Второе сохранившееся письмо от 1917 года, было отправлено Розой 7-го января Хансу Дифенбаху. Он писал ей с фронта часто, при первой выдавашейся возможности, она — гораздо реже. В этом году ситуация изменится.
« Хэншен, сегодня воскресенье, а значит как всегда для меня фатальный день, и я чувствую себя в первый раз с моего прибывания здесь «такой бедной и покинутой, как бог из Назарета». Зато как раз сегодня у меня появилось чувство: мне нужно написать Хэншен. Вы же на меня не сердитесь, что я так долго молчала? Не смотря на это, я всегда всем сердцем радовалась Вашим письмам, смеялась над ними и много о Вас думала. Хэншен, когда же опять мы сможем проводить наши хорошие вечера на Южной, когда Вы между неисчислимыми чашками чая будите читать мне Гёте, а я с Мими на софе счастливо придаваться лени, или когда мы будем дискутировать обо всё на свете до тех пор, пока Хэнхен в отчаянии не взглянет на часы, нахлобучит шляпу и сумасшедшим галоппом помчится к электричке, насвистывая мне ещё перед поворотом за угол «Фигаро»? Я боюсь, что после войны не будет больше покоя и уюта. А у меня, честное слово, так мало желания к предстоящей потасовке! Вечно будут вокруг меня всё те же милые типы, всё тот же Адольф Хоффманн с его берлинским «материнским юмором» и своими Inexpressibles *(извините!), которые выглядят как две развалившиеся дорические колонны, и вечно передо мной всё та же широкополая коричневая плюшевая шляпа папы Пфанкух? Мне плохо становится от представления, что я до конца своих дней должна фланкировать перед этими вещами. «Качаются троны, государства разваливаются», мир всал на голову, и я мне никак не выбраться из «скверного кружка», вечно всё та же дюжина людей et plus ca change – plus ca reste tout a fail la meme chose**. И так, будьте ко всему готовы! Я ещё совершенно не знаю, что со мной будет, я, как вам известно, также страна с неограниченными возможностями. Для Вас, напротив, я наконец нашла верную профессию. Это значит — entedons nous!***- побочную профессию! Вашей главной профессией останется как прежде в моём земном прибывании привносить блеск, или как Вы в последнем (полученном) письме галантно выразились: быть моим придворным шутом. Кроме этого Вы должны создать ещё не существующий в немецкой литературе вид: литературное и историческое эссе. Это не так, как себе представляет Франц Блей, не приют для духовной импотенции всех других видов, а строгая и имеющая право на существование форма искусства, как песня в музыке. Почему в Англии и Франции эссе блестяще представлено, а в Германии совешенно отсутствует? Я думаю, потому что немцы слишком основательны и педантичны и недостаточно грациозны. Если они что знают, сразу же пишут тяжёлую диссертацию с мешком цитат, чем делают лёгкий эскиз. Поскольку Бог решил дать Хэнхен больше грации, чем знаний, он просто создан ввести в Германию с грацией эссе. Между прочим, я совершенно серьёзно так считаю! С вашим пригублением со всех цветочных клумб, как лимонница, нужно после войны закончить, мой господин. Закажите себе в Тахнитц Macaulay Critical and Historical Essays и внимательно почитайте...»
Далее Роза высказывает своё мнение о конфликте между Кларой Цеткин и её молодым мужем (переметнувшемся к дочери промышленника Роберта Боша), к которому добавилось с началом войны и политическое разногласие. Заканчивает эту тему она утверждением:
«если лучший друг скажет мне: у меня есть выбор совершить подлость или умереть, страдая, тогда я ему с железным спокойствием отвечу: тогда умри. От Вас на меня исходит приятная успокаивающая уверенность, что Вы не в состоянии на подлость даже в мыслях, и хотя меня ваш светло-русый темперамент и ваши вечно холодные руки ирритируют, я всё же говорю: будь благословенно отсутствие темперамента, если зато оно мне поручительство, что Вы никогда не наброситесь, как пантера, на счастье и мир других людей. Но это не имеет ничего общего с темпераментом. Вы знаете, что у меня он достаточен, чтобы поджечь прерию, но всё же для меня мир и простые желания каждого другого человека святыня, из-за которых я лучше погибну, чем грубо вмешаюсь. Покончим с этим; никому кроме Вас я не скажу ни слова об этой печальной истории.
Я Вас ещё не поблагодарила за подарок к Рождеству. Правда, меня больше бы порадовало получить Ваш выбор в законченной форме, чем «in nuce“, но я понимаю, что Вы из своего гнезда могли бы в лучшем случае прислать мне фортепьяно или вашего денщика, а у меня ни для того, ни для другого здесь места нет. Когда Вы, наконец, закончите войну, чтобы мы могли опять пойти на «Фигаро»? Ах, я подозреваю, вы предоставили победы над французами другим, а сами по-тихоньку побеждаете француженок, petit vaurien! Поэтому война и не движется с места. Но я запрещаю все «аннексии», Вы слышите? И прежде всего прошу подробный доклад и «полное раскаяния признание»... Пишите поскорее. Да, я забыла: у меня здесь всё хорошо, не беспокойтесь обо мне. Пришлите мне опять фотокарточки от Вас и вашего коня.
Сердечно Ваша Р.»
* брюки
** чем больше пытаются измениться, тем больше остаются теми же самым
*** мы понимаем друг друга