Почти всегда он приходил с розами, и они вместе радовались, какие они сказочно красивые. Фантазировали, перебивая друг друга:
- Вот эта – Золушка! – восклицала Катя, нежно касаясь еще не распустившегося белого бутона.
- А эта – Кармен! – показывал Коля, выбирая вызывающей красоты алую розу. Они вместе придумывали им всякие фантастические истории, подхватывая и продолжая нить повествования, на ходу сочиняя сюжет сказки.
Иногда пили коньяк, совсем немного – чтобы расслабиться, и одной бутылки им хватало надолго. Опьянение было приятным: обволакивало туманом, и они застывали, глядя в глаза друг другу, благодаря взглядом за столь негаданно обретенную - такую нежданную, насыщенную родством душ, совместную жизнь.
Так проходил каждый день: он был одновременно длинный и короткий, или как один долгий-долгий, не кончающийся день.
Ничего не было у нее к нему и у него к ней сексуального, а было непонятно что, но и не платоническое уже. Просто какое-то сильное притяжение друг к другу, не имеющее еще своего имени и ярких примет.
А однажды, когда они сидели рядом на диване, как обычно, о чем-то болтая, вдруг возникла пауза: но не обременительная - нет, не скучная, а - какая-то… таинственная и значительная. Катя мгновенно почувствовала, что сейчас между ними что-то произойдет. Непонятно – что, но произойдет. Наверное, и он это почувствовал, вернее, почувствовала она, потому что почувствовал он, – его импульсы-сигналы примчались к ней.
Рука его робко легла на Катино плечо – легко, невесомо, как бы спрашивая: «Можно?». Катя замерла, не ответив, сделав вид, что ничего не заметила, потому что ничего яркого, вслух сказанного, не было, не случилось, но через минуту почувствовала необременительную весомость, легкую тяжесть его руки, получившую по умолчанию ответный сигнал – «можно».
Так сидели они некоторое время – неподвижно и безмолвно разговаривая друг с другом, когда слов не надо, - все и так понятно, хотя и непонятно, что именно понятно, пока Катя не спохватилась, что ему пора домой: Римма Львовна, его мама, будет беспокоиться, а она была больным человеком преклонного возраста, с инфарктами за спиной, а потому переживать о чем бы то ни было - ей было категорически запрещено врачами. И Коля звонил ей каждые пару часов для контроля, где бы ни был: спросить – как самочувствие и сообщить, когда появится. Если, конечно, не было срочности в его прибытии.
Он засобирался поспешно, зачем-то рассказывая, что вот проездом на днях была из Питера Вероника, пианистка, с которой, как он ей уже рассказывал, у него были когда-то близкие отношения. А потом он ее, что называется, «бросил». Вернее, она его, потому что он завел роман еще с двумя женщинами, и она догадалась об этом. А когда спросила его напрямик – он не отрицал, честно сознался, и они расстались. С тех пор прошел год, и вот по старой памяти они, не помня обид, встретились – тепло, нежно, и так им было хорошо вдвоем, что они стали даже искать место для более интимной встречи. Но так и не нашли…
- У меня надо было попросить ключ, - с иронией сказала Катя.
- Правда? А я… я и не догадался, - не поняв издевки, ответил он.
Катя задохнулась от гнева:
- Уходи, убирайся сейчас же! – крикнула она. - Чтоб тебя здесь не было!
Ты – идиот?
Он растерялся, даже не пытаясь что-то объяснять и оправдываться, - так ошеломил его агрессивный, не допускающий иного поворота событий, боевой Катин вид.
Она стояла, скрестив на груди руки, молча ждала, пока сняв домашние тапочки, он надевал свои замшевые, коричневые туфли. И нарочито медленно – а вдруг одумается? – завязывал шнурки…
И тени огорчения не ощутила Катя, когда захлопнулась за ним дверь – такой уж был у нее характер: волна прибоя поднялась высоко-высоко и…спала. Был человек – и нет его: как лед растаял.
Она поставила на плиту чайник, достала варенье, хлеб. Пока делала бутерброды, думала – чего там у нее завтра по делам? И тут, нежданно для нее, негаданно, раздался звонок:
- Прости меня, я…не могу уйти! Мне очень плохо! - услышала она дрожащий, тихий, прерывающийся от волнения Колин голос, - Я даже не знаю теперь – как смогу жить без тебя…
Тихий-тихий, замирающий от печали и безнадежности Колин голос застал ее врасплох: она не ждала этого звонка, и неожиданно для себя, - не думая, не включая разум, ответила:
- Возвращайся…
Закрыв за собой дверь, он молча обнял Катю, склонил голову на ее плечо и застыл, – в глубокой, немой благодарности, для которой не нашел слов. Так и стояли они – неизвестно, как долго…Время испарилось.
* * * * *
А потом началась другая жизнь. После работы Катя вихрем неслась в магазин, потом домой – приготовить ужин, навести порядок. Колин звонок она узнавала сразу: все звонят по-разному – у него был короткий и звонкий.
Катя открывала дверь, и, не успев закрыть ее, тонула в его объятиях. Они садились вместе на обувницу, не в состоянии дойти до комнаты или кухни. И сидели так час или два, глядя в глаза друг другу – счастливые, ничего не помнящие, не понимающие, кроме одного, - что им хорошо, и они вместе.
Он гладил Катины руки, волосы, едва прикасаясь к ней, целовал, но в основном смотрел – восхищенно, преданно, боясь и дотронуться до подарка, вверенного ему судьбой…
В эти минуты он был удивительно, фантастически красив, и удивлялась Катя, как могут так долго блестеть глаза и улыбаться, не уставая, губы, и можно вести разговор без слов…
-За что нам такое? – тихо, одними губами спрашивал он. Катя лукаво пожимала плечами: мол, она тоже в недоумении: никогда и ни с кем у нее такого не было. И он кивал: у него тоже ничего подобного не было, и что
т а к о е бывает – он не знал.
После развода у него было много романов, обо всех он успел рассказать Кате. И еще был период «карусели», когда он был связан с тремя женщинами сразу, и вся сложность была лишь в том, чтобы не перепутать свидания – где, когда, и с кем. Каждая чем-то нравилась: и та, и эта – все они как бы дополняли друг друга, как составляющие одного целого. Но вот так, чтобы с одной, и чтобы в ней было все сразу, и чтобы только одна нравилась, - такого не было…
- В метро я ищу похожих на тебя женщин. Только на тех и смотрю, - сидя на обувнице, говорил он, - А знаешь, на кого ты похожа?
- Знаю, на Анни Жирардо, - кивнула Катя.
- Откуда? – удивился он.
- А ты откуда?
Кате многие говорили об этом, и о каком-то шарме тоже. Хотя...- считала она, разве что приблизительное есть сходство, совсем приблизительное, на отдалении: куда ей до Жирардо, любимой актрисы! И еще говорили, что шарм сильнее красоты – притягивает больше. Может, льстили?
Она счастливо улыбалась, радуясь этой бесконечной близости, и тому, что теперь они были как одно целое, и невозможно было отклеиться друг от друга, хотя никакой постели у них еще и в помине не было. Тряхнув волосами, Катя тянула его на кухню – ведь они еще ничего не ели!
Он молча, восхищенно следил за каждым ее движением, пока Катя готовила нехитрый – чтоб поскорее – ужин. Ели салат с картошкой и пили чай молча, глядя друг на друга, потому что даже такая, вынужденная изоляция, была для них долгой…
Не было у них больше разговоров о фильмах Тарковского, о Достоевском, Бродском, рассказах Маканина, Трифонова, - говорили только о самом для них сейчас важном и сокровенном:
- Подумай только! Прошла бы жизнь, а мы бы так и не узнали, что э т о есть!
Катя кивала: все у них было обоюдно – и мысли, и дыхание...
(продолжение следует)