игоря Прокопенко, имея на борту  по шесть пятисоткилограммовых фугасных бомб ФАБ – 500 каждый. Отставая от них и чуть выше, так же в один ряд, двигались три экипажа с большим количеством стокилограммовых бомб, которые бомбили объект, ориентируясь на вспышки от бомб ведущих экипажей. Самолет-фотограф шел последним и на довольно большой высоте и с большим опозданием. Константин, уже на подходе с малой высоты успел заметить, что немецкие бомбардировщики еще на месте и по едва заметным огонькам было видно, что они готовятся к вылету. Успели!  К началу отрыва первой бомбы сумел успокоиться, чтобы все выходило, как на учебных занятиях. Однако держать себя в таком состоянии не получалось. Отличие от учебных занятий было разительным. С таким количеством боеприпасов тренировки не проводились, а потому самолет при каждом освобождении от тяжелых бомб подбрасывало. Внимание было сосредоточено на то, чтобы успеть отбомбиться на таком малом отрезке, как площадь аэродрома. Скорость была небольшая, но приходилось считать в уме и стараться, чтобы не одна бомба не упала за границей объекта. Оценить он свою работу не мог, для этого времени не было. Сразу за последней бомбой все облегченные экипажи набрали высоту. Потерь не было и нельзя было при бомбежке определить, стреляют ли по ним зенитки. Похоже, они так же не ожидали нападения, а если и стреляли, то с большим опозданием. О меткости попаданий Константин не мог судить в полном объеме, но теоретически был уверен, что все было сделано по правилам. Летели обратно  на большой скорости, ибо светало. Все обошлось. Только уже на подлете к своим позициям и атаковали три вражеских Мессера Ме-109, но они не могли быть специально высланными для  уничтожения советских бомбардировщиков. Их бы было гораздо больше. Втроем они не могли нанести особый вред, привыкшие использовать маневры  и атаковать отдельные самолеты с двух плоскостей. Следующие кучно машины открыли такой ураганный упреждающий огонь из двадцатимиллиметровых пушек и скоростных пулеметов ШКАС, что приблизиться было опасно.   Фашисты предпочли ретироваться от греха подальше. Наоборот сбить их, с таким составом, бомбардировщики имели больше шансов, но задача состояла, чтобы вернуться всем составом, прикрывая самолет-фотограф.    
Засветло всему звену, без потерь, удалось пересечь линию фронта и перед обедом приземлиться в своем тыловом аэродроме. Фотоустановка тут же была отправлена для проявки пленки в фотолабораторию. Снимок был не лучшего качества, но  число уничтоженных самолетов можно было сосчитать. Горели не менее одиннадцати самолетов. К тому же можно быть уверенным, что при таком попадании, не менее пяти-шести самолетов должны были пострадать от взрывной волны. Это считалось полным успехом, поскольку, наконец, давало возможность наполовину окруженным дивизиям начинать атаку и прорваться на соединение с соседями. Аэродромы, после такой бомбежки, не могли считаться пригодными для вылетов. В штабе фронта, в некоторой степени, были заинтересованы в том, что  фланги, сдерживали крупные хорошо вооруженные силы противника, состоящие из двух танковых дивизий и мотопехоты.   Их переброска на соседний участок также могла испортить ход будущей наступательной операции. Теперь появилась возможность начинать долгожданную атаку силами этих же дивизий. Помощь им, конечно же, могла быть оказана и без этой атаки, но тогда было бы необходимо снять силы с других участков. Этого нельзя было допустить. Уже утвержден план будущей стратегической наступательной операции по всему фронту, где каждая воинское подразделение   имеет задачи и свое место. Их трогать с места раньше времени – значит поставить перед опасностью срыва всю операцию.  Командование фронта знало, что будущее наступление может повлиять  на ход всей войны, и маршал Василевский доложил о ней самому Главкому. Там ждали и назначили дату.  «Срыв операции, - говорили генералы, может означать только одно – Генштаб посрывает наши головы».   
Поставленные, перед фактом  окружения дивизии, могли вырваться лишь на Юг.  Там  сосед ближе, чем с Севера. Они  окажут помощь  огневой силой,  в завершающем ее этапе. Идти на Север, значит, самому лезть в котел. Их беспокоило одно – не появились бы снова  бомбардировщики врага перед самой артподготовкой. Выдвигать на рубеж всю имеющуюся артиллерию было опасно. А вдруг есть еще один замаскированный аэродром фашистских бомбардировщиков, который мог остаться незамеченным для воздушной разведки. К тому же не очень верилось, что наши «дальнобойщики» могли одним лишь заходом к цели могли так поработать, чтобы вывести на нет целый аэродром.  Преобладал вполне оправданный риск потерять всю технику и остаться ни с чем. Однако опасения оказались напрасными. Бомбардировщиков не было, и операция началась во время после мощной артподготовки.  Со стороны соседа был дан залп реактивных установок, что затрудняло фрицам во время вводить свежие силы. Фронт был выровнен.
Война – есть война! Там каждому человеку определено своё место и задачи. Ты их должен выполнить любой ценой. А ценою была – ЖИЗНЬ. Роль дальних бомбардировщиков было неоценимо высокой и в то же время незаметной. Пикирующие бомбардировщики шли на врага, и их работа явно подлежала оценке, идущей следом пехоты. Истребители били врага над головами различных групп и соединений, оцениваемые специальными наблюдателями. Лишь летчики дальней авиации работали на износ, как диверсанты, скрытно и вдали от передовой. Оценить их заслуги было, как правило, невозможно. Результат их работы можно лишь сравнивать,  насколько ослабла штормовая волна, теряя мощь и баллы, превращаясь в легко одолеваемые волны на подступах к нашим позициям.  Эти штормовые волны гасились усилием авиации дальнего действия. Они не имели возможность рисовать на фюзеляже звездочки по количеству сбитых самолетов, хотя умудрялись очень часто заниматься и этим. Они не имели возможность на горящих самолетах дотянуть до  своих позиций и падали на территории врага. Они, в большинстве случаев, шли к цели из-за дальности расстояний, без прикрытия «ястребков».  Их перехватывали и уничтожали безнаказанно , не боясь прибытия помощи. Душа погибающего летчика отделялась от тела легко и прямо на небе, а тело падало на землю, не зная, что значит быть похороненным с почестями.    
Рейд звена был высоко оценен командованием, все члены экипажа были награждены, как было отмечено в приказе «… за обеспечение прорыва обороны противника».  Константин знал, что первый же вылет, отмеченный государственной наградой, был чистой случайностью. Он мог оказаться и последним.  Иначе, как удачей, не назовешь. К самолету, после этого, воспылал с еще большей любовью и часто подходил, гладил лопасти крыла. Техник Тёма Киселев, став свидетелем такого момента, смеялся.
- Что, командир, боишься, что без тебя улетит? Не боись!  Место свое знает крепко.
- Надо привыкать к лошади и в стойле. Это всегда пригодится, - шутливо отвечал Константин, вспоминая снова слова конюха Федора и,  задумавшись, прибавил - хотя полковник предупредил, что время для лирики еще не пришло. Приглядывай за ней, Артем. Привыкай и овса не забудь во время давать.   
Все же тянуть на горящей машине да своей позиции, было суждено и ему. Этот полет был внеплановым и не совсем удобным для дальнего бомбардировщика. Но получилось так, что появилась необходимость срочно уничтожить автоколонну противника. Расстояние было небольшим и с такой работой лучше и быстрее могли справиться пикирующие бомбардировщики Пе-2, но приказ поступил в последний момент, а времени не было. Истребителя прикрытия врага появились с солнечной стороны и с большой высоты, незаметно. Бомбовые удары по узкой и небольшой длине движущейся цели, не могли дать полного успеха, а потому его задачей было вывезти из строя передние автомашины, чтобы образовать скопление. Два других экипажа сбросили стокилограммовые бомбы на это скопление, совершая два захода. Константин дотянул до своих, на одном моторе, но от машины, готовой подвезти  отказался, чтобы транспортировать самолет самому. Он не мог его оставить и неизменно хотел воевать до конца войны именно на нем и бомбить Берлин, как и те дальние бомбардировщики 7 августа 1941 года.  Позже, приказ на их вылет был признан крайне ошибочным и неоправданно расточительным, хотя с общей точки зрения имел смысл.  Против него  выступил, конечно же, командир эскадрильи майор Соломахин. Он был мужик правильный, но за своих стоял горой и   повреждение самолета ведущего экипажа считал чрезвычайным происшествием.
- В конце концов, мои соколы должны погибать далеко в тылу врага! У меня нет лишних самолетов, чтобы их уничтожали возле линии обороны!
По своему он так же был прав, и местному начальству едва удалось загасить конфликт, пока не станет достоянием более высокого начальства. Возможность такая имелась  из-за незначительной поломки и легкого - по касательной-  ранения стрелка-радиста.   
- Мы еще проведем свой разбор полета! - не унимался он. - Ведь если приказ считать правильным, то ответ должен держать экипаж, прикрывающий ведущего. С бухты-барахты вас подняли, вот и результат. Мы не приучены так воевать, у нас  другая задача. Нашли штурмовиков, мать вашу!
А все это недоразумение, если так можно назвать этот случай, возник в отсутствии Соломахина, когда он был в штабе полка, где шло совещание и связь, кроме как с высшим командованием, был прерван. Дело шло к наступлению, а приказ атаковать фашистскую колонну исходил от  представителя оперативной части дивизии, прибывшего для проверки готовности. Позже, среди своих нашли стрелочника в лице  молодого офицера штаба.
Такие случаи иногда имели место. Бывали и похуже. Случилось однажды , когда начинали бомбить своих, но тогда происшествие допустили связисты. На войне мелочей не бывает, и каждая ошибка может стоить жизни многих солдат. Вот потому и царила такая дисциплина, которая  оборачивалась жестокостью некоторых «недалеких» командиров. Солдат любил Родину и подчинялся приказу. Выбора у него не было, а обсуждать приказы ему не положено. Он привык ползти, наматывая кишки, от раны в животе и хоронить товарищей. Он умирал в свои восемнадцать, лет от шальной пули или разрыва снаряда, даже не успев понять, что это было. Шла священная война, и был еще один основной приказ, которому подчинялись все  от рядового до маршала – БЕЙ ФАШИСТОВ! Так приказывала Родина.      
   
  4.
11 июня 1944 года звено дальних бомбардировщиков вылетело для выполнения задачи в далекий тыл противника. Железнодорожный узел, являющийся одной из главных артерии по доставке техники и живой силы противника, во что бы то ни было,  должен быть уничтожен. Рельсовая война белорусских партизан вносила огромный вклад в дело победы, но не могли остановить непрерывный поток поездов. Железнодорожные полотна ремонтировались, и движение эшелонов возобновлялись снова. Мосты и железнодорожные узлы охранялись как никогда, а Советская армия готовила операцию «Багратион», координируемую силами 4-х фронтов с целью освободить Белоруссию, значительную территорию  Польши и часть Прибалтики.  Стояла задача ослабить фашистские тыловые фортификации и снабжение. Донесения партизан и подполья подтверждали, что железнодорожный узел продолжает действовать на полную мощь, охраняется силами целого батальона и неоднократные диверсионные вылазки результатов не дали. Вся надежды была на дальнюю авиацию. Советское командование знало, что воздушная территория на этом участке контролируется 6-м воздушным флотом группы «Центр» под командованием генерал-полковника фон Грайма. Операция «Багратион» готовился с такой тщательностью, что командование знало о всех армиях Вермахта, находящихся на территории Белоруссии и имена многих фашистских командармов: перехватывались радиодонесения фашистов, местным подпольем выкрадывались секретные документы, партизаны допрашивали пленных.   Легче бы было уничтожить два моста этой линии, но они были нужны самим, и учитывалась их необходимость для дальнейшего наступления наших танков и пехоты.
Звено вел экипаж гвардии майора Пряхина Константина Петровича. Вылетели поздно вечером, чтобы быть у цели на рассвете. Нужно было отбомбиться, если будет возможно, в два захода и вернуться вечером в расположение эскадрильи. Команда «вернуться»  -при этом -  выдвигалась на второй план и звучала не очень убедительно. Предполагалась встреча, на втором этапе обратной дороги, нашими истребителями, которые вступят в бой по охране звена. Никто не сомневался, что «ястребки» своё дело знают, но состоится ли встреча? Сохранится ли хоть один самолет до этой встречи? То, что недалеко от железнодорожного узла есть аэродром с истребителями по его охране, тоже никто не сомневался. Однако, это относилось к задаче номер два. Первой и главной задачей была – разбомбить и вывести из строя железнодорожный узел.
Константин, на подлете к железнодорожному узлу торопил звено, надеясь подойти к целее как можно раньше, пока там не так много будет патрулирующих время от времени истребителей противника. «С другой стороны, - думал он, - наличие вражеских истребителей, в момент бомбежки, даже желателен. Я, вроде как, неплохо проинструктировал воздушных стрелков и стрелков-радистов и они защитят ураганным огнем, не жалея патронов и снарядов, в то время, как немецкие зенитки будут молчать, чтобы не повредить свои же самолеты. Вот если фашистские асы будут караулить на расстоянии, отдав предпочтение зениткам, то мы будем отличной мишенью». Нужно обязательно снизиться до наиболее выгодной высоты, побросать бомбы  абы как нельзя. Для этого так далеко не летают.
Снижаться пришлось резко и недалеко от главной цели, повторяя прием пикирующего бомбардировщика, перейдя на горизонталь перед самым бомбометанием. Немецкие истребители, конечно, отстали, предоставив зениткам их стихию. Зенитных установок было не менее четырех, и били они нещадно, но первый заход удался. Внизу все перемешалось, и   слились в один гул разрывы бомб, стрельба зениток и вой сирены.  Нервы были на пределе, хотя удалось выйти с несколькими незначительными пробоинами. Разворот пришлось совершать под прицелами истребителей, которых стало больше. Вдруг замолчал пулемет штурмана, и Константин увидел что разрушена кабина и штурман Вадим Зверев сидел, откинув голову, откуда шла кровь и застилала лицо. Воздушный стрелок и стрелок-радист продолжали стрелять, отгоняя Миссеров. Второй заход мог быть не совсем точным, но он был произведен и, Константин успел заметить, что весь узел объят пламенем, вместе с вспомогательными постройками. Сверхтяжелые бомбы разворотили рельсы, которые торчали, как противотанковые «ежи», глядя в небо. Константин, взмыл в высоту, сразу после бомбежки и только теперь имел возможность осмотреться. Одного экипажа не хватало. «Без потерь, значит, не получилась»,- успел он подумать, но рассуждать времени не было. К тому же собраться в кучу уже не получалось, выходили со второго захода по отдельности,  имея каждый различную высоту и  возможность рассчитывать только на себя, и были атакованы порознь. Преимущество вражеских истребителей было налицо и они, находясь на своей территории, имели возможность применять различные ракурсы и углы, отходили и снова набрасывались по три самолета на один экипаж, чтобы перебить поодиночке. Загорелся еще один бомбардировщик. «Кажется, Стас…».  Тут же подошла очередь до его экипажа. Его атаковали три Мессера,  один из которых , почти сразу,   загорелся от прицельной очереди стрелка-радиста.   Константин успел заметить, что радист тоже ранен. Это был второй сбитый вражеский самолет. Оставшись с одним воздушным стрелком, он направил самолет вниз. Пулемет воздушно стрелка не мог наносить вред врагу, который был чуть ниже по высоте. Воздушный стрелок  имел преимущество бить по целям, находящимся выше. Кому об этом не знать, если не бывшему инструктору. «Не подставлять брюхо и не идти в лоб». Однако в пылу боя некогда было думать об опасности с земли. Снизу ударили автоматические зенитные пушки противника. Это были известные нашему летному составу « Flak 38 », которые состояли на вооружении у немцев с 1940 года и изучались  на курсах. Уйти от них не удалось. Загорелся правый мотор, но можно было еще тянуть хотя бы до территории, контролируемой партизанами. Фашисты, видя шлейф дыма, отстали. Самолет еле шел, теряя высоту и нужно было выбрать ровное поле. Не очень удалось. Приземлился Константин на маленькой размерами полянке, переломав лопасти об деревья, и уткнулся носом.    
Штурман и стрелок- радист были мертвы, а воздушный стрелок Дауд Садриев помог Константину выбраться из кабины. Саднила нога, но, похоже, что отделался сильным ушибом и мог передвигаться. К ним из леса вышли двое гражданских – старик с подростком лет 12-13. На партизан они не походили. Не немцы, однако, а значит, есть надежда. Старик с седой бородой подошел первым, а пацан подкрадывался следом.
- Мы были неподалеку и видели, как упал ваш самолет и не взорвался. Решили подойти, чтобы помочь. – старик схватил и тряс руку Константина с откровенной улыбкой радости. – Я был уверен, что кто-то из вас должен был остаться в живых. Очень хотелось помочь красным командирам.
- Вы не партизаны? - спросил Давид, скорее убеждаясь , чем спрашивая, и глядя на командира добавил. – Надо бы хоть пулемет разобрать. Пригодится.
Старик держался прямо и если бы не борода, то можно дать не более шестидесяти лет, с небольшим. Он держался уверенно и вклинился в разговор летчиков, почти перебивая Дауда.
- С пулеметом , паря, нам по лесу не пройти. Немцев тут хватает, и они тоже видели, что взрыва на месте падающего самолета не последовало. У нас не так много времени , может, успеем похоронить ваших товарищей. Не по-христиански получится оставлять их в таком виде. Давайте возьмем и оттащим подальше.  Надо спешить.
Старик представился почти по-военному:
Я – Иван Барчук. Солдат первой мировой, имею две медали. А это мой внук, Иван младший, стало быть. Партизан поблизости нет, и надеяться нам не на кого. Однако, товарищи командиры, мы вам  -думаю- сможем помочь. 
По пути через лесную чащобу, дед Иван успел рассказать многое. В округе партизан не было, хотя случалось всякое – находили листовки со сводками о движении Советской армии, а так же о занятии огромной территории  партизанами, которые устанавливали в тылу у немцев Советскую власть. Бывали случаи вредительства, но немцы и полицаи карали за любую малую провинность и неподчинение. Они знали, что партизаны могут оказаться недалеко и появиться в любую минуту. Город был наводнен егерями из ягдкоманд,  полевой жандармерии и эсесовцами. Полицаи зверствовали больше всех и уже давно планомерно уничтожили всех жителей, у кого сыновья находятся на фронте.
- А ты, паря, собрался ходить по лесу с пулеметом и в петлицах советского летчика тогда, как и в гражданской одежде без аусвайса никуда не сунешься. Полицаи часто прочесывают леса, лютуют по любому поводу. Они уверены, что только жестокостью можно удерживать нас в послушании. Они похуже любого фашиста будут. Всех жителей соседней деревни Боровая, что в четырех километрах, именно  полицаи вывели за деревню и расстреляли. Следом подъехали две мотоколяски с немецкими солдатами, которые прошлись не спеша по деревне с огнеметами. Была деревня, и нет деревни. Одни печки торчат, как бельмо в глазу,  да обгорелые яблони. Знал бы ты, паря, какими садами она славилась. Рай, а не деревня!   Мы как раз с внуком все и видели, находясь на кромке леса.
- А как же вы, с мальчиком, в лесу оказались. И сейчас вот нам решили помочь? Странно это.
Старик с грустинкой посмотрел на Дауда, тяжко вздохнул  и немного помолчав, рассказал свою историю.
- Сейчас, когда увидели ваш самолет, направлялись на реку, но сделали небольшой крюк. В этом лесу и на речке только мы с Ваней и бываем. Я себя подсобником этих извергов не считаю, хотя главный из полицаев Степан Колюжный приходится мне, как бы родственником. Он женат на дочери сестры моей  старухи. Зять как бы. Уголовник бывший, а теперь большой начальник. Он то и выправил пропуск, чтобы мы  -с Ваней-  могли доставлять им свежей рыбы, грибов и ягод. Уже не знает, варнак, как выслужиться перед хозяевами.  Страшный подхалим и душегуб.  А я и до войны лесником работал и промышлял рыбой. Такие вот дела, паря. Дожил до седин и не знал, что врагов кормить буду. Давно бы всех потравил, да внука жалко.
Старик умолчал о многом. Немецких офицеров не «травил» не только из-за боязни навредить внуку. Он являлся связным между подпольем и партизанами, которые прошли большое расстояние с мобильными силами и в спешке готовили новую базу, чтобы ударить по фашистам с тыла и выручить население, подлежащее к уничтожению. Где могут находиться партизаны, он не знал, хотя  как бывший лесничий имел на этот счет кое-какие соображения. Глухие, труднопроходимые леса ему известны, как никому. Адреса и явки подполья так же  ему не были известны.  И все же ему не было цены. Он, имея легально припрятанную для рыбалки лодку, зная все тропы в лесу, легко переплывал из одного берега в другой, передавая пакеты, свертки,  умудряясь изредка переправить человека и даже двоих. И связь с ним держали только два постоянных человека: один из города, а второй – со стороны леса, ожидающий на другом берегу.  Старик, Барчук Иван, был настоящей находкой и им дорожили.  Сам он только казался простоватым жителем полустанка сразу на окраине города, но понимал многое и знал, какую ответственную работу на него возложили. И теперь, стараясь спасти летчиков, спрятав их в бывшей заимки рыбацкой артели, старик не знал – ругать себя или похвалить. Спасая летчиков, он мог поставить под удар операцию, подготавливаемую партизанами, от которой зависят гораздо больше жизней, чем жизнь двух армейских бойцов. Немцы - тоже не дураки. Они поставят на ноги всех и начнут искать недостающих членов экипажа русского бомбардировщика. Пройти мимо, оставив в беде, тоже не мог.  Старик долго ломал голову и пришел к выводу, что придется нарушить инструкцию и переправить летчиков без ведома подпольщиков, на свой риск. Оставлять в этом лесу было опасно. Пусть переночуют в брошенной заимке, а завтра он принесет им гражданской одежды, еды и переправит на другой берег. Лучше было бы дождаться связного и передать летчиков из рук в руки, но да связи было еще два дня. Ждать нельзя, их могут обнаружить. Его сомнения, к большому сожалению, оправдались.
Взяли Константина с Даудом на рассвете, не дав опомниться, немецкие солдаты,  прочесывающие лес  с собаками. Основной задачей немцев было поиски связей партизан, прочесывая лес регулярно, а поиски оставшихся в живых летчиков воодушевляли. Уйти далеко русские не могли. К тому же немце рассчитывали, что они скорее всего ранены, и тогда успех обеспечен. 
Константин, со связанными руками, устало опустился на лежащее возле входа в заимку бревно. Было обидно, что попались как  беспомощные котята, не успев оказать никакого сопротивления.  Неужто, старик? Нет, он не мог их предать, даже имея зятя-полицая.  Откровенный взгляды  прямо в глаза при разговорах, выдавали в нем человека открытого, не имеющего тайных и пакостных умыслов. Он не из таких…  Скорее всего – совпадение.  А как было радостно сознавать, что будучи сбитыми на вражеской территории оказаться у своих. «Похоже, другим сбитым экипажам, сгоревшим полностью, повезло больше. Они погибли, как и подобает летчикам». Вряд ли от них ждут каких-нибудь показаний. Разве только о боевом составе родной эскадрильи, что им ничего не даст. Могли бы и на месте расстрелять, но их повели в сторону города и забросили на краю лесной опушки в кузов автомашины, «подбадривая» пинками и ударами прикладов. «Русиш швайн». Даже те малые знания о боевых порядках, которые менялись ежечасно, говорить о них не следовало. Константин только успел сказать Дауду «Молчим и не отвечаем ни на одно слово», как получил увесистый пинок в живот. Значит, помучают, перед расстрелом или прежде чем повесить. Выжечь бы себе все нервные окончания , чтобы не чувствовать боли  и погибать с улыбкой. «Может, стоило попытаться, как Николай Гастелло, найти фашистский эшелон и направить на него горящий самолет».  Но, как командир ведущего экипажа,  имел после бомбежки лишь одно желание - вывести из поля боя как можно больше машин в свое расположение. Они потом разбомбят много эшелонов. «А сыну Пете скоро уже в школу идти… Прощайте родные… Ни слова они не дождутся. Уж постараются эти недочеловеки в своих пытках. Лишь бы выдержать».
Для содержания пленных в этом районе, немцами был оборудован небольшой бывший цех с двумя чудом оставшимися на стене плакатами по технике безопасности. Толстые решетки на окнах, из кованого железа советских времен, охраняли на совесть. На конце продолговатого здания цеха имелась контора - пристрой для мастера, превращенная в комнату для охраны с телефоном и пирамидой для оружия. Там же имелась и маленькая подсобка, где можно было отдыхать на двух топчанах. Напротив охраны через коридор имелись две комнатки, используемые фашистами для допросов. Скорее, эта была не тюрьма, а что-то вроде перевалочного пункта для задержанных, которых потом увозили в участок, куда приезжали и немецкие палачи, чтобы заниматься арестованными «вплотную». Вести допросы, сопряженные кровопусканием, возле штаба или офицерских казарм считалось проявлением нечистоплотности.
Арестованных в помещении, кроме Константина с Даудом, было еще девять человек, в числе которых два подростка. Все они старались держаться вместе и тихо переговаривались. К летчикам подходили редко,  перебрасываясь словами на расстоянии, ибо знали, что полицаи имели практику истолковать пособничеством любые слова, за которые могла проследовать скорая расправа. Все они пока содержались временно и были задержаны на последнем рейде, которые проводились регулярно. Немцы в городе чувствовали себя хозяевами, но настолько непрошенными, а потому ни на минуту не забывали, что у партизан есть привычка держаться в тени незаметно и нагрянуть в самое неудобное время. С этой же целью проводились бесконечные рейды по прочесыванию окружающей территории с целью, скорее, успокоить свое высшее начальство, которое требовало не допустить партизанское настроение и докладывать о проделываемой работе. Русские готовили новое наступление, и удар в спину во время боевых действий мог значительно затруднить оборону. Поэтому участились случаи вылазок егерей и полицаев, которые они называли «охота с бреднем». В городе так же шли обыски и проверки целых кварталов, но докладывать наверх было не о чем.  Обычно многих из задержанных отпускали на другое же утро, но нехотя, поскольку не любили, когда пустуют две виселицы напротив бывшего дома пионеров, рядом с появившимся недавно рынком. Туда же обычно и созывали народ, для объявления о приказах касающихся  режима военного положения и поведения граждан.
Особняком от остальных держался еще один мужчина, который сидел у стены и тихо насвистывал давно забытый старый мотив нехитрой песни. Когда он поднялся и направился к ним с развязной походкой уголовника, Константин с ужасом и удивлением узнал в нем Мишу Безродного. Вот так встреча! Миша был одет в галифе советского образца, но в пиджаке и кепке, которая сидела на голове залихватски набекрень, как и в те далекие годы.
- Надо же, какие люди! Вот уж не ожидал встретить здесь советских летчиков, - завертевшись юлой, опустился рядом и заговорил с тихим голосом, обращаясь к Константину. – Я тебя Костя не знаю. Я такой же уголовник, но уже чисто по легенде. Скажу только одно – есть план, как вырваться отсюда. Не подкачай, когда придет время обращусь к вам за помощью. Я давно не тот, кем раньше был.
Он тут же ушел на свое место, такой же походкой, будто его не касалось общее горе задержанных ,  и ему все не почем.
- Кто это был, - спрашивал Дауд, - вы когда успели познакомиться? Неужто и на самом деле есть какой-то план?
- Это долгая история, - отвечал Константин, - но хочется верить, что и вправду изменился в лучшую сторону. Если он говорит, то вполне возможно, затевает что-то стоящее. Как бы то ни было, это может оказаться нашим единственным шансом на спасение. Завтра нас в любом случае расстреляют, мы явные враги и нет резона проверять. Как «языки» мы тоже ничего не стоим. Разве что попытаются узнать, не помог ли нам кто-либо из местных.   

       5.

Говорить и думать, что мир тесен у Михаила Безродного имелись полные основания. Во время первого же допроса, после своего задержания, он узнал в полицае давнего кореша по лагерю Степана Колюжного по кличке «Степа Херсонский». Степа не имел окраску «чистого»  вора, не гнушался гоп-стопом и мокрыми делами. И вот теперь новая встреча с Костей. «Две такие встречи  в один и тот же день и с совершенно различными характерами и по образу жизни.  Это уже , перебор, - думал он. - В результате возникает вопрос: хорошо это или плохо? Видать – судьба, и надо этим воспользоваться в полную силу».
Со Степой Херсонким он отбывал наказание с 1936 по 1939 годы в одном исправительном лагере, кормили вшей и мерзли вместе в одном  холодном бараке. Степа и тогда отличался крайней жестокостью и угодничеством перед лагерной администрации, добровольно взял на себя «держать в узде» политических и «врагов народа», издеваясь над ними, как только мог. Эти проявления жестокости и холуйства перед сильными, всегда были отличительной чертой трусливых по натуре людей. Только такие «качества» помогали им выжить и подняться над своей толпой. Ума им природа не дала, наградив самыми низменными порывами. «Даже природу винить не хочется, - думал Михаил, - она ни в чем не виновата. Просто они ленивы, плыли по течению, мечтая, чтобы их боялись тоже, поскольку сами всего на свете боятся ». 
Теперь Степа решил похлопотать за кореша перед немцами и оставить у себя. У него не было огромного желания помочь другу, но уж больно хотелось, чтобы сам авторитетный вор Родня служил у него в подчинении и бегал, как шавка, прижав хвост исполнять любой приказ. Содержание допроса «уголовника» вполне соответствовала. Миша имел железную легенду, что он бывший вор, сын раскулаченного отца  и узник советских лагерей совершил побег из штрафного батальона и долго перебирался к немцам    , чтобы отомстить красноперым за погубленную юность. На самом деле он значился разведчиком партизанского отряда, передислоцируемого в ближние леса, чтобы встретить на новом месте основные силы, вооружить группы подполья и ударить в скором будущем в тыл обороны немцев. Попался он один, когда шел от явочной квартиры, но имел приготовленный этими же подпольщиками аусвайс, будто бы отобранный, по легенде, у встречного фраера, представив к горлу финку. Финка и наколки имелись в наличии, и Степа подтверждал первоначальные показания.
- И среди уголовников бывают враги, - сказал Степану офицер, который курировал службу полицаев, - но пусть пока посидит. И вот что, проинструктируй его вечером, чтобы прощупал задержанных на предмет выявления подпольщиков и их связей. Вдруг кто-нибудь из них захочет поделиться, чем черт не шутит. Мне надоело писать одни и те же донесения. Никто из начальства не хочет верить, что в наших лесах нет партизан. Только, пожалуйста, «награди» своего кореша синяками. Уж больно довольная рожа у твоего уголовника.
 Всегда находящийся рядом с ним переводчик старался из всех сил и мучился, стараясь как можно правильнее передать воровской жаргон.
Вечером, после разговора с Константином, Михаила привели в комнату для допросов, где встречал с улыбкой на все лицо Степан Колюжный.
- Ну вот, Родня, ты снова арестант, но я не вертухай лагерный и скоро вытащу тебя. Будешь у меня взводным. Только вот помощь твоя нужна.
- Базара нет, Степа, только не врублюсь никак, в чем я могу помочь? Ты, вон какой начальник, а у меня снова небо в клетку.
Степан заходил по комнате, стараясь держать важную осанку. Ему нравилось, когда называют начальником.
- Можешь, Родня. Можешь. У меня полномочия большие и крови мои орлы не боятся. Мог бы прямо сейчас тебя угостить замечательным самогоном и салом, но мне не надо, чтобы от тебя пахло так сытно. Ты посидишь еще пару суток и постарайся втянуть в разговор как можно больше народу в камере, выяснить - кто из них может быть связан с подпольем и партизанами. Не может быть, чтобы никто не наслышан. Они мне не скажут, а между собой разговоры ведут всякие.
- Ну как мне это сделать, Степа. У меня нет опыта, я , как тебе известно, никогда не был ссученным. Это ты сейчас дослужился до высоких чинов, у тебя опыт.
Снова бальзам на душу. Степан и вправду считал себя опытным служакой, а немцы незаслуженно умаляют его заслуги, предпочитая как можно реже снимать перчатки. Белоручки проклятые.
- И у тебя все будет, Родня. Мы с тобой взлетим высоко. Теперь ты должен вернуться в камеру и выяснить первоначально, кого и что интересует. Очень важно знать,  кто и чем дышит, чтобы заговорить именно на эту тему, чем расположить человека к себе и вытянуть нужную информацию. Они сейчас прибывают в состоянии неизвестности и ухватятся за любимую тему. Можешь, какие угодно ругательства говорить о фашистах. Но они не должны звучать демонстративно, иначе вызовут сомнения. Ты говори об этом тихо, почти шепотом, но с такой яростью, чтобы желваки на скулах ходили. Делай вид, что удручен своим положением, что не смерти боишься, а того, что не успел сообщить партизанам или подпольщикам ужасно необходимую информацию.  Страдай до слез, но постарайся уверить, что твоя новость помогла бы им в таком деле, от чего зависит много и много жизней.
- А как разговаривать с летчиками?
- Пусть они тебя не волнуют. Если не заберут немцы в гестапо, то скорее всего завтра расстреляем. Нам нужно выйти на партизан и подпольщиков. Вот в этом и твоя задача. Это, Миша, наш с тобой шанс. От этого многое зависит. Нам, любой ценой, надо получить офицерские звания. Всем  офицерам Вермахта, после войны, будут выделены поместья в любом месте и большое количество слуг и рабов.  Вот представь себе, что я живу на берегу моря среди каштанов и ананасов. Я тогда, Родня, наберу себе рабов –исключительно-  из одной красной сволочи,  и заставлю их работать на износ, без отдыха. Они у мня кровью мочиться будут. Веришь?
- Верю, - отвечал Михаил и не врал. Этот рожден, чтобы быть палачом.
- Ты можешь в этом помочь. Немцы народ жадный и расшевелить их можно лишь с большим усердием. Мне давно обещан чин унтер-офицера, а уже сколько мурыжат, обзывая  грос-полицаем. Не звание и не кликуха! Тьфу! Давай, кореш, постарайся. Но я еще должен поставить тебе фингал.
 Степа, на манер немцев, стал надевать на правую руку перчатку, но увидев как Михаил решительно привстал, проговорил трусливо:
- Нет, ну ты извини, иначе нельзя. Это надо, чтобы тебе поверили, будто били здесь.   

В отличии от Степы Херсонского, который скрывался в начале войны от правосудия на территории Украины и вышел к немцам сам, чтобы потом отступать в составе карателей по локоть в крови, у Михаила Безродного была совсем иная судьба. Он просился на фронт, трудясь после отсидки, добровольно. Его не хотели брать, но удалось быть зачисленным сапером в состав вспомогательного батальона в тылу обороны. Однако вместе с наступающим полком попал в окружение, откуда пробивался с оружием в руках с небольшой группой и после долгих поисков влился в состав небольшого партизанского отряда. Теперь он уже не первый год дрался в одном из отрядов в составе большой и сильной партизанской бригады Ковпака. В новый район, выбранный отрядом для обустройства базы, был направлен как командир разведгруппы, для установления более надежной связи с подпольем и координации общего выступления. Воевал Михаил геройски, не жалея себя, выделялся находчивостью. Никто, направляя на этот важный участок, в нем не сомневался. По  своей находчивости, он и сейчас беседуя грос-полицаем Степаном Колюжным, больше старался запоминать расположение и состав охраны арестованных, время смены караула и намечая пути для отхода. Он был уверен, что с такой охраной совладеть особого труда не составит. Приходилось выходить из  более сложных положений.
- Знаешь, Степан, я уже немного успел засветиться своей уголовной внешностью и надеюсь,  если вдруг на меня решатся наседать, у тебя предусмотрены меры для моей безопасности?  Ты, поди, набрался в стратегии и все предусмотрел.  Наверно, не зря немцы так ценят и доверяют тебе?
- Можешь быть спокоен, Миша. Как днем, так и ночью охранников дежурят по два человека, которые поочередно меняют друг друга. У них прямой телефон с дежурным всего города, куда они докладывают обстановку после смены охраны.  Кроме того, имеется  прямая связь с гарнизоном нашего района. Это совсем недалеко и они способны прибыть за считанные минуты. К тому же вы там всегда под замком. Если бы была, хоть какая-то, возможность бежать или учинить беспорядки, здесь бы дежурили немецкие солдаты.   
Михаилу, за время пребывания в отряде, приходилось отбивать молодежь, набранный немцами для отправки в Германию, нападать на посты и даже казармы немцев, но такую самоуверенную беспечность нигде не встречал. Немцы и полицаи привыкли к тому, что их дырявый невод часто вытаскивается, как в сказке, лишь тиною морскою, а  задерживать партизан еще не приходилось. Их не было. Вообще среди полицаев дежурство на этом посту считалось приятным времяпрепровождением, чем совершать налеты на соседние деревни, где приходится услуживать немцам, убивать в ночное время в снегопад и или дождливую погоду. Здесь надо было отсидеть в тепле свои сутки и два дня отдыхать, придаваясь пьянству. Другого занятия у них не было. Многие пили для поддержания духа, ибо начинали понимать, что когда-нибудь придется отвечать за свои злодеяния.  В прочем, выпивать они умудрялись и на службе по охране объекта.  « Оборзели вы в конец, ребята, -  думал Михаил, радуясь обстановке. – если бы вы знали, что под боком создается новая партизанская база, я бы посмотрел, что тут творилось». База готовилась временная, на скорую руку, ибо считалась будущим плацдармом для наступления. Зимовать там никто не собирался.  Уже дважды над выбранным местом пролетали ночные бомбовозы У-2 и сбрасывали груз в парашютных мешках, а за одним прощупывали надежность воздушной трассы. Перед наступлением приземлится транспортный самолет с необходимым вооружением, и тогда начнется…
В голове он прокручивал план побега и пришел к мысли, что после ухода гросс-полицая не будет возможности выйти из «камеры», внезапно напасть на охранников, чтобы не дать им возможность связаться по телефону и вызвать подкрепление. Он должен быть рядом и по эту сторону камеры. Не плохо бы еще иметь возле себя помощника. Вдвоем бы они успели обезоружить охрану и Степу Херсонского в один момент.
- А ведь, по-моему, нам может повезти, Степа. Есть там среди этих хонуриков один старикан, который ищет в моем лице защитника, как у заядлого уголовника и очень даже похоже, что ему кое-что известно. Он , вроде, готов сообщить о соседях, связанных подпольем. Очень уж он беспокоится за дочь с внучкой  и побаивается своих , что могут его задушить прямо в камере, чтобы он ничего не успел передать немцам.  Я такие вещи чую за версту, глаз у меня наметанный.  Ты еще будешь здесь? Нам, сам понимаешь, нельзя чтобы он раскрылся перед немцами. Эта наша с тобой тема, Степа. Немцам его дарить никак нельзя. Ты, в случае чего, получишь звание и меня  не обидишь. Если не получится, тоже ничего не потеряем.  Рискнем? Дай мне время и вызови часа через два. Разговорю я этого старикана. Чувствую.
Упускать такую возможность Степану Колюжному тоже не хотелось, хотя и не очень верилось. Однако, что он терял в случае неудачи?  Ровным счетом ничего! Только домой сегодня заявится позже, всего-то делов. Зато в случае успеха… О, лучше пока не думать об этом.
- Заметано. Я проверю еще один пост на полустанке и вернусь для повторного твоего «допроса». Постарайся, Миша, друг перший.
Михаил про старикана ляпнул  машинально, не подумав, но у него теперь имеется целых два часа времени.  Нужно за это время найти помощника, обсудить с ним все тонкости операции и найти причину, чтобы возле Степана  оказаться вдвоем одновременно. Время есть, но его не так уж много. «Думай башка,  думай!, - приказывал себе Михаил, - Не такая уж сложная задача. Но если полицаи успеют позвонить, то нам далеко не уйти и не стоит губить столько народу напрасно. Упускать такой случай тоже нельзя. Да, мир тесен». И тут же ему пришла мысль обдумать все и обсудить операцию с Константином. Не зря сегодня повстречал, пусть разных, но сразу двоих знакомых. Они-то и помогают ему, если подумать.  Да и найти помощника среди мирных жителей и рисковать ими нежелательно. Они воевать не приучены. Помощником должен быть Костя или его сослуживец! Им и терять нечего – завтра на расстрел.   
Задержанные летчики о чем-то шептались с уголовником, что было непонятно для остальных задержанных. Что у них может быть общего? Однако никто интересоваться не собирался. Не до этого. Скоро  ночь, а потом наступит утро, которое может стоить им жизни. Каждый думал о своем.

6.
Грос-полицай Степан Колюжный ехал с дальнего поста, где у выезда, возле полустанка, поставлена крытая кабина от грузовика, где поставлены стол и две кроватки для отдыха бодрствующей смены, а по другую сторону были сложены мешки с песком, где был установлен пулемет, полевой телефон и - на треноге -  прожектор, направленный вдоль проезда. Дежурили по три человека, один из которых должен был управляться шлагбаумом, закрывающим проезжую часть. В районном управлении у полицаев было всего три поста, а остальные  - более важные – охранялись немецкими солдатами. Шел сильный дождь, и не хотелось выходить из машины. Колюжный принял рапорт, приоткрыв дверцу, и приказал развернуться. «Наверное, все в кузовок забились от дождя и выскочили, увидев свет фар. Надо было дольше под дождем помурыжить, чтобы служба медом не казалась». 
Словам Родни, он не особо верил, но очень хотелось чуда. Хотя где тут возьмешь партизан, если их нет и в помине? Хоть самому придумай группу подпольщиков, а потом перестреляй, чтобы в живых никого не осталось. А ведь эта мысль! Можно вооружить небольшой отряд, снабдить их оружием и картами, с отметкой немецких постов, штаба и казарм.  Пообещать им большую сумму немецких марок, объяснив, что это всего лишь учебная тренировка, а после уничтожить всех! Только сложно это очень и одному не под силу. Вот если бы Родня поддержал. Ладно, пока подождем. Уж очень опасная игра получиться. Чуть какая накладка - самого расстреляют.
Когда один из полицаев привел к нему в комнату допроса Михаила, то какая-то неясная надежда снова мелькнула в сознании – уж больно Родня был доволен и сиял, как отдраенный медный самовар.  Не может того быть, чтобы чудо на свете есть. Хотя …
- Ты чего такой довольный? Можно подумать, что твой старикан сам является подпольщиком и готов сотрудничать. Говори, не томи душу.
Степа снял плащ, достав из кармана бутылку шнапса. Таиться дальше не было смысла, да и погода такая, что не грех выпить.
- Нет, Степан. Старикан оказался никчемным сутяжником и просто недолюбливал соседей, но я надыбал  кое-что другое. Даже не знаю, как преподнести такую новость! Нам несказанно везет! Быть тебе унтером, если повыше звание не присвоят!  Это большая удача и бутылочки одной даже мало окажется.
- Да, говори уже! Замотал совсем душу. Не баклань, Миша, говори суть!
- Лады. Только сначала налей мне с полстаканчика, я заслужил, сам поймешь, когда расскажу. – Миша выпил шнапсу и стал излагать суть дела. – Одним словом получилось лучше, чем тебе хотелось. Твоя инструкция быть владельцем большой тайны, не поканала. А вот игра самоуверенного блатного, каким я изображал себя в начале, понравилась одному из военнопленных. Летчику, одним словом.   Молодого командира экипажа ваши хорошо отделали , он почти без сознания, а тот, что постарше, оказался штурманом.
- Ну и что с того что штурман? - торопил его Степан.
- А вот в этом-то вся суть! Представь себе, что он летал по одному и тому же маршруту, чтобы бомбить немецкие тыловые объекты. В картах, как штурман, он разбирается от и до. Не то, что мы с тобой. И вот этот штурман, пока командир до фанатизма преданный делу Ленина без чувств, решил продать себя, как можно дороже. Он буквально торговался со мной, представляешь. И – не зря, Степан. Не зря! Я бы на его месте тоже торговался, имея такую цену! Перед ним свободный, при любой власти уголовник, который сможет защитить. Ему нужна стала моя дружба, чтобы довериться и передать через меня немцам очень ценную информацию. А зачем нам немцы? Мы с тобой его раскрутили и лавры должны быть нашими!
- Родня, мать твою! Пристрелю на хрен, достал уже! Что он может знать, этот штурман?!
- Вот, теперь главное. Да, не торопись, как  голый  в баню. Я же должен тебе все объяснить, чтобы понятно было.  Так вот. Этот штурман недолюбливает своего нового командира. Буквально на днях у него был другой командир, который погиб. И знаешь, куда они летали со старым командиром? – Михаил смотрел на Степана с самодовольной ухмылкой, но больше не хотел его доводить, - А летали они в партизанский отряд, расположенный совсем недалеко отсюда! Понял в чем дело!  Они там приземлялись и отгрузили офигенное количество оружия. И знаешь, что важно?  Он как штурман, очень хорошо изучил местность и может показать на карте в точности до одного километра. К тому же обновил и закрепил свою память только вчера, когда возвращался с задания и был сбит.  Есть возможность уничтожить весь отряд  усилиями нескольких бомбардировщиков. Только он требует немцев и готов им выложить все перед расстрелом. Я с ним неплохо скорешился, и сейчас надо вытащить его суда и требовать, чтобы написал письменно. Тогда и у немцев не будет  шансов отнять и присвоить себе наши заслуги. Если начнет держать позу, припугнем что расстреляем сами,  до немцев,  и оформим как за попытку к бегству.
Такой случай Степан не хотел упустить. Это был его звездный час! Нужно срочно!
Когда полицай охраны привел «штурмана», то наступило затишье. У Степана сердце готово было выскочить из груди, он редко так волновался.
Советский штурман смотрел на Родню и вертел головой в поисках немцев.
- Не бойся, я рядом. В штаб уже позвонили и скоро за тобой подъедут. Ты пока напиши все сам. Пусть знают, что колоть тебя не пришлось, и ты добровольно хочешь указать место дислокации партизанского отряда, - командовал ему Михаил, - так сразу завоюешь доверие немцев. Они ведь сразу привыкли начинать допросы с применением пыток.
- Да, конечно. Да. Дайте бумагу с ручкой.
Стоило Колюжному нагнуться, чтобы вытащить из ящика стола бумагу, как Михаил нанес такой сокрушительный силы удар чуть ниже затылка, что тот упал как скошенный. Колюжного тут же связали, и Миша вооружился парабеллумом из его кобуры. Теперь предстояло осуществить самую трудную часть совместной операции. Колюжного усадили, прислонив к стене в угол, который не виден при открытой двери, и Михаил вышел в коридор, прикуривая на ходу папиросу.
- Ходи сюды, - звал он полицая, указывая на дверь комнаты для допроса. Дескать,  сам грос-полицай требуют.  Вид у него был глуповатый, и сигарета в зубах.
Охранник поднялся с места и пошел в комнату, ибо был уверен, что старший попивает самогон со своим бывшим другом, таким - же как сам - уголовником. Вечно ему хочется покомандовать, особенно, когда выпьет. К тому же ни один арестант не вышел бы так нахально, с папиросой в зубах, надумай он устроить побег. Когда охранника встретил Константин и заставил завалиться страшным пинком в пах, Михаил уже открыто вошел в караулку и пристрелил второго охранника, который развалился на топчане в соседней коморке. Полдела было сделано.
Связанных гросс-полицая с охранником, с кляпами во рту, затащили в общую камеру и усадили возле стены.  Задержанные местные жители были в недоумении, не зная как все это объяснить, только молчали,  уставившись на их манипуляции.
Настала очередь Михаила, который - к удивлению Константина - не объявлял, что они свободны и могут идти по домам.   Он снова был тем развязным уголовником.
- Граждане и господа! Думаю, что вас отпустят завтра, но мы не можем с вами оставаться. Нам, видите ли, душно, - и повернувшись в пришедшего в себя Колюжному прибавил громко, чтобы слышали все, - а тебе, господин гросс-полицай должен сообщить, что я свободный советский вор-домушник и никогда Родину не предам. Что я могу у фашистской власти своровать?  Гаубицу?  А на хрена она мне. Степа Херсонский, не обижайся, ты же знаешь – не люблю я сидеть. Тебя взять с собой не могу. Шибко ты замарался, а вот летчиков отпущу. Они не такие продажные, как ты, да и мне помогли придумать чушь, которому ты поверил. Дойдут до своих, будет хорошо, а нет – значит не судьба. За сим,  разрешите помахать вам ручкой. А вам граждане не советую спешить домой, хуже будет. Вас тогда признают сообщниками беглого вора и накажут.
Перебирались к месту, где дед Ваня прячет лодку переулками, с оружием. Большую услугу оказал и дождь, который шел без остановки и не собирался остановиться.
- Миша, я не совсем тебя понял. Почему ты решил оставить в живых такого душегуба, каким является твой, извиняюсь, кореш Степа Херсонский?  Мне, например, очень хотелось пристрелить этого предателя и палача.
- Ты летчик, Костя и не привык думать, как партизаны. Прямолинеен очень. Тут есть свои особенности. Мы ведь не только воюем. Нам приходится учитывать положение населения и думать, чтобы не нанести им вреда. Если бы мы убили старшего полицая района, то немцы расстреляли бы всех арестантов. Вернее, их бы расстреляли полицаю по приказу немцев. Если бы отпустили арестантов, то они стали бы прятаться и – расстреляли бы их семьи. Взять задержанных с собой, вместе с семьями, я тоже не могу. Наш отряд только начинает обживать место и делается это очень скрытно, даже хлеб и то с большой земли сбрасывают. Нам негде содержать лишних людей, понимаешь. Поэтому-то мне очень хотелось, чтобы создалось мнение, что одни из уголовников решил сбежать, и с ним увязались летчики, чтобы избежать расстрела. Местных отпустят домой. Они не при делах. А Степке и без нас достанется, что переведут в простые полицаи, если не расстреляют. Ох, не повезло ему, Костя. Зато мне повезло, что встретил тебя и его одновременно. Я этим хорошо воспользовался, Вы мне теперь оба, как родные, - смеялся Миша от души.
- Тьфу на тебя, Миша. Нашел с кем меня сравнивать. Двух корешей он, видите ли, встретил, - отвечал ему Костя, тоже удивляясь к тому повороту судьбы.
Он только вчера был сбит, возвращаясь с задания, а чувство такое, будто прошло не меньше месяца. Столько всего произошло за такой короткий срок : бомбежка и бой с истребителями, неудачное приземление, встреча с лесничим, немецкий плен, полицаи, партизан Миша и побег. Так быстро жить раньше не приходилось. Даже не верится. 
Переплыв реку на лодке деда Ивана Барчука, беглецы шли почти пятнадцать часов, с небольшими перерывами на отдых, огибая  болото, пока не были остановлены часовыми отряда. Михаила Безродного они знали в лицо, но все же, передали по цепочке и дождались группу.  С тремя бойцами прибыл сам командир отряда, которому все обращались «товарищ Наум». Это был высокий мужчина, с не очень приятными на первый взгляд следами ожога на лице , одетый в китель без знаков отличия, перетянутый портупеей с кобурой. Лицо его оставалось почти неподдающимся мимике, но глаза меняли выражение, переходя от изучающего, к  почти к детской  улыбке. Говорил не спеша, но дотошно вникая в суть дела и растягивая слова. Все казалось, что вот-вот начнет заикаться.  Но товарищ Наум не заикался.
- Нашелся, значит? – смотрел, не мигая на Михаила, - где это ты умудрился найти в тылу военных летчиков? Подпольщики прятали?
- Долгая история, товарищ Наум, сразу и не объяснишь.
Решили обговорить на месте.
Землянка командира, врытая лишь наполовину  - в один накат -  находилась среди сосен, растущих полукругом, и была сверху облажена толстым слоем веток. Внутри, под ногами, так же по-походному , сложены жерди. Из них состояли нары и подобие стола.
- Прокололся, значит, Михаил? Хорошо, хоть обошлось. – взял слово командир, прослушав рассказ. – Будем надеяться, что этот грос-полицай принял твои слова об отряде за байку уголовника, придуманную для совершения побега. Но нужно еще раз проверить маскировку, могут устроить воздушную разведку. Вот и первое задание летчикам. Обойдите базу. Летчики лучше оценят, какая видимость на базу сверху. Пока все связи с подпольем прекращаем. Нам раньше времени никак нельзя светиться. А вы, товарищи летчики переходите в распоряжении Михаила. Вы его гости. Если по маскировке будут предложения какие, милости прошу. В таком же составе жду вас перед отбоем.  Отдохните пока. Потом все обговорим.
Товарищ Наум , бывший командир танка Наумов Сергей Афонасьевич, горевший в танке и скрывавшийся до партизан у местных жителей, не допускал, что летчиков могли внедрить немцы. Уж больно сложная комбинация получилась бы. Михаилу он верил, как себе. Не первый год воюют. Однако же, никакие рискованные мероприятия теперь не желательны. До будущего наступления оставались считанные дни, даже выходы в эфир по радиосвязи сведены до минимума. Единственно чем они теперь  должны быть заняты – это то, чтобы через подпольщиков выявить все огневые точки и места дислокации противника, их численность, определить линии главных ударов, обеспечить безопасный переход и встретит основные силы и принять единственный самолет с дополнительным вооружением и оборудованием.  Поляна, выполняющая роль аэродрома находилась в полутора километрах от базы, где уже зажигались сигнальные огни, но ночные бомбардировщики пролетали всего трижды и сбрасывали продукты и  побочные необходимые предметы в парашютных мешках. Места сигнальных костров, каждый раз, прикрывали ветками и убирали в последний момент перед «встречей». Немецкий плен и побег разведчика, к тому же вместе с военными летчиками, могли сорвать весь план. Фашисты это так не оставят. Хорошо, если ограничатся лишь новым прочесыванием местности. Разведка с воздуха – вот чего он опасался больше всего. В последнее время немцы бояться идти против партизан с целью окружения и уничтожения. Теперь, когда партизанами организована целая армия, они предпочитают установить место расположения баз и бомбить их сверху, чтобы сравнить с землей. Не хватало потратить столько усилий, выявить слабые места обороны, наметить план и быть разбомбленным перед самой операцией!
Михаил и сам горевал, что мог поставить под удар всю операцию, которая  -скорее всего – окончится освобождением огромной территории и соединением с регулярной армией. Попался он глупо, хотя ранее неоднократно «заглядывал» в город. Одно радовало – повстречал   Константина, знакомством  которого дорожил с детства. Он часто вспоминал те годы, когда они голодные беспризорники были вынуждены воровать и прятаться от всех, мучаясь от холода и голода. И после, даже имея некое положение среди воров, он не испытывал особой привязанности к кому бы то не было. Настоящие чувства:  долг, дружеское плечо, коллективная радость , общее горе от потерь, пришли к нему с войной. Столь резкий переход к иной жизни он выносил тяжело, но испытывая огромное чувство душевного облегчения. Теперь он был бесконечно рад, что заслужил, наконец-то,  разговаривать с другом на равных. 
- Маскировка у вас на высоте, - докладывал вечером Константин товарищу Науму, - я бы с высоты не заподозрил, что здесь находится место скопления людей, все навесы и крыши времянок облажены ветками, и сойдут за кусты. Вот только к поляне возле Северной окраины, много тропинок  с разных сторон. На низкой высоте бреющего полета можно и заподозрить.
- Вот-вот. И я об этом подумал. Это у нас комсорг Игнат выбрал место политучебы и изучения материальной части различных видов оружия и взрывчаток. Что ж, теперь все приведет в первоначальное состояние.  Граблями пройтись заставлю! Нам сейчас надо быть ниже травы, хотя бы пару дней.
Воздушное прочесывание немцы действительно проводили, будто слышали слова товарища Наума, ровно два дня, но пролетали рядом с базой, и успокоились. Настало время встречать транспортный самолет, но до этого нужно было встречать еще две группы  партизан, для которых на скорую руку возводили времянки и обыкновенные навесы. Константин с Даудом работали на ровне со всеми. Партизан стало численностью около двух батальонов, которые должны переправиться через реку и рано утром прорваться в город и напасть на гарнизон. Одновременно с ними, с Восточной окраины города ждали наступление другой группы партизан отряда «Бати». Они сходу должны были взять железнодорожную станцию и удержать до основных сил, а также соединиться с отрядом Наума  и корректировать бомбовые удары по вражескому аэродрому, находящемуся в трех километрах Западнее города.
Вся эта операция могла происходить с их участием, но Константин с Даудом приняли решение вернуться на транспортном самолете в распоряжение своей части. О них командованию не сообщалось в связи с уменьшением количества выхода в эфир и продолжительности   радиосвязи. Наверняка они считаются погибшими или пропавшими без вести. Михаил неоднократно пытался уговорить друга остаться до конца операции.
- Ты пойми, Костя,  мы скорее всего соединимся с войсками, а значит тебе и не нужно лететь туда, коли они сами скоро здесь будут.  Когда еще встретимся теперь. Пока я доползу на брюхе до Берлина, ты уже там неднократно побываешь своим «грузом». Успеешь еще.
- Никак нельзя, Миша. Не по Уставу получится. Мое место там, по месту предписания. Не умеем мы, Миша, на земле воевать. Не приучены. Здесь в городе бомбить аэродром гарнизона нам с Даудом, пожалуй, не получится, но  в другом месте напакостим – будь здоров! Потеряли нас в эскадрилье. А к тебе есть большая просьба, Миша. Исполни обязательно. В километрах двух южнее от места, где брали лодку, мы похоронили наших штурмана и стрелка-радиста. Точное место знает дед Иван Барчук, помогал хоронить.  Надо бы обязательно установить пока хотя бы памятную доску. Безымянных могил и без того достаточно. Очень бы хотелось, чтобы не потерялось место их захоронения, может хоть кто-то начнет посещать. Да и родные может потом надумают посетить. Вот я на листочке написал их данные и, если что, передашь кому другому…
- Все сделаю, Костя. Не волнуйся. Дед Иван - наш человек, он и будет присматривать.  Ну что же, давай не будем прощаться и скажем «до свидания» друг другу. Дауд! Ты береги себя и надежно прикрывай моего друга, не подпускай близко фашистов, чтобы было с кем в Берлине встречаться. Себя, конечно, тоже сохрани.
Последним подошел, перед посадкой, товарищ Наум и пожелал удачи, крепко пожимая им руки. Лицо у него, в следах от шрама,  мало что отражало, но глаза  теплились добром и надеждой.  «Дай Бог, еще свидимся».

7.

Тяжело представить встречу бойца-пехотинца и летчика на развалинах рейхстага. Это само по себе невозможно, но побывать в Берлине и даже встретить Победу на небе, Константину не было суждено. В день, когда салютовала и праздновала вся Родина, он находился в Москве, в госпитале. 
Весну 1945 года  командир эскадрильи майор Пряхин встретил, когда полк вошел в состав 138-й бомбардировочной дивизии. Аэродромы находились теперь ближе к линии фронта, чем раньше, но недалеко от складов с боеприпасами. Приходилось вылетать несколько раз за сутки. Оборона Берлина осуществлялась лучшими силами, а против наших самолетов были сосредоточены отборные истребительные эскадры «Германия», «Удет», «Гинденбург» и асы перехвата ПВО «Рейх». В район Берлина были стянуты сразу более двух с половиной тысяч боевых самолетов, в числе которых были новые реактивные истребители «Мессершмитт -262». Гитлер все еще продолжал надеяться, что сможет удержать столицу Рейха, пока между союзниками: СССР, США и Великобритании обострятся отношения , и он сможет сдаться Западу, чтобы уговорить их совместными силами покончить с коммунистической заразой.
На боевые задания вылетали целыми эскадрильями и бомбили опорные пункты врага с такой частотой и мощью, что не было видно солнце, закрытое столбами огня, дыма с комьями земли. Земля, не знавшая такого сумасшествия, стонала и дрожала под ногами.   Стояла гарь и тяжело дышалось. Бойцы на всех фронтах сражались в эти дни единым порывом покончить с врагом и добыть долгожданную Победу, забывая порой об опасности. Истребители поддержки уже встречали бомбовозов по пути, взлетая прямо с немецких автострад.
24 апреля 1945 года эскадрилья Пряхина бомбила вражеский укрепрайон осколочно-фугасными, уничтожая бункеры,  ДОТы и траншеи, охраняемые противовоздушной артиллерией. Новый штурман, Борис Сорокин никак не мог рассчитать угол бомбометания, чтобы установить на прицеле. Все время приходилось менять курс и высоту, стараясь  не попасть на прицел.  Только со второго раза Константину удалось подойти к цели более удачно, и он вздохнул, почуяв, как самолет слегка вздрагивает, освобождаясь  от груза.
- Все! Баста, - прокричал штурман.
Можно было уходить, и Константин, встав на левый круг,  увеличивал высоту. В это время  самолет прошила очередь трассирующих снарядов. «Попали»,- успел подумать он, это уже был вражеский истребитель, который появился со стороны солнца и мог насесть на хвосте. Оба пулемета экипажа Константина молчали.
- Стреляйте. Почему нет ответного огня!, - кричал он по СПУ, но ответа не было.
«Неужели оба погибли?» - мелькнуло в голове  Константина. На помощь подошли наши истребители, но фашист успел дать еще одну очередь, находясь в столь выгодном положении, и один из снарядов попал в центроплан.  Начался пожар, после которого мог  произойти взрыв.
- Прыгай, Боря! Прыгай!
- Есть прыгать!, - послышался ответ. – Ты-то командир как?
- Я следом.
Выскочить из кабины ему никак не удавалось, заклинил фильтр. Уже стуча одной ногой, второй упираясь о штурвал ему удалось открыть, но самолет вошел в штопор и его закрутило, стукнулся ногой о стабилизатор, повредив  -как показалось - сухожилья   и ему , наконец, удалось вывалиться. Когда рывок парашюта вверх привел в себя, Константин увидел под собой деревья, которые неслись прямо навстречу и понял, что последствия могут оказаться еще худшими. «Земля выдержит», - успокаивал он себя, но потерял сознания,  стукаясь о ломающиеся  ветки и стволы деревьев.  Парашют повис возле самой земли.
Сознание  вернулось из-за сильных болей ноги и левом боку.  Ему едва, с большим трудом, удалось нащупать ракетницу с зеленой ракетой, предназначенную для вызова помощи, хотя мало верил, что кто-то её может увидеть. Стрелять не пришлось. Подошел штурман Боря Сорокин и начал резать стропы.  Боль была адская, и было жаль, что ничем помочь штурману не может. Борис тащил его, уложив на свой парашют, который неплохо скользил по траве, но Константин не мог помочь, не в силах отталкиваться  здоровой ногой. Боль не давала возможности пошевелиться. Остановились отдохнуть почти через час, а прошли совсем небольшое расстояние. Константин чувствовал, что сломаны несколько ребер в боку, но с ногой проблема оказалась гораздо хуже, чем он предполагал. Он увидел место открытого перелома, выпирающую бугром кость под штаниной комбинезона, и когда Борис накладывал шину, не выдержал и вскрикнул.  «Да, слабак, однако, оказался. Хотел терпеть пытки полицаев и немцев. Вот Дауд бы стерпел. Хорошо он держался в плену. Жалко его. Не уберег парня. Такое пережить и погибнуть в конце войны…».
- Не было, вроде, открытого перелома. Я вообще думал, что обыкновенный вывих. Видать, при  падении еще раз повредил. А может сначала не заметил в горячке, когда уходил в штопор.
- Ничего, заштопают, - отвечал штурман, прежде чем поволок дальше.
Зеленая ракета все же пригодилась. На помощь пришли свои корректировщики, заброшенные в тыл. Переправить их удалось только вечером, когда была вызвана группа. Константин был плох, начался жар и тошнота, он часто терял сознание и начинал бредить.
После обезболивающих  и наложения гипса, его отправили в тыловую госпиталь, а оттуда уже в Москву. Ехал на литерном санитарном поезде и уже мог передвигаться при помощи костылей. «Могли бы и отпустить до полного выздоровления домой», - думал он. Но везде праздновали Победу,  и никто в эти дни не мог в одиночку решить вопрос:  о его пригодности к летной службе, или вынести вердикт – комиссован. «Пусть долечится герой, а там видно будет. К чему расстраивать человека в эти радостные дни».
Когда в палату вошли Рита с сыном Петей, Константин сидел на кровати, представив рядом костыли. Ослепительно белая палата и щедрое весеннее солнце сквозь высокие окна… Было, как в сказке. Смеялась и плакала жена, а сын притих в объятиях, не привыкший к мужской ласке и тоже шмыгал носом. Константин не сразу смог осознавать, что все это происходит  с ним.
- Как там Павел Иванович и Екатерина Станиславовна?
- Все хорошо, Костя, - отвечала Вика, утирая слезы - все замечательно. Все здоровы, а вот теперь и тебя дождались победитель наш.
- Это я оправдывал твое имя, - шутил он, - только вот домой пока не отпускают. Лежу здесь среди раненных пулями и осколками фашистских снарядов один, как пьяница-дебошир, с переломами.  Стыдно, прямо… Вчера выходил на улицу и такая радость, хоть беги в парк Горького. Праздник, наверное, там? Танцевать пока, правда, не могу, едва хожу.
- Это ты, папа, все время летал и разучился ходить, - шутил Петя.
Но выписали уже через день.
- Лечись дома, командир. Вставай на военный учет, а комиссию  назначим позже, по направлению  военного комиссара района.
Еще через полтора месяца к ним в коммунальную квартиру заявился гость – Михаил Безродный. Он был весел и весь сиял, радуясь счастью друга.
- Все! Я тоже женюсь, как только выполню две первоначальные задачи! Хочу такого же счастья.
- Что за задачи, Миша? - спрашивали его Костя с Ритой.
- Первое - это устроюсь на работу и получу место в общежитии или сниму квартиру, а второе – повстречаю свою Марусю Климову, - смеялся Миша. Будем в гости друг другу ходить. У меня же больше никакой родни, кроме вас, нет.
- Это верно, - отвечал Костя, - для меня ты как был Родня, так им и остался. Одним словом ничего не изменилось, только мы уже стали дядями и победили в такой страшной войне, что пора уже строить мирные планы. Детство наше беспризорное не прошла даром, мы нашли свое место и пригодились стране. Я очень рад за тебя, Родня ты мой.