Третье январское письмо было опять адресовано Соне Либкнехт. Роза торопилась успеть им поздравить Соню с днём рождения. Но какой подарок она могла тогда ей сделать? Только помечтать о совместном путешествии на Корсику, когда выйдет на свободу. На Корсике она несколько лет тому назад отдыхала с Костей Цеткиным, и, конечно, у неё остались от тогдашнего времени самые светлые воспоминания. Из этого письма мы узнаём и, что в начале января Розу навестила Матильда Якоб. На улице мороз, третий год идёт война, но верных подруг Розы это не останавливает, они приезжают к ней из Берлина (Соня, например, навестила Розу уже в декабре 1916 г.).
В конце января Роза пишет длинное письмо Луизе Каутской.
« 26.01.1917
Лулу, любимая! Вчера в Берлине (без меня) состоялся процесс, по которому, конечно, мне прибавятся пара месяцев тюрьмы. Сегодня — точно три месяца, как я сижу на третьем этапе. По случаю этих праздничных дат, которые уже несколько лет приятным образом прерывают моё существование, ты должна получить письмо. Извини, дорогая, что я заставила тебя ждать ответа, у меня был как раз короткий период жалкого малодушия. Здесь многие дни дул сильный ледяной ветер, и я чувствовала себя такой крошечной и слабой, что вооще не выходила из своей каморки, чтобы холод меня не уничтожил. В таком настроении я, естественно, с тоской ждала сердечного тёплого письма; но мои друзья всегда ожидают с моей стороны толчка и почина. Ни у кого, кроме Хасика (Каутского) с их стороны нет освежающей хорошей идеи для письма мне, а он за 2,5 года уже порядком устал писать письма, «котрые до неё не доходят» и на которые не получает ответа. Наконец, пришло письмо от Сони, но она всегда задаёт такой тон, как треснувшее стекло. Пришлось мне тогда самой, как обычно, вознестись в высоту, что в принципе хорошо.
Теперь я опять в седле, и мне не хватает тебя, чтобы посудачить и посмеяться, как только мы одни умеем. Я бы тебя опять быстро рассмешила, хотя твоё последнее письмо было подозрительно морозно. Помнишь ли ты, как мы однажды в полночь возвращались от Бебеля и устроили втроём на улице лягушачий концерт, тогда ты сказала, что ты всегда, когда мы вместе, чувствешь себя, будт-бы мы выпили шампанского. Как раз это я в тебе люблю, что могу привести тебя с шампанское настроение, когда жизнь щекочет нам пальцы, и мы способны на любую проделку. Мы может не видеться три года, а потом через пол-часа чувствовать себя, будто расстались только вчера. Мне так бы хотелось сейчас внезапно оказаться у Ханса Наивуса , чтобы за застольем смочь опять посмеяться, как в июне, когда мы смеялись у Хеншена (Дифенбаха). (Он позже мне написал, что он ещё в купэ во время поездки на фронт, к удивлению товарищей, время от времени разражался смехом, и должен был казаться им «идиотом».) С реальным шампанским на долгое время пауза, с того момента, когда бедный Фейст первым пал жертвой Мировой войны.Покончено с шампанским и конец с песнями Вольфа...Теперь уже в третий раз над могилой Фейса будет «колыхать своей голубой лентой» (он пел эту песню так хорошо, гораздо лучше, чем Юлия Кульп, которую мы — помнишь? - слушали вместе в хорошой академии). У тебя теперь на время пропало желание к музыке и вообще ко всему, твоя голова занята заботами неудачной мировой политики, и твоё сердце полно воздыханий из-за ничтожества Шейдемана с сотоварищами. И каждый, кто мне пишет, также стонет и рыдает. Я это нахожу только смешным. Неужели ты не понимаешь, что всеобщая временная денежная проблема гораздо огромнее, чтобы о ней стонать? Я могу переживать, если Мими болеет, или мне чего-либо не достаёт. Но если во всём мире настоёт время хаоса, тогда я только пытаюсь понять, что и почему произошло, и исполнив мой долг, становлюсь опять спокойной. Ultra posse nemo obligatur. И тгда для меня ещё остаётся всё, что меня и раньше радовало: музыка и рисование, и облака, и занятия ботаникой весной, и хорошие книги, и Мими, и ты, и ещё кое-что — короче, я ужасно богатая и намерена такой оставаться до конца. Это полное растворение в стенаниях из-за проблем дня мне вообще не понятно и невыносимо. Посмотри, например, как хладнокровно поднимался над обыденностью Гёте. Только подумай, что ему пришлось пережить: Великую Французскую революцию, которая сблизи, конечно, выглядела как кровавый совершенно бессмысленный фарс. А потом с 1893 до 1815 непрерывная цепь войн, когда опять же мир казался выпущенным на свободу сумасшедшим домом. И как спокойно, с каким духовным равновесием он занимался свом изучением метаморфозы растений, учением о цвете и ещё тысячью вещами. Я не требую от тебя, чтобы ты как Гёте писала стихи, но его взгляд на жизнь — унивесальность интересов, внутреннюю гармонию может каждый себе создать или хотя бы к ней стремиться. И если ты возразишь, что Гёте не был политическим борцом, я отвечу: политический борец тем более должен стараться подняться над рутиной повседневности, иначе она его поглотит, естественно, при этом я думаю о борцах большого калибра, не о флажках, колышащихся от дуновения ветерка, о «больших мужчинах, из вашего застолья, которые недавно прислали мне сюда открытку...
Nevermind — твой привет был для меня при этом единственным хорошим. И за это я хочу тебе скоро послать картинку из моей папки с Турнером. Надеюсь, ты его не отвергнешь, как со мной недавно случилось. Представь себе, я послала Лео к Рождеству чудесную картину из этой папки, и получила через рейлейн Якоб известие: «спасибо, не надо»; это «вандализм», что картинка опять проделала путь назад в папку! Настоящий Лео, не правда ли? Я пришла в ярость, потому что я согласна с Гёте:
«Haett ich irgend wohl Bedenken,
Balch, Brokhara, Samarkand,
Sueses Liebchen, dir zu schenken
Dieser Staedte Rausch und Tang?
Aber frag einmal den Kaiser,
Ob er dir die Staedte gibt?
Er ist herrlicher und weiser,
Doch er weiss nicht, wie man liebt.“
Лео и ни кайзер и ни мудр, но он тоже не знает, «как надо любить». Мы обе это знаем, неправда ли, Лулу? И если мне скоро захочется пару звёзд сорвать с неба, чтобы кому-нибудь подарить как запонки, то никакой холодный педант меня не остановит, грозя поднятым пальцем, что мол я этим все школьные атласы по астрономии испорчу.
Грейнер-папка от вас меня всё больше радует, я её часто перелистываю и мой голод к другому всё больше увеличивается. Не мог бы мне Роберт (Каутский) через лицо, которое меня здесь посетит, переслать пару своих последних картин? Гарантирую, что они неповреждёнными вернутся обратно, а я бы получила огромное удовольствие! Вообще, не мог бы Роберт собственной персоной меня посетить? Он при этом мог бы осуществить свою задумку и меня нарисовать, если ему будет достаточно три — четыре сеанса. О Боже, эта идея мне нравится. Поскольку я всё равно «сижу», могла бы посидеть для него. Во всяком случае даже просто увидеть свежего юношу с его сияющими глазами, мне было бы приятно.
В том что он, как сын придворного художника, получит разрешение, я не сомневаюсь..
А как с тобой? Ты уже записалась? Мне, конечно, хотелось бы, чтобы ты приехала весной, когда окрестность будет выглядеть немного гостеприимней, а весна здесь, как утверждают люди, её видящие, должна быть хороша.При нынешней ситуции на железной дороге и суровой погоде путешествие было бы для тебя слишком рискованным. А весной я обязательно хочу тебя видеть. Ты удивишься тому, что меня окружает! Синицы перед окном мне усердно ассистируют, они уже хорошо знают мой голос и, похоже, охотно это делают. Нынче я пела арию графини из «Фигаро», на кусте перед окном их сидело до конца неподвижно шесть штук; выглядело очень забавно. Потом, когда позову, каждый день прилетают два дрозда, таких смирных я ещё не видела.Они едят с подоконника перед окном. За это я заказала к 1-ому апреля кантату, она должна быть приятной. Не могла бы ты прислать мне для этого народа подсолнечных семечек? И ещё я заказываю для своего клюва такой военный пирог. Который ты мне уже пару раз присылала, он своим вкусом тихо напоминает о рае. И поскольку я говорю о высоких и возвышенных вещах, ещё одно, что меня беспокоит: звёздный мир, и без моего вмешательства, кажется пришёл в замешательство. Я не знаю, заметили ли вы из-за своих забот о Шейдемане, что в прошлом году было сделано эпохальное открытие: англичане Валькейя открыли центр вселенной, и это звезда Канопус в созвездии корабля Арго, которая удалена от нас всего на 500 световых лет и примерно в 1,5 миллиона раз больше Солнца. Эти размеры мне совершенно не симпатичны, я ошарашена. И ещё у меня одна забота: центр, вокруг которого «всё» вертится, превращает вселенную в шар. Я нахожу законченной безвкусицей представить мне вселенную, как картофельную клёзу или мороженую бомбу. Эта симметрия фигуры как раз в этом случае, когда речь идёт о такой серьёзной вещи, кажется мне мелко-буржуазным, плоским представлением. Ведь речь идёт ни мало, ни много о исчезновении бесконечности вселенной. Потому что бесконечности шарообразной формы не может быть. А мне нужно для моего духовного комфорта обязательно что-то иметь кроме человеческой глупости, что бы могло думаться бесконечным! Как ты видишь, у меня «кантовские заботы». Что об этом думает Ханс Наивус или его учёный Филиус? Напиши сразу же подобающее письмо de omnibus rebus, иначе я прогоню тебя из главной камеры моего сердца, где ты сидишь рядом с Мими, в соседнюю камеру.
О Боже! Главное я забыла: перевод я ещё не закончила, ещё осталось 7 глав, которые мне нужно ещё переписать. Не может ли издатель решить по 12 превым главам? Наконец, конец.
Обнимаю тебя твоя Р.»
Как иллюстрация, гравюра Отто Грейнера "Радость жизни"