Ночью он внезапно забуянил в сельских дворах тихого и тёплого юга – холодный, непривычный, чужой...
То скрипел на подворье Ореста и Калины стволами старых деревьев, то хлопал покорно сдавшейся его напору не запертой на щеколду калиткой, то бился о стёкла зашторенных окон, то выдавливал из печной трубы печальные звуки льстивого признания.
- У-у! – гудело в трубе. – Ух, ух, ты-ы!
Нежданно прилетев с дальнего севера, он, натыкаясь на дворовые постройки и деревья сада, заметался, разъярился, разухабился...
«Чужой ветер, чужой! – подумал Орест, прислушиваясь. – Этот натворит невесть что!»
Полежал ещё чуть в постели, и засобирался.
- У-у! – гудело в остывающей печи, пока он одевался. – Ух, ух, ты-ы!
- Ты куда? – спросила в сумерках комнаты жена Ореста Калина.
- Пойду, калитку запру – чужой ветер пришёл.
- А? – не поняла Калина. – Ты про что?
- Ни про что. Спи, Калина, спи!..
Перед этим они в очередной раз поругались. Калина - красивая, ладная, с новомодными взглядами на жизнь, не хотела заводить детей. «Успеется! – говорила всякий раз она перед сладкой любовью. – Пусть пока поживём в своё удовольствие! Разве нам плохо?» И приходила в постель пропахшая лимоном. Год так приходила, два. Орест возненавидел лимоны. Он догадывался: всё из-за них! Куда и как Калина их употребляла, он не ведал, но был убеждён: всё из-за них! Потому что даже от самой горячей и сладкой любви его жена в лимонном дурмане ни разу не забеременела. А Орест мечтал о собственных детях... В эту ночь он пригрозил ей: «Или я, или лимоны! Всё, хватит с меня!» «Значит, ты меня не любишь!» - обиделась Калина. «Значит, не люблю!!!» - отрезал решительно Орест.
- Орест, ты куда? – встревожилась Калина теперь.
- Пойду, калитку запру, - повторил он. – Чужой ветер пришёл!...
Вышел во двор... и побежал, побежал вслед за фуражкой, которую тут же сорвал с его головы лютый ветер. Сорвал, швырнул на землю, погнал по двору. То на запад погнал, то на юг, то на восток.
Орест почти догнал её у сарая, потом едва не ухватил у колодца...
- У, вражина! – ругнулся он, поймав фуражку в голом саду. – Вот же вражина! Ух, ты-ы!
Согнувшись под ветром, подошёл к хлопавшей калитке, и увидел, как мимо, по улице, вслед за какой-то лёгкой белой тряпкой, очевидно, сорванной с верёвки для сушки белья, пробежала соседская Галя.
- Эх! – крикнул он, повеселев. – Держи её, Галя, держи!
И, сам не ведая зачем, позабыв о калитке, бросился следом... И даже на голое дерево влез, где повисла Галина тряпка.
И осторожно снял её, трепещущую на ветру, с чёрной ветки.
И, спустившись с дерева, протянул эту тряпку благодарной Гале.
- Держи свою тряпку! – сказал, перекрикивая гул и свист непогоды.
- Это не тряпка! - ответила счастливая Галя.
- А? Что?
– Это не тряпка! Это ночная сорочка! Я повесила её на ночь сушиться, а она улетела! Я, как услыхала, что этот, не наш, ветер примчался, сразу выбежала, но не успела!
- А! Да, да, да! – согласился Орест. – Этот ветер! Такой – кого хочешь разденет!
И всё. Ну, постояли на жутком ветру, посмеялись немного.
А Калина, увидев их вдвоём, наверно, подумала о чём-то другом.
- Орест! – сказала она, прибежав. – Я больше, честное слово, не буду! Честное-честное! Вот тебе крест! – и перекрестилась.