Дом стоял на сааамом верху улицы, на возвышенности. Видно его было отовсюду, потому что два ряда домов по правую и левую сторону восходили, восходили вверх и утыкались в него, как в начало и конец. Дом был полупрогнивший, полувысушенный, а мостовая была влажненькая и глянцевая, как корочка черного хлеба. И пахла так же, и хотелось гладить ее языком и пробовать на зуб.
Возле сухих черепков, горшков с пересушенной, покрытой известковым слоем, пылью, мхом, землей, орааанжевых таких, как тыквы, как кирпичи, как что-то среднее между тыквами и кирпичами была лесенка, то ли кованая железная, то ли деревянная с железными коваными перилами, то ли каменная, трудно было сказать, но там иногда на нижней ступенечке сидел беленький гладенький человечек с двумя дырочками.
Он был очень приятный и всегда что-то делал или затевал. Шутки у него были такие воздушные, такие пряничные, такие неуловимые обычному мозгу, что и слов подходящих нет. Вот если представить себе круг, вписанный в квадрат, и по кругу ездит паровозик, и только по кругу и по кругу, а шутки нашего человечка пролегали в углах того квадрата. И стоило подумать, что вот, вот, сейчас поймешь, как паровозик уже увез тебя из этого уголка. Непостижимые пряничные шутки.
И вот однажды утром, влажным, пустым, теплым, испаряющимся на влажной мостовой утром человечек с двумя дырочками потер макушку, сидя на ступенечке, а тут откуда-то из черте те знает откуда, вроде бы из-за угла, выскочил толстый старичок в маленькой, не по размеру одежде.
Выскочил, как будто его откуда-то выкинули. Раз, такого выкинули, и он вынужден сделать несколько быстрых бегущих шагов, чтобы не упасть носом в кровь об мостовую. Одежка на нем была смешная, брючки узенькие, облегающие, собирающиеся тугим мешочком в паховой области, пуговица еле-еле выдерживала, чтобы не оторваться. Пиджачок на нем был бежевый какой-то и сзади порваный, и стоял сзади колом, а в разрезе проглядывал кулек рубашки. Усатый он был, этот старичок и какой-то не очень хороший. Душа-то у него была прекрасная, намеренно он никому не сделал бы зла, но слабостям своим противостоять не мог.
Увидав маленького человечка на ступеньке старого дома он остановился и посмотрел с нехорошим интересом.
- Мне совсем не снятся сны, - пожаловался вдруг маленький человечек с двумя дырочками и развел потрясенно руками. Он сказал это потому, что как раз сейчас это и осознал. Старичок посмотрел опять на человечка, потом по сторонам, не видит ли кто и решил присоединиться. Он волновался, озирался и подошел на один шаг.
- Совсем не снятся сны. Ни разу.
- Почему так? - спросил старичок, хотя его это мало интересовало.
- Потому что у меня совсем нет воображения. Все сны, которые были у меня раньше, на самом деле были мной придуманы.
- Но так быть не может. Ведь если ты смог их придумать, значит, воображение есть. А если нет воображения и ты их не придумывал, значит, сны снятся.
Маленький человечек надолго задумался, потом покачал головой. В словах старичка не было никакой логики.