Несбыточные мечты

Алексей Сапега
Несбыточные мечты

Он парил внутри океана словно только что выпавшее перо чайки. Медленно покачиваясь, он погружался лицом к поверхности и наблюдал за потухающими солнечными лучами. Ни дышать, ни захлебнуться странным образом не получалось. Сознание продолжало работать, напомнив о длинной, безрезультатной схватке с тунцом, утянувшим его в море с окровавленными от лески руками. Он выдохся, сил не хватило даже на один гребок. Теперь его взгляд скользил по небольшим медузам с переливающимися разноцветными щупальцами. На вид совершенно невинные и завораживающие, эти создания становились смертельно опасными при малейшем прикосновении к ним человека. "Ты находишься в царстве Тефиды, поэтому тебе нечего бояться, можешь делать всё, что заблагорассудиться, - он услышал раздавшийся в голове голос кубомедуз. - Мы знаем как ты опечален после битвы с рыбой. Не волнуйся, твои слёзы пойдут нам и Тефиде на пользу". Их колющий, обжигающий изнутри голос разносился по телу. Они обхватили его цветными щупальцами и стало невыносимо легко. Солёная вода начала просачиваться внутрь, омывая организм изнутри. Он постепенно сливался с океаном, от человеческого нутра почти ничего не оставалось. К голове приблизился тунец с застрявшим во рту крючком. Разогнав медуз, тунец злобно посмотрел на него и приказал "Вытащи". Руки заработали как рыбьи плавники, он ловко освободил от куска ржавого железа угрюмого, готового если что оттяпать ему руку, тунца. Заодно краем глаза заметил очертания песчаного дна и удобно расположившихся на нём русалок, однако принявших, по его мнению, крайне неприличные позы.
Михаил Никифорович к тому времени покрылся холодным, липким потом, перевернулся тридцать раз в своей кровати, и наконец-то, под томные взгляды русалок, очнулся. С трудом открывающиеся глаза до сих пор видели песчаное дно, как неожиданно начал включаться разум, услышав соблазнительный, шипящий звук яичницы, доносившийся из кухни. Каждое утро, за исключением двух выходных, когда он мог позволить спать сколько душе угодно, повторялся один и тот же ритуал, состоявший из множества деталей, не способных измениться. Сейчас, например, ещё толком не продрав глаза, но слыша приятный запах из кухни, он точно знал, что бабушка давно уже проснулась и готовит завтрак, одновременно наглаживая ему для работы рубашку с брюками. Обведя взглядом пожелтевшие обои, усыпанные диагональными полосами одинаковых деревянных яликов с единственным надутым парусом, Михаил Никифорович посмотрел на запыленные книжные полки напротив кровати. Они стояли друг на друге, поднимались к самому потолку и угрожающе звенели стеклянными задвижками, когда он начинал ходить по комнате привычной, тяжёлой походкой. Михаил Никифорович сел на край кровати и надел тапочки, напоминавшие по расцветке шотландский килт Викторианской эпохи. Несмотря на теребившую тело и душу яичницу, мысли его были заняты другим, а именно морем. Каждое утро частью ритуала было минутное воображение синего мира, "этого необъятного водного пространства", как он любил выражаться.
В детстве он часто хандрил из-за почти задушившей его во время родов пуповины. Стал плохо дышать, постепенно развилась астма. Смена климата была строжайше запрещена врачами, а потому о поездках на юг к морю, где отдыхали его ровесники, не могло быть и речи, как бы сильно Мише тогда этого не хотелось. Болезнь давно отступила, у врачей он не был лет десять, но мечты о море вместе с подсознательным страхом перемены климата остались. Откуда появилась странная, необъяснимая любовь к морю он не знал. Каждое утро, следуя мыслям о бесконечности стихии, он думал что сейчас же отправится на вокзал, возьмёт билет на первый попавшийся поезд и махнёт к морю. Однако всякий раз не мог на это решиться, находя всё новые причины по которым именно сегодня поехать никак не представлялось возможным. Сейчас, например, Михаил Никифорович придумал, что недавний сон, оказывается, предостерегал его от путешествия к морю. Зато завтра пожалуйста, будет другой день, тогда можно и отправиться. Что побуждало его искать причины, откладывая поездку на неопределённый срок? Был ли это действительно подсознательный страх, вызванный мучительной хандрой в детстве, или обыкновенная боязнь дальних поездок и перемены обстановки? Он находил особое удовольствие в откладывании поездки из-за предоставления самому себе возможности прожить по привычному ритму ещё один день. Подобная игра придавала ему силы, и даже некий вкус свободы. "Захочу поеду в любой момент, а захочу и не поеду", - повторял он про себя, когда решал всё-таки никуда не отправляться.      

- Миша, всё готово, пора кушать и собираться на работу, - донеслось из кухни.
- Да да, сейчас иду!
- Сейчас через час. Еда на столе, остывает. - бабушка его, Елизавета Петровна лукавила, потому как всегда прятала приготовленное в горячую сковородку или кастрюлю, плотно накрывая крышкой. - Поторапливайся, иначе будешь есть холодный завтрак.
- Хорошо, только мне надо в начале привести себя в порядок, - крикнул он в ответ и тихо, пройдя через столовую мимо кухни так чтобы бабушка не увидела, пробрался в ванную комнату. Он всегда умывался и брился перед тем как зайти на кухню и сказать "доброе утро". Его воодушевляла бабушкина улыбка, её мягкий, одобряющий взгляд.

В широком, немного помутневшем, потрескавшемся по краям зеркале появилось лицо с красными продолговатыми впадинами, следами от подушки на щеках. Он долго умывался, тщательно растирая тёплую воду по лицу. Снова посмотрел в зеркало. Большие карие глаза, всё ещё спросонья, искали щетину на лице. Он несколько раз провёл тройным лезвием по подбородку и щекам. Седые густые усы, с жёлтым от курения обрамлением, Михаил Никифорович считал неприкосновенными. Росли они сами по себе, безо всякого постороннего вмешательства и стрижек. Правда, они удобно доходили только до конца его толстых губ. Широкий лоб пересекали четыре горизонтальные морщины, которые при бритье то разглаживались, то снова проявлялись. С удовлетворением взглянув на выбритое лицо, он подставил ржавеющую бритву под сильный поток воды, льющийся из потускневшего от чрезмерной влажности стального крана, и подумал о русалках из сегодняшнего сна. Не давали они ему покоя, окаянные. Их соблазнительные обнажённые фигуры лежали на дне в таких позах, что от одних только воспоминаний тело его затряслось, а бритва застучала по крану.   

"Соберись же наконец, выбрось из головы всякий бред", повторял он сам себе, смазывая одеколоном щёки, подбородок и длинный с горбинкой нос. В дверь ванной комнаты постучала бабушка: "Всё на столе, Миша". Осталось намочить и зачесать назад взъерошенные волосы, торчащий клок напоминал ему жалкое подобие ирокеза.
- Доброе утро, бабуля. - расплылся он в улыбке, увидев на столе яичницу, поджаренную вместе с докторской колбасой, помидорами и посыпанную сверху укропом.
- Доброе утро, внучек. - Елизавета Петровна тихо села напротив своего ненаглядного чтобы наблюдать за тем, как он ест. Старушка с годами становилась совсем сухенькой, постепенно сморщивалась, всё больше горбилась, наклоняясь ближе к земле. Однако на здоровье своё никогда не жаловалась. Считала своим долгом ухаживать за внуком до последнего издыхания, души в нём не чаяла и каждое утро хлопотала, провожая его на работу. Она сильно уставала, падая на диван сразу после того, как дверь за ним захлопывалась. Природная хитрость побуждала её прикрывать лицо газетой, "пусть, если вдруг вернется, не видит что я сплю".  Михаил Никифорович пытался всячески оберегать бабушку, что плохо получалось. Она презрительно отвергала даже мелкую помощь с его стороны, была настолько своенравной что устраивала всё по-своему, требуя от него чуть ли не беспрекословного подчинения установленным ею правилам. Стоило ему опоздать с работы или, не дай бог, переночевать у друзей, прийти домой только утром, у Елизаветы Петровны начиналась тихая истерика. Целый день она ходила багровая от злости, упорно молчала. На следующее утро всё становилось на свои места, и они, словно ничего не происходило, говорили друг другу доброе утро.
 
- Тебя что, опять эти водяные бестии одолели во сне? - спросила она и тут же продолжила, не дожидаясь ответа. - Пей же чай, почему ты смотришь в окно, а не на еду? Миша, тебя любят и уважают на службе, кто бы мог подумать что ты будешь работать в Правобережной Администрации у самого Ивана Карловича, задумавшего спасение всех апатичных. А заниматься таким важным делом, - Елизавета Петровна многозначительно подняла морщинистый, уже полностью не распрямлявшийся указательный палец в воздух, - выпадает счастье только избранным. Фантазии свои бросай, завладеют тобой и не выберешься оттуда. Ты только посмотри на своих друзей, этих пресмыкающихся по жизни. Тоже ведь нафантазировали себе с три короба, бестолочи. Тьфу на них... - она вдруг остановилась, увидев неодобрительный взгляд, смотревший на неё в упор поверх чашки чая.
Михаил Никифорович не любил, когда критиковали его друзей, поэтому морщил лоб, поднимая и без того грозные брови. Кроме того, он считал что мечтать, а тем более развивать фантазию необходимо каждому человеку, иначе превратишься в апатичного, безразличного ко всему происходящему. Тогда уж пиши пропало, можно ставить крест на всей державе, чего допустить было никак нельзя, поскольку остальная часть земного шара считалась мёртвой.

Ивана Карловича, директора Правобережной Администрации, он не понимал, утопических его идей не разделял, но молча соглашался выписывать своим землякам справки, сидя за треугольным дубовым столом в огромном кабинете с белыми шторами. Впрочем, Киевское княжество во главе с Иваном Карловичем цвело и пахло в прямом смысле слова. Единственный островок на планете, где плодоносили деревья, росли грибы, текли реки, волны бились о берег и дул ветер. В остальном мире у природы не существовало сезонов, трава всегда была зелёной, цветы никогда не расцветали, а океаны не разносили воду с помощью течений, поскольку вода была мёртвой. Никто не мог объяснить, что происходит. Люди, существовавшие за пределами княжества, потеряли себя.  Совершенная, запредельная человеческая апатия повлияла, как доказали киевские светила науки, на омертвение окружающей среды.
 
- Иван Карлович здесь ни при чём, - уверенно заявил Михаил Никифорович. - Когда много лет назад по недосмотру военных в ста километрах от Киева взорвалась ядерная бомба, нашему княжеству повезло. Гены всех поколений изменились достаточно, чтобы противостоять всеобщей инфантильности. Этот человек, бабушка, захотел переселить киевлян на какую-то Кальфу в созвездии Кассиопеи, а взамен поставлять нам апатичных из разных уголков Земли, в надежде что они изменятся. Более того, он задумал отправлять их обратно, в случае успеха. Чтобы эти псевдо-киевляне повлияли на планетарный ритм, природу и других ленивцев. Ты хоть понимаешь, как бесчеловечно всё это звучит! - Он нечаянно выплеснул чёрный чай из белой фарфоровой чашки на белую скатерть.
- Бесчеловечно, Миша, расплескивать чай на скатерть. Ты обо мне и о себе подумал? Почему тебя всегда волнуют другие люди, которых даже ни разу в жизни не видел? Кем приходятся тебе эти киевляне или апатичные? Знаешь что, делай своё дело, а если нам самим придётся переехать на Кальфу, то я не откажусь. Там теплее и много воды, ты будешь чувствовать себя счастливым. Я даже мечтаю там оказаться, на этом искусственном острове посреди серого океана.
- Бабуля, мы не имеем права жертвовать одними людьми ради других. Совершенно противоестественно отправлять киевлян на чуждую им планету, а сюда подселять людей, потерявших всякий интерес к жизни и ведущих паразитическое существование. Когда паразиты находят новую для себя среду, они с завидным успехом продолжают уничтожать всё вокруг. Природа за пределами нашего государства выработала удивительную защиту, погрузившись в вечную спячку. Таким образом, люди своим безразличием само уничтожают себя. Если его план осуществится, в нашем княжестве скоро всё станет таким же, как и на остальной планете. 
- Внучек, но ты не сможешь ничего изменить, рано или поздно нам пришлось бы перелететь на другую планету на несколько сотен лет ради спасения земли. Паразиты, как ты их называешь, давно перестали бороться, и не представляют для нас никакой опасности. Существование паразитов, по сути, ничем не отличается от нашего, за исключением того, что их чувства атрофированы, в жизни своей они ничего не создают, только лишь потребляют. Но бесконечно потреблять невозможно. Уже сейчас природа не позволяет им пользоваться ресурсами, поэтому рано или поздно они уничтожат созданное до них, и исчезнут сами по себе. Ты главное не переживай, не порть себе нервы. Всё равно ничего не изменишь, лучше допивай чай и одевайся. Пора на работу.
Михаил Никифорович покорно допил чай, хотя ему и хотелось задержаться, продолжить беседу. Его начинала беспокоить апатичность бабушки, её поразительная уверенность в том, что изменить ничего нельзя. Разговор с ней не принёс бы результата, не переубедил её в обратном. Теперь он подозревал, что она заразилась от переселенцев. Значило ли это что любой из отправленных ими на Кальфу мог быть подвержен инфантильности, а здоровых людей вообще не осталось? От страшной мысли Михаил Никифорович зажмурил глаза и начал нервно, на ощупь, завязывать первый попавшийся галстук.

Обычно он садился на дракона Палыча и долетал до работы за пять минут. Но сегодня он шёл по утреннему, ещё свежему, незапылённому городу, наслаждаясь запахом падающих листьев. Листья, под воздействием утренней росы, постепенно слипались, образуя собой бесформенные комья. Мягкий жёлтый свет превращал унылые, сонные многоэтажные дома в замки из песка, расширяя улицы и образуя собой то, что представлялось его воображению. Город на белоснежном берегу океана, с бирюзовой чистой водой подступающей к границам замков, медленно смывающей фундамент. Эту картинку он рисовал в голове специально, чтобы не обращать внимания на потрескавшуюся, в ухабинах, асфальтированную дорогу, и безликие скворечники с бесчисленным количеством прямоугольных окон. Пейзаж, который, по его мнению, не подходил к сегодняшнему золотому утру.
В шатре на углу Центральной площади он увидел людей в деловых костюмах, молча стоявших вокруг высоких деревянных столиков. В руках они держали гранёные стаканы с бордовым портвейном. По пути на работу выпивали, просыпались, шли дальше. Их лица краснели после первого глотка, а после опрокинутого стакана выражали явное просветление. Испытывая к ним необъяснимое отвращение, он тем не менее с удовольствием вспомнил о стоящем в кабинете чайнике с 10-летним коньяком, употребляемым из белой фарфоровой чашки вместо чая. Он ускорил шаг и начал стремительно подниматься по мощёной улице, не обращая внимания на цветущие в сентябре каштаны. Деревья, доселе выстреливавшие в небо белые свечи только раз в году, в мае, расцвели ни с того ни с сего второй раз. Одни, уже совершенно голые, распускали цветы и свежие листья на кронах, как будто прикрывали свою наготу от солнца. Другие, наполовину рыжие от пожелтевших листьев, приободряли себя зелёно-белым покровом, наотрез отказываясь уходить в зимнюю спячку. Необычайное для сентября явление обошло стороной Михаила Никифоровича, ибо ум его был занят совершенно другим, а именно коньяком. Внезапная утренняя тяга к напитку из чайника возникла из-за мрачной мысли о возможности распространении апатии на жителей княжества, в том числе на Елизавету Петровну и на него самого, чего он опасался больше всего.

По длинной, вьющейся каменной лестнице он поднимался на холм, где взгромоздилось серое здание Правобережной Администрации с бетонными горгонами, сидящими на крыше, и носорогами, торчащими из окон. Шесть этажей со стороны лестницы превращались в три с верхушки холма. Ему казалось, все морские чудовища поворачивались и переползали с одной стороны на другую каждый раз, когда он подходил, или даже подлетал на Палыче к работе. Сегодня они, как мёртвые, прилипли к своим местам. "Неужели эти тоже подвержены всеобщей заразе и заодно с вероятно умирающей природой?", подумал он с надеждой что больше не придётся бояться горгон, как вдруг одна из них, сидящая на углу у входа в здание, подмигнула, а змеи на голове у бестии зашевелились и зашипели. "Покусают же твари, никто не спасёт", Михаил Никифорович посмотрел горгоне прямо в голубые, бездонные глаза и не смог оторваться. Он почувствовал то ли жаркое пламя, то ли сильный запах стоящего у него кабинета коньяка, но ноги у него подкосились и он увидел посиневшую от злости физиономию подлетевшего Палыча.

- Тьфу, окаянные, совсем обнаглели, своих не узнают. Я сейчас тебя так поджарю, Машка, что глаз своих больше не откроешь... Ну, знаю, знаю, ты игралась и вообще неравнодушна к хозяину моему. Не видишь разве, покрылся он потом холодным и сердце сдает у него? Сказать не могла о чувствах своих, зачем ты шипела? - не дожидаясь ответа, Палыч повернулся к сидящему на асфальте хозяину, из последних сил обнимавшему потёртый кожаный коричневый портфель. - Вы решили обойтись без своего бесконечно преданного слуги, уже столько лет любящего, заботящегося о вас. Я понимаю желание пройтись по утреннему городу, проветриться так сказать, но подумал ли кто-то в этот момент об одиноком, ждущем, и волнующемся драконе на крыше?
Палыч любил устраивать сцены, ему хотелось чтобы Михаил Никифорович почувствовал себя виноватым, просил у него прощения. Во время риторических вопросов он отворачивал свою наглую и одновременно печальную морду в сторону, ждал пару секунд и улетал. Сегодня хозяин будет чувствовать себя виноватым до самого вечера, когда он прилетит забирать его домой. Палыч, не оглядываясь, прыгнул на крышу, взмахнул крыльями и быстро взлетел.

Как только длинный хвост дракона скрылся за крышами жилых домов, клочок взъёрошенных волос Михаила Никифоровича, сидевшего напротив позеленевшей бронзовой таблички дома номер десять, начал обнюхивать хобот слона, так незаметно вросшего в стену. Портфель сразу выпал из ослабевших, переставших сопротивляться рук. Тело совершенно обмякло, растекаясь как мороженое по горячему асфальту. Очнулся он от запаха нашатыря у себя в кабинете. Окна были открыты, белоснежные шторы трепетали, похлопывая, как плохо поднятые паруса на слабом ветру. Валентин Сергеевич, врач Правобережной Администрации, одетый в чистый льняной халат с широкими рукавами в которых он по обыкновению держал лекарства и склянку медицинского спирта, продолжал машинально похлопывать его по щеке.
- Голубчик, очнитесь же вы наконец! - увидев, что пациент пришёл в себя, он продолжил. - Не могу поверить, как можно было потерять сознание из-за безобидного бетонного слона. Впрочем, иногда и мне кажется будто все эти архитектурные звери и морские чудовища, окружающие нас, оживают и начинают чудить. Допустим, что это правда, но нельзя же всё принимать так близко к сердцу, сразу падать на асфальт. Они пошалили от неравнодушия к вам, вовсе не хотели причинить боль. Спокойнее надо быть, спокойнее ко всему относиться! Выпейте вот успокоительный раствор, - достав из рукава настойку пустырника вместе  с мензуркой, он ловко перемешал лекарство с водой и вылил в гранёный стакан, - он поможет вам справиться с излишними эмоциями.
- Но это ведь именно то, чего мне не хватает. А точнее нам всем, Валентин Сергеевич. - заметил Михаил Никифорович, довольно причмокнув после настойки. - Именно эмоций и чувств так недостаёт во время, когда царство апатии расширило свои границы вплоть до киевского княжества. Теперь же, боюсь, и мы с вами будем подвержены этой болезни.
- Родной вы мой, не думайте о глобальной инфекции как о чём-то, что мы в силах остановить или излечить. Неизбежность заболевания давно известна, уберечь нас может только переселение на Кальфу.
- Боюсь, первые беженцы попали туда уже зараженными. Кальфа вскоре станет такой же мёртвой, как и Земля.
- Прошу вас, не бойтесь, не стройте никаких предположений и утопических теорий. Это строжайше про-ти-во-пока-за-но. Я говорю сейчас как врач. - он похлопал Михаила Никифоровича по колену. - Не думайте о болезнях и зараженных, просто выбросьте из головы. Займитесь делами, важно оставаться занятым. Погрузитесь в привычную работу, а вечером сходите на встречу с друзьями, уединитесь с девушкой. Выписываю рецепт настойки пустырника для ежедневного приёма, он эффективен в качестве профилактики. Ну а впредь, голубчик, запрещаю подобные фантазии. Засиделся я с вами, мне пора, будьте здоровы!

Как только двойные дубовые двери за врачом закрылись, его дрожащая от нервного напряжения рука потянулась в широкий сервант, где наготове всегда стоял китайский чайник с белой фарфоровой чашечкой. Медленно усевшись за треугольный стол, он высыпал перед собой три кучки ничего не значащих бумаг, чтобы прикрыться от вероятных посетителей и создать видимость занятости. Он медленно погрузился в кожаное кресло, ёрзая и поскрипывая, духовно и физически входя в состояние первого высочайшего советника, чрезвычайного представителя киевского княжества на всех земельных территориях и морях. Губы стали ещё толще, брови сдвинулись, глаза прищурились. Готовый начать приём посетителей и нажать на ненавистную кнопку открытия дверей, он внезапно опомнился, вернувшись мыслями к жгучему желанию выпить коньяку.

Чайное  таинство, обычно совершаемое вечером, началось. Смотря в одну точку на белой трепещущей шторе, взявшись правою рукой за ручку белого чайника с нарисованными на одной стороне красными розами, а левою придерживая крышку, он медленно налил янтарный напиток в девственного цвета фарфоровую чашку. Из выдвижного ящика стола достал пучок лаванды, положив рядом с собой. Сильный запах травы отгонял коньячный. Кроме того, она вызывала фантазии о морском побережье, окружённым фиолетовыми потоками лаванды, спускающимися со склонов лысых, выжженных солнцем холмов. После первого длинного глотка у Михаила Никифоровича расширились глаза, лицо приобрело крайне благостное выражение, и он нажал на кнопку.

Дверь тихо приоткрылась, в проёме показался острый носок чёрного, до блеска начищенного ботинка. Продолговатое, с мешками под глазами, лицо осторожно, крадясь, пыталось зайти в кабинет незамеченным, смотря куда-то вбок. Даже тяжёлые военные ботинки, ступая по деревянному, обычно скрипучему паркету, не издали ни единого звука. Через тридцать шагов, а ровно столько надо было пройти от двери до ближайшей стороны треугольного стола, он смог разглядеть посетителя. "Мда, серый костюм явно великоват. До чего же худые плечи, и фигура неказистая, не для костюмов и чиновничьих кабинетов была сотворена. - размышлял он, медленно отпивая из белой чашки. - Длинные чёрные волосы, зелёные глаза вызывают определенный интерес, хотя не исключено что парик нацепил, заодно с контактными линзами, дабы приукрасить свою заурядную внешность". Тем временем, вошедший успел положить длинную узкую ладонь на стол и стоял, вцепившись в него как последнюю опору перед падением. Медленно раскачиваясь на одном месте, он пытался набраться духу, заявить наконец о своём решительном протесте. 
- Вашечайшество! Как же это возможно, ведь вы своего... родился я здесь, в двух километрах, и всю жизнь прожил... то, что без работы сейчас, так ведь мастером я был тридцать лет... корабли строил на киевских верфях... - ладонь на столе начала скользить из-за чрезмерной потливости. - Образуюсь я, выучусь на торговца или бухгалтера. На Кальфе погибну от тоски, а потому прошу пересмотреть решение о ссылке... вот мой письменный протест.
Из внутреннего кармана пиджака он извлёк жёлтую помятую бумажку с масляными пятнами от вида которой Михаил Никифорович выпил ещё чаю, жестом руки показывая просящему письменный протест ему не нужен. Он с удовлетворением вспомнил, что выписанная справка о переселении обжалованию не подлежит и протестующий, чёрт побери, прекрасно это знал. Ведь на обратной стороне справки, в пункте пятом, подпункте бэ мелким шрифтом начёртано "протесту, обжалованию, иску и прочим противоправным действиям справка не подлежит"! От злости на необразованность посетителя, его явную неспособность дочитать справку до конца, в особенности подпункт бэ, он громко хлопнул толстой ладонью по столу.
- Ни о каком пересмотре вашего дела не может быть и речи! При чём здесь  судоверфи и безработица? Неужели вы подумали, что отправка туда, - он показал указательным пальцем в высокий лепной потолок, - зависит от подобных тривиальных вещей? Мы заботимся о спасении всей планеты, а вы приходите ко мне со всякими несуразными заявленьицами. И прошу, сядьте на стул, весь стол мокрый теперь от ваших потных рук.
- Вашечайшество, я думал ведь... позвольте... думал что те, из царства мёртвых, которых к нам переселить хотят, они все торговцы и бухгалтера... вот и сам хотел... чтоб не отличаться от них. Заботитесь о спасении планеты... это конечно... а как же я, ведь я тоже часть планеты...      
- Поверьте, нам совершенно неважно, кем работаете вы или переселенцы. - Михаил Никифорович знал, что Администрации действительно было всё равно, хотя именно апатия влекла к выбору профессии. - Конечно, там у себя они занимаются, казалось бы, бесполезными вещами. Но что им остаётся делать, если творческие сферы потеряли смысл. Как можно стать настоящим художником в стране, где картины используют в качестве украшения для стен, или писателем, если книги читают исключительно для развлечения, словно семечки на лавках щёлкают. Вы бесспорно творили, когда работали на верфях. Закрылись они из-за полного паралича океанов, мёртвая вода не даёт кораблям выйти из бухт, какие бы сильные двигатели не использовались. Я понимаю, каждый житель планеты в какой-то мере её часть... Да, именно в какой-то мере, и как можно сказать насколько вы важны для Земли? А главное, что вы упустили, мы заботимся о спасении всей планеты, но не каждого по отдельности. Если бы я прислушивался к пожеланиям, новым идеям, или просьбам всех, получающих справки на переселение, то какой бардак мы бы с вами лицезрели!

Он сделал ещё один, последний глоток из чашки, потянулся невзначай за белым чайником с розами, дабы продолжить чайную церемонию. Не тут-то было. Изумлённый взор его замер на горгоне Машке, игриво смотревшей из открытого окна, и на её змеях, ползающих по белыми шторам внутри кабинета. Помощи ожидать было не откуда. Палыч давно находился на крыше любимой развалившейся церкви за городом и лениво почёсывал гребешок. "Отмахнусь от бестии лавандой", он кинул пучок в открытое окно, попав прямо в её гладкое лицо. "Тьфу, съела", за травой полетел фарфоровый чайник, купленный когда-то китайским императором для своей любовницы. Машка продолжала нагло лезть в открытое окно, сплёвывая остатки горячительной смеси, без стеснения выставляя напоказ свою круглую, тугую грудь.
- Вашечайшество, помилуйте, не убивайте земляка вашего, киевлянина! Переселюсь и улечу куда скажите, хоть на Кальфу! - лицо в сером костюме было разбито, кровь текла со лба на кончик носа и падала на треугольный стол.
- Мразь, уходи, сгинь на крышу, иначе демонтируют тебя, разобьют в мелкие крошки! - вопил покрасневший от злости и страха высочайший советник.

Выбегающий громко хлопнул дверью. Теперь в кабинете был слышен только шорох затихших после представления штор. Он закурил сигарету, сожалея о разбитом чайнике. В пустом кабинете клуб дыма выходил из-под седо-жёлтых ус, окружал его белым ореолом, и медленно растворялся в воздухе, так и не дойдя до высокого лепного потолка. Столь частое появление горгоны склоняло его к мысли о досрочном окончании сегодняшнего приёма и тихом исчезновении до обеденного перерыва. "Заодно получу в аптеке выписанную Валентином Сергеевичем настойку пустырника". Он придумывал оправдание для самого себя, ведь его ежедневную деятельность, кроме Ивана Карловича, никто не контролировал. Сам директор Правобережной Администрации пребывал далеко, у границ княжества. Проверял и расширял рубежи, потому как натиск их врагов, апатичных и инфантильных жителей, усиливался с каждым днём. Рубежи эти состояли из искусственных лесов, полей и даже неба, где, из-за отсутствия ветра, облака не должны были шевелиться. Всё полностью олицетворяло окружающую среду царства "мёртвых", позволяло сделать киевское княжество невидимым для остальных. Наступление апатичных выражалось в успешном заселении приграничной территории, поэтому границу приходилось кромсать, постепенно отдавая свою собственную землю под посадки не плодоносных деревьев и не цветущих растений. Одно лишь море, куда не могли зайти корабли стоящие в бухтах мёртвого океана, оставалось нетронутым вблизи берегов княжества, и в воде плескались дельфины, подныривая под носы парусников.

"После аптеки направлюсь на вокзал, возьму билет до Тавриды. - Михаил Никифорович вообразил как хорошо сейчас Ивану Карловичу у моря, твёрдо решив ехать. - Сошлюсь на галлюцинации, врач подтвердит". В портфель он сложил каких-то бумаг "для приличия", а приличие не позволяло выйти из кабинета с пустыми руками, направившись в неизвестном направлении.
Предбанник, всегда наполненный посетителями-просителями был выдержан в лучших традициях средневековых камер пыток. Тёмный, без окон, рассчитанный на трёх человек, обычно с толпою в двадцать-тридцать. На голых каменных стенах от влаги образовалась густая зелёная плесень. Роль секретаря играли две корабельные лампы, повешенные под потолок. Когда загоралась зелёная, дверной замок открывался, первый в очереди заходил в кабинет, а красная - предбанник полагалось немедленно освободить и выбежать на улицу, потому как высочайшему советнику надлежало выйти из своих покоев. Столь унизительную процедуру посещения чиновников выдумал Иван Карлович. Он хотел устранить влечение жителей к хождению в администрацию, перенаправить их усердие и энергию на творчество и созидание. Когда же началась выдача справок на Кальфу, им было и вовсе не кстати видеть в Администрации людей, пытающихся оспорить высочайшее решение.

При выходе из кабинета он забыл нажать на кнопку, и красная лампа не загорелась. Толпа, как водоворот, втянула в себя медленно выплывшего из кабинета и пребывавшего в грёзах о предстоящем путешествии Михаила Никифоровича.               
- Вашечайшество, примите ходатайство об отсрочке поездки на Кальфу. Копия справки прилагается! - толстяк в кепке попытался подсунуть бумажную папку, но советник вовремя убрал свободную от портфеля руку за спину.
- Вот вам кукиш, никуда я не поеду. - полная, мокрая от пота, тётушка демонстративно разорвала справку и повертела фигой прямо перед его носом.
- Ужо второй день я здесь, никак не соизволять вызвать к себе. - громко пробормотала единственная сидящая: ветхий божий одуванчик неопределенных лет. - Всё потому, что порядку нет, списков по которым заходить не составили. При товарище Белове давно б уж возвратилася домой. 
- Мы требуем отменить справки! Это филькина грамота!
- Из княжества никуда не уедем!
- Остановим бесчинства Администрации!
В воздухе запахло бунтом, его затошнило. От глупых, зловонных, заранее обреченных на провал требований. Выйти из предбанника не получалось, к нему прилипли, как пиявки, тела протестующих. В обречённых на провал ситуациях Михаил Никифорович начинал читать про себя стихи Лермонтова. Стихи уносили его в другое измерение, мир, наполненный романтикой и любовью. Мир, в котором жило его сердце, но не разум.
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родной?
Играют волны, ветер свищет.
И мачта гнётся и скрипит.
Увы, он счастия не ищет
и не от счастия бежит.
Под ним струя светлей лазури,
над ним луч солнца золотой.
А он, мятежный, просит бури,
как будто в бурях есть покой.
Не заметив, как читает вслух перед слившейся в едином порыве толпой, он пришёл в себя, похрабрел, и был готов бороться за выход из предбанника. Однако глаза слушателей оказались заняты совершенно другим: они искали белый парус в тёмном, зловонном помещении, не обращая никакого внимания на высочайшего советника. Прижав к себе портфель, беспардонно, не боясь получить сдачи, он локтями расталкивал всех на пути к мраморной лестнице, ведущей к главному входу.

В будке из фанеры, расположенной у белой колонны, сидел любопытствующий, вечно сующий нос не в свои дела дед-вахтер. Именно ему Иван Карлович поручил остаться на Земле после отправки всех киевлян на Кальфу. Наблюдать и сообщать обо всём происходящем.   
- Никак на обед, Михал Никифорыч. - кивнул дед, поворачивая к нему своё широкое морщинистое лицо. - Рановато вы сегодня, хотя после утреннего происшествия... я понимаю. Неужели доктор наш не мог больничный выписать на пару деньков? Мда, служба есть служба, ничего не поделаешь.
Выбегая на улицу, Михаил Никифорович краем глаза обратил внимание на бетонных горгон, носорогов и слона, гладившего его утром хоботом. Убедившись, что все они застыли и совсем не живые, устремился по склону вниз, подальше от Администрации.

В меру, по-осеннему тёплый солнечный день, пряный воздух, наполненный запахом опавших листьев, воодушевили его. Он решил добежать по извилистому спуску до набережной реки, откуда открывался вид на дремучий лес, начинавшийся за окраиной города. На полпути ему пришлось остановиться из-за набирающей силы одышки, и необычайной лёгкости в голове. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине и животу одновременно, неприятный холодок заставил его съежиться. В ближайшей аптеке на углу он попросил настойку пустырника. Вытянув из кармана рецепт, тут же бесцеремонно опрокинул тёмную пузатую склянку, протянутую через прилавок молоденькой аптекаршей в белом накрахмаленном халате, непринужденно обтягивающим ее пышные формы. Заметив его вожделенный взгляд, она подошла ближе, и, ничуть не стесняясь, расстегнула верхнюю пуговицу халата. Посмотрев ему прямо в глаза, спросила: 
- Может быть, Вам нужны еще какие-то лекарства?
- Нет, спасибо. Вот только пустырник мне и выписали.
- Тогда я советую взять еще, у нас очень хорошая настойка.
- Простите, но по-моему, они везде одинаковые.
- Ну конечно же нет. В каждом флаконе используются разное сырье и спирт. Очень важно всё перемешать в нужной пропорции. Это целая наука.
- Как же вы отличаете хорошую от плохой?
- Я делаю настойки сама, в аптеке. У нас есть отдельное помещение для этого. Не хотите взглянуть?
Сердце у него страшно заколотилось, он обрадовался предстоящей интрижке, но шагнуть внутрь аптеки через любезно открытый ею узкий проход в прилавке так и не решился, стушевался.
... - Сейчас тороплюсь, не получится. Но обязательно загляну к Вам в другой раз. Всего доброго.
- До скорой встречи... Приходите еще, буду рада Вас увидеть. 

Настроение заметно улучшилось. Теперь его тянуло не бежать к реке, а неторопливой, размеренной походкой спуститься к набережной. Появилось жгучее желание увидеть Екатерину Андреевну. Она работала неподалёку от речного вокзала, обычно прогуливаясь у воды во время обеда. "Надо предложить ей поехать на море вместе", он обрадовался своей дерзкой идее, но сразу сам себя одёрнул "дети и муж не отпустят её, держат в золотой клетке". Он души в Кате не чаял. Влюбившись в неё на первом курсе университета сильной платонической любовью, он до сих пор испытывал то чистое, невинное чувство, всегда волновавшее его душу, а не тело. Катя поставила себе цель завести прочную семью с обеспеченным мужем, и после окончания университета вышла замуж за человека, как ей казалось, "полностью надёжного и без причуд". Совсем не по любви конечно, поскольку тайно, боясь кому-либо признаться, в том числе и самой себе, она всегда любила своего "Мишеньку". Отношения их так и оставались платоническими, совершенно устраивая обоих своей чистотой и отсутствием предательств. Они часто встречались возле речного вокзала вечером, уже после работы, молча шли вдоль набережной, радуясь подобной тихой близости друг к другу, не желая ничего более. Он знал, что Катя любила выходить к воде и днём, садиться на какую-нибудь неприметную скамейку, обедать, делясь едой с речными чайками.      

Медленно скатываясь, как колобок, по мостовой к набережной, он с упоением вдыхал запах осени, под ногами шуршали упавшие жёлто-красные листья. Солнечный свет согревал полураздетые клёны и каштаны. На площади перед набережной, к которой прижимались белоснежные теплоходы, медленно попыхивающие из своих труб, томилось много праздного народу. Одни сидели на зелёных деревянных лавках, развалившись как жирные коты после очередной трапезы, другие прохаживались вдоль и поперёк площади без определённой цели, третьи же пытались развлечь себя у палаток игр, в которых можно было и сыграть в шахматы, и сплясать в обнимку с обнаженной девушкой. Со всех сторон площадь окружала постоянно шумящая автомобильная трасса, а напротив, на самой набережной, стояло бледно-голубое здание вокзала с длинным ржавым шпилем и белыми мраморными ступенями. Он поднялся на висячий пешеходный мост, чтобы перейти через дорогу. Мост вибрировал под ногами из-за проезжающих внизу машин. Михаил Никифорович остановился, обвёл взглядом оставшийся позади него золотистый холм, рыжий, бурный речной поток, невысокие шаткие домишки на параллельной набережной улице, и порадовался что ушёл с работы.

Заполненные людьми скамейки, стоявшие у воды рядом с мостом не могли привлечь Катю. Она должна выбрать другую сторону, подальше от толпы и речного вокзала. Там, за пирсами с пыхтевшими теплоходами, за выросшей прямо из воды церквушкой со сверкающим куполом; там, куда праздный народ не доходил, теряясь в палатках с голыми девицами. Только в предполагаемой им стороне её не было. Она сидела у себя в конторе и думала о забытом дома в холодильнике бутерброде с колбасой, так старательно приготовленным, с кинзой аккуратно уложенной между маслом и круглыми кусочками колбасы. Из окна Екатерина Андреевна наблюдала картину, увиденную её возлюбленным: шаткий мост, весёлые палатки, дымящие теплоходы, и зелёные скамейки. Своего Мишеньку, идущего сейчас по мосту она не заметила, продолжая думать о неудавшимся обеде. Она решила выйти из конторы пораньше, посмотреть в окрестностях что-то для перекуса. На местный рынок приезжали деревенские жители с излишками мяса, грибов, овощей, или молочных продуктов.
От денег в княжестве давно отказались, поэтому продукты обычно раздавали всем желающим, но не более однодневного запаса в руки. Обмен на продукцию городских жителей осуществлялся крайне редко, ведь сколько в деревенском доме нужно было книг, гаечных ключей или телевизоров? Очередей на рынке никогда не было. Каждый житель заботился лишь о запасе на сегодняшний день, в крайнем случае завтрашнее утро. Она попросила белых грибов с овощами. Завернув их в плотный бумажный пакет, петляя по узким улочкам, окружённым старыми, заброшенными каменными домами, вышла к набережной.
 
Михаил Никифорович сидел на скамейке, положив левую руку на портфель, а правой, зажав между большим и указательным пальцем, держал сигарету. Курил он с наслаждением, втягивая в себя максимально возможное количество дыма. После долгой затяжки он любил задержать дым в лёгких. Выдыхал, обычно побледнев, спустя полминуты. Вся процедура способствовала, как ему казалось, активной мозговой деятельности, стимулировала у него в голове появление новых мыслей и идей. Правда сейчас с мыслями было туго. То ли от того, что он выпил настойку пустырника и успокоился, то ли из-за близости к воде, где он всегда терялся, чувствуя себя обыкновенным планктоном в бурном водном потоке, уносящем его куда-то очень далеко.

Она издалека узнала родную круглую спину и пучок седых волос на макушке. Синий шарф, как волна, нёсся по воздуху, длинные солнечные волосы развевались из стороны в сторону. Платье она давно не носила, и в шерстяных брюках бежать было удобно, не смотря на бумажный пакет с едой, который она двумя руками прижимала к груди. Зелёные большие глаза смотрели, не отрываясь, на завесу сигаретного дыма над скамейкой, пытаясь разглядеть его лицо. Они давно не виделись. Целую неделю. Ей показалось, прошедшие семь дней будто бы исчезли из жизни, как впрочем испарялось из памяти всё, что было не связано с ним: детские воспоминания, первые встречи с нынешним мужем, и поездки на море. Настоящая, полноценная жизнь началась с момента когда она, сидя на лекции в университете, заметила сильно опоздавшего, но бесстрашной походкой, вразвалочку, вошедшего в аудиторию Мишу. Сейчас же перед ней на скамье сидел совсем другой Миша. Неуверенный в себе, с округленной спиной, прижатым к коленям портфелем. Он заметил её только когда, запыхавшись, громко дыша, она остановилась и положила бумажный пакет на скамейку рядом с ним. Они долго, нежно обнимались. Неожиданно для самого себя, он поцеловал её в левую щёку.
- Катя, давай уедем сегодня в Тавриду. Ты ведь знаешь, я всегда мечтал увидеть море. Сегодня очень удачный день для поездки. Скоро переселенцы заразят нас апатией.  Пока у нас остаются чувства, мы обязаны их выражать, не задумываясь особо о последствиях. Вдобавок, утром, как назло, горгоны на здании ожили, пытались сбить меня с толку, сковырнуть с насиженного места в конторе.
- Мишенька, я предлагаю в начале поесть, а потом уж вести разговоры. - она развернула обёртку, от овощей запахло грядкой, от грибов осенним влажным лесом и мхом. Он не смог устоять, присоединившись к трапезе. Совместные обеды, а если удавалось, то и ужины сближали их. Они любили наблюдать друг за другом, делиться едой, всегда уступая последний, самый вкусный оставшийся кусочек. Они ели не торопясь и молча, наслаждаясь перекусом, глядя друг другу в глаза. Простая, неприхотливая пища сделала Михаила Никифоровича счастливым, и голова закружилась от воспоминаний из детства.

Маленьким бабушка часто возила его в родовое имение в ста километрах от столицы. Это был крепкий, деревянный трёхэтажный дом, стоявший на холме, окруженный сов всех сторон зелёными полями и хвойным лесом на горизонте. На грядке он собирал урожай овощей, ходил в курятник за свежими яйцами, и кормил ботвой кроликов. Поход в лес за грибами с котомкой, наполненной свежими помидорами, огурцами и свежеиспеченным хлебом, был его любимым занятием. На солнечной полянке стелили подстилку, в центр высыпали содержимое котомки, а по краям садились, подобрав под себя ноги. Отец, мать, бабушка, и он. Когда родители погибли во время ликвидации ядерного взрыва, дом отдали местной школе. Хотя больше он никогда там не был, тяга ко всему деревенскому, простому, в том числе и еде, осталась на всю жизнь.   
         
- В последнее время ты стал слишком эмоционален, из-за чего и мерещатся всякие сказочные персонажи. Мечты и сны материализуются, тогда перестаёшь замечать разницу между реальностью и вымыслом. Тебе действительно нужно поехать на море, побыть в другой среде, отвлечься от работы в Администрации. - она положила обе руки на колени и посмотрела ему в глаза. - Когда-то давно я очень хотела оказаться на море с тобой, забыть обо всём земном. В тот же день я пришла домой, посмотрела на больную маму и поняла что поездка на море означала бы бегство от самой себя, моих жизненных трудностей. Я не отговариваю тебя не ехать, нет. Задумайся о своих внутренних поисках, терзаниях, как ты надеешься изменить себя с помощью свидания с морем. Мишенька, что у тебя происходит внутри?   

Он поставил свой портфель на асфальт, с жадностью закурил сигарету. Судорожно шурша мыслями, пытался разобраться в себе. Ему мешали тягостные думы о скором конце привычного жизненного уклада. Именно они приводили к галлюцинациям и дурным сновидениям. Добровольно заключив себя в собственноручно воздвигнутую духовную темницу он понимал, выбраться оттуда будет невозможно. И море, которое сейчас беззаботно плещется в Тавриде, его не спасёт. Но зато то, другое море из сна, способно разрушить любую темницу как волна, накатываясь на берег, съедает песочные замки. Забота о спасении княжества показалась теперь второстепенной задачей, главной была его собственная шкура. Он боялся заразиться безразличием от переселенцев и в качестве противоядия считал обязательным выражение своих чувств, пусть даже таких, как поездка к морю.   
- Катя, я лишь пытаюсь дать волю душевным порывам, вовсе не ищу чего-то сверхъестественного. Ты всегда говоришь о действиях и поступках, которые должны быть осмыслены, заранее предопределены. В жизни, по крайней мере в нашей киевской настоящей жизни, так не бывает. - он пыхтел и сигаретный дым окружал его, как лёгкая дымка. - Очень долго люди во всём мире любили планировать, распределять ресурсы, как свои так и чужие, печатать и считать деньги. Они точно знали когда выйдут на пенсию, когда купят автомобиль или дом. Каждый их шаг был продуман. Людям удалось изменить облик мира, сделать его неузнаваемым. Они продолжали строить громадные заводы, машины, и корабли, в винтах которых погибали киты. Человек больше не мог жить сегодняшним днём, потребление и истребление достигло таких масштабов, что природа не выдержала, умерла, или, по крайней мере, притворилась мёртвой. Застыла на многие тысячелетия из-за человеческого безразличия к ней. - Михаил Никифорович посмотрел на Катю, ожидая от неё какой-то реакции, но тщетно. Она сидела, выпрямив спину, с закрытыми глазами, и медленно, ровно дышала. "Неужели заснула под мои философские рассуждения?", подумал и тихо, полушепотом, продолжил:
- Мой внутренний мир меняется, но я не могу понять как именно. Когда я пытаюсь заглянуть внутрь себя, в жизни появляются странные сны и видения. Вероятно, это всего лишь отображение моего духовного мира, а поездка к морю поможет увидеть происходящее в моём сердце. Как небо видит себя в океане, так и я надеюсь узреть свой истинный лик в воде.

Екатерина Андреевна пребывала в состоянии полнейшего успокоения. Душа её парила над скамейкой и сигаретным дымом, однако ум внимательно слушал, размышляя над его словами. Она вспомнила университет и глубокие сердечные порывы зовущее её быть с ним. Однако разум упорно говорил о необходимости выйти замуж за Павлика. Его служба в сети обеспечения всех правительственных работников едой имела определенные преимущества перед туманным будущем Мишы, рвущимся работать в Администрацию с целью искоренить апатию. Павлику полагалась новая квартира сразу после женитьбы, плюс ежедневные пайки в виде отборных деликатесов и напитков. 
О деньгах тогда никто не думал, в княжестве их попросту не было, но материальные ценности всё равно существовали, так или иначе определяя положение в обществе. Одно дело родить ребёнка в лесном шалаше, полагающимся по праву бездомным, безработным и прочим независимым представителям общества, с видом на сосны и звёздное небо; совершенно иной представлялась перспектива начала семьи в светлом, уютном доме, на двадцать втором этаже, ведь именно там должны были дать квартиру, занимающую весь этаж. Она поймала себя на том, что всегда планировала свою жизнь, думая о завтрашнем дне, хотя накопление материальных ценностей и потребление вещей никогда не было её самоцелью. Скорее, она тянулась к комфортным условиям для себя и будущих детей. Ей становилось от этого легче и спокойнее, только в таком состоянии она могла сидеть на скамейке с закрытыми глазами, мысленно паря в воздухе, не заботясь ни о чём.

Катя вспомнила, как иногда после лекций в университете они приходили к речному вокзалу. Миша доставал из сумки хлеб, они кромсали его на мелкие кусочки, чтобы не повредить пищеварению птиц, и начинали подбрасывать их высоко в воздух. Речные чайки мгновенно окружали их, с остервенением кидались на крошки. Некоторые, самые отчаянные, подлетали, застывая в воздухе. Они полностью прятали одну из своих лап под перья, хотели показаться инвалидами, вызвать дополнительную жалость. Получив лишний кусок, они тут же выставляли замаскированную лапу и не в силах больше её прятать, пристыженные, улетали.

- Катя, ты спишь?
- Нет, Мишенька. Я думаю, просто думаю. Мне удивительно хорошо. Совсем не нужно смотреть внутрь себя, чтобы понять что я счастлива. Достаточно закрыть глаза и парить. - она улыбнулась, показав маленькие ямочки на щеках, производившие на него гипнотическое действие. - Море находится у тебя самого внутри. Ты хочешь поехать в Тавриду не для выражения чувств, а скорее от них сбежать. Открыться чувствам здесь и сейчас гораздо сложнее... вдобавок, преодолеть страх к горгоне Маше. Уж не знаю почему ты её боишься, она такая симпатичная и души в тебе не чает.
Он с удивлением посмотрел в голубые глаза Кати и увидел накатывающиеся на него океанские волны. Ему захотелось убежать, скрыться, однако оторваться от стихии, бурлящей в её глазах, он не мог. Золотистые волосы обволакивали его и тихо шурша, как змеи, оборачивались вокруг не давая повернуть шею. Перехватило дыхание, в глазах помутнело, беспокойное сознание Михаила Никифоровича медленно отключилось.
 
С обрыва, поросшего можжевельником, до моря рукой подать. Он стоял на самом краю, сжимая от страха руку улыбающейся и смотрящей на горизонт Кати. Вода дышала, поднимая волны, с шумом разбивая их о галечный берег, а затем медленно, спокойно отступая. Ему казалось синий цвет моря везде одинаков, постоянен. Он взглянул вниз, под обрыв, и увидел прозрачные бирюзовые пятна, покрывавшие каменистое морское дно, обнажавшие стихию. Недалеко от берега, словно горб спящего в воде медведя, возвышался небольшой скалистый островок с деревянным крестом, установленным на верхушке. Справа виднелся отвесный утёс и волны шумно разбивались о гладкую каменную глыбу, настойчиво прося её отодвинуться и дать им возможность спокойно, неторопливо перетирая гальку, выброситься берег. Вкусный сухой воздух состоял из смеси запаха можжевельника, устриц и чабреца.
- Сейчас, как наяву, ты видишь и слышишь море Тавриды. Этого ли ты хотел, ожидал так долго? Но что изменилось в твоём сердце, куда ты направишься теперь?
- Катя, ведь всё вокруг ненастоящее: и вода, и можжевельник, и скалы, и даже твоя рука. Зачем говорить о том, чего на самом деле нет, строить какие-то предположения и добиваться от меня определённого ответа. Я не смогу ничего сказать, пока не увижу настоящее море. Там, на скамейке... я пытался тебе объяснить... мне нужна новая точка опоры, чтобы понять себя и окружающий мир.
- Мишенька, как же ты можешь знать где реальность а где вымысел? По каким признакам ты определишь, существует ли настоящее море? Когда ты проснешься, шумящие волны будут манить тебя и желание поехать в Тавриду станет ещё сильнее. Вопрос только в том, произойдет ли это из-за увиденного тобой сейчас или ты наконец осознаешь что наша планета давно мертва.
               
Очнулся Михаил Никифорович от глухого, протяжного сигнала теплохода, отходящего от пристани. Кати рядом с ним не было. Сидеть на скамейке становилось холодно. Солнце заходило, и красновато-рыжий свет постепенно накрывал набережную как мягкое покрывало, под которое ему хотелось забраться и согреться. Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки, поднял воротник двубортного пиджака. Теплее не стало, а фляги с коньяком, наполняемой обычно из чайника и припрятанной в портфеле после рабочего дня, как назло не оказалось. Он встал и подошёл к ближайшей палатке с развлечениями. Там танцевала голая девица, захмелевшие пытались её обнять, а рядом, у стойки, наливали водку всем с удостоверением работающего. Безработным водка не полагалась, однако сомнительные личности всё равно толпились около наливайки, наблюдая за представлением. Ему пришлось прорываться через их ряды, размахивая белой "корочкой" Администрации. Вдруг он почувствовал сильный толчок в живот, наполненный овощами и грибами. Прямо перед ним появилась небритая физиономия Володи - друга детства, любителя выпить, каждый раз после очередной нарисованной картины выходившего шататься по улицам и злачным заведениям в поисках случайной встречи с владельцем "рабу" (так он называл рабочее удостоверение), способного угостить одной-двумя рюмками. Владимир Николаевич был вольным художником, творящим исключительно то, что нравилось ему самому, а потому безо всякой надежды на постоянную работу.

- Мишка, как же я рад что ты здесь оказался. Как раз кстати. Понимаешь, у меня творческий кризис, нужно вдохновиться. - Намекнул он, поправляя небрежно накинутый на плечи потёртый твидовый пиджак с пришитыми кожаными подлокотниками.
- Я всё понимаю, только зачем ты меня локтем ударил? - похлопывая себя по животу. - У меня там спокойно болтались остатки плотного, здорового обеда, принесенного Катей. Ты, как всегда, всё разворошил. - Он вздохнул и поднёс к носу халдея белую корочку: "Пожалуйста, две фляги водки".
Крепкие спиртные напитки, по законам княжества, выдавались только в закрытых ёмкостях без опознавательных знаков, а вместо рюмок трактиры использовали различного рода сосуды. Делалось это с целью сохранения здорового образа жизни непьющих граждан и предотвращения пагубных привычек у подростков, будто бы не имеющих совершенно никакого представления о содержимом фляг взрослых.
 
Они спустились по лестнице, ведущей от каменной набережной к реке, нервно бросающей волны на зелёные, покрытые мелкими речными водорослями, ступени. Речные волны вели себя совсем не так, как морские, которые с определенным интервалом накатывались на берег, заранее предупреждали об ударе, заворачиваясь в трубку. Эти же, рыжие сорванцы, кидались исподтишка, забрызгивая неосторожных зевак, сидящих на ступеньках под отвесной стеной защищающей город от наводнений. Они любили непредсказуемость, и всегда размещались на ближайшей к реке сухой ступени, ждали когда их окатит, - или не окатит, что случалось реже, - водой. После второго глотка Володя подал чудесную идею продолжения общения у него дома, с остановкой в местном ликёро-водочном магазине для государственных служащих, а потому выдающим напитки круглосуточно, без какого-либо ограничения.
- Было бы хорошо у тебя собраться, позвать всех наших, но я хочу поехать сегодня к морю, в Тавриду. Похоже, мой друг, я потерялся, и чтобы найти себя мне жизненно необходимо увидеть море. Понимаю, это может показаться странным, но меня тянет туда неведомая сила, я даже ушёл сегодня раньше с работы. Представляешь, взял и прогулял государственную службу! А теперь мы с тобой водку пьём за счёт моего удостоверения.
- Как же можно променять друзей на море? Ты хоть понимаешь, что твоя синяя вода никуда не денется, а с нами может случиться всё, что угодно. Например, выдаст Администрация справку о переселении на Кальфу и пиши пропало. - Михаил Никифорович недовольно поднял брови, ведь именно он предупредил всех друзей, что лично вычеркнул их имена из списков на переселение. - Знаю, знаю, ты позаботился о нашей сохранности и мы тебе очень за это благодарны, но случайности в жизни происходят, и какому-то свежеиспечённому ретивому чиновнику обязательно взбредёт в голову создать новые списки. Не говоря уже о возможности заразиться от апатичных, прибывающих к нам, стать совершенно безразличными ко всему, в том числе и друзьям.
- Володька, не собираюсь я вас ни на что и ни на кого менять, ты просто хочешь меня отговорить, продолжить пить всю ночь напролёт. У меня самого есть подобное желание, однако зов к морю сильнее. По поводу апатичных я тоже переживаю. Мне иногда кажется они среди нас, и распространяют в княжестве заразу вместо того, чтобы перенять от нас всё человеческое. Ну, вот мы и допили наши фляги. Пора на вокзал, не хочешь ли меня проводить?
- Давай ещё по одной, и я поеду с тобой на вокзал. Раз ты такой упрямый. К тому же, мне делать нечего. Как и ты, нахожусь в творческих поисках. Только ехать никуда не хочу.
- Предлагаю взять по фляге с собой. Выпьем по пути, или на вокзале.

Они подошли к той же самой палатке. К вечеру прибавилось зрителей, голых девиц было уже две. Одна из них по совместительству выполняла роль буфетчицы, раздающей фляги вместе с ломтиками сырокопчёной колбасы всем владельцам "рабу". Ротозеи, стекавшиеся к палатке как рыба к нересту, ждали полуночи, когда оставшуюся водку отдавали кому ни попадя. Прорвавшись через толпу, размахивая "корочкой", Михаил Никифорович улыбнулся черноволосой девушке с бесчувственными глазами, напомнившей ему русалку своей чешуйчатой мокрой кожей. Она молча протянула две фляги и отвернулась. Только сейчас он заметил, что у неё не было ног и она передвигалась на хвосте, спрятанным за барной стойкой. Решив, что опять начинаются видения, хоть обслуживала его и на самом деле русалка, он быстро выбежал из трактира, всучив на ходу флягу щуплому незнакомцу в синих лоснящихся спортивных штанах "Адидас", протянувшему к нему молящую о помощи руку. Пить почему-то резко расхотелось, оставшийся сосуд с водкой он отдал Володе.

Остановка трамвая находилась на площади перед речным вокзалом. На ней почти никого не было. Данное средство передвижения считалось устаревшим, не модным. Грохочущий и ржавеющий вагон не мог сравниться с новенькими автобусами, перелетавшими через городские пробки на пропеллерах. Двигатели автобусов работали бесшумно за счёт переработки энергии, постоянно исходящей от тел людей, находившихся внутри. Даже тело одного единственного водителя было способно произвести энергии ровно столько, чтобы доехать до любой остановки на маршруте. На вокзал автобусы не ходили. По утверждению начальника Юго-Западной железной дороги "современные причиндалы вроде автобусов с пропеллерами не сочетаются с романтическим, глубоким смыслом путешествия на поезде".

Двери подошедшего красного вагона с грохотом отворились. Усевшись в неудобные железные кресла, выкрашенные в болотный цвет, они по очереди глотнули из единственной фляги. Колёса стучали по старым, разбитым рельсам, их тела подпрыгивали вместе с трамваем, а копчики, приземляясь, больно ударялись о холодное железо. Трамвай летел, громыхая, вдоль чернеющей в сумерках реки. С другой стороны виднелись холмы и стоявшие на их склонах старые, иссохшие, почерневшие избушки. В них давно никто не жил, однако городской глава считал их ценными историческими памятниками и запрещал трогать. Построенные из деревянных брёвен, избушки гнили, в них бурно разрастались кустарники и деревья, пробивая потолки и стены. Природа торжествовала, побеждая творения человека. На этих склонах постепенно появлялись редкие птицы и звери, занесённые в красную книгу княжества. Жители наблюдали за зоопарком в центре города одновременно с гордостью и плохо скрываемым страхом. Хотя жили они в гармонии с природой и любили её, диких животных всё таки побаивались, предпочитая наблюдать за ними из окон грохочущего трамвая.

- Ба! Ты посмотри на этого вальяжного лося. - захмелевший Володя тыкал пальцем в окно, пытаясь указать в сторону громадного животного, стоящего у развалин старого дома. - Откуда он только взялся посреди города? Причудливые рога растут из него будто гриб из дерева.   
- Действительно, нелепо смотрится. Но согласись, он украсил своим присутствием эти жуткие развалины. Всё возвращается на круги своя. Обитавшие когда-то на этих холмах нашли дорогу обратно.
- Похоже, он вернулся к себе домой. А откуда мы с тобой, Миша, куда нам возвращаться?
- Ты ведь знаешь, я еду к морю. Мне кажется, люди рано или поздно осознают именно там находится их колыбель. И дело здесь не столько в географическом понятии, сколько в духовной близости. Вода способна принять любые формы, ясно выразить себя во время шторма или штиля. Разрушать или созидать. Так и душа человека переходит от одного состояния к другому, оставаясь, по сути, одной и той же субстанцией.
- К сожалению, мы не сделаны из воды, Мишка. Всё это образы, а я говорил о конкретном месте. Я не хочу ехать обратно в свою квартиру после того, как провожу тебя. А куда податься, мне пока в голову не пришло. Слушай, остался бы здесь, позвоним друзьям, посидим, выпьем, вспомним былое, поделимся мечтами, творческими идеями...
- Всегда ты мечтаешь, говоришь о постоянных творческих кризисах. А когда доходит до дела, оказываешься очень практичным и всё сводится к посиделкам. - только сейчас, отхлебнув из поданной Володей фляги последний глоток, Михаил Никифорович, заметил что весёлое настроение, когда хочется продолжать пить и одновременно философствовать, куда-то улетучилось. Пить было нечего, да и философствовать надоело.

Трамвай лихо подкатил к вокзалу со стороны только что построенной напротив стеклянного купола южного крыла часовни. Кирпичная башня с деревянной шатровой крышей была обита прозрачным материалом, позволяющим вырабатывать энергию от солнца и перепадов температуры. Ночью эта плёнка светилась мягким, синим цветом, и казалось что посреди площади стоит маяк, служивший ориентиром всем путникам. Двери в часовню были всегда открыты. Внутри, кроме длинных дубовых лавок, ничего не было. На них обычно сидели или лежали. Единственное условие посещения - сохранение полнейшего молчания. В княжестве уже давно прекратили существование все религии и культы, а часовни строили чтобы предоставить людям возможность отдыхать и мыслить в тишине, отключаясь от повседневности.

Выйдя из вагона трамвая, они направились к зданию южного крыла вокзала. Стеклянный купол впитывал в себя синий свет маяка-часовни. Высоко под прозрачной крышей вился плющ, посреди здания стоял нелепый прямоугольный водопад. Вода струилась по его светящимся плоским стенкам, убаюкивая Михаила Никифоровича. Его и вправду начинало сильно клонить ко сну, захотелось окунуться в свою тёплую, предварительно проутюженную бабушкой постель. Предстояло найти смотрителя, выдающего билеты на поезда.
Дежурный по станции, завёрнутый в старый военный бушлат, с лопнувшими от алкоголизма капиллярами на лице, стоял и смотрел в одну точку, расположенную на водопаде. Сухое выветренное лицо, прямой острый нос придавали его общему виду неопределённое благородство. Бывший моряк, уходивший в плавания сразу на несколько месяцев, он ощущал себя как потерянный краб, который вылез на берег и никак не может найти дорогу обратно в море. Корабль его давно списали за ненадобностью, ведь все моря кроме одного, самого маленького, омывающего Тавриду, умерли и были закрыты для навигации. 

Работа на вокзале привлекла его из-за возможности наблюдать за водопадом и отправляющимися в путь пассажирами. Постоянное движение напоминало ему былые странствия. К тому же, пить на работе, но только в меру, не запрещали, и он всегда носил флягу коньяку в кармане бушлата. Он выпивал её медленно, чтобы не пьянеть. Отхлебнув очередной глоток, он увидел Михаила Никифоровича и Владимира Андреевича, признав в них новых странников, беспокойно ищущих глазами дежурного для получения билетов.   
- Корифеи, - он ко всем так обращался, слово это казалось мужественным и солёным, - на какой вам поезд?
- Еду только я один. В Тавриду. Всё равно на какой поезд, лишь бы добраться до моря.   
- Звучит трагично, люди обычно знают в какой именно город хотят попасть. У вас что за нужда такая увидеть море? Вот мне, например, и водопада хватает.
- Может, вам достаточно водопада, потому что вы никогда не были на море.
- Сто тысяч морских миль исходил вдоль и поперёк нашего шарика, пока вода ещё живой была. - его задело замечание Михаила Никифоровича, настроение испортилось. - Водопад как водопад, морей же нет. То, что осталось в Тавриде морем не считаю. Так, лужа какая-то. Вам виднее, отговаривать не стану. Ближайший скорый номер двадцать восемь идет до Херсонеса. Прошу предъявить рабочее удостоверение.
Медленно, скорее жеманно, предвкушая эффект на этого мелкого чиновника в бушлате, он достал из портфеля заветный документ. Моряк сразу сник, нос потерял свою уверенную остроту, а лопнувшие капилляры во мгновение ока восстановились. Лицо побелело, задёргалось от страха слететь с нагретого местечка. Уж он, Антон Антоныч, точно знал, после такой непростительной грубости в виде иронических высказываний на него будет жаловаться сам высочайший советник! А там всё, ни работы, ни коньяку, ни водопада ему не видать до самой смерти. Зашлют его к чёрту на кулички на Кальфу.
- Вваше Вввысочайшество, прошу простить за свою нелепую выходку, понимаете, пытался поддержать разговор, выяснить из любопытства. - в голове у Антоныча созревал план дальнейших действий... С удовлетворением похвалив себя за хитроумие, он с широкой улыбкой достал из своей машинки билет. - Пожалуйте, за свою провинность выдаю первый класс. Весь вагон будет в вашем распоряжении. Отправление через час. 
- Ну, ну, будет извиняться. - хотя его бюрократическое самолюбие так и прыгало от счастья. - Лучше, добрейший, скажите где здесь можно найти буфет?
- Ваше Высочайшество, под самим куполом, поднимитесь только на лифте, вот он здесь, за углом. - Он проводил подобострастным взглядом до самого лифта и залпом опрокинул флягу. "Только бы они не догадались. Хотя как можно догадаться, если на билете нет ни номера поезда, ни направления. Только секретный код для вокзальной дорожки. Она точно доставит его куда начертила моя машинка, а он до самого конца будет думать что едет в Тавриду".
- Миш, не понравился мне этот остроносый. Какой-то он угодливый чересчур.
- Всё в порядке, не волнуйся. Билет в руках, завтра утром я буду у моря. У тебя есть последний шанс передумать. Тем более целый вагон наш, можно гулять всю ночь.
- Меня ты точно не подкупишь вагоном. Не хочу я глядеть на море. Зачем? Утром творческий кризис пройдет, а рисовать я могу только в своей мастерской.
- Я всё понимаю, Володя. "Графин водки и селёдки с луком". - сказал он официанту, и плюхнулся в пластиковое белое кресло.
 
Все круглые столики в буфете были покрыты белыми скатертями, которые помогали устранить чувство невесомости, возникающее у каждого посетителя заведения. Ресторация располагалась на открытой площадке с прозрачным полом, подвешенной к куполу с помощью стальных тросов. Площадку окружали огромные папоротники и поднимающиеся к куполу вьюны. Обстановка способствовала расслаблению. Более того, слабонервным, боящимся высоты, хотелось пить ещё больше, что радовало трудящийся в буфете коллектив. От количества выпитых бутылок зависел их отпуск. Хоть никаких материальных наград они не получали, кроме удостоверения работающего, при растущих объемах работы нанимали больше официантов, а старым давали возможность отдохнуть месяц-другой.

С блаженной улыбкой на лице гарсон принёс хрустальный, запотевший от холода графин водки, положил на стол тарелку с нарезанной прямоугольными кусочками, посыпанной зелёным луком и политой подсолнечным, пахнущим семечками маслом, жирной селёдкой. Графин они опустошили через полчаса, заметно охмелели и подбородки их, покрывшись маслом, заблестели.
- Ну, мне пора. Пить больше не буду, иначе мы с тобой никогда не закончим.
- А ведь как хорошо-то здесь. И любоваться звёздами можно. Ты посмотри, прямо над нами созвездие Кассиопеи, в нём столько прекрасных звёзд, среди них, кстати, находится твоя любимая Кальфа.
- Хватит о Кальфе, меня от неё тошнит. Я пойду. Мечтаю побыстрее забраться на полку, вероятно даже кровать, - у меня же целый вагон, и заснуть.   
- Хорошо, я останусь здесь ещё на часок, понаблюдаю за звёздами. Они вдохновляют. Впрочем, я уверен что на следующий же день ты оттуда сбежишь. Посмотришь на синюю воду, и обратно. Прощаться не будем, скоро увидимся.
- До встречи. 
Резиновая дорожка начала двигаться после того, как стальной турникет прожевал билет. Она медленно привезла его к вагону. На плохо освещённом перроне ни души. Зато в вагоне был разведён огонь в камине, накрыт стол, застелена огромная кровать, оставлен плед и заварен чай. Проводников в ночных поездах не было, всё подготавливалось до отхода поезда. Салон первого класса обитый бархатом, с поскрипывающим деревянным полом, напоминал старинный гостиничный номер, в котором сразу становилось уютно, почти как дома. Запах горящих берёзовых дров окончательно его разнежил, захотелось улечься побыстрее. Михаил Никифорович остался чрезвычайно доволен оставленной на ужин варёной картошкой с маслом и укропом, отхлебнул крепкого чаю, подбросил пару дров в камин, разделся и заснул.

Нос корабля с грохотом погрузился в очередной бушующий вал. Скатываясь с гребня одной волны, лодка врезалась в другую. Вода полностью накрывала её, забрызгивая белой пеной маленькие, и без того мутные стёкла капитанского мостика. Во время удара волны нельзя было понять, уйдёт ли корабль окончательно под воду или всё же остаётся на поверхности. Фрегат княжеского военно-морского флота носило как скорлупку, упорно бросая из стороны в сторону. Моряки, пристёгнутые ремнями, лежали в койках. Некоторые громко блевали.
Он сидел у штурвала, а точнее колёсика по размерам таким же как регулятор громкости радио, которое приходилось постоянно крутить влево - вправо чтобы оставаться на курсе. Левая рука крепко держалась за металлический поручень, чтобы не выпасть из кресла, когда нос корабля уходил в разъярённое тёмно-синее месиво.
Он отклонялся от курса на десять, двадцать градусов, но сделать ничего было невозможно. Колёсико, вместе со сто тридцатиметровым военным кораблём и всеми моряками, находящимися на нём, было бессильным перед стихией. Офицеры обступили штурвального, держась за поручни. "Ты в порядке, справишься?". "Так точно, - правда, от качки все внутренности выворачивало, но он промолчал. - Справлюсь". Фрегат шёл со скоростью 16 узлов, но ему казалось что лодка пляшет на месте. Она взбиралась на бушующие стены, спускалась с них, иногда поворачиваясь на бок. Так повторялось снова и снова, шторм не стихал...

В окно громко стучали чем-то железным. Одинцов резко вскочил с кровати, хотел было выругаться, но вместо этого обомлел: на окнах изморозь, ничего не видать, кроме тёмного силуэта руки. Дрова в камине давно прогорели, он съежился от холода, набросил на плечи плед, подошёл к окну. Стучать перестали, рука исчезла. Он отправился умываться. "Понятно, что в Тавриде не может быть такого холода. Куда занесло этот поезд? В соседней империи апатичных наступила зима. Хотя как она может наступить если их природа давно мертва, сезон остаётся одним и тем же на протяжении целого года". От мучительных для холодного утра мыслей, голова у него разболелась, выходить из вагона совсем не хотелось. Он разжёг камин, подбросив побольше дров, съел вчерашний хлеб, оставленный на столе, залез обратно в кровать, прикрыв голову пледом.
Когда он услышал успокаивающий треск из камина, дверь вагона с шумом распахнулась, вошёл служащий в синей форме и фуражке. Глаза его постоянно бегали из стороны в сторону. Быстрая походка, пиджак висящий на узкой, тонкой фигуре, и нервное подёргивание плечами придавали телу некую нелепость. Но человек это был важный, уверенный в себе, знающий толк в проверках поездов. 
- Старший кондуктор Волков. Таак, почему мы не отвечаем, когда я стучу в окно? Зачем понадобилось прятаться? Попрошу ваши документы. - он был уверен, что пассажир уже раздавлен морально, его вопросы всегда сводились к тому, чтобы заставить противника оправдываться. Следовательно, пассажиру захочется избавиться от кондуктора как можно быстрее, чем Волков и воспользуется, осторожно намекнув на взятку.
- Собственно, зачем вам мои документы, я ведь ничего не нарушал. Еду себе спокойно в Тавриду. Лучше скажите, где мы находимся?
Волков растерялся. Он всегда терялся, когда что-то шло не своим чередом, например, пассажиры не выполняли его инструкций. Для подобных ситуаций у кондуктора, конечно, имелись заготовки, однако высказывания лежащего перед ним усатого типа не вписывались ни в один сценарий. "Какая Таврида? Делает вид, что потерялся? Этот чудак играет со мной, притворяется, строит из себя большого умника, заговаривает зубы", перебирая варианты Волков неожиданно для себя осознал, что перед ним какой-то важный начальник, несёт всякую ахинею спросонья или с похмелья. "Он выкупил целый вагон с камином!"
- Мы на конечной станции, в Аскоме, стучал я в окно исключительно для подъема прибывших пассажиров. Проверка документов это чистая формальность, я прошу вас не волноваться. Поезд ещё постоит немного на перроне, потом его отправят в депо. Всего доброго. - кондуктор поспешно ретировался, тихо закрыв за собой дверь вагона.
 
Михаил Никифорович чувствовал себя паршиво. Разбитым, потерянным человеком у которого отняли мечту. Он сел на кровати, обхватив голову руками. Оказаться в Аскоме, столице империи апатичных, означало что обратной дороги может просто не быть. Единственный поезд-призрак, уходящий за пределы киевского княжества, появлялся так же неожиданно, как и исчезал. На нём обычно не было пассажиров, поскольку никто не знал куда именно он отправляется. "Как я мог сюда попасть? Неужели ночью была какая-то пересадка про которую забыл? Спал я крепко, но такого быть не могло.... А на тот ли поезд я вообще сел? Было темно, да я и не проверил название, белая узка табличка с указанием направления была грязная от сажи. Похоже, Антоныч, этот старый алкаш в бушлате, напутал что-то... Ну да чёрт с ним, с этим Антонычем. Надо срочно отсюда выбираться".
         
Он оделся, завернул в салфетку две холодные картошки оставшихся с вечера, аккуратно положил их в портфель, и вышел из вагона. На платформе под зелёным деревянным навесом было тепло, но проходящие мимо, спешащие куда-то пассажиры были одеты по-зимнему, в серые пальто и меховые шапки. За собой они тащили чёрные, катящиеся по асфальту одинаковые сумки. Серая масса сливалась, образуя однородный поток устремившийся на выход, к вокзалу.
В Аскоме не менялись сезоны. До начала апатичной эпохи в сентябре ударяли первые морозы, выпадал снег, и городские жители доставали из кладовок тёплые вещи. По привычке они всегда утеплялись в сентябре, не обращая внимания на зелёные деревья и плюс пятнадцать градусов за окном. Чтобы граждане не чувствовали себя совсем дискомфортно, Главное Управление Природой или попросту ГУП активно занималось созданием подобающих погодных условий. Для всего вокзала холодильных установок хронически не хватало, однако на окна отдельных поездов надувалась изморозь. Пассажиры искренне радовались зиме, сидя в прогретом печью вагоне.

В конце перрона стояли двое крепышей в белых формах, с туго затянутыми вокруг накачанных бицепсов красными повязками. Они внимательно наблюдали за проходящими мимо пассажирами, правда, никого не останавливали. Михаил Никифорович засуетился, но иного пути с платформы не было, он должен был продефилировать мимо этих церберов. "Обязательно задержат", подумал он и представил довольно мрачный исход событий. Начнутся допросы, пытки, а затем его ждёт неминуемая погибель в мёртвом лесу, куда ещё живое тело сбросят с грузовика, до верху наполненного трупами. Он досконально знал методы, применяемые в империи санитарами в белом к киевлянам. Иван Карлович рассказывал подробные истории несчастных киевлян, для наглядности показывал фотографии.

Одинцов спохватился, решил зайти обратно в вагон, подёргал за железную ручку, дверь не поддалась. Прыгнуть на рельсы? Быстрое, правда больное самоубийство. Он решил притвориться пьяным, идти напролом. Немного шатаясь, с расстегнутой на две пуговицы рубашкой, галстуком набекрень, он прошёл мимо двух кепок, даже не оглянувшись. Чувствуя на себе сверлящий взгляд церберов, поспешил скрыться за обшарпанной белой колонной, поддерживающей здание вокзала. В стене он увидел маленькое окошко "касса" и хотел было спросить про следующий поезд, отходящий в киевское княжество, но вовремя одумался, ведь кассир непременно сообщит о нём куда следует. 
На площади перед вокзалом суетились люди и машины. Было удивительно чисто. Ни пылинки на асфальте, и даже в солнечном луче, упавшим рядом с ним, он не разглядел ничего, кроме пустого жёлтого цвета. В киосках, стоящих по периметру что-то жарилось, парилось, и скворчало. Вдыхая изо всех сил местный воздух, он не смог ощутить ни запаха еды, ни вообще чего бы то ни было.

Площадь переходила щуплая старуха, замотанная в шерстяной платок, из которого торчал сморщенный нос горбинкой. Склонившись, она еле волокла за собой высокую тележку с сумкой. Ему казалось, ещё два шага и несчастная упадёт, а сумка окончательно прибьет её к земле.
- Бабушка, вам помочь?! - закричал изо всех сил Одинцов, позабыв о своём щекотливом положении.
Она оскалилась, показала свой беззубый рот и с криком "Отстань, леший!" помчалась вперёд, словно в атаку. Прямиком, не останавливаясь, маленькая яркая птичка залетела вместе с телегой и сумкой в здание вокзала. Он расстроился. Считай зря себя выдал.

Площадь окружали высокие, уходящие в небо бетонные башни без окон. Перед небоскрёбами стоял высокий забор, обклеенный разноцветными объявлениями. Единственная дорога, ведущая из дыры в заборе, была полностью забита машинами с шашками на крышах, между которыми пытались лавировать пешеходы с длинными спортивными сумками, перекинутыми через плечо. Все они не давали друг другу пройти и проехать, натыкаясь, кричали и махали руками. "На апатичных эти люди совсем не похожи", неожиданно пришло ему в голову, да и вообще он обрадовался всеобщей суете, так должно быть легче затеряться.

Вдохновлённый, он быстро перескочил через площадь, и зашагал вдоль ограды. У дырки в заборе перед ним, откуда ни возьмись, появился тип в сером пальто. Через плечо у него была переброшена чёрная лента с надписью "контролёр". Гладкое, красное, заплывшее от алкоголизма лицо, ничего, кроме злости и безразличия ко всему происходящему не выражало. В одной руке он держал узкий рулон коричневой, низкопробной бумаги, а в другой -- горящий красным цветом диск. Им он потряс перед лицом обомлевшего Одинцова: "А кто будет платить за вход в город? Если нет чипа для прохода, прошу наличными один гривенник". Михаил Никифорович не понял значения слов "платить", "наличными" и "гривенник", сразу сжался от неожиданного поворота событий, судорожно подыскивая ответ, чтобы не вызвать ненужных подозрений. Смекнув, что единственной возможностью в этой ситуации было притвориться дурачком, сказал:
- Чип я потерял, по растерянности, может пропустите сегодня в порядке исключения?
Контролёр затрясся от вскипающей злости. Узкие, заплывшие глаза его мгновенно расширились. Он тихо, сквозь зубы, произнёс "Ну, не ври мне...", и сразу перешёл на крик: "Чип потерял! Его невозможно потерять, он должен быть вшит. У меня на диске красный загорелся, а не зелёный! Платить надо за вход, бесплатно я никого пропускать не собираюсь!"
Не зная что ответить, он стоял как вкопанный, чувствуя как начинается помутнение в голове. Через площадь на перехват уже бежали двое крепышей в белых одеждах. Они всегда получали сигнал от контролёра, когда кто-то пытался пробраться в их священный город без чипа. Последний раз, правда, это было лет пять назад, тогда они повязали одного недобросовестного жителя империи у которого закончился срок действия чипа.

- Прошу предъявить паспорт или удостоверение личности. - выпалила кепка, смотря в упор бледными пуговками, пришитыми над носом.
- Вот, удостоверение. - Одинцов, покраснев, достал из кармана рабу высочайшего советника.
- Таак, в таком случае попрошу пройти с нами. - нагло заявил крепыш, постукивая ребром удостоверения по своим огромным, с разбитыми костяшками, рукам. Не дожидаясь ответа, они взяли его под руки и повели через площадь к вокзалу. Сбоку безликого круглого здания, за мусорными баками,  открылась железная дверь. Его запихнули внутрь. Он тут же ослеп от сильного, белого света. Бросив несчастного на деревянную скамейку, вырвали из рук портфель.
- Таак, запрещённые материальчики держим, - они вытащили сборник Лермонтова, который Михаил Никифорович по привычке носил с собой ещё со школьных лет, с грохотом швырнув книгу на пол.
- Какие ещё предметы имеются?
- Неет никаких, - промямлил он тая от бессилия и сползая по скамейке.
- А это что? - спросил санитар и повертел перед его носом бумагами из Администрации. - Я тебя спрашиваю, усач!
Не дождавшись ответа он недовольно подбросил листки к потолку.
- Деньги есть? Что в карманах? - Уже совершенно безропотный, он почувствовал как они нахально сдёргивают с него пиджак, и переворачивают на живот, чтобы запустить ручища в задние карманы. Ничего не обнаружив, крепыши вышли, громко захлопнув за собой дверь.
Ослепший, безвольный, полностью подчиненный санитарам, он лежал на скамейке и тихо плакал. Ему стало страшно от мысли, что они скоро вернутся с орудиями пыток, а тогда уж начнутся настоящие изуверства.

Он парил над длинными изогнутыми бухтами, заполненными качающимися белыми лодками, над холмами, покрытыми цветущими фруктовыми садами и красными крышами домов. Пролетел мимо развалин древнего города, где на обрыве стояли две колонны, оставшиеся от храма Артемиды. Рыжие утёсы гордо возвышались над берегом, но волны спокойно, равнодушно подтачивали их, зная что рано или поздно твердый камень всё равно превратится в песок. Тихое, с еле заметной рябью, изумрудное море манило его и он, не выдержав, сложил крылья и нырнул.   
 
Очнувшись, открыл глаза. Вокруг кромешная тьма, совсем не похожая на ту, привычную ему городскую мглу с мерцающими огоньками и яркими фонарями. Здесь, в комнате, чёрная бездна медленно поглощала его безо всякой надежды увидеть хоть маленький луч света. Он ничего не видел, но почувствовал чей-то взгляд на лысеющей макушке.   
- Михаил Никифорович Одинцов, высочайший советник киевского княжества, - послышался спокойный, железный голос, - отправляется к морю и вместо этого попадает в империю, ненавистную им всеми фибрами души. Он сразу нарушает наши законы, пытается проникнуть в город, не заплатив. Мы понимаем, что он может и не знать суровых законов империи, однако главное обвинение заключается не в этом. Вы, там у себя, занимаетесь преступной деятельностью: забираете честных граждан империи чтобы превратить их в своё жалкое подобие. В то же время, отправляя своих жителей к нам, вы создаёте дисбаланс в природе. Да, да. Никакой планеты "Кальфа" не существует. Все картинки с якобы находящимся на Кальфе морем ничто иное как хорошая, красивая подделка придуманная директором Правобережной Администрации Иваном Карловичем.

Голова медленно покрывалась холодным потом. Мысли роились "Как они узнали про меня?", "Понятно, про планету и Ивана Карловича это всё враньё, приготовленное специально для допроса", "В чём же может состоять  моё преступление?", "О каком дисбалансе он говорит, если природа мертва?". Судорожно подыскивая ответ, он вытирал ладонью пот с головы, зачёсывая назад остатки волос.   
- Я не понимаю как вы можете говорить о преступлении, если наши добрые деяния направлены на изменение планеты в лучшую сторону. Возрождение природы, исчезновение безразличия у граждан империи. Мы стараемся для всех, не только для себя. 
- Вот именно, что стараетесь для всех, а спросили ли вы у этих всех чего они на самом деле хотят? Планета не нуждается в исправлении извне. Кроме массы неудобств созданных для других, кого вы считаете мёртвыми, вы ничего не добьетесь. Зачем вам понадобилось вмешиваться в нашу прекрасную, счастливую жизнь, портить её какими-то ложными представлении о всеобщих правах и равенстве, отсутствии всякого понятия о деньгах, чрезмерной заботе о природе, которой и так хорошо. Мало того, что приходится отлавливать ваших переселенцев, вы совращете своей верой граждан империи, которые не могут после подобного промывания мозгов прийти в себя. Апатия - вот ерунда, вбитая киевлянам в голову. Её не существует, у нас все счастливы. В жизни они стремятся только к одному: зарабатыванию денег. Когда их много, они становятся счастливее...
И хватит ссылаться на возрождение природы, - раздражённо добавил голос, - вы успели заметить какое у нас чистое, без единого облака, голубое небо, как много вокруг зелёных деревьев. Мы не хотим видеть мрачное серое небо и голые деревья, наши жители перестанут быть счастливыми. Мы научились управлять природой.    
- Но ведь вы осознаёте, что природа мертва, и всё окружающее не функционирует так, как было задумано изначально, - попытался возразить Одинцов. - Пшеничные поля должны давать урожай, в лесу расти грибы, а в море - плавать рыбы. Вы сами нарушили баланс, будучи совершенно равнодушными. Потребление, равно как и истребление ресурсов достигло немыслимых масштабов. Теперь вы пытаетесь сохранить нечто ставшее уже совершенно другой планетой. 
- Наше равнодушное потребление привело к тому прекрасному, что у нас есть. Вечно цветущие сады, зелёные деревья, спокойные моря и реки. Мы достигли точки наивысшего развития, победы человека над окружающей средой. Теперь всё можно сделать нашими руками. Хотите рыбы - мы её вырастим в наших искусственных водохранилищах, грибов - у нас для них построены теплицы. И мы постоянно улучшаем технологию. Например, сейчас достаточно лишь одной капли протавилона чтобы вырастить двух взрослых особей лосося. А раньше-то требовалось по капле на каждого! - с упоением воскликнул голос, как будто он сам создавал этих лососей. - Конечно, рыба достаётся тем, у кого достаточно средств. Вот вам стимул для зарабатывания денег, при этом уровень счастья неумолимо растёт.
- К сожалению, я не понимаю всеобщего стремления к зарабатыванию денег, равно как и саму концепцию денег, - признался он.
- Ага! В этом-то кроется ущербность вашего общества. Не знать, что такое деньги и как их зарабатывать! - санитар, как показалось Одинцову, вскочил со стула. - Вы же лишены самого счастливого в жизни! Только деньги способны стать целью существования человека. Любой гражданин в обмен за выполненную работу получает гривенники, разное их количество, в зависимости от профессии и количества отработанных часов. Имперская канцелярия печатает деньги, то есть гривенники, создаёт их из воздуха, распространяя по территории небольшим тиражом, чтобы за них боролись, работали ещё больше и тяжелее. За деньги дозволено покупать, или приобретать, если выразиться по-вашему, что угодно: чип для прохода в столицу, машину, семью, лосося. Цель жизни - это деньги, именно они обеспечивают человеческое благосостояние, а следовательно приносят счастье.
- Нелепо, как же можно приобрести семью за деньги? - спросил он, забыв что находится здесь в роли задержанного. - Семьи создаются по любви, никак иначе. В княжестве все работающие и неработающие достойно живут, сосуществуют без денег. У нас происходит обмен продуктами трудовой деятельности. К примеру тот, кто выращивает у себя на грядке овощи, приходит в лавку за мясом, а мясник, в свою очередь, за овощами. Безработный выполняет другую, не менее высокую функцию, помогает избавиться от излишек. Они всегда есть, природа и человек создают больше, чем способны потребить. В общем, вполне естественный круговорот где сотворённое людьми и природой доступно любому жителю.
- Во-первых, никакой любви не существует. Это миф, придуманный нарочно для оправдания неуспешных отношений, разрывов в семьях. Люди страдают, они несчастны, многие заканчивают жизнь самоубийством. Другое дело, покупка семьи за деньги, исключающая возможность страданий, обеспечивая сторонам полную свободу. Обе стороны, пусть совершенно незнакомые, вносят по тысяче гривенников в казну, подписывают контракт по которому каждый год счастливой семейной жизни из казны выплачивается та же тысяча. И чтобы вы думали, даже самые явные противоположности находят общий язык, воспитывают детей. Всё это из-за денег. Они делают семьи счастливыми.
Во-вторых, утопическая система перераспределения ресурсов говорит о существенном нарушении человеческой природы, которая всегда будет стремится к большему, к лучшему. Если одному захочется иметь не одну машину, а две или три, а второму - не один кусок мяса на ужин, а несколько, что прикажете делать? Только деньги способны решить эту извечную проблему.

Михаил Никифорович был уверен, вся эта зацикленность на деньгах в корне неправильна, она извращает жизнь, превращает людей в каких-то марионеток, выполняющих волю предмета суть которого он до сих пор до конца не понимал. Нутро апатичных выражалось в отсутствии интереса к чему бы то ни было, кроме материальных ценностей, приобретаемых за деньги. Они становились, по-видимому, совершенно безразличными к предметам и явлениям, которые нельзя купить за деньги. Духовные человеческие отношения, любовь, небо, солнце, звёзды потеряли своё первоначальное значение, служили им неким убранством, не более того.

- Думаю, нам пора. Поскольку вы высочайший советник, а ранги у нас в почёте из-за соответствующего денежного довольствия, получаемого важными чиновниками, смею заверить, поместим вас в комфортную изолированную комнату, где предстоит дождаться суда. По пути посмотрите Аскому, убедитесь насколько прекрасна столица империи, как много в ней счастливых жителей. - санитар включил приглушённый свет, достаточный чтобы увидеть его высокую худощавую фигуру в белых брюках и ослепляюще-белом плаще с красной нарукавной повязкой. Дверь открылась, он поднял с пола портфель, оказавшимся аккуратно наполненным разбросанными до этого бумагами, и вышел. Крепыши подхватили его под руки. Стиснув зубы, недовольные, что не удалось продолжить пытки, рядовые вели задержанного в машину, беспрекословно подчиняясь главному санитару. Серенький внедорожник с квадратными зарешёченными окнами стоял на площади перед вокзалом. Двое крепышей, презрительно улыбнувшись, посадили его между собой. Начальник разместился возле шофёра и скомандовал "Трогай!". Автомобиль сорвался с места, включил громкую сирену, люди и машины бросились в рассыпную. Они быстро помчались по дороге, не давая Одинцову возможности разглядеть счастливые лица граждан империи.

Вдоль городской трассы тянулись аллеи из ярко-зелёных деревьев, за ними мелькали цветные плакаты с изображением улыбающихся людей. Повсюду стояли безликие бетонные дома-коробки, по большей части без окон. Нагромождаясь друг на друга, пытаясь дотянуться до неба, несуразные высотки создавали ощущение замкнутости пространства. Он чувствовал себя как на другой планете, где не хватает кислорода и нет ничего, кроме бесконечных каменных прерий. Вокруг всё казалось одинаковым. Дома, безоблачное небо, деревья с симметрично растущими ветками и листьями. От однообразного пейзажа стало невероятно тоскливо, захотелось домой. Он понимал, в Киеве скоро начнут его искать и, конечно же, не найдут. Елизавета Петровна обязательно поднимет общегородской скандал с требованием вернуть внука. Спившийся моряк Антоныч мог, конечно, проговориться под воздействием алкоголя, но вступать в переговоры с империей с целью его вызволения всё равно бы никто не стал.

Они притормозили возле широкой площади, окруженной по периметру тёмно-зелёными деревьями. На натянутых поперёк площади проводах висели белые флаги. Толпились люди. Они были одеты также как остальные городские жители - в серые пальто и меховые шапки, отличаясь только белыми тряпочными повязками, обмотанными вокруг шапок. Стояли в небольших кучках, кто спорил, кто спокойно разговаривал.
- Вот, полюбуйтесь, - указал в их сторону костлявой рукой главный санитар. - У нас даже протестующие есть. На самом деле, конечно, никто бы протестовать не стал, жизнь граждан прекрасна, но, скажу вам по секрету, мы подбиваем этих несчастных на протесты. Выходить, стоять на площади, чем-то возмущаться, говорить ничего не значащие слова, вот их задача, запрограммированная с помощью специального сигнала, посылаемого императором. Не могут же все быть довольны, мы должны показать гражданам, что среди нас есть подобные жалкие демонстранты, которые вроде протестуют, а ничего связного не говорят и не предлагают. Проходящих мимо, как и смотрящих на всё это действо дома в уютных креслах, распирает от чувства собственного превосходства над несчастными, сразу становится понятной бессмысленность подобных протестов. Конечно, после некоторого времени мы их забираем, мозг их не выдерживает, но обязательно подвозим свеженьких. А вот там, в углу аллеи, - и тощий палец опять ткнул в зарешёченное окно. - Видите эту кучку оборванцев в лохмотьях. Они, представьте, тоже протестуют, только сами, никто их не программировал. Совершенная дрянь, изгои общества, не хотящие жить по правилам, требующие отмены денег. На это отребье все смотрят как на сумасшедших, не умеющих наслаждаться жизнью. Мы их держим, чтобы показать как выглядит абсолютно падший человек. Они потрутся здесь немного, потом всех отправят на окраины империи для производства генетически модифицированных продуктов.
   
Михаил Никифорович, удивлённый откровенной речью худощавого санитара, плохо понимал зачем ему раскрыли тайны происходящего, а тем более специально остановились на площади. Хвастовство искусственно создаваемыми демонстрациями было, по меньшей мере, странным. "Скорей всего, они действительно настолько гордятся сложившейся системой, что наличие псевдо- и горе- протестующих только укрепляет веру в неё. Мне хотели показать, насколько прекрасна жизнь вокруг и убога здесь, на площади. А ещё намекнуть, что изгои здешнего общества в чём-то похожи на киевлян".   
Они продолжили быструю езду по трассе, за окнами мелькали всё те же одинаковые ярко-зелёные деревья и бетонные многоэтажки. Людей он практически не замечал, да если и видел, то пальто и шапки суетились, куда-то бежали, разглядеть лица было невозможно. Зато с плакатов смотрели фотографии улыбающихся представителей разных концов империи. Белоснежная улыбка южанина сменялась сдержанной, но широкой улыбкою бледного северянина, их лица чередовались, становясь таким же однообразным пейзажем как всё остальное вокруг. Вдоль дороги иногда попадались направленные в небо установки по производству снега, извергающие время от времени струи свежих хлопьев. Они сыпались на прохожих, дорогу, деревья, и бессмысленно таяли. 

Внедорожник свернул в какой-то узкий переулок, вымощенный тёмно-серым булыжником. По обе стороны охраняли тёмную улочку приземистые каменные дома. Плотно прижавшись друг к другу, готовые отстоять свою территорию, они громко заявляли "Мы никуда отсюда не уйдём".
- Старая, ещё до имперская местность. - пробормотал худощавый. - Мы оставили эти дома как уродливые пережитки прошлого. Наши жители смотрят на жалкие домишки и восхищаются бетонными башнями. Строя новое, надо всегда оставить что-нибудь из старого, для сравнения. Иначе люди могут засомневаться, а вдруг раньше было лучше. 
Через узкую арку они заехали во двор с полукруглым каменным зданием в три этажа без окон. Перед строением стоял неработающий, потрескавшийся фонтан в виде чаши. Вокруг больше ничего. Машина остановилась у массивной металлической двери, его завели в тёмный длинный коридор с мерцающими корабельными лампами на потолке. Ботинки санитаров громко стучали по железному полу. Худощавый шёл впереди, напевая что-то под нос. Он остановился, достал из кармана брюк связку ключей. Из проёма единственной в коридоре двери светил яркий белый свет. Одинцова осторожно втолкнули в комнату. Он услышал шум морского прибоя. С потолка били лучи солнца, под ногами начал появляться песок, а впереди переливалось, играясь с лучами, бескрайнее синее море. На воду тяжело смотреть, слепило глаза, но Одинцов стоял, завороженный, не в силах отвести свой взгляд. Уже почти готовый поверить в иллюзию, созданную в комнате без окон, он заметил стоящие в углу белый умывальник и стальной, начищенный до блеска, унитаз. Море, небо, и песок были конечно ненастоящими, хотя весьма искусно спроецированным. Расположившись на холодном унитазе, внимательно рассматривая камеру, он пытался разглядеть есть ли в камере кровать, где можно зарыться под одеяло. Солнце начинало тускнеть, будто садиться, а море приобретало спокойный желтоватый оттенок заката. Всё было запрограммировано, время рассвета и полуденной яркости, время успокоения и вечерней прохлады. "Скоро станет совсем темно и я смогу сладко заснуть под равномерные всплески волн вон на том белом матрасе в углу". Когда он добрался до постели, на потолке мерцали звезды, вода тихо шуршала по песку, а где-то вдалеке начинали свою трель сверчки. Он уставший, но счастливый от того, что всё-таки попал к морю, пусть искусственному, закрыл глаза. В тот же миг вспыхнул яркий свет, пробравшись под веки. Недовольно буркнув, он закрылся одеялом и услышал громкий стук в дверь. 

- Доброе утро, - раздался знакомый голос главного санитара. - Как спалось? - не дождавшись ответа, он продолжил:
- Теперь-то понимаете, почему у нас нет окон? Мы способны создать целый мир внутри любого пространства. Запахи, звуки, всё что угодно. Конечно, стоит это удовольствие дорого, но для вас, как для гостя, специально спроецирована картинка вашей мечты, моря. Если к нам попадает обычный гражданин империи, комната будет покрашена в радостный, голубой цвет неба. Мы же гуманны. Вот, посмотрите.
Одинцов отбросил одеяло, открыл глаза и почувствовал себя как в детской комнате, которую обычно раскрашивают в яркие цвета. Камера сразу стала меньше по размеру, стены сдвинулись, а потолок, казалось, может придавить как пресс. Голубой был очень чистым, одновременно каким-то неестественным, напоминающим небо, которое он видел по пути сюда. Худощавое, сухое лицо с длинным острым носом и тонкими губами склонилось над кроватью, рассматривая пленника большими, чёрными глазами. Неживой, отсутствующий взгляд испугал Михаила Никифоровича, он нервно дёрнулся.
- Успокойтесь, вам надо умыться, привести себя в порядок. Кстати, завтрак ждёт вас в комнате для переговоров.
"Почему он упорно притворяется, будто уже утро, а я спал всю ночь?.. Тем не менее, завтрак уже хорошо". Он не знал, в империи полагалось спать ровно столько, сколько длилась картинка ночи. Жители давно привыкли, и благодаря встроенным чипам сна могли обходиться 1-2 секундами, а потом вставали и снова шли на работу. Ночи в империи не существовало. Солнце никогда не заходило за горизонт, непрерывно освещая бескрайние своды неба.

Из под крана бежала прозрачная, тёплая вода, он набирал её сложенными в ковшик руками и выплескивал на лицо, протирая глаза. Но чувства свежести не появлялось, ему казалось он сыпал в лицо песком. Колющим, сушившим кожу. Попробовал воду на вкус. Будто песка глотнул, захотелось выплюнуть, промыть. "Вода ведь мёртвая, даже если её производят, вот какая ерунда получается". Сплюнув, он вытерся белым вафельным полотенцем, висевшим на крючке рядом с раковиной. Санитар открыл дверь, и ждал его с довольным лицом. Он подошёл к дверному проёму, не решаясь выйти.
- Смелей же, смелей!
В коридоре полумрак. Корабельные лампы, медленно умирая, продолжали гореть слабым красным огоньком. Так больные, обречённые на смерть, могут неделями и даже месяцами находиться в дряблом, еле мерцающем состоянии. Худощавый вёл его наверх, по железной лестнице с поперечными зарубками, сделанными чтобы не подскользнуться. Они поднялись по одному, второму, третьему пролёту... Лестница не заканчивалась. Приземистое трёхэтажное здание росло, добавляя этажи. Прерывисто дыша, покрывшись потом, на девятнадцатом пролёте, он увидел что лестница упиралась в белый потолок. В руках санитара щёлкнул дистанционный ключ, потолок раздвинулся, они попали в тёмный чулан, заставленный всяким хламом. Посреди него стоял круглый  дубовый стол с глубокими трещинами. Его четыре изогнутые массивные ноги напоминали пни в лесу. Над столом был подвешен керосиновый фонарь, хорошо освещавший закопченный, с масляными пятнами низкий потолок от вида которого Михаила Никифоровича затошнило. Пришлось идти согнувшись, казалось ещё немного, и волосами он дотронется до слизкой плесени. В углах комнаты валялись неопределённые, бесформенные предметы, образуя собой тёмные, устрашающие силуэты, падающие на стены. Он сел на деревянный стул с кожаным продавленным сиденьем. Стул заскрипел и зашатался.
- Ну, каково вам? Полюбуйтесь, как жили наши предки, в до имперские времена! От-вра-ти-тель-но... Мда, чулан этот специально сохранили для допросов, чтобы преступники поняли, в какое счастливое время мы живём, и не стремились ничего изменить. Ведь кто у нас считается самым опасным преступником? Тот, кто пытается что-то сделать не по правилам, изменить установленный порядок вещей. Это же невыносимо! - худощавый взвыл от досады. - Ничего хорошего из подобных затей, стремлении к переменам, не выйдет. - ткнув пальцем в потолок, он достал из под стола тарелку с чашкой и поставил перед Одинцовым.
Вязкая каша, находящаяся в тарелке, оказалась совершенно безвкусной, зато заваренный в чашке чай с привкусом бергамота доставил ему удовольствие. Он медленно утолял жажду, причмокнув от неожиданности. Вставленный ему универсальный чип начал действовать. Вскоре, по задумке санитаров, он сможет, как и всякий житель империи, радоваться искусственному чаю, одно секундному сну, спроецированным на стены картинкам, и вечно зелёным деревьям.

В чулан зашёл бугай в сером шерстяном пальто и меховой шапке, завязанной на макушке. Ему пришлось сразу согнуться. Устрашающая фигура, ползущая по стенкам чулана, превратилась в подбирающегося к арестанту медведя. В левой руке он держал чёрный пластмассовый дипломат, правая покоилась в кармане пальто. Санитар вскочил со стула, сказал "Здрасьте" и вышел. Раздевшись, бросив на стол дипломат, здоровяк начал рыться в бумагах, аккуратно выкладывая из дипломата выбранные листки на стол. Крупное квадратное лицо было в глубоких трещинах, как иссушенная от зноя земля. Время от времени лицо замирало, натыкаясь на очередную бумагу, маленькие глазки начинали медленно читать, следя за каждым словом, опасаясь что оно может убежать. Крепкая фигура и широкие плечи придавали его осторожным движениям по раскладыванию листов бумаги некую комичность. Он запыхтел от напряжения, полез в задний карман брюк за платком, и вытер несуществующий пот со своей свежевыбритой, блестевшей и отражавшей плямя керосинки, головы. Бросив беглый взгляд на арестованного, представился:
- Щуплов, судебный следователь по особо важным делам. Назначен самим...- кашлянув, он показал указательным пальцем в закопченный потолок, - собрать все материалы для суда... - голос его прервался, глаза забегали из стороны в сторону, - допросить в соответствии с установленным порядком. Времени у нас мало, прошу отвечать на мои вопросы прямо, по существу... без всяких там увиливаний и философских рассуждений.    
Отпивая последний глоток чаю с бергамотом, он утвердительно кивнул в ответ. Щуплов ещё немного пошуршал бумагами, убрал со стола дипломат и произнёс, еле разжимая бледные губы:
- Какова цель вашего приезда в империю?
- Цели у меня никакой не было. Попал я сюда случайно, главный санитар знает об этом...
- Неважно, что он знает... это совершенно другое ведомство, - раздраженно заявил квадрат. - Я же попросил вас не увиливать, в следующий раз придётся принять меры... Продолжайте.
- Я собрался ехать к морю из Киева, по ошибке меня посадили на поезд-призрак. Никто не знает куда он поедет, каждый раз случайно выбирает новое направление. Мой поезд прибыл в Аскому. Я никогда и не хотел сюда приезжать, цели у меня здесь никакой нет. - повторил Михаил Никифорович.               
- Ууууух, - недовольно выдохнул следователь, стиснул зубы, сжал кулачища, и посмотрел на закопченный потолок. - Ну почему ты запретил мне пытать этого гада... до чего скользкий тип, ходит вокруг да около, зубы заговаривает. Как я смогу представить его туманные ответы высшему суду? - он перевёл взгляд, полный ненависти и презрения, на заключённого. - Ты перестань юлить... в империю все хотят приехать... тем более из такой дыры, как княжество. А цель есть у каждого, иначе они бы и не сунулись к нам... они хотят заработать побольше денег... Без цели у нас только жалкие демонстранты на площади стоят... Ну давай, признавайся теперь. 
- Я никогда не хотел попасть в империю, а слово "деньги" впервые услышал только здесь. Такого понятия как "заработать" в княжестве просто не существует.
- Опять двадцать пять. - огорчённо, уже без злости, с равнодушием произнёс Щуплов. - Понимаешь, если я передам суду, что ты явился сюда без цели... а так, случайно, они подумают... врёт. Тебе ужесточат наказание, лгущих наши добропорядочные судьи не любят. Ладно, тебе же будет хуже... - он схватил один из листков бумаги со стола и спрятал его в дипломате.
"Миша, Миша, проснись. - кричал внутренний голос. - Неужели всё это происходит со мной наяву? Я отказываюсь верить в реальность чулана, масляных пятен и квадратной рожи напротив". Однако неприятное лицо никуда не исчезало, а продолжало сидеть, напряжённо моргая.
- Для чего представители княжества вероломно забирают жителей империи? - его широкие плечи нервно задёргались в предвкушении очередного вранья.
- Мы пытаемся влиять на апатичных, окунуть их в более естественную среду, изменить отношение к миру, устранить безразличие. Вернуть им любовь к окружающим и творчеству. Прошу заметить, насильно их никто не забирает, мы принимаем только заблудившихся в приграничных лесах. Самое главное, Администрация обязательно вернёт всех изменившихся обратно в империю. - он был настолько уверен в добродетельности подобных действий, что позабыл какое воздействие его слова могут оказать на следователя.
Лицо Щуплова надулось и покраснело, он пытался что-то произнести, но губы сильно сжались, отказываясь шевелиться. Медленно стал протирать снежно-белым платком лысую голову, начиная с шеи и заканчивая лбом. Схватившись за первый попавшийся листок бумаги, он стал вчитываться, однако глазки его бегали вдоль и поперёк, отказываясь концентрироваться на словах. Встав со стула, он снял серый пиджак и отбросил куда-то в угол. Белая рубашка с жёлтыми подтёками от пота под мышками, плотно облегавшая его накачанную фигуру, готова была лопнуть. Он машинально оттянул одну из подтяжек, резко отпустил. Она громко хлестнула по мокрому телу, квадрат очнулся от нервного тика и закричал:
- Это неслыханное преступление! Вы забираете честных граждан империи... в концентрационный лагерь, где нет ничего человеческого... даже денег. Сломать несчастных, а затем сбросить, как отходы, обратно. Вот она, ваша истинная задача. Да только кому они здесь нужны, эти неизлечимые калеки! Зачем им любовь и творчество, когда у нас всё можно купить за деньги... Только работай, вкалывай, больше ничего не требуется... Все и так счастливы... Вот бестии, лесов насажали для заманивания. - он с остервенением и явным удовлетворением от полученных без пыток показаний, быстро записывал. Писал долго, непрерывно, разбрасывая вокруг исписанные листы. У Одинцова от усталости закрылись глаза.

Он шёл по тихой улочке домой. По обеим сторонам дороги росли каштаны. Теперь они стояли побуревшие, скинув с себя часть листвы, которая застилала мягким ковром серый асфальт, весь в дырках и колдобинах. Листва шипела под ногами, он с удовольствием пинал листья и ударял по блестящим, только упавшим с треском каштанам. За высокими кронами деревьев появились песочного цвета пятиэтажные дома с балконами, где висели белоснежные простыни на протянутых в три ряда верёвках, похлопывая, как паруса, на ветру. Он перешёл через площадь с клумбами, наполненными цветущими красными и белыми геранями. Пройдя через арку, повернул направо и нырнул в подъезд. По широкой лестнице с чугунными перилами он поднялся на пятый этаж и открыл дверь. На его шею сразу бросилась бабушка и Катя. Он был по-детски счастлив, одновременно вдыхая аромат седых, всегда пахнущих лавандой, коротких волос бабушки и золотистых, сладких, дурманящих разум длинных волос Кати. Они все тихо плакали и, боясь показать друг другу заплаканные лица, продолжали стоять, обнявшись.

- Это что за новости! Он вздумал бесконтрольно, антиобщественно спать... Во время официального допроса... Прямо как назло, измывается надо мной. Скажи ему спасибо, - он опять указал толстым мускулистым пальцем в потолок, - пытать тебя запретил. Мой последний вопрос на сегодня: Зачем понадобилось выдумывать планету "Кальфа", и высылать киевлян к нам?
Еле очнувшись от сладких грёз, Одинцов ответил:
- Планета Кальфа действительно существует, у меня фотографии были, с изображением синего, глубокого моря, покрывающего планету. Высылаем мы своих жителей не к вам, иначе они бы просто заразились безразличием, а на Кальфу. Граждане империи тем временем могут заселить территорию княжества, измениться. 
- Я знал, когда сюда направлялся... я знал, это будет делом века или даже тысячелетия, - бубнил себе под нос радующийся подобным ответам Щуплов, мысленно рисующий на плечах новенькие золотые погоны сенатора, равно как и пожизненный срок в самом сенате. - Доказывать тебе что-то или возражать я не собираюсь, буду лишь записывать показания, этого достаточно чтобы осудить по всей строгости... Скажу лишь, что ты живешь в мире иллюзий... Кальфы не существует и никогда не существовало... а киевлян ваших мы ежедневно отлавливаем в разных уголках империи. На сегодня хватит, у меня достаточно материала, который срочно необходимо передать в высшие инстанции.

Он медленно встал со стула, нашёл в углу серый пиджак, сгрёб со стола кипу бумаг и сложил их обратно в дипломат. Щуплов представлял как будет пожинать плоды своего расследования и сделает невероятно удачный доклад в суде. Он раскусил опасного преступника, конечно, насквозь лживого, но под влиянием искусно выстроенного Щупловым допроса, сознавшегося в главном преступлении: духовном уничтожении граждан империи. А этого на суде простить никто не мог. Что будет что будет! Доклад дойдет до Самого! Он увидит чья это работа... Определённо сделает пожизненным сенатором с выплатой тройной пенсии и служебной машиной. Он всегда награждал таким образом отличившихся судебных следователей, даже за меньшие заслуги. К званию сенатора полагалась дача с колоннами, где-то в лесу, рядом с искусственно текущей речушкой, наполненной генетически выведенной форелью, и собственным виноградником в придачу, где-то на холме, в километрах десяти от дачи. Теперь он точно купит семью, жену ну и детишек там всяких. Окрылённый, квадрат бежал по лестнице вниз, чтобы побыстрее доехать в Судебное Управление и в подробностях, пока ничего не забылось, передать содержание допроса начальству.   
 
В чулане показалась худощавая, даже чем-то располагающая к себе, по сравнению с судебным следователем, физиономия санитара в ослепляюще белом костюме. Санитар проводил взглядом серое пальто, и прошептал:
- Ну как?
- Не верит мне следователь.
- Правильно делает. Как же вам, Михаил Никифорович, можно поверить, если в голове у вас, да и в самом княжестве такая неразбериха творится. Сами не понимаете что происходит, кого и куда посылаете, и вообще зачем всё это затеяли с переселением. Я знаю, в глубине души вы сами так думаете, только боитесь себе в этом признаться. Это нестрашно, я донесу ваши мысли, внутренние сомнения до суда. Кстати, вчера впопыхах забыл представиться. Белов, главный санитар.
- Вы конечно в чём-то правы, - он удивился проницательности Белова, ведь инициатива Ивана Карловича по переселению ему самому действительно не нравилась, но критиковать его, да и вообще то, чем он сам с упоением занимался, совесть не позволяла. - В этом сложно разобраться, однако я убежден что благодаря переселению мы принесём пользу не только княжеству, но и империи. В конечном счёте, всей планете. 
- Ненужный пафос, высокие слова. Почему вы так упрямы и не говорите что думаете, боитесь даже у себя дома откровенно высказать своё мнение?

Стало страшно. Страшно от подобной проницательности Белова, его очевидной способности читать мысли. Он не знал, станет ли санитар как-то использовать свой дар против него или же, наоборот, доведёт его внутренние сомнения по поводу переселения до сведения высшего суда. Иногда казалось, Белов специально усыпляет его бдительность, настороженность по отношению к имперским чиновникам. Ведь они запросто могли сделать из него генетически модифицированную котлету, без суда и следствия. Кто знает, может быть санитар только и ждёт, чтобы он высказал все свои сомнения, а потом начнёт вербовать в свою, имперскую веру и навязывать их систему ценностей. Он категорически был против услышанного и увиденного в Аскоме. "Конвертация" в гражданина империи не получится, как бы Белов к нему не подбирался. Больше всего он опасался что если попытка вербовки не удастся, его, как ненужный материал, отправят на искусственное производство отбивных. Неужели лучше поддаться, сделать вид, что он принимает их правила игры и согласен с системой? Нет. Они раскусят сразу, к тому же идти на сделки со своими взглядами и принципами, внутренней свободой, в конце концов, он не хотел и просто не мог.

Худощавый, откинувшись на стуле, вопросительно глядел на Одинцова, ожидая ответа. Фонарь тускнел, теряя силу, из углов медленно ползли тени странных предметов. Они сидели в метре друг от друга. Молчали, напряженно думая. Санитар умел читать мысли, однако отказывался понять почему после всего прекрасного, увиденного в империи, Михаил Никифорович упорно противился собственным желаниям, не хотел критиковать идею глобального переселения.  Хотя больше всего занимало его думы другое, а именно отсутствие у Одинцова всякого стремления к тому, чтобы остаться жить в Аскоме. Он ведь видел, как счастливы здесь люди, как зелены деревья, и как здорово наблюдать за искрящимся морем в комнате. Неужели что-то мешало честно признаться в совершенстве имперской системы, в технологических достижениях, которые княжеству могли только сниться? Человек здесь, на земле, стал богом, способным создать всё, что угодно. Реки, море, небо, солнце, звёзды, ветер, снег, и даже собственное счастье. За деньги, куда без них. Тут Белова озарила светлая мысль. Именно в деньгах, в деньгах была загвоздка. Гривенников не хватало Одинцову, точнее тот опасался их будет недостаточно в будущем, когда он станет полноправным гражданином империи, а не жалким мигрантом с временной пропиской. Да, да, теперь стало ясно, усач, сидящий перед ним, на самом деле стремился к жизни в комфортных, благополучных условиях их цивилизации, хотел каждый день купаться в искусственном море у себя на даче, и собирать белые грибы в осеннем, генетически измененном лесу. Всё это было возможно, а напечатать нужное количество денег для канцелярии не составило бы труда. Главным было переманить Одинцова на свою сторону.
- Очнитесь вы наконец, - главный санитар легко толкнул его локтем в бок. - Хватит думать, это не принесёт вам никакой пользы. Пора на прогулку, на свежий воздух, заодно и отобедаем вместе.
 
Они вышли из чулана и долго спускались по железной лестнице на первый этаж. Отрешённый, уставший, он плохо понимал что происходит и где он находится. Веки непроизвольно смыкались, в теле ощущалась разбитость, подавленность. Сердце его колотилось быстрее обычного, макушке становилось холодно. Чудился речной вокзал, скамейка и Катя, бегущая к нему; заварочный чайник с наполненным до верху коньяком, стоявший в кабинете. Он, правда, не вспомнил ни про Елизавету Петровну, ни о томике Лермонтова, лежавшем у него в портфеле.

Внутренний круглый дворик напоминал большой колодец. По периметру он был окружён вьющимися кустами цветущих красных роз, образующими маленькие беседки и аллеи. Сверху, из прозрачно-голубого круга над головой сыпался крупный, пушистый снег. Одна снежинка упала ему прямо в ухо, защекотала. Вторая, третья, чётвертая... покрывали его седину на лысеющей голове. Он стоял заворожённый, раскинув руки, не в силах надышаться ароматом роз. Он даже не замечал расположенного посреди дворика золотого Самсона, раздиравшего пасть льву. Фонтан, возведённый когда-то давно, в честь десятилетия нынешнего императора. Из львиной глотки наверх била струя снега, Самсон медленно покрывался белыми хлопьями. Под кустами роз покоились мраморные статуи с отбитыми носами. Это были статуи поверженных богов, существовавших до эпохи Зевса. Уран, Гея, Океан и Тефида, когда-то самые могущественные на планете, лежали теперь, почерневшие от времени, грустно устремив свой взгляд в небо. Над их красивыми, мускулистыми телами стелился дымок от жарящегося на мангале шашлыка. Михаил Никифорович встрепенулся, почуяв столь знакомый, но давно позабытый запах. Последний раз он отведал жареное на мангале мясо из рук отца в их родовом имении, в детстве. Он хорошо помнил фруктовый сад и беседку, спрятанную за вековыми яблонями. Там, за столом, они собирались всей семьей, родители долго разговаривали, шутили, громко смеялись. Именно в беседку отец принёс нанизанный на шампурах горячий, дымящийся шашлык и отдал самый вкусный, нежный кусочек мяса Мише.
 
Белов тихо радовался, ведь встроенный узнику чип начал действовать. Все запахи, звуки и явления природы, так усердно создаваемые в империи, были теперь доступны. Это наверняка поможет убедить советника в том, что лучшего порядка для человеческого общества во всей вселенной не существует.

Он бегал вокруг мангала, переворачивая шипящее мясо. Конечно, оно было ненастоящим, да и угли вместе с огнём получены путём химического производства. Ничего плохого он в этом не видел. Кроме очевидных удобств, для гражданина с чипом не существовало никакой разницы между настоящим и искусственным. Все те же запахи и ощущения, огонь всегда грел, а сочный шашлык таял во рту. Для получения огня не нужно было ни спичек, ни дров, из маленькой коробки достаточно рассыпать порошок, установив на шкале силу пламени. Костёр разводился таким образом везде, при любых погодных условиях. Правда, без чипа в голове огонь не грел, и мясо не пахло, а жевалось как резина.
- Прошу за стол, шашлык готов, - и главный санитар указал на деревянный столик спрятанный в беседке из роз. - Не хотите ли выпить? - не дожидаясь ответа, он налил густого красного вина в прозрачные хрустальные бокалы, медленно пережёвывая кусок горячего шашлыка. - Не скрою, вы мне, даже как узник, симпатичны. Иначе, сами понимаете, мы бы не сидели в розовом саду, окруженные поверженными богами и наслаждаясь едой и вином.       
Одинцов упоённо жевал сочное мясо. Да так что сок, перемешанный с едва заметной кровью, стекал по его подбородку, капая на белый снег. Он не слушал Белова, запивая обед отличным терпким каберне. Его больше не смущало наличие вкуса у шашлыка и вина. Он почувствовал себя бодрячком, внезапно очнувшись от недосыпания и общего депрессивного состояния. В глубине души, да на такой глубине, что без фонаря ничего не разглядишь, у него появились сомнения по поводу правдивости всего происходящего. Окружающее становилось чересчур красивым, совсем не имперским, во всяком случае непохожим на до сих пор им виденное. Утолив жажду, насытившись, он откинулся на спинку плетёного кресла-качалки, и хотел было, не взирая на степенно жующего санитара, наглым образом захрапеть.

- Я мог бы вас пытать всё это время, - спокойно заявил Белов, не заметив что заключённый встрепенулся, - как государственного преступника. Если Щуплову поступило указание этого не делать, у меня подобных инструкций не было. Сами понимаете, мне предоставлена полная свобода действий. Надеюсь, вы способны оценить своё привилегированное положение,  и не посмеете злоупотребить нашими добрыми отношениями... Конечно, речь не идёт о пытках калёным железом, выдирании ногтей, отрезании различных частей тела. Это скучно, неинтересно, осталось в далёком от нас прошлом. В нынешнее время вам просто сделают укол. Внутренняя боль сознания, которую вы испытаете, не поддаётся никакому сравнению с болью физической. Сознанию кажется тело сжимается, волосы выпадают, голова сплющивается, вырастают плавники. Вы перерождаетесь и становитесь рыбой, выброшенной на берег, где чайки раздирают несчастную на куски, съедая всё, кроме головы. Голова рыбёшки и человеческий мозг при этом функционируют, чувствуя боль похуже той, испытываемой когда-то Прометеем. Из головы рыбы, то есть вашей головы, начинают расти перья, она вытягивается, превращаясь в птицу. Она гордо расправляет крылья, летит над землей. Садится на луг и её хватает змея, душит, а через некоторое время медленно заглатывает, целиком. Именно с этим ощущением, съеденной змеёй птички, вы просыпаетесь после пытки. Однако дальнейшую свою жизнь проводите словно внутри змеи, не в силах оттуда выбраться, подсознательно пребывая в гадкой, скользкой среде.
Михаил Никифорович, сидевший на краю кресла, смотрел в большие, чёрные, страшные глаза. Весь сжимаясь от отвращения, он представил себя этой самой птичкой внутри змеи. Внутренний дворик сжимается, розы увядают и опадают, превращаясь в пепел, а боги рассыпаются на мелкие части. От перенапряжения он схватил последний кусок шашлыка со стола, и быстро проглотил, почти не жуя. Прошло... опять запахло розами. "Этот Белов, оказывается, хочет меня запугать. Не выйдет!", он облизал жирные пальцы, опрокинув ещё вина.

- Буду с вами откровенен. Император человек добрый, и согласен оставить вас здесь при одном условии, - главный санитар поднялся, убрал с мангала последний шампур с мясом и положил на тарелку узника. - Вы должны признать превосходство строя империи над всей вселенной, согласиться с фактом жалкого существования киевского княжества. Конечно, вам предстоит раскаяться во всех преступлениях, но это так, мелочи. Главное, чтобы вы сами осознали никчемность существования княжества. Никто вас пытать не собирается, я просто хотел рассказать вам сказку. Что касается жизненных условий, о которых вы мечтаете, то смею заверить, мы не подведём. У вас будет высокооплачиваемая работа, денег хватит на всё, что только придёт вам на ум или попросит сердце. Люди стали лучше, сильнее богов, потому как они, и только они способны удовлетворить любые желания, не требуя жертвоприношений. Мы создали рай для души и тела здесь, на земле. Никому не нужно больше страдать, дожидаться смерти, чтобы перенестись в какие-то призрачные облака.

Остаться здесь он не мог, как бы ни был вкусен шашлык. Он определённо хотел вернуться домой, в родную, любимую комнату с запахом старых книг, осенних листьев и бабушки. Ещё он грезил о Кате, её тонкой фигуре, о прикосновении нежных рук, поцелуях в красные, страстные губы, о всегда весёлых, счастливых глазах.
- Вы, быть может, превратно истолковали мои намерения... - Одинцов запнулся, чувствуя фальшь в собственном голосе. - Мне необходимо попасть обратно домой, я не представляю свою жизнь здесь. Я глубоко признателен вам за столь лестные предложения и особое отношение ко мне. Вы тоже вызываете симпатию, поэтому не хотел бы вас обидеть или как-то разочаровать. Признание, раскаяние о которых вы упомянули, невозможны по той причине, что я искренне верю в совершенство порядка, установленного в княжестве. Более того, считаю, иная система общественного строя способна лишь навредить человеку...
- Так я и знал, - разочарованно произнёс Белов. - Вы будете петь одну и ту же песню на протяжении нашей дружеской беседы. По крайней мере, вы искренне говорите то, что думаете. И ведёте себя в общем достойно, совсем не так, как некоторые ваши земляки, бывавшие на вашем месте. Кстати, как вам мясо на вкус? Мы пленных киевлян генетически модифицировали и, по-моему, весьма сочный шашлык вышел.

Глаза Михаила Никифоровича заволокло туманом, он перестал видеть и слышать. Только, наклонясь вперёд, извергал, как вулкан, лаву мяса вперемешку с красной жидкостью. Белый, пушистый снег вокруг становился бордовым, и худощавый не на шутку перепугался. Потеря заключённого означала понижение в должности, и кто знает что ещё могло прийти в сумасбродную голову императора. "Не рассчитал, слабеньким он оказался", Белов посыпАл лысую макушку узника снегом, бил по щекам, чтобы тот очнулся... "не помогает, придётся отнести обратно в камеру. Если он умрёт там, я буду чист, как стёклышко". Двое крепышей, появившись из-за розовых кустов, быстро отнесли Одинцова в его небесного цвета комнату и положили на матрас, бережно накрыв белой простыней. 
Худощавое лицо главного санитара из-за случившегося казуса только более вытянулось, и, кроме длинного носа, больших, хлопающих веками чёрных глаз, на нём ничего не осталось. Поникшее, сжавшееся от дурных предчувствий тело погрузилось в плетёное кресло-качалку. Он машинально налил вина из кувшина, опрокинув сразу весь бокал. Не почувствовав облегчения, закрыл глаза. Будь что будет! Хотя любые воспоминания, а тем более связанные с детством, заурядным жителям империи были недоступны, - автоматически стирались из памяти встроенным чипом, Белову воспоминания разрешались по долгу службы. Он предавался им каждый раз, когда закрывал глаза, за исключением положенного ему двухсекундного сна. Проносилось перед ним тяжелое детство...

Рождённый из пробирки номер 2691, точно определившей его дальнейшую судьбу и наделившей его ещё до рождения способностями к работе санитаром, он, как и все дети империи, жил в инкубаторе до пяти лет. Именно с этого возраста их начинали покупать вновь образованные семьи. Как же он обрадовался, услышав известие о том, что его наконец-то заказали, и скоро у него появятся родители. Теперь его точно не пустят на "переработку" предстоящую всем, кого не купили до шести лет. О возможности "переработки", то есть запихивания обратно в пробирку, няня сообщила исключительно для профилактики. Чтобы он стал хорошим, послушным мальчиком, тогда "тебя обязательно кто-то купит". Эта мымра порядком ему надоела. Хоть она была и сиськастая, её молоко было настолько невкусным, с привкусом плесени, что его тошнило каждый раз после кормления. Вырвать эту гадость не получалось, страдания продолжались. Кроме молока есть ничего не давали, поэтому он начал грызть пластмассовые игрушки. Голод они, конечно, не утоляли, но помогали уменьшить зверский аппетит, приглушить растущую в нём агрессию. Тогда он и не подозревал о существовании чипов: детям, до "передачи" в семьи, ставить их запрещалось. Всё вокруг казалось ему неестественным, лишённым смысла. Запахи, вкусы, дети, спавшие с ним в одной комнате. Комнате, наполненной дурацкими игрушками, меняющимися каждый день картинками природы, а также ароматом детского помёта. Целыми днями они ползали по комнате и изучали мир. Каждый день на стенах и потолке появлялось что-то новое. То река, то море, то лес. Искусственный, спроецированный пейзаж нельзя было ни попробовать, ни понюхать. Тем не менее, желая познать мир, они кусали пластмассовые игрушки и друг друга.
Их отсек, конечно же, не имел окон, поэтому няни всегда включали картинку звёздного неба и трели сверчков, когда загоняли их обратно в кровати. Его загонять не требовалось, он быстро полз или, когда немного повзрослел, летел пулей. Он любил разглядывать мерцающие звёзды, всегда протягивал руку к одной из них, хватал и прятал её к себе под одеяло. Боясь раскрыть свой секрет, он зажмуривал глаза и засыпал.
"Номер два шесть девять один, подъем! - кричала няня поутру, сдёргивая одеяло. - Через пять минут завтрак, а ты не умыт и не одет. Покажи, что ты там в руке прячешь?" Она дёргала его за руку, тащила к себе, он плакал, чувствуя как толстые ручища няни разжимают пальцы, а звезда улетает от него обратно в небо. Так повторялось каждое утро, и к пяти годам он приноровился, убегал и прятал звезду в свой шкаф, в карман единственных шерстяных брюк, выданных ему для "особого случая". Таким случаем позднее стало появление его родителей, освобождение из инкубатора. Перед этим, правда, няня от злости так расшатала шкаф, что тот упал прямо на него, расплющив ему кисть левой руки. К счастью, сделку о его продаже подписали за день до инцидента, так бы засунули обратно в пробирку.
Счастье свободы, когда с помощью вставленного чипа он перестал испытывать грусть, боль и скуку, пребывая в состоянии блаженства, длилось до сих пор. И всё стало подвластно ему: ветер, горы, море, и чувства. Он узнал, как создать, а точнее воссоздать любое явление природы или предмет, включая человеческие чувства. Детство с родителями, которые могли себе позволить всё, прошло безоблачно. Так, что сейчас и вспомнить было нечего.

Когда Белов открыл глаза, во дворике сыпал снег на фоне прозрачного голубого неба. Правая рука была сжата в кулак и держала звезду из детства. "Тьфу ты, чёрт знает что такое", и он изо всех сил начал трясти рукою, пытаясь её разжать. Не получалось. "Нет, это наваждение какое-то". Подбежавшие крепыши испуганно вцепились в кулак своими кувалдами, но безуспешно. Он понёсся, как ошпаренный, по внутреннему дворику, остановился возле Самсона, нажал на кнопку, выключил струю снега. Пнул Урана ногой. Крепыши переглянулись, они никогда не наблюдали подобного хаотичного поведения, тем более у главного санитара. Здесь явно что-то было не так, и ухо надо держать востро.
У Белова тихая паника. Тело отказывалось слушаться, следовательно чип его не работал, нуждался в замене. Предстояли не только огромные денежные затраты, но и три дня больничных. Одинцова за это время переведут из-под его контроля, отдадут крепышам на растерзание. Чёрт с ним, с Одинцовым, но подобный сбой в системе император не прощал. Продвижение по служебной лестнице ему точно больше не светило. Он совсем расстроился, ударил Самсона кулаком по голове. В глазах крепышей это было вопиющим измывательством над подарком императору! Белова тут же подхватили, плотно завернули в простыню, словно в кокон, положили на носилки и понесли.
- Немедленно остановиться! Я отправлю вас на переработку! - он беспомощно кричал, брызгая слюной.
- Извините, не можем. - вежливо ответил крепыш, державший его сжатый кулак. - У нас предписание. - добавил второй, перекинув тело Белова через плечо.

Крепыши действовали согласно инструкции № 53987. Пункту второму, подпункту пятому, комментарию одиннадцать, предписывающим "...в непредвиденных обстоятельствах, при ярко выраженных причудах странного характера, а особенно направленных против системы и предметов ей принадлежащей, главного санитара немедленно доставить в лодку". Ослушаться они не посмели, ведь знали инструкции дословно. Тем более, важность инструкции подчёркивала лодка, на которой жил император Всеволод.
Этот чудак установил её на крыше бетонной четырёхсот метровой башни. Уплывать он никуда не собирался, да и не мог, при всём своём могуществе. Капитан корабля, который никогда не выйдет из порта в море, он любил быть ближе к богам, подальше от людей, так что стоянка на крыше его полностью устраивала. Океанская яхта, доставшаяся ему по наследству от отца, в древности совершала кругосветные походы за пять дней. Используя ионы, содержимые в воде, её корпус отрывался от поверхности ровно на три сантиметра и летел над морями и океанами. Лодка, длиной тридцать метров, снаружи была практически невидимой, поскольку принимала цвет неба, сливающегося с океаном. Ни одного острого угла или формы в корпусе, похожим на яйцо чайки, не было.  Яйцо это, при необходимости, раскрывалось наполовину. Внутри "скорлупы", сделанной из прозрачного дерева, было всего десять отсеков, в восьми из которых находились каюты императора, а в двух ближних к корме размещалось всё остальное, включая камбуз, вспомогательные помещения и кубрик для прислуги.

Спроецированное море плескалось под лодкой. Днище, соединённое с крышей башни специальной подвижной установкой, создавало ощущение лёгкой качки. Когда захочется - штиль, а когда не в настроении и нужна встряска - шторм. Всё регулировалось с помощью пульта управления, цвет моря за бортом менялся одной кнопкой. Как же Всеволод был счастлив, когда в программе моря появились выпрыгивающие из воды, перед носом лодки, дельфины и киты. Они были совсем непохожи на тех, модифицированных, плавающих в искусственных водоёмах. Внешне да, точь в точь, но в их поведении было нечто другое, непредсказуемое, притягивающее его. Впрочем, это и неудивительно. Специальные программы выныривания писались на основе совершенно секретных архивов, содержащих картины и фотографии времён, когда небо покрывалось тучами, а в море водилась рыба. 

- Ещё, ещё ветра! - кричал Всеволод, недовольный хлюпающим парусом, установленным на носу лодки. - Проснитесь же вы наконец, как можно было всё прозевать!
Матросы в синих комбинезонах суетились, не понимая, зачем он придумал этот никчемный парус и раскрыл скорлупу, если у яхты ни мотора, ни мачт в помине не было. Они зацепили белое полотнище за крючки на палубе и теперь безуспешно пытались вдуть струю ветра. Каждый день им приходилось исполнять причуды капитана. То задраивать все люки и лежать в койках, потому что ему захотелось шторма и сильной качки. То красить прозрачную скорлупу изнутри в белый цвет, - император не желал больше смотреть на голубое небо и спроецированное море. То через неделю сдирать краску, поскольку капитан перестал ощущать свою близость к небу и богам. Хотя официально религии в империи не существовало, за исключением культа денег, император продолжал верить в многочисленных богов, свергнутых им. Зачем они нужны, если всё было подвластно жителям империи? Они не в силах принести пользу людям, способным создать за деньги любой воображаемый мир. Бесполезные свергнутые боги, тем не менее, вызывали у него тайный трепет, а точнее страх, что рано или поздно они восстанут из пепла и вернутся на небо. Иногда его опасения доходили до того, что он ощущал присутствие богов. Особенно тех, которые упрямо прятались от него, не признавая своего поражения и готовы были, при удобном случае, уничтожить империю, стереть в порошок людей, восстановить хаос природы. Мрачные картинки рисовал Всеволод, разъяренно пиная разорванный бездарями белоснежный парус. Его длинные, до плеч, седые не по годам волосы развевались по ветру, а расстёгнутый тёмно-зелёный плащ с острым стоячим воротником трепетал так сильно, что, казалось, скоро унесёт маленькую, невысокую фигурку императора в небо. Морщинистое лицо от обиды на парус, матросов и самого себя, раздулось и покраснело. Он молча, прыгнув в люк, спустился быстро по трапу в кают-компанию. За круглым деревянным столом никого не было. Сев на кожаное старинное кресло, принадлежавшему одному из его предков, он достал из кармана пульт и включил лёгкую качку, передававшуюся одновременно с шумом бьющихся о борт волн. Прозрачная скорлупа позволяла ему наблюдать за морем и небом, всегда предсказуемыми и управляемыми. Правда, он носил на шее бинокль и пытался что-то там, вдали, разглядеть. Вот и сейчас, откинувшись на кресле, положив стопу левой ноги на правое колено, он внимательно глядел в бинокль, наводя резкость на горизонт спроецированного моря. Сосредоточенный, он не услышал стук в дверь. Они постучали сильнее. Продолжая смотреть на воду, император раздраженно крикнул:
- Войдите!

Двое крепышей внесли тело притихшего, бессильного Белова, и медленно  развернули из простыни. Он впервые видел СамогО. Маленькая фигура, укутанная в плащ, комично смотрелась в широком, кожаном кресле. Санитар заметил вздёрнутый нос и массивный бинокль, неспешно опустившийся на грудь императора.
- Кто такие, с чем пожаловали? - спросил капитан низким, однако мягким голосом. Он удивлённо осматривал вошедших, не скрывая любопытства. Всеволод любил, когда день заканчивался чем-то неожиданным, незапланированным в его дневнике. Такое случалось довольно редко, поэтому настроение его улучшилось, лицо перестало раздуваться и вернулось в прежнее морщинисто-суровое состояние.
- Капитан, - император требовал, чтобы к нему обращались именно так. - Мы последовали инструкции номер пять три девять восемь семь и привели... то есть принесли вам главного санитара Белова. - крепыш, всё еще держащий сжатый кулак, посмотрел на своего собрата. - Он вёл себя очень странно. Например, ударил статую Самсона...
- И всё? Из-за такого пустяка вы поднялись на мою лодку? - он улыбнулся и вдруг завопил на весь корабль: "Мерзавцы! Ублюдки! Убирайтесь вон!". Все трое потупили взор, ретировались назад, к двери.
- Нет, стоп. Статую Самсона я помню, её возвели и подарили мне в детстве. Ценная вещица, антикварная. Как он посмел, я тебя спрашиваю, - он подбежал к говорившему крепышу, - твердолоб ты эдакий, осквернить предмет, принадлежащий мне?
- Капитан, у него сжался кулак, он начал разносить всё подряд. - крепыш поднял, в качестве доказательства, руку Белова. - Мы сразу его схватили, не позволив глумиться над святыней.       
- Ааа, главный санитар решил порезвиться, забыть о своих обязанностях и плюнуть в лицо императору. - он стоял напротив Белова, стиснув зубы. - Что ты скажешь в своё оправдание, несчастный?
- Я очень счастлив, капитан. Счастлив от того, что нахожусь здесь. Полностью признаю содеянное. - он знал, что император не переносил когда перед ним оправдывались. Всеволод любил раскаяния, только тогда и прощал. - Не в оправдание себе, но замечу: кулак мой сильно сжался, и разжать его было не под силу. Вот и начал я сумасбродничать.
- Ты хорошо сделал, что признался. Мне нравятся те, которые ничего не боятся, говорят правду. - он подошёл ближе к Белову, похлопал его по плечу, курносый нос неожиданно вздёрнулся. - Ты напился, как свинья, вина, а теперь будешь признания плести своим мерзким, пьяным языком?
- Простите, но я по долгу службы...    
- Молчи, молчи, ни слова больше не дам тебе сказать. А вы, не стойте как два болвана-истукана, заверните его в простыню, сбросьте с лодки в море.
Крепышам стало неловко, хотя они многократно пытали людей, доводя многих до смерти, сейчас предстояло казнить их собственного начальника, намного превосходившим их по рангу и уму. Пил-то он не просто так, для удовольствия, а с усачом, с целью переманить на свою сторону. В общем, они решили спасти Белова. Тем более, он наверняка повысит их в должности после такой оказии.
- Капитан, - начал говорить державший кулак крепыш, - Тут есть одно обстоятельство... - Император удивленно, с интересом посмотрел на него, ведь его приказы обычно не обсуждались. - Он пил с узником, с этим, как его, высочайшим советником из княжества. Для дела пил, не удовольствия ради, чтобы тот раскаялся...
- А ты что молчишь, можешь подтвердить слова собрата? - Второй, молчун, выдавил из себя: "Да, капитан".
- Наконец-то, картина складывается. Неужели так трудно было обо всём рассказать с самого начала? Надо из всех щипцами вытягивать. - Всеволод сбросил плащ и начал ходить вокруг стола, рассматривая кают-компанию, обитую самой ценной в империи породой дерева, секвойей. - Белов, ты перестарался в своих изощрениях с задержанным. Нельзя ли было придумать что-нибудь попроще? Зачем понадобилось спаивать этого советника? Вино не способно изменить его взгляды на мир и нашу систему, тем более, признать ущербность строя в княжестве.
- Мои намерения, капитан, заключались в том, чтобы показать насколько прекрасна наша жизнь. Всё, что придет ему в голову, будет исполнимо. Любое желание становится в империи реальностью. Реальностью, которую нельзя отличить от любой другой. В том числе и той, в киевском княжестве.      
- Ну и как? Стала ли жизнь прекрасна после вина?
- Нет, но...
- Без всяких "но". Ты не готов сейчас вразумительно ответить. И вообще соображать после выпитого. - императору надоел разговор, эти трое стали его раздражать. - Возвращайтесь к себе на службу, будто ничего не происходило. Только не надо его заворачивать в простыню, не по-человечески это. Запомните, если такое повторится сброшу всех в море.
- Капитан, а что прикажете делать с кулаком? Тело не слушает меня больше. Придётся отлучиться от службы для замены чипа. - пожаловался Белов. - Во время моего отсутствия допрос советника и судебное разбирательство затянутся, вряд ли закончатся благоприятно для нас.
- Твой кулак завтра разожмётся, не переживай. - уверенно заявил Всеволод. - По поводу нашего гостя мне совершенно наплевать, к каким выводам придёт следствие и чем закончится суд. Не императорское это дело, вдаваться в подробности. Хотя все участники процесса, учитывая его важность, будут вознаграждены в одинаковой мере.

Главный санитар тут же успокоился, проглотив слюну от столь радостного известия. Только бы не награждали Щуплова, уж очень скользкий, мерзкий был тип, готовый ради собственной карьеры изменить ход следствия, выставить его, Белова, в худшем свете. Передавать Щуплову слова императора он, конечно, не станет. Пусть трясётся, старается, но в результате получит не больше, чем остальные. От злости позеленеет и разорвётся, наверно. Он возвращался обратно с приятными мыслями, свободный от цепких рук крепышей, воодушевлённый самим императором. "Тьфу, совсем забыл про Одинцова. Он же мог окочуриться, пока нас не было. Тогда придётся заполнять кучу бумаг, ехать опять на аудиенцию к капитану, долго объясняться. Нет, он должен остаться живым. Ну с кем не бывает, подумаешь, хлебнул лишнего. Ничего, придёт в себя". Мысленно успокаивая себя, он осторожно пощупывал культяпку, проверить не разожмётся ли вдруг раньше назначенного императором срока. Нет, пальцы были как камень. Опять ему захотелось что-то, а ещё лучше кого-то ударить. Он посмотрел в окно, на быстрые серые реки возвращающихся с работы людей, возрадовался порядку, и сдержался. Как здорово, когда жизнь течёт своим чередом и вокруг столько довольных, счастливых лиц.    

У Михаила Никифоровича кружилась голова, кровать под ним качалась, как детская люлька. Забравшись под одеяло, где было темно и тепло, он почувствовал во рту вкус солёной рыбы и йода, именно так, он представлял, должно пахнуть море. Чип начинал действовать. Открывался мир, создаваемый искусственно, но ничем, как были убеждены жители империи, не отличающийся от настоящего. Мир, по их мнению, в сто крат лучше того, каким он есть или будет. Подвластный мир, контролируемый одной кнопкой пульта. Великолепный мир блаженства.

В киевском княжестве с момента пропажи высочайшего советника минул ровно один год. Каждый имперский день равнялся году. У здешней природы не было сезонов, время определялось в соответствии с особой, тайной инструкцией капитана. Он предписал, что эффективность производства повысится лишь при условии когда работающие будут трудиться целый год, без перерыва. При этом им должно казаться, что прошёл всего лишь один день. Встроенные чипы, постоянная занятость, счастливая жизнь, обустроенная возле экранов, помогала людям погрузиться в иллюзию быстротечности времени.

В Киеве, как и год назад, опять запахло упавшими каштановыми листьями. Но расцветать второй раз деревья не собирались. Каждый день моросил дождь, улицы покрывались привычной слякотью. Жители чертыхались, когда наступали, как им казалось, в неглубокую лужу, но нога их проваливалась в яму. Холодная вода быстро просачивалась внутрь ботинок, подступая к пальцам ног. Через некоторое время внутри раздавалось тихое хлюпанье. Носки безнадёжно, насквозь промокали. В заполненных водой ботинках Антоныч, завернувшись в чёрный флотский плащ, бежал от остановки на работу. "Пусть у них руки отсохнут. Работнички ещё те, решили ямы залатать, вышло только хуже. Куда ни плюнь, или колдобина, или дурацкая впадина под лужей". С того момента, как он посадил Одинцова не на тот поезд, внутренность его вывернулась наизнанку. Старый моряк стал вечно ворчать, был всем недоволен. Совесть его не мучила, ведь чистосердечное признание он написал в тот же самый вечер, освободившись от работы в виду чрезмерного, непривычного для него самого опьянения. Еле доплёлся до правобережной администрации. У здания с горгонами нашёл ящик для "жалоб и предложений", куда и бросил замасленный конверт с признанием. Конверт этот, случайно залитый корабельным дизельным топливом, которым он разбавлял свой чай, употребляемый во время длинных вахтенных ночей, он хранил для особого случая. И вот такой случай представился. Спать он завалился прямо у ящика, его пьяное тело совсем не слушалось, и не позволило сделать больше двух шагов.

Утром, потупив виновато-пьяный взор, он сидел в кабинете Михаила Никифоровича. Его допрашивал срочно вызванный из командировки Иван Карлович.
- Вы в осознанном состоянии находились, когда совершили этот мерзкий поступок? - он брезгливо поморщился, поправив воротник накрахмаленной рубашки. 
- Выпил немного, это случается. Но не так, чтобы очень. Уже после того, я расстроился и решил уж своё горе залить.
- Горе-то не только ваше, человека на погибель отправить... У него служба, семья, мечты. Всё, для них он пропал. - задумчиво посмотрев в потолок, Иван Карлович перевёл уставший взгляд на Антоныча. - Вам кто-то посоветовал на поезд-призрак его посадить?
- Нет, что вы. Я сам, сам. Всё сделал сам. Признаю вину, раскаиваюсь чистосердечно. - он взялся растирать свою грудь, там, где кололо сердце.
- Это мы понимаем, подробное письмо ваше получили. Как наказать-то мне вас теперь?
- По всей строгости... Я готов... Хоть в империю, на тот же поезд. Сгинуть на веки. - От жалости к самому себе глаза его увлажнились, но он сдержал слезу, поскольку был твёрдо убеждён в том, что моряки не должны плакать.
- Понимаю, понимаю. Ценю ваш энтузиазм, но вторая наша пропажа ни к чему хорошему не приведёт. Лучше всего, думаю, будет вас оставить на том же самом месте, как будто ничего и не происходило. Настоящее наказание, сущий ад. Каждый день приходить туда, где вы совершили злодеяние. Не думайте, что сможете улизнуть с работы.

Вот у Антоныча вся душа и вывернулась. Он не мог стоять на своём любимом месте, привычно отхлебывая из фляги. Его мутило. Приходилось бегать из угла в угол, словно беспризорному псу в ветеринарной клинике, который боялся, что его скоро усыпят. Пить он вообще больше не мог, после первого глотка ему сразу чудился высочайший советник. На поезда и людей старался не смотреть, боялся. Выдавал билеты без удовольствия, еле сдерживая яркие ругательные выражения, запасённые у него для каждого из пассажиров. Его привычная хмельная, весёлая жизнь разладилась, он постоянно мечтал о чуде. О скорейшем возвращении высочайшего советника, живым и невредимым. На колени бы стал прямо в здании вокзала, никого не стыдясь, умолял о пощаде. Одинцов человек с доброю душой, простит, наверняка простит. Тогда уж всё бы вернулось на круги своя. Только эта отдалённая надежда и спасала его от окончательного угасания.
 
Мысли о Мишеньке согревали и беспокойную душу Елизаветы Петровны, и изнывающее сердце Кати. Правда, он не был для них той последней тонкой нитью, не дающей им упасть в пропасть, как для Антоныча. Старушка постоянно возилась по дому, пекла пирожки для многочисленных, неизвестно откуда появившихся родственников, теперь попеременно гостящих у неё. Каждый день она бегала в Администрацию справиться нет ли вестей о внуке. С поникшим драконом Палычем, преданным своему хозяину, она встретилась на следующий день после исчезновения, уговорила того полетать над территорией империи в поисках внука. Дракон отправился в дальнее путешествие и пока не вернулся. 
Чрезвычайная занятость и привычный, сложившийся образ жизни без Миши, постепенно помогли Елизавете Петровне воспрянуть духом и не пить на ночь валериану. Внучек конечно был самым дорогим и любимым существом на свете, но жизнь текла своим чередом, она постепенно, сама того не замечая, признавала факт его отсутствия.
Что касается Кати, то её светлое, грустное личико появлялось на набережной, искало ту скамейку, где они последний раз сидели вдвоём, и, не увидя Мишеньку, отворачивалось, уже заплаканное, в сторонку. Каждый день, за исключением выходных проводимых ею дома с мужем и двумя милыми детьми, она выходила во время обеда на набережную. В любую погоду, будь то минус тридцать или плюс сорок. Это вошло в привычку, свой рабочий день она уже не мыслила без волнительной прогулки. Когда её подружки просили в обед остаться с ними, вместе пойти в кафе, она всегда, тихо вздыхая, говорила "нет, мне надо на набережную". Ритуал помогал ей помнить о Мише, но одновременно и забыть о нём на время вне обеденного перерыва. Утром и вечером продолжались хлопоты по дому, а на работе она всегда, как следовало из её резюме "напряжённо выполняла поставленные руководством задачи, зачастую брала инициативу в свои руки, руководила коллективом". Представляла ли она свою жизнь без пропавшего любимого? Да. Представляла ли она свою жизнь без прогулки по набережной во время обеденного перерыва, обильных слёз после одного только взора на скамейку? Нет. В общем, сложной, непонятной натурой оказалась Екатерина Андреевна. Не мудрено, что именно в неё и влюбился Михаил Никифорович, сладко дремлющий сейчас под одеялом в помещении без окон.

Ему не снилось море. Он погрузился в обычный человеческий сон, сон про который на следующее утро нельзя ничего вспомнить. Провалился от усталости, однако от плохо скрываемого удовольствия причмокивал губами, тихо посапывая. Проснулся в отличном настроении, с удовольствием наблюдая как комната постепенно наполнялась светом, и на горизонте показался краешек жёлтого диска. Море из свинцового становилось бледно-синим, небо окрашивалось в лазурный цвет. В сегодняшней программе произошли изменения. По песочному берегу ходили растрёпанные, невыспавшиеся чайки, пытаясь найти себе что-то на завтрак. Они высматривали моллюсков или дохлую рыбёшку. Обезумевшие, потерявшие ориентир крабы, выскочившие из под камней, их интересовали мало, с ними было много возни. Ковыряться в крабах чуть ни свет ни заря считалось занятием не только чрезмерно трудоёмким для начала трудового дня, но нарушающим их привычную утреннюю негу. Стоп. Уж больно натурально эти чайки вели себя. Неужели опять галлюцинации? Он бросил взгляд в сторону стального унитаза и успокоился. На месте, родимый. Значит, такой прекрасной и реалистичной становилась выдуманная, основанная на воспоминаниях, картинках, фильмах о прошлом, иллюзия. Одинцов ужаснулся, неужели ему начинало нравится то, что ещё день назад вызывало отвращение. Откуда появились запахи и приятные ощущения? Поглаживая себя по голодному утреннему брюшку, он вспомнил про шашлык и вино. Вгрызаясь в мясо, он тогда совсем позабыл о своём положении пленника-представителя княжества, и повёл себя недостойно. 

Плевать что подумают про него санитары. Он судорожно искал внутри себя оправдание для собственного бессилия перед имперскими ловушками, способными пробудить в нём примитивные, низменные инстинкты. Он умывался тёплой, неколющей, а придающей утреннюю свежесть водой из под крана, когда его осенило. "Почему я не догадался раньше! Если вчера вода казалась мне песком, а сегодня настоящая, то наверняка мне это внушили, запрограммировали, добрались до мозга, крутанули там что-нибудь, и теперь я готов воспринять всю их поддельную действительность. Точно. Хотят сделать из меня эдакого счастливого жителя империи, болванчика, с радостью потребляющего любую фальшивку, будь то продукт или явление природы. Ну что ж, я принимаю правила затеянной игры. Правда, наслаждаясь я всегда буду помнить о настоящем, единственном месте на планете где всё подлинно. Надо быстрее вернуться в княжество. Моё желание попасть домой не удастся изменить фиктивным шашлыком". Воспрянув, почувствовав необычайную силу духа, он решил сделать зарядку, поддержать угасавшую физическую силу. Только взмахнул двумя руками, засосало, застонало тело в области желудка и закружилась голова. Пришлось сесть на матрас, зажмурив от боли глаза. Полегчало. Комната наполнилась лучами восходящего солнца, волны перешептывались с песком, а чистое небо представлялось ему бесконечностью.

На горизонте показался тёмный силуэт корабля. Через минуту тень заметно увеличилась. Корабль превратился в большое серое облако, растущее, охватывающее собой границу между морем и небом. Вскоре зловещая туча закрыла солнце, подобравшись ближе к берегу. "Подумаешь, это всего лишь картинка. Бояться тут нечего", утешал он себя, но правой рукой нервно теребил край одеяла. "А галлюцинаций здесь быть не может. Ведь нельзя увидеть нечто вымышленное внутри искусственно созданной реальности. Иллюзию внутри иллюзии. Ну нет, такого точно не бывает". Тем временем облако густого тумана обволакивало всю комнату, влага проникала в глаза и уши, на усах образовались капли. Он ощутил себя посредине между абсолютной тьмой и светом. Там, где находишься в подвешенном состоянии полной неопределённости, не знаешь, чего ожидать. Когда темно, понятно что темень кромешная и деваться некуда, а при свете вокруг ничего не вызывает сомнения, всё как на ладони. Из тумана неизвестно что вылезет, но самое страшное, он не видел больше ни матраса, ни блестящего унитаза, полностью растерявшись. Где же он на самом деле, если повсюду эта серо-белая субстанция, проникающая внутрь, оседающая в лёгких? Заполнив тело и душу Михаила Никифоровича, туман заговорил с ним низким, завораживающим женским голосом.
- Перестань сопротивляться.
Он услышал её не ушами, а изнутри, будто голос пронёсся вместе с кровью по сосудам, насыщая собой всё его тело. Это был тёплый импульс, проникший в каждую клетку организма. Он сразу почувствовал себя лучше, перестал бояться тумана, зная он здесь не один.
- А я и не сопротивляюсь. - подумав, на всякий случай повторил вслух.
- Ты не понимаешь о чём я говорю. Перестань сопротивляться собственным желаниям, своему свободному духу. - голос её с каждым словом становился всё более желанным, и Одинцов, неожиданно для себя, пришёл в состояние небывалого воодушевления. Правда, едва ли разумея чего от него хотят.
- Если бы я не сопротивлялся желаниям, уже точно был бы частью империи, живущей в поддельном, ненастоящем мире. Соблазн велик, конечно, пытаются меня втянуть с помощью примитивных уловок. Вот вчера, например... 
- Твой дух намного выше этих уловок. Не пытайся противостоять им, не отрицай существования мира, даже если он полностью фальшивый и представляется тебе уродливым. Не бойся. Мёртвая природа это тоже природа, неотъемлемая часть всей вселенной.
- Кажется, я и не в силах противостоять. Они изменили моё восприятие окружающего. Теперь я вижу и чувствую как и любой другой житель империи. Но я-то знаю что настоящий, неподдельный мир существует только в княжестве. Никакая картинка, пусть она будет самой яркой, красивой, не способна его заменить.
- Ты ошибаешься, потому что делишь планету на два разных мира. Нет настоящего и ненастоящего. Нет картинок и реальности. Всё существующее, что ты видишь и чего не видишь, взаимосвязано, представляет собой одно единое целое.
Слова её разносились сладостным зарядом по телу, ему хотелось продолжать разговор, слышать, а точнее чувствовать её голос до бесконечности. Он плохо понимал, про какую связь всего и вся она пыталась сказать, но поспешил поддержать беседу:
- Что же мне делать в таком случае? Признать эту действительность, стать полноправным жителем империи? Это бы означало пойти на сделку со своей совестью, взглядами, и убеждениями.
- Довольно мальчишеской бравады. - голос её вдруг почерствел и кровь побежала неприятным холодком по жилам. - Не надо кривляться и юлить. Тебе самому нравятся здешние правила игры, особенно когда шашлык пахнет шашлыком, а море морем, а не мочёй из стального унитаза. Ты просто должен понять, что эта система ничем не лучше или хуже киевской. Она другая, и составляет всего лишь малую, крошечную часть вселенной. И в тот момент, когда ты это осознаешь, в тебе не будет ни ненависти к империи, ни к её устройству, твой дух станет по настоящему свободным.
Импульс внутри тела вдруг исчез, туман быстро испарился. Комната наполнилась свежестью утреннего моря. Он почувствовал себя обессиленным, будто организму не хватало крови. Прилёг, накрылся одеялом.

Белов стоял под дверью, пытался читать мысли Михаила Никифоровича, покрываясь от  ужаса и недоумения гусиной кожей. Никаких мыслей в течении целых тридцати секунд не было! Полное отсутствие мыслей у пленников в его карьере не наблюдалось. Скорей всего, это означало поломку его собственного чипа, что было бы крайне нежелательно... Рука его, по какой-то бесовской указке, медленно сжалась в кулак. Он с грохотом двинул им в дверь. Кажется прошло, на этот раз прошло. Пальцы медленно зашевелились, рука заработала как прежде. Медленно, неслышно повернув ключ в замочной скважине, он зашёл в комнату. Подбежал сразу к матрасу, откинул одеяло. Серое задумчивое лицо Одинцова поразило санитара, от растерянности он присел на песок, то есть на пол. "Никогда мои пациенты здесь не умирали... Хорошо, находится в постели, меньше возни с бумагами, объяснений никому давать не придётся. Жаль. Мёртвый он совершенно непригоден, все награды достанутся Щуплову, поскольку мерзавец успел выудить из него признание, равно как и важные для суда сведения. Суд состоится, даже над трупом". По инструкции ему полагалось проверить пульс, подставить под нос зеркальце, которое он всегда носил с собой, дабы "окончательно удостовериться в смерти преступника". Конечно, методы эти давно канули в лету, но обновить инструкцию никто так и не удосужился. "Ба, да он живой! Почему он спит, неужели чип не сработал?" Белов, уже скорее от возмущения, начал бить дремлющего по щекам. Узник приоткрыл один глаз, потом второй, задёргал губами, словно пытался что-то сказать. Санитар принёс стакан воды, кинул туда шипучую таблетку для бодрости, и заставил выпить. 
- Что случилось, почему вы спали, как вообще в таком состоянии оказались?
- Должно быть, галлюцинации... Словно кто мою кровь выпил.
- Так, так. Подробнее опишите, что произошло. У нас мало времени, скоро на допрос к негодяю... тьфу ты, к судебному следователю Щуплову. - он заподозрил, именно этот мерзавец устроил пытки заключённому без его ведома и разрешения на то императора. Хорошо, если бы так и было. Увеличение собственной награды, отстранение от должности конкурента мерещились каждый день.   
- Сейчас, сейчас. Голова кружится... 
Белов подсунул второй стакан "бодрости".
- Проснулся я в отличном настроении. Наблюдая за тонкой чертой между морем и небом, заметил большое облако, оно росло и вскоре превратилось в густой туман, окутавший меня... "Такого в утренней картинке моря точно не предполагалось. - подумал санитар. - Его рук дело". 
- И туман стал со мной о чём-то непонятном разговаривать.
- Как туман? Вы ничего не путаете?
- Нет, точно туман, я в жилах чувствовал женский голос.
- Женский? Может, почудилось?
- Нет, точно женский. Такой обволакивающий, влажный как туман, голос.
- Что она говорила вы хотя бы помните?
- Кто не знаю, она хотела чтоб я перестал сопротивляться. А чему, я так и не понял.
- Постарайтесь вспомнить. В этом тумане не видели случайно того здоровяка с квадратным лицом, который вчера вас допрашивал?
- Нет, его точно не было. Только женский голос по сосудам вместе с кровью бежал.
- Мммда. - Белову история показалась подозрительной, но утешила тем, что негодяя всё равно можно будет обвинить. - Забудем, что она вам наговорила. Главное, я обнаружил вас зелёным, при смерти. Значит, вам после тумана стало плохо?
- Да, кровь в жилах застыла. Я очень ослабел после разговора с ней и лёг под одеяло.
- Тааак. Вот что я вам скажу. Квадратное лицо, Щуплов, всё утро пытал вас с помощью тумана. Своими вопросами, странным голосом хотел что-то выудить дополнительные сведения для суда. Действия его незаконны, император запретил ему любые пытки против вас. Нельзя допустить повторения, оно может быть смертельным... Да вам просто повезло, что в живых остались. Мне нужно чтобы вы помогли мне от него избавиться, иначе... 
- Понимаю, понимаю. Как же я могу помочь? Я ведь ваш пленник.   
- Напишите на бумаге докладную, мол утром в виде тумана проник в комнату судебный следователь Щуплов и пытал страшно, до потери сознания, ну вы чуть и не умерли. Я всё подтвержу. - он вынул из внутреннего кармана ослепительно белого плаща скомканный пожелтевший лист бумаги, аккуратно расправил, положил на грудь лежащего заключённого. - Вот вам и перьевая ручка, кстати антиквариат, чтобы никто не попытался подделать докладную.
Михаил Никифорович привстал, положил лист на пол, и написал всё, что велел ему худощавый. Белов схватил драгоценную бумагу, внимательно прочёл, удовлетворённо кашлянул, размашисто добавил сверху "Так и было. Главный Санитар". 
- Подпишите теперь. Там, внизу. - он подул на докладную, свернул в трубочку, ловко опустив во внутренний карман плаща. - Пойдёмте теперь наверх, на чердак. Вы идти-то в состоянии? 
- Боюсь, не по силам мне подняться. - он встал, но сразу зашатался из стороны в сторону, наклонившись вперёд. Готовый упасть, почувствовал крепкие, но костлявые руки, усадившие его обратно в постель.
- Ладно, ладно, оставайтесь здесь. Я сам поговорю со следователем. А там видно будет.

Щуплов медленно осматривал мрачный, закопченный чердак. Он был раздражён что преступника ещё не привели. "Худощавый, каналья". Теперь он вынужден сидеть за столом в полнейшем одиночестве. Рассеянный взгляд блуждал по тёмным, едва заметным углам, масляным пятнам на потолке, однако ни на чём не останавливался, будто жил этот взгляд сам по себе, отдельно от головы. Квадратное сознание работало, подсказывая ему сколько же радостных воспоминаний связано с этой комнатушкой. Первый его допрос, упоительные слёзы жертвы, признание, незамедлительно последовавшее после короткой пытки молотком по пальцам. Слабеньким оказался, плохо питался. Безработная сволочь, протестующая против империи. Тогда всё гладко прошло, и воодушевлённый, он успел допросить в тот день второго зачинщика. Тот был орешком покрепче... был сослан на фабрику по производству искусственного вина из-за неуплаты долга. Кредитные карты, мразь, тратил на покупку бочек пива, а когда пришло время, расплатиться было нечем. Почти всё в империи покупалось в долг, денег-то никому из работающих не хватало. В долг - пожалуйста. Чудак из ссылки удрал, схватили его почти сразу. Какой же дурак из такой фабрики бежит? Сидел бы там до посинения. Идейный попался, зубы заговаривал. Твердил всё про повышение заработной платы, снижении цен. В общем, рехнулся совсем, пришлось его как психа оформлять. Потянулась такая бумажная волокита, кошмар. Лучше бы он тогда замучил дохляка до смерти... Всё равно, о первом дне допросов было приятно вспоминать. Он любил тот день из-за разнообразия, нестандартности. Да и сейчас, нос его чует, день не по порядку складывался. Глядишь, какой сюрприз и выйдет. Конечно, состряпав столько бумаг на Одинцова, получив разрешение на досрочный суд без дальнейшего следствия, он знал, сюрприз этот должен быть крайне выгоден для него... Не тут-то было.

По одной только самодовольной физиономии влетевшего на чердак Белова, квадрат понял, день будет омрачён. У него возникло странное напряжение в мышцах.
- Где преступник? - возмущённо спросил он.
- Мой узник сегодня не придёт на допрос. Ослаб совсем, с постели не в силах подняться. - санитар, усевшись на стул, вызывающе посмотрел на Щуплова.
- Не твоя ли это должна быть работа... привести пленника в нормальное состояние и доставить для допроса? - напряжение в мышцах нарастало.
- Конечно, но после пыток, которые ты ему учинил, даже не знаю выживет ли он.
- То есть как... После пыток? Не пытал я его... всё ты выдумываешь... нарочно... хочешь меня устранить от следствия. Поздно, дело в шляпе. - злорадно произнёс он, закопошился в дипломате, вытащив два листа бумаги. - Вот они, родимые. Признание Одинцова с его допросом, и разрешение на досрочный суд без следствия... - зная коварный характер санитара он показывал документы, крепко держа их обеими руками.
Не столько наличие этих бумажек обеспокоило и задело Белова, сколько то, что квадрату удалось многое сделать, в то время как он мучился с дурацким кулаком и его, как преступника, отвозили к императору. "Не спал, наверно, все ведомства оббегал, каждому чиновнику наобещал с три короба, но ничего выполнять не собирался. Только ради собственной шкуры старается. Всё впустую..."
- Допустим, документы ты состряпал проворно. Однако это не спасёт тебя от факта нарушения инструкций Самого, - костлявый палец взметнулся наверх, - и доведения узника до полусмерти.
- Да что ты заладил... Отдай мне его, не бросайся пустыми обвинениями, а то я сейчас составлю отдельную бумагу относительно клеветы в адрес следователя...
- Клеветы? - он с эффектом, словно вынимая меч из ножен, достал из кармана признание, развернув перед носом Щуплова. - Документ, подтверждающий что именно ты, ослушавшись императора, устроил утреннюю пытку, в результате чуть не погубив ценнейший экземпляр.
Глазки забегали по бумажке, голова растерянно соображала, а ручища напряглись с готовностью стереть худощавого в порошок. Белов, почуяв недоброе, отбежал в угол, спрятал бумагу, схватился рукой за чрезвычайный пульт санитара, готовый одним нажатием кнопки вернуть квадрата в состояние эмбриона. Обстановку разрядила старая масляная капля, жирневшая годами, долго ожидавшая своего момента и наконец ударившая Щуплова по лбу. От неожиданности он схватил дипломат, прижал к груди.
- Обыкновенная провокация, филькина грамота. Никто тебе, а тем более пленному советнику, не поверит. Подумаешь, чуть не умер. С кем не бывает. Да и какой смысл мне было пытать его сегодня утром, если он вчера сознался? - удивившись необычному ходу мысли, способным сразить санитара наповал, он окончательно расслабился, поставив дипломат на пол.
Белов, продолжая стоять в тёмном углу, произнёс:
- Это как посмотреть. Может, вчера во время допроса ему впрыснули какую-то ерунду, пытали, вот он и сознался. Сегодня, чтобы на суде советник не проговорил лишнего, ты решил заставить его запомнить слово в слово написанное тобой признание для суда.
- Всё это ничем не обоснованные догадки. Кроме одной бумажки у тебя ничего нет.
- Тем не менее, если листок с доказательством пыток попадёт к императору, сам знаешь, несдобровать. В любом случае, начнётся расследование, тебя отстранят от дела, подмоченная репутация останется, как ни крути. - бросил Белов, выковыривая скопившуюся под ногтями грязь.
- Чегооо же ты хооочешь? - взвыл квадрат.   
- Многого не прошу. Добейся, чтобы досрочный суд отменили и прекрати дальнейшие допросы советника. Например, потому что он плохо себя чувствует, подняться с постели не может. Ну, ты наверняка найдешь и более веские причины.
- Но это... просто... невозможно. Решение принято, они не станут переписывать документы. - твёрдо заявил Щуплов.
- Хорошо, тогда я направляюсь к императору, - худощавый зашагал в сторону двери, углом глаза наблюдая за следователем.
- Подожди, подожди же... Давай так поступим... Ты отдай мне эту филькину грамоту, а я позабочусь обо всем остальном. - рука с раскрытой ладонью невольно протянулась к Белову.
- Эээ нет. Знаем мы ваши метОды. Документ останется в надёжном месте, - похлопав себя по карману, продолжил, - ты его получишь только после выполнения моих требований.
- Да, хорошо придумал. Я побегу сейчас в управление умолять всех, в том числе и судей, переписать решение, подам заявление о прекращении допроса, а ты с бумажкой отправишься к императору. Это же двойной капкан! Нет уж, не выйдет. Без документа в руках я ничего делать не стану.
- Ладно, если ты такой упрямый... У тебя дипломат наверняка с замком и кодом?
- К чему ты клонишь? Не волнуйся, с таким кодом, во всей вселенной никто не разгадает. 
- Мы сложим разрешение на досрочный суд, твою санкцию на допрос советника, и свидетельство о пытках в дипломат. Закроем, оставим здесь до завтрашнего утра. Ты всё равно сюда попасть днём или вечером не сможешь. Тебе ведь одного дня хватит?
- Ммм... хватит. А вдруг ты не пустишь меня обратно?
- Не валяй дурака, зачем мне тебя не пускать? Во-первых, у тебя есть пропуск, и ты знаешь что я не в силах его отменить. Во-вторых, всё равно никто не сможет открыть твой дипломат. Ну а в-третьих, я заинтересован в получении новых бумаг от тебя.
- Ладно, договорились. - Квадрат демонстративно показывал документы перед тем, как аккуратно сложить их в дипломат. Более всего он остался доволен опущенным туда свёртком, который протянул в последний момент Белов. Оба тут же вышли с чердака и Щуплов помчался к себе в Управление, а главный санитар вышел во внутренний дворик с вечно цветущими и пахнущими розами.

Снег не включили, красные розы в тени мирно дремали, готовые загореться под яркими солнечными лучами. Он сел в беседку, стал медленно раскачиваться на кресле-качалке. Сегодня, как ни крути, представлялся последний шанс преобразовать советника, склонить на свою сторону. Суд, скорей всего, состоится послезавтра, а узника запрещалось томить допросами за день до суда. Сделка со следователем давала ему большое преимущество, способна была выставить в выгодном свете перед вышестоящими инстанциями, особенно императором. Само признание практически ничего не значило. Первостепенную важность не только для него самого, его амбиций, но и для его начальства имело то, что теперь он, и только он будет обрабатывать заключенного. Вне зависимости от решения суда, императору непременно доложат как именно Белов проводил с заключённым последние дни, кропотливо выуживая ценные для империи сведения. А мерзавец Щуплов допросы прекратил, удовольствовавшись признанием. Вряд ли всё будет передано капитану именно так, особенно про следователя, но он почти не сомневался, его заметно выросшую роль в деле отметят. Даже добровольный переход узника на их сторону становился не столь важен, на суде всё равно придётся отвечать за преступления против жителей империи. Скорее, такой переход означал бы для санитара удовлетворение очередной амбиции, быструю победу над чужой системой ценностей, волей и рассудком. Решив плотно позавтракать, а точнее совместить завтрак с обедом, он передал через крепышей приказание для кухни, распорядился проверить состояние узника. Степенно раскачиваясь в кресле, он вспомнил про загадочную историю, услышанную от Одинцова. А вдруг следователь не имеет к этому никакого отношения? Что произошло на самом деле? Сбой в системе? Нет, ему бы сразу поступил сигнал о нарушении, подозрительно что камеры наблюдения никакого тумана не зафиксировали. На них был запечатлён неожиданно, безо всякой на то видимой причины, теряющий свой естественный цвет советник. Подобные странности его обычно бесили, но к этой он относился спокойнее, поскольку сам извлёк из неё пользу.

В результате предыдущего сбоя системы ничего плохого, как ни удивительно, не произошло. Скорее наоборот, как и сейчас, помогло. Тогда, правда, шкала сбоя была совсем иной. У жителей отключились чипы из-за загрузки новой, обновлённой версии программы восприятия запахов. Программа оказалась несовместима с другими, уже встроенными в чип, который взял и отключился. Граждане империи потеряли способность наслаждаться запахами, вкусами, и ощущениями. Им было противно впервые употреблять безвкусную пищу, не чувствовать привычных запахов. Переглядываясь, они думали, что несчастье случилось только лишь с ним одним, боясь кому-либо признаться или пожаловаться на чип. Позднее, когда программу изменили, а чип заработал, жители поняли, насколько прекрасна жизнь, рьяно принялись соблюдать ежедневную рутину, больше работать. Часть воодушевлённых граждан была отправлена на вторичную переработку из-за окончания срока действия чипа. Когда чип переставал работать, а это зависело от его стоимости, поступал сигнал на ближайшую фабрику по производству детей, откуда приезжали специалисты по экологически чистой утилизации. Из отживших срок действия чипа людей создавался экологически чистый, органический эмбрион.               

Подвергаясь приятным думам о положительном влиянии сбоя системы, утешая себя мыслями о полезности утреннего происшествия с советником, он полностью расслабился, продолжая тихо раскачиваться в кресле. Тут во дворик ввели еле стоящего на ногах Одинцова.
- Прошу, прошу садиться, - он подвёл его ко второму креслу, стоящему в беседке. - Мне удалось избавить вас от Щуплова. Так что отдыхайте, наслаждайтесь жизнью.
- Благодарю, на чердак сам бы точно сегодня не поднялся, да и вряд ли бы нашлись силы ответить на его каверзные вопросы...
- По плану у нас предстоит поздний завтрак, совмещённый с обедом. Подкрепитесь, отдохнёте в тени роз, а потом продолжим нашу беседу об общественном устройстве и жизни в империи.
Маленькие, худые и бледнолицые работники кухни в красных фартуках начали подготовку стола. Накрыли белоснежной скатертью, принесли глиняный кувшин вина и хрустальный графин с водой. Их широкие лица застенчиво улыбались. Работали они молча, уверенно, но сделай им кто замечание, провалились бы сквозь землю от стыда. Расставив по обеим сторонам стола вместительные гранёные стаканы и большие бокалы на невысокой, но тонкой ножке, они принесли серебряные приборы, которые с необыкновенной церемонностью завернули на глазах у качающихся в креслах в старые пожелтевшие газеты.
- Антиквариат должен сочетаться с другим антиквариатом. - прокомментировал Белов. - Газеты давно изжили себя, и сейчас, к счастью, вообще никто не читает. Зато как красиво они смотрятся, когда содержат в себе старинную вилку с ножом. Вам так не кажется?
- Конечно, - поспешил согласиться Михаил Никифорович, дабы не вызвать ненужных прений, - совершенная гармония.
На столе тем временем появились белые фарфоровые тарелки, чашки и круглый заварочный чайник, с подпрыгивающей от только что налитого кипятка крышечкой. В поставленном на середину стола стальном подносе обнаружились горячие булочки, масло, нарезанные ананасы и апельсины в пиалах. Схватив поджаристую булочку, плотно намазав маслом, Одинцов одним махом её съел, тут же приступив к фруктам. Ананас, правда застрял между двумя передними зубами, но он ловко выковырял волокно любезно поданной улыбающимся человеком в фартуке зубочисткой. По левую руку были разложены несколько видов сыров, по правую канапе с сырокопчёной колбасой, красной икрой а также тонкие блины, с завёрнутой в них чёрной икрой, причём несколько икринок соблазнительно оттуда выглядывали. С них он и начал. Икорка приятно лопалась на зубах, жирными руками он хватал сыр, запивая лёгким вином, разбавленным водой. Только он причмокнул губами и собирался уж откинуться на спинку кресла для минутной передышки, но ни в коем случае сна, - краем глаза заметил спрятавшееся в углу подноса канапе с колбасой. Принесли целую сковороду омлета, и аккуратно положили в тарелку, присыпав свежим укропом и молотым перцем. Покончив с омлетом, он почувствовал как силы вернулись к нему, кровь проворно забегала в жилах и жизнь налаживалась. Чай оказался с бергамотом, один из его любимых. Откинувшись, наконец, на спинку кресла медленно поцеживая из чашки, он заметил:
- Никогда бы не подумал, а вкусы жителей империи удивительным образом совпадают с нашими. Ведь всё, что вы... если выразиться поточнее... произвели, в княжестве пользуется большой популярностью. Правда, икры теперь не достать... - он хотел добавить "из-за мёртвых морей", но одумался, не желая портить настроение ни себе, ни дружески расположенному санитару.
- В этом нет ничего удивительного, ведь мы живём на одной и той же планете, а ресурсы когда-то давно были общими. Однако вы правильно подметили по поводу икры. Мы способны произвести любые продукты, какие только заблагорассудится. Как видите, питание у нас намного разнообразней.

Худощавый немного слукавил. Он забыл упомянуть про большинство граждан империи, ходивших в одинаковых пальто и шапках, питавшихся обыкновенной кашицей, или сухими галетами со вкусом рыбы, мяса, и торта. На другие продукты, выглядевшие как настоящая еда, не хватало ни денег, ни кредитов. Но они всегда счастливы, ведь в империи используются самые лучшие вкусовые добавки, и за небольшие деньги можно купить, например, деликатес, - галет со вкусом сырокопчёной колбасы.
Нельзя ли людей было так инкубировать, спросите Вы, чтобы они вообще забыли вкус еды или вовсе в ней не нуждались? Человек оставался работающим механизмом и потому пища, ну хоть какая-то, необходима для поддержания его в исправном рабочем состоянии и в определённой бодрости духа. Память о вкусовых качествах еды, о том, как она выглядела когда-то, стиралась очень легко, но не делали этого по одной простой причине. Воспитать в людях постоянное стремление к потреблению разнообразной пищи, к чему-то большему и лучшему. Ведь именно из-за этого они и работали. Вернуться с работы, купить ассортимент плиток и кашиц, с удовольствием их навернуть, сидя перед спроецированной картинкой. В кабаках и магазинах перед глазами у них мелькали всякие яства, их прямо-таки до ужаса хотелось испробовать, но для этого требовалось больше денег. На этом и держалось общественное устройство империи. На маниакальном желании иметь много денег, потому как без них даже и плитки не купишь. Хотя жители работали очень тяжело, по календарю княжества целый год, без перерыва и сна, денег им всё равно хронически не хватало на ежедневные расходы. Так начиналась жизнь взаймы, а в долг давали всем полноправным членам общества. Полноправным становился каждый работающий человек, и мог взять в долг вдесятеро больше, чем имел сам. Кредит оказался крайне выгодным мероприятием для империи. Постепенно весь доход гражданина уходил на выплату долга, а стоило только кому-то не заплатить вовремя, его в два счета выставляли из квартиры без окон и забирали имущество. Туда вселяли другого, свежеиспечённого, с только полученным кредитом на покупку квартиры. Через некоторое время история повторялась... Провинившийся ссылался на принудительные работы. Жил где-то в конуре при фабрике, бедняге выдавали безвкусную кашу. Стремиться к большему от него уже не требовалось.

Глядя на довольное, упоённое лицо советника, Белов решил что тот почти созрел для добровольного переселения в империю и готов отказаться от дальнейшего прозябания в княжестве. Думы Одинцова, читаемые им время от времени за завтраком, ничего, кроме восхищения не выражали: "Вкуснотища", "Замечательно", "Как хорошо, с вином особенно", а заключительная фраза "Не сопротивляйся, понятно? Прими как есть" и вовсе навеяла его на мысль, что дело в шляпе. Это, бесспорно, льстило главному санитару. Легко, за пару дней, он прикормил одного из важнейших чиновников княжества. Правда, поразительная лёгкость "совращения" смущала Белова, ставила его в тупик. Сдаться так, без всякого сопротивления, быть, или во всяком случае казаться счастливым всего через пару дней пребывания в Аскоме? Ему очень хотелось в это поверить, но в силу своей профессии и природной подозрительности, он засомневался. Не водит ли советник его за нос, изображая здесь счастливого простака, а где-то у себя в подсознании, куда он докопаться не мог, ехидно смеётся? Давно, наверно, раскусил способность читать мысли, теперь специально притворяется. И потом, все эти истории с туманом и голосом, хоть сыграли ему на руку, казались крайне подозрительными. Или он заходит чересчур далеко в своих домыслах, а в действительности его узник доволен здешней жизнью и задних мыслей не имеет?
Лицо Белова, от усердного думания, вело себя совсем непристойно то сужаясь в несколько морщинок, то расширяясь, да так, что зрачки готовы были выпрыгнуть на стол, быстро покатиться и упасть прямо на колени Михаилу Никифоровичу, с ужасом наблюдавшим за мимикой санитара.            
- Что случилось? Вам нехорошо?
-...Нет, нет. Ничего не случилось, у меня в голове много всяких мыслей роилось. Послушайте, если бы я вам предложил вернуться в Киев, сегодня же отправил на поезде, первым классом, обратно, - санитар решил окончательно убедиться в благонадёжности советника. - Вы бы согласились?
- Вы задаёте сугубо гипотетический вопрос, на который я не знаю как правильно ответить, - признался он, допил последний глоток чаю и аккуратно поставил фарфоровую чашку на стол. - Да и поезд-призрак неизвестно куда бы меня привёз.
- Опять ваши увиливания начинаются. Прошу вас, не расстраивайте наши дружеские отношения, отвечайте прямо, не страшась ничего, не пытаясь уйти от ответа.
- Хорошо, если предположить невозможное, то, конечно, я бы согласился уехать домой. Здесь, благодаря вам, меня очень тепло принимают, вкусно кормят, однако меня ничего не связывает с империей. Нет ни любимой работы, ни друзей, ни семьи...
- Так я и знал. Мои самые худшие предположения оправдались, - с огорчением отметил Белов. - Вам доставляет удовольствие находиться у нас, однако всегда будет хотеться домой. При первом же случае вы готовы плюнуть на свои собственные прекрасные чувства, вызываемые пребыванием в империи, и вернуться в совершенный хаос. Работа, друзья, семья - это можно купить здесь, в любых количествах и качествах, какие только не пожелаете.
- Нет, нет. Вы превратно меня истолковали. Я не собираюсь скрывать хорошие чувства, связанные с империей, а открыто говорю о них! - воскликнул Одинцов. - Я не сомневаюсь, что могу обзавестись здесь чем угодно, но это не в состоянии заменить место, где я родился, людей, с которыми я вырос и которых я сильно люблю.
- Боюсь, мне этого никогда не понять. Ни вашей тяги к призрачному княжеству, которое вот-вот испустит дух, ни привязанности к людям. Сегодня вы вместе, счастливы, а завтра разлучились, или один из вас умрёт, в конце концов. Представьте себе новые знакомства, семью, детей, которые можно выбрать по собственному усмотрению и быть свободным в дальнейшем! - воодушевлённо говорил он. - Не устраивает вас что-то или кто-то, взяли и поменяли. Любовь, придуманная в княжестве для оправдания никчемных уз и отношений зачастую заканчивается трагично. Либо смертью, либо расставанием. Я точно знаю, из собственного опыта допросов киевлян. Они постоянно жаловались мне на свои чувства и трагичное, по обыкновению, завершение романтических отношений. Ну к чему вам эти страдания? Зачем возвращаться туда, где вам плохо?      
- Страдают и жалуются у нас лишь те, кто потерял веру в любовь, или кто никогда не любил по-настоящему. Я уверен, что расставания или смерть не могут разочаровать человека, истинно любящего. Свобода, во всяком случае, для меня, состоит не в том, чтобы выбирать кого угодно и когда угодно, а во внутренней свободе от внешних помех. Если что и не устраивает в объекте любви, то настоящие чувства ведь всегда проявляются и живут вне зависимости от... 
- Оставим ненужные философские разговоры, - прервал с раздражением Белов. - Вы слишком много разглагольствуете, ходите вокруг да около, а на самом деле боитесь себе самому признаться в беспрерывных внутренних мучениях. Уговаривать я вас больше не стану, сами потом пожалеете что добровольно не захотели остаться у нас.
Санитару надоел разговор, тем более большую часть из сказанного Одинцовым он и в самом деле не понимал. "В конце концов, - размышлял он, - осмысленный переход советника на сторону империи вряд ли сыграет какую-либо роль в определении моей будущей награды. На суде и так всем станет понятно, что именно я, а не Щуплов поймал важного княжеского чиновника и выудил из него ценнейшую информацию. Тем более, по словам капитана, окончательный вердикт не повлияет на определение размера поощрения. Возможна только одна загвоздка. Он ещё вздумает, как и обещал, наградить всех участников процесса в одинаковой мере. Как ни крути, изменить здесь ничего не получится, только если у него самого вдруг возникнет иная идея".

Во дворик зашёл крепыш с загадочным и одновременно растерянным выражением лица. Тонкие губы были поджаты, а узкие глазки то бегали в неопределённом направлении, то останавливались на мгновение, и начинали скользить по верхушкам кустов роз, будто подняться выше были не в силах. Он молча стоял, искусственный снег покрыл его чёрные, зачёсанные назад волосы, но не таял, образуя неряшливую белую шапку. Причиной необычного поведения был объявившийся ни с того ни с сего на проходной Щуплов. Выходившее за рамки установившейся годами рутины подвергало его в состояние полной растерянности. Судебный следователь явился в неположенное для него время, да ещё и требуя аудиенции с главным санитаром. Чуяло его накачанное тело, запахло жареным. Он мог отправить непрошеного гостя восвояси, но, преданный до гроба начальству, решил сообщить, заодно обезопасить себя от возможных неприятностей.
Стряхнув снег, он подошёл к качающемуся на кресле Белову, наклонился и, поглядывая на сидящего напротив советника, прошептал в левое ухо:
- Судебный следователь на проходной. Просит аудиенции.
Тот удивлённо поднял глаза на крепыша и обеспокоенно, чувствуя некий подвох, произнёс:
- С какой стати он припёрся раньше положенного? Ладно, ты всё равно не знаешь подробностей, пойдём поглядим на него.         
Щуплов, оперевшись руками на турникет, нетерпеливо смотрел на входную дверь. Он знал что его, согласно протоколу, скорей всего просто проигнорируют, Белов не выйдет, и тогда пришлось бы ехать к императору за специальным пропуском. Дело было срочным, крайне щепетильным для следователя. По свеже подписанному распоряжению правителя, досрочный суд должен состояться завтра, все обвинения советнику давно подготовлены и одобрены. Новость застала его в рабочем подвальчике. Он сидел в пустынной камере пыток и обдумывал как можно изменить мнение судей, склонить их к переносу даты судебного разбирательства. Теперь сделать ничего был не в силах, а потому переживал, как в свете подобных новостей, поступит санитар со злосчастной бумажкой, якобы доказывающей пытки. Ведь он не добился отмены досрочного суда, следовательно роль его становилась ключевой. Санитару, уже как второстепенной фигуре в процессе, терять нечего, а потому тот мог натворить всяких глупостей.
В открывшейся двери появился острый нос Белова, остальное лицо оставалось в темноте мрачного предбанника.
- Чем могу быть полезен?
- Дело чрезвычайной срочности... надо обсудить наедине.
- Говори лучше сейчас, нет времени возиться с пропуском. Всё равно нас никто не слышит. - соврал он, у него за спиной стоял крепыш.
- Император недавно, после нашей утренней встречи, издал приказ о досрочном, назначенном на завтра, суде над советником, - он виновато потупил взор, добавил: "Изменить ничего невозможно".
Нос тут же исчез и дверь закрылась. Тело санитара, прислонённое к холодной стенке предбанника, затрясло, в голове роилось множество мыслей, но ни одной из них поймать он был не способен. Они быстро, словно пчелки, прилетали, садились на короткое время собрать пыльцу, и тут же улетали. Среди них попались следующие экземпляры: 
"Не пущу, никого не пущу"
"Я ему устрою такие пытки, что не очухается"
"Конец, это конец карьере"
"Взорву дипломат"
"Мразь, специально подстроил, ездил к Самому"
"Жаль, не умер советник" 
Крепыш, предчувствуя что-то неладное, неожиданно для него самого выпалил:
- Пусть покажет копию приказа.       
- А? - Белов не поверил когда крепыш заговорил, но ему понравилась мысль и появление Щуплова сразу представилось некой фикцией, спектаклем устроенным специально для проникновения на чердак. Нос его снова высунулся наружу:
- Копия приказа есть?
- Конечно, - он протянул бумагу, тут же схваченную обеспокоенным крепышом вылетевшим из предбанника и моментально ретировавшимся назад. Санитар скользил глазами по документу, плохо отдавая отчёт происходящему, поскольку разум его совсем помутился от неожиданного поворота дела. 
- Похоже на правду. Чего же ты хочешь?
- Я?... Узника необходимо доставить в суд завтра утром. За одну ночь перед тем, по закону, я должен ознакомить его с материалами девятисот шестидесяти пяти страничного дела... Все бумаги у меня с собой, - он демонстративно потряс толстым портфелем. - Пропусти меня к пленнику, заодно и дипломат бы открыли, уничтожили все документы...
- Портфель оставь здесь, я сам передам советнику. Дипломат я принесу на суд, там его и откроешь. Пусть все узнают, какими методами, покушаясь на жизнь заключённого, ты добыл сведения. - Белов почему-то был уверен, что бумага должна произвести серьезное действие на судей, присутствующего императора и зрителей. Крепыш за его спиной усиленно напрягал головной мозг и пытался сообразить что к чему. Однако после трёх неудавшихся попыток он остановился. Не на шутку разозлившись на собственное умственное бессилие, он как цербер готов был вцепиться в любого встречного.   
- Ты ведь знаешь, в таких случаях я имею право поехать к императору за специальным пропуском. Ознакомить узника с делом должен именно я... - тут Щуплов остановился, поскольку услышал странный рёв, доносящийся из предбанника. Это был стонущий крепыш, его настолько раздражал следователь, что от ненависти он думал как бы вколоть тому порцию быстро действующего, не оставляющего следов насильственной смерти, яда. Шприц у него всегда лежал во внутреннем кармане белого пиджака, возле сердца.

Чуя поражение в игре с Щупловым и полнейший крах надежд на повышение в должности, главный санитар втащил свой нос обратно в предбанник. Он молча, в совершенной растерянности, подпирал стенку и даже не заметил как крепыш молниеносно выскочил из темноты и с остервенением вколол смертельную дозу в спину уходившего победителя. Подхватив тяжелое тело, кряхтя, затащил его внутрь, сложив у ног онемевшего начальника. Словно хищник, принесший добычу в логово, он, оскалившись, внимательно осматривал жертву, заодно изымая содержимое карманов. Проделывал это с завидным спокойствием и невозмутимостью, выполняя привычную для себя, рутинную работу. Худощавая рука Белова тихо и незаметно нащупывала кнопку тревоги на стене, но вдруг остановилась. "Да это подарок судьбы! - его разум неожиданно ожил. - Следователь мёртв, не нужно беспокоится о его мерзопакостях, главным в деле становлюсь именно я. Если у кого и возникнет подозрение, спихну на хладнокровного убийцу... У меня самого алиби, сидел в саду с советником".
- Оттащи тело обратно в фургон и посади за руль, так чтобы всем казалось он умер, не выходя из машины. - хладнокровно распорядился он. - И не забудь засунуть ему обратно в карманы гривенники тобою уже присвоенное.
План созрел, окончательно выстроился в голове. Надо было забыть всё происшедшее, сделать вид, что никакой Щуплов к ним не приходил, а утром, как ни в чём не бывало, начать во внутреннем дворике чаепитие с советником. Работники Судебного Управления вряд ли станут искать его раньше завтрашнего утра. Семьи не было. Казус обнаружится когда приедут забирать узника на суд. Вот здесь он и прикинется дурачком, выразит крайнее удивление, как бы между прочим сообщит о своей готовности помочь судебному процессу, взяв на себя обязательства, выполняемые обычно покойником. Конечно, они с удовольствием примут предложение. Кому же захочется возиться с девятисот шестидесяти пяти страничным делом, да ещё отвечать на вопросы судей. В общем, будущее образовывалось самым выгодным для Белова образом. Находясь в приподнятом настроении, тихо посвистывая, он отправился к усыпанному снегом узнику, сидящему возле поверженного Урана, предупредил о досрочном суде и отправил в камеру отдыхать. Обоим крепышам он, во избежании возможных неприятностей, стёр память о сегодняшнем дне. На двух листах бумаги он написал трогательную речь для суда, освободил при этом место в письменном столе для очередной награды - ордена, дающему безусловное право на повышение в должности. Он долго сидел, наполняясь приятными грёзами, в проецируемой тиши лесной чащи, посреди надвигавшихся на него сизых силуэтов деревьев и сильного запаха опавших дубовых листьев. Перед предстоящим глубоким двухсекундным сном он незаметно пробрался в фургон за томиком одинцовского дела, заметив там отсутствие щупловского тела. Улизнувший мертвец, рассудительно приняв по настоянию начальства противоядие перед внеплановым посещением коварного заведения, успел получить разрешение на уничтожение главного санитара, привёл свору головорезов и растерзал Белова прямо в фургоне. Тело было тут же отправлено на утилизацию, крепыши взяты под следствие, а Михаил Никифорович ознакомлен с делом и оставлен в камере до утра.

Проснувшийся Одинцов не услышал шуршания волн по песку и не увидел привычной частицы диска цвета опавших листьев на горизонте. Вместо спроецированной картинки были голые стены, окрашенные, как сказал канувший в лету санитар, в "радостный, голубой цвет неба". Он догадался, с добрым надзирателем приключилось что-то недоброе, включить изображение моря было некому. Усиленно растирая лицо холодной водой, он со страхом думал о своей дальнейшей судьбе и вероятной после суда смерти. Свита из пяти человек, одетых в одинаковые серые пальто во главе с квадратным лицом торжественно зашла в комнату. Внимательно осмотрев голые стены, заглянули под матрас и удостоверившись в отсутствии всякой контрабанды, попросили проследовать за ними. Вывели пленника во внутренний дворик, где все розовые кусты были выкорчеваны, цветки растоптаны до неузнаваемости, а статуи богов разбиты на мелкие кусочки. Самсона отвезли императору. Тот остался очень довольным забытым им подарком, отдал особое распоряжение на уничтожение крепышей-санитаров, находившихся в центральной тюрьме, а заодно передаче Беловской вотчины во владение судебного ведомства. Щуплова тут же сделали начальником сего заведения, так что он считал себя по закону и праву полноправным хозяином. Пока узник ждал посреди дворика прилёта судебной охранки, бывший следователь с явным удовлетворением кромсал оставшиеся кусты роз. Как хотелось побыстрее избавиться от этой трухи, установить широкие, удобные кресла для пыток. Он представлял своих будущих заключённых. Расположившись поудобней в креслах, ничего не подозревая, они любуются чистым голубым небом. В подходящий, самый неожиданный момент появлялся бы он, с чемоданом разнообразных инструментов, и весёлой походкой направлялся к узнику. В начале он перетягивал руки и ноги толстым жгутом. Ну а дальше дело техники, очередное признание готово.
Во дворик упала продолговатая тень жертозы, летательного аппарата в виде подводной лодки, используемого судом исключительно для перевозки особо опасных для империи преступников. Воздух наполнился запахом подгнивших морских моллюсков, и Михаил Никифорович невольно прикрыл нос, хоть и знал что запах на самом деле ненастоящий. По длинному веревочному трапу, если жалкий канат выброшенный сверху можно было вообще назвать трапом, узника подняли в тёмный отсек с запахом дизельного топлива, тотчас ударив по голове крупнокалиберным гаечным ключом.
    
Очнулся он, сидя на дне огромного аквариума, заполненного водой. Хотя чистейшая бирюзовая вода и кружившие вокруг него разноцветные рыбы были спроецированы, дышать из-за сильного давления стало тяжело, а глаза щипала солёная вода. Дно, усыпанное морскими звёздами, медленно шевелилось, а щупальца поднимали небольшие клубы песка. Вокруг него выстроилось десять человек в одинаковых тяжелых глубоководных скафандрах. Не видя их лиц и глаз, он чувствовал как они пристально на него смотрят. Из десяти наблюдавших все были судьями, впервые за свою продолжительную карьеру одетыми в скафандры, защищавших их не только от давления, но и от хищных рыб, которые рано или поздно должны здесь появиться. Этого пожелал император, предупредив "Во время суда возможны жертвы, не стоит подвергаться ненужной опасности". Непонятной им казалась чрезмерная предосторожность, обычно во время суда преступника никто тронуть бы не посмел. Только когда судьи оглашали наказание и покидали аквариум, приговор приводился в исполнение. Осуждённого либо оставляли на дне, либо поднимали на поверхность.

Со всех сторон включились яркие прожекторы, направленные на него и десять судей. Сладкий, с хрипотцой, голос закричал из всех громкоговорителей империи:
- Сограждане! Не пропустите развлечение века! Впервые за всю историю телебуды состоится бесплатный показ суда! - голос, доходящий до погружённых в воду ушей Одинцова становился булькающим и казался ему болезненным. - Настройте свои проекторы на первый официальный канал, чтобы стать свидетелями грандиозного представления с подсудимым из киевского княжества, лицемерие и жестокость которого не знает границ! - говорил он исключительно для возбуждения интереса жителей империи к суду, и, конечно же, понятия не имел о подобных свойствах характера узника. - Неслыханное по масштабам действие сопровождается таким же неслыханным подарком императора. Наш вечный капитан даровал каждому работающему гражданину выходной день, поэтому прямо сейчас можно уйти с работы, и дома вовремя прильнуть к высококачественной картинке небывалого зрелища!   

В Аскоме, равно как и в самых удалённых уголках империи, призошёл настоящий переполох. Люди побросали работу, выбежали на улицы, разъярённо толкая и давя друг друга. Они хотели успеть на представление вовремя, не желая уступать кому-либо своё место в толпе. Ничто не должно было помешать их скорому, неминуемому наслаждению. К началу трансляции в пути с работы домой погибнет примерно четверть населения, а разорванные на части тела пролежат на улицах три дня. Упоённым восторгом от представления будет не до того. Количеством умерших останется доволен император. По его тайному плану, человеческие потери во время объявленным им же всеобщего выходного компенсируют нехватку рабочих мест в империи. Численность населения контролировалась, но постоянная автоматизация и растущая производительность труда оставляли многих без работы. В идеальном обществе, построенном у правителя в голове, каждый житель империи должен работать, только тогда все становились легко управляемыми, были одинаково счастливы.
Выжившие в давке добрались до своих домов и квартир, уселись поудобней в диванах-креслах, с ненавязчивым перекусом в одной руке, напитком по вкусу и возможностям в другой, и включили проекторы, послушно настроившись на первый официальный. Комнаты на короткий миг превратились в аквариум, где находился растерянный преступник, окружённый десятью судьями в скафандрах.
Картинка прервалась радостными лицами, мелькающими вперемешку со стоящими на зелёном лугу коровами.
- Плитка со вкусом парного молока. Попробуй, захочешь ещё. - говорило каждое из пяти улыбающихся лиц.
Изображение поменялось, пространство заполнилось звёздным небом. Летящий на зрителей метеорит превратился в большой серебряный гривенник с надписью "Там красиво, но слишком далеко. Чтобы увидеть космос не выходя из дома, подключись к программе Пространство".
Пропаганда стиля и образа жизни, требующего постоянного потребления и затрат продолжалась:
- Приобретай больше - плати меньше. Сеть магазинов "Сказка".
- Автомобиль, который никогда не подведёт.
- Бесплатный кредит. Покупай что хочешь в рассрочку.
- Самый широкий в империи выбор семей. Дети включены в стоимость.
Картинка перенеслась обратно в аквариум. Ведущий, ранее столь удачно оповестивший о событии сладким голосом, на этот раз молча погружался на дно. Его бесформенная фигура, покрытая блестящей чешуёй, опускалась вниз совершенно неестественным образом и была похожа на статуэтку, без единого движения какой-либо конечностью, с поднятыми в стороны руками и ногами на ширине плеч. Он медленно раскачивался как парашютист, парящий в воздухе.
Благополучно приземлившись, небритый говорун неопределённого возраста надел на лысую голову парик из кучерявых седых волос и обратился к зрителям:
- Именно здесь, на песочном дне аквариума, произойдёт самое незабываемое  развлечение, непредсказуемый исход которого держит всех в напряжении. Итак, собравшиеся здесь судьи, - он быстро обвел взглядом стоящих в скафандрах, - самые справедливые и гуманные в нашей вселенной, скоро решат судьбу преступника, проникшего к нам из дремучего княжества. Вам остаётся лишь замереть на своих диванах и наслаждаться зрелищем. Слово судьям! Ура! Ура! Ура!

- Михаил Никифорович Одинцов, я знаю кто вы, откуда, зачем сюда прибыли. - уверенно произнёс тоном давно заготовленной речи главный судья Котов. - Перечить и выкручиваться с помощью пространных фраз бесполезно. Судьба ваша практически предрешена, осталось лишь выполнить пустячные формальности. Ответить на мои вопросы. Но знайте, за каждый лживый ответ вам предстоят страшные страдания и боль, от которых мозг расколется на миллионы частиц. Ваша жизнь зависит от того, на сколько вопросов вы дадите правильный, честный ответ. Теперь перейдём к делу. Когда вы родились?
- В тысяча девятьсот девяносто восьмом году.
- Он соврал при первом же случае! - удовлетворённо воскликнул судья. - На дворе 30 597 год! "Дерзкий ответ подсудимого, - подхватил ведущий, неожиданно сделав пируэт, - заслуживает наказания. Пришло время расправы". Все скафандры послушно закивали. Зрители замерли в удобных позах на диванах. От предчувствия кровавой сцены, кто победнее, откусил ещё один кусок плитки со вкусом чипсов, а кто побогаче потянулся рукой за искусственными фисташками и банкой пива.
От удара в бок Михаил Никифорович согнулся и заметил быстро промелькнувшую по дну тень. Подняв глаза, он увидел как судьи расступились, а над ним кружила, нагло расталкивая остальных рыбёшек, чёрная акула с полуоткрытой пастью.
Сделав рывок, она с очевидной для себя лёгкостью откусила кусок его бедра. Правосудие торжествовало! Акула, хоть и спроецированная, вела себя и кусала как настоящая. Зеваки, наблюдавшие из своих домов и квартир, увидели разорванное человеческое мясо и облако крови, медленно выползающее из раны. В реальности же ничего подобного с Одинцовым не происходило, но встроенный ему чип посылал в раскалывающийся от боли мозг сигналы изображения тупоносой акулы и кровоточащей ноги. Никогда не испытывая подобной боли, он готов было потерять сознание, но холодное подводное течение вовремя ударило ему в голову и Михаил Никифорович продолжил стоять на дне. Пока хищница отдыхала, кружа где-то наверху аквариума, переваривая съеденное, судья Котов решил задать второй, более развёрнутый вопрос подсудимому:
- Для чего вам понадобилось заманивать невинных жителей империи и подвергать их в княжестве мучительной смерти?   
- Позвольте мне не согласиться. - он перестал чувствовать боль, и решил парировать. - Никто их не заманивает, и уж тем более мы не хотим их смерти. Заблудшие в приграничных лесах, они попадают к нам, становятся полноправными членами общества...
- Правда? - Котов окончательно убедился во лживой, мерзкой природе подсудимого, не заслуживающей его милости. - В томе твоего дела, на странице триста сорок четвёртой, написано иначе. По словам следователя Щуплова, ты сознался в зверских мучениях граждан империи, пересылке их в качестве использованного, никому ненужного материала, обратно. Это ведь иначе как преступлением против человечества не назовешь!
- Нет ему пощады! - взревел ведущий, опрокинул голову и уставился на кружившую сверху акулу. - Не отрывайтесь ни на минуту, она готова оторвать кусок побольше!
- Быстро, дешёво, вкусно. Бутерброды с котлетами. Только в нашей забегаловке "Кушай и властвуй", - очередная пауза с пропагандой началась картинкой жадно жующих, сидящих за зелёными пластмассовыми столиками, посетителей заведения. Искусственный жир, выдавливаемый из котлет, стекал по их подбородкам, смачно капая на белые рубашки.
За этим последовала реклама стирального порошка "Чудо", где замызганные рубашки попали в стиральные машины, и были извлечены оттуда через секунду розовыми ручками сияющих от счастья девушек: "Белоснежная чистота". "Даже после котлет", - добавили они и дружно захихикали.   
- Врёшь, не пройдешь. Сверхсложная игра, максимально раскрывающая потенциал игрока. - На берегу реки, отдыхающие в синих шортах пересыпали песок из одной ладони в другую. Смысл игры состоял в том, кто дольше всего выдержит подобное испытание, не просыпав при этом ни песчинки.

Акула стремительно, по спирали, снижалась ко дну. Одинцов попытался спрятаться за одним из скафандров, но тот безжалостно оттолкнул его, стукнув чем-то тяжёлым по спине. Следующий удар нанесла чёрная тень. Била на этот раз прямо в грудь, заодно оторвав руку с предплечьем. Теряя сознание, он опять получил освежающую струю в голову и сразу очнулся. Он сидел на песке с жалким, беззащитным выражением лица. Соображать в этот момент не получалось из-за ослепительного болевого шока, зато глашатай возвестил зрителей о победе:
- Любуйтесь и наслаждайтесь поверженным, окровавленным злодеем. - облако крови поднималось, окутывало стоящих на дне, а рваная рана крупным планом демонстрировалась соглядатаям. - Я уверен, он больше не осмелится так беспардонно обманывать высочайший суд!
- Признаёшь ли ты свою вину перед жителями империи, раскаиваешься ли в содеянном? - Котов не испытывал ни малейшей симпатии к преступнику, однако обязан был по инструкции задать последний вопрос.
- Вины своей не вижу я, - вдруг стихами заговорил слабеющий, скорченный от боли остаток Михаила Никифоровича. - Улучшить мир, природу возродить стремился никому я не вредя. Как можно каяться мне в том, что не удалось пока нам завершить?
В один голос судьи закричали булькающими голосами "Виновен! Виновен! Виновен!", и немедленно покинули аквариум, просочившись в специально открывшийся люк на дне.
- Я оставляю вас наедине с жертвой и предстоящей кровавой бойней! - говорун быстро поднимался по заранее натянутой леске на поверхность аквариума. - Радуйтесь столь редкому действу. Уверяю, вы получите неимоверное удовольствие от каждого оторванного кусочка тела преступника.
 
Акулья тень лениво, поскольку аппетит после проглоченного не был таким зверским, покружила немного над осуждённым и для симметрии целиком отхватила вторую руку. Он перестал чувствовать своё собственное тело, в мозг вонзились тысячи острых иголок. Хищница вошла во вкус, аппетит снова разыгрался. Удар, ещё удар, совсем скоро прямо на глазах изумлённых зрителей от него практически ничего, кроме торчащей в песке окровавленной головы, не осталось. Сознание не отключалось, но словно находилось в состоянии постоянной перезагрузки, потеряв всякую способность к мыслям и осознанию происходящего. Впрочем голова его оказалась неинтересна акуле, и потыкавшись в неё носом, она уплыла наверх. Облако крови постепенно рассеялось. На дно спустился император в ослепительно белых одеждах и, схватив за остатки волос голову поверженного, поднялся на поверхность аквариума, а затем, по спущенному трапу, к себе на лодку. Суд завершился. Бесплатная трансляция закончилась. День прошёл. Через секунду-две сна всем пора собираться на работу, за исключением некоторых богачей, кто мог позволить себе, пребывая после судебной трансляции в особом, приподнятом настроении (справедливость торжествовала!), не работать и на следующий день. Никто из вышедших на улицы после трансляции и короткого сна не подозревал, что устроенная вчера бойня ненастоящая. И что обессиленное тело Одинцова было вынесено из аквариума, и трясётся сейчас на жёсткой боковушке поезда-призрака, отправленного с центрального вокзала в неизвестном направлении.

Михаила Никифоровича обнаружил, пролетая над заброшенным железнодорожным депо, измождённый дракон Палыч. Осторожно залетев в ангар со старыми, ржавыми тепловозами в поисках съестного, - он питался в империи исключительно дизельным топливом, поскольку ни одной настоящей травинки не нашёл, - увидел подозрительно знакомый коричневый портфель, валявшийся у колёс тепловоза. За портфелем, под тепловозом, лежал исхудавший до неузнаваемости хозяин. Испугавшись его потрёпанного вида, "не мёртвый ли?", он нечаянно выпустил пламя, и тело, под воздействием высоких температур, едва заметно шелохнулось. Правый глаз приоткрылся. Не понимая, что с ним и где он находится, но чувствуя приятно облизывающий лицо холодный язык дракона, он с явным успокоением улыбнулся.
- Палыч, родной... - прошептал, не в силах продолжить.
- Тихо, тихо. Вам сейчас отдыхать нужно. - Хотя Палычу не терпелось всё сходу высказать. Как он по империи летал три года без крова и семьи, питаясь просроченным дизелем, и спросить как мог хозяин в тот злополучный вечер забыть о нём, не вызвать своего преданного друга. Нет, сдалось с этим пьянчужкой Володей, от перегара которого нос воротило, шататься ночью по вокзалу, садиться не на тот поезд. Промолчав, он громко фыркнул, осторожно усадив горемыку к себе на спину. Хлебнув напоследок омерзительного топлива, а иначе до княжества не долетишь, он взлетел, быстро набрав высоту.
Император, рассматривая в бинокль безупречно голубое небо, заметил большую жирную точку, навёл резкость и увидел парящего дракона. Не веря собственным глазам, присмотрелся ещё раз, растянувшись на палубе корабля. "Как ни крути, это знак. Только боги здесь не при чём. Это знак моего собственного воображения, символ абсолютной власти. Я должен эту власть укрепить, показать всем людям дракона в небе. Вот к чему было видение. Нет, устрашать я не буду. Пусть они увидят что-то совершенно неожиданное, обескураживающее, подтверждающее мою всесильность". Он решил спустить лодку на воду, выбрав мёртвое озерцо в центре Аскомы. Именно в тот вечер, когда голодный от долгого полёта Палыч с полуживым Одинцовым на спине, держал курс на княжество, капитан созерцал странную картину. Городские жители, возвращаясь домой после работы, останавливались на берегу, молча глядели на корабль. Их притягивало нечто необычное в привычном им пейзаже, они даже осмелились, сами не понимая зачем, попробовать мёртвую воду руками. Озерцо, почувствовав неподдельный к себе интерес, решило проснуться из вечной спячки, и постепенно разбудило природу вокруг себя. Именно с этого начался постепенный развал империи, но никто из ныне живущих в княжестве не узнает об этом, ведь по их меркам пройдет больше тысячи лет.

Приземлившись на крышу дома, измождённый дракон осторожно снял с шершавой спины Михаила Никифоровича и положил бессознательное тело возле чердака. Палыч, опустив с крыши голову, постучал закаменевшим когтем в окно кухни, где, как всегда, хлопотала деятельная Елизавета Петровна.   
- ... Неужто ты?! Как исхудал-то, бедный, за три годка. - сильно постаревшее лицо выглянуло из окна на улицу. - Вот тебе свеженькие пирожки, только напекла. Бери, не стесняйся. Её сердце прыгало, давление подскочило, но она пыталась отвлечься от самой ужасной мысли, что внучек сгинул, и обнаружить его не удалось.
Костлявая длинная лапа протянулась было к миске, выставленной из окна, но тут же одёрнулась:
- Там... на крыше он ... без сознания лежит. Накормите лучше его.
Выронив из рук миску с пирожками, она мигом выбежала из квартиры. Поднимаясь на чердак, она крепко держалась за зелёные деревянные перила, ноги от волнения подкашивались. Увидев скукоженного, но живого Мишу, потрясённая от счастья бабушка тут же села рядом с ним. Из глаз медленно текли слёзы. Сухонькая рука скользила по его лицу, словно не могла поверить, что внук, пропавший, как она думала насовсем, лежит сейчас перед ней. С привычной для неё решимостью, и неизвестно откуда взявшимися силами, подхватив, прижав его к себе двумя руками, подняла и отнесла в комнату с пожелтевшими немецкими обоями, бережно уложила на кровать, накрыв пледом. Окинув взором комнату, где всё стояло нетронутым с того самого утра когда он отправился на работу а вечером исчез, она тихо, на цыпочках, вышла, решив пока не сообщать никому о возвращении: "внучку необходим полнейший покой". Палыча заставила съесть миску пирожков, и попросила незаметно, на время, удалиться в их заброшенное родовое имение. Во врачей, равно как и лечение таблетками Елизавета Петровна никогда не верила. Заварив чай из шалфея, отнесла заварочный чайник в комнату внука, поставила на столик рядом с кроватью, и открыла крышку в надежде что сильный запах заставит его очнуться. Осторожно присев у его ног, она стала перебирать можжевеловые чётки, стараясь себя успокоить а заодно помолиться за скорейшее выздоровление Мишы. Хоть ни в бога, ни в ангелов она не верила, а святых отцов высмеивала за праздный образ жизни, молилась она всегда за успехи или здоровье других, ничего не прося для себя самой. Вся молитва её состояла из пожеланий здоровья и счастья своим друзьям, знакомым, и всегда - Мишеньке. Именно поэтому её молитвы всегда слышали, принимали к сведению, и вносили в длинный, постоянно растущий список внеочередных дел, готовящихся к исполнению. Вот и сейчас ангел Тимофей, пребывающий в довольно скверном настроении из-за навалившейся кучи забот на планете Нептун, услышал тихий, прерывистый голос знакомой ему старушки Одинцовой:
- Я ведь так люблю тебя, внучек... и очень хочу чтобы ты побыстрей очнулся... набрался сил... поправился после хандры... 
Обычно Тимофея просили, иногда даже требовали, что ему чрезвычайно досаждало. Напротив, он всегда радовался сердечной прямоте, искренности и старался тотчас же исполнить заветные желания, направив душевные порывы по адресу. Часто это оказывались не совсем "хорошие" в человеческом понимании порывы, но для него никакой разницы между чистосердечными пожеланиями счастья или скорейшей смерти не было. Работа его не требовала особых усилий, основная обязанность заключалась в чётком регулировании подобных сигналов. Например, кому-то требовалось счастье во мгновение ока, а кто мог и подождать. Картотека жителей постоянно обновлялась и дополнялась, так что решение он принимал только на основании самых последних данных. На Нептуне, где хранились архивные записи, он находился с целью изучения дел тех, кого он найти в своих картотеках на Земле не мог. Скорей всего, люди эти давно умерли, но дурацкая формальность требовала от него подтверждения фактов в архиве перед вычёркиванием имён из списка готовящихся к исполнению дел. Медленно, с очевидной неохотой копошась в архиве, он обрадовался голосу Елизаветы Петровны, решив, несмотря на другие, более неотложные  дела, непременно уважить её душевный порыв. Особое отношение Тимофея к старушке, хоть по инструкции ему не полагалось иметь предубеждений, сложилось когда её семилетний внук тяжело заболел. Погибшие родители ничем не могли помочь, все заботы о нём легли на плечи работающей до изнеможения бабушки. Капризный, злой на самого себя и всё окружающее его вокруг, маленький Миша доводил бабушку до истерик. Испытывая страшные головные боли, он желал заснуть и больше не просыпаться, но у него не получалось, поэтому каждое утро он пробуждался чрезвычайно злым и раздражительным. Именно тогда она в чистом душевном порыве захотела отдать свою жизнь за жизнь и здоровье своего внука. Тимофей услышал, навсегда устранив болезнь внука. Лишить же её жизни он никак не мог, поскольку самоубийства по их внутренним законам запрещались. Впервые в его практике человек попросил о спасении другого и при этом был готов пожертвовать своей собственной жизнью. Так что сейчас, не раздумывая, он материализовал поступивший сигнал, вдохнув в лежащего под пледом столь необходимые тому силы.

Очнувшись, Михаил Никифорович увидел дремлющую у его ног, откинувшись на спинку дивана бабушку, почувствовал сильный запах травяного чая. Не в силах подняться, дотянулся трясущейся рукой до чайника, хотел было поднести ко рту, но нечаянно выронил на кровать. Горячий чай быстро впитался в плед и матрас. Тихо простонав от досады, он впился иссохшими от жажды губами в намокший плед. Постепенно становилось легче. Приходя в себя, он с содроганием вспомнил про собственную оторванную от тела голову, беззащитно лежавшую после кровавой расправы на песочном дне аквариума. "Какой-то кошмарный сон, иллюзия. Напичкали меня чипами чтобы использовать для своего дурацкого суда, который даже на суд не был похож. И остальное тоже. Еда, картинки, люди. Ненастоящие они были. Как мне могло что-то там нравиться? Ведь эта империя... сплошное шоу". С удовольствием растянувшись на кровати, он начал считать парусники на обоях. Выстроившись в вертикальные ряды, флотилии устремились в комнату. Изображения кораблей были одинаковыми, но носы их смотрели в разные стороны, поэтому ему казалось, они не похожи друг на друга. Пересчитывание всегда доставляло ему удовольствие, ум освобождался от ненужных мыслей, он радовался что в комнате находится столько несущихся по волнам парусников. Он даже слышал сильные удары волн о борт вот этой, ближайшей к кровати, накренившейся из-за сильного ветра, лодки. По палубе стремительно носилась из стороны в сторону река солёной воды, а обезумевшие рыбёшки выброшенные морем, беспомощно шевелили ртами. Он представил себя одной из них, невольно зевнул. Жажда и чувство голода обострились, но подняться с кровати не хватало сил.

Громко посапывающая бабушка зашевелилась, веки вздёрнулись и открылись. Просыпаясь, она обычно плохо понимала где находится, теперь же думала что продолжает спать, видя вполне реалистичный сон. И какой сон! Миша лежал с открытыми глазами, смотрел на неё, улыбаясь.
- Родной мой, ты очнулся? - он кивнул, она бросилась его обнимать и поцеловала в лоб . - А где же чай? Ой, пролил, прямо на кровать. Ну ничего, сейчас свежий заварю, принесу поесть. Пирожков будешь? А может блинчиков тебе нажарить? - Не дожидаясь ответа, побежала на кухню, понимая, это вовсе не сон, и надо бы побыстрей его накормить и напоить. Мигом вскипятив чайник, подогрев пирожки с картошкой и с мясом, она вернулась в комнату. Приподняв его на изголовье кровати, так чтобы спиной он опирался на мягкую подушку, а не острый край кровати, Елизавета Петровна поставила поднос на столик. Он молчал, не в силах произнести ни слова, еле шевеля губами. Рука его было потянулась к столику, по пути обмякла и упала на кровать. Глаза от досады и радости стали мокрыми, но слёз не хватало чтобы заплакать по-настоящему. Бабушка поднесла ему пирожок с картошкой, его любимый, и широкую кружку с чаем. Медленно отхлёбывая, он буквально проглотил первый откусанный кусок.
- Жуй, внучек, обязательно жуй, иначе станет плохо. - Он послушно стал жевать пирожок, и даже не заметил как он незаметно растаял во рту. После выпитой кружки чая и третьего пирожка, веки заметно потяжелели, он хоть и почувствовал что набрался сил, всё тело срочно просило отдыха после плотного перекуса. Говорить пока не получалось, он погладил рукой спину бабушки, медленно сполз на кровать, и погрузился в глубокий сон.
 
В лицо ему летели маленькие колючие снежинки перемешанные с песком. Сильный северный ветер срывал их с заснеженных песочных холмов и дюн, возвышающихся за пляжем. Они больно стегали сухую кожу, но приземлившись виновато таяли. Идя по съеженному от холода берегу, он видел как океан медленно отступал, волны успокаивались, а тяжелые серые тучи весело разгонял безумный ветер. Снегопад закончился, вьюга утихала. В оставшейся на мокром песке заводи, гладкой как зеркало, он увидел отражение показавшегося из-за туч солнца. Обернулся, чтобы посмотреть, но оно тут же исчезло. Он быстро зашагал, натянув на голову капюшон и спрятав руки в карманах не продуваемой куртки. У позеленевших от водорослей камней заметил выброшенную на берег во время шторма серую надувную лодку. Выглядела она потрёпанной. Покрашенный бортовой номер "52" свисал, ещё не до конца содранный. По краям он заметил несколько коричневых заплаток, а по дну лодки расходились многочисленные жёлто-зелёные пятна. Под деревянным, с облупившейся чёрной краской, сиденьем валялось синее пластмассовое ведро, рядом с ним лежала мёртвая рыбёшка, заброшенная туда во время шторма. Два уцелевших деревянных весла, с ярко-красными лопастями непринуждённо свисали с бортов. Подняв ведро, он начал вычёрпывать воду со дна, выбросив рыбу за хвост обратно в океан. Закончив, уселся на край мокрого, пропитанного солью и снегом сиденья, неторопливо погрёб от берега, навстречу волнам. Он хотел убедиться, что в лодке нет пробоин. Днище, как ни странно, оставалось сухим, только брызги с весёл попадали на корму. Покачиваясь, он продолжал грести, решив доплыть до ближайшего танкера, стоявшего на рейде у входа в бухту. Тучи мчались на юг, небо покрывалось голубыми рваными участками, через них пробивалось солнце, зажигая холодный океан. Волнистая поверхность сильно сверкала, смотря на неё Михаил Никифорович слеп, сильно зажмуривая от солнечной боли глаза, однако продолжал грести. Ориентира, кроме берега, не было. Он знал, если прямо перед собой видит берег, то курс держит на юг, к стоящим на рейде кораблям, среди которых находился тот самый рыжеватый танкер. Под ноги громко шлёпнулась летучая рыба. Обезумевшая от счастья, она прыгала и билась телом о резиновый борт. Он отбросил её подальше от лодки. Ветер утих, солнце грело спину, берег постепенно исчезал из виду. Сложив вёсла, он решил безмятежно покачаться на волнах. Не успели уставшие от солнца и ветра глаза закрыться, как над ним нависла тень снявшегося с якоря танкера, и ничего не замечая подмяла под себя лодку, продолжив идти в бухту.   

Через три дня Одинцов проснулся. Весь мокрый и помятый, зато выспавшийся. Комнату заполнял мягкий свет восходящего солнца, парусники на обоях взбодрились, продолжая путешествие по утреннему спокойному морю. Счастливый от того, что видение про лодку оказалось лишь сном, он резко сдёрнул с себя плед. Усевшись на краю кровати, спустил ноги на паркет. Голова сильно закружилась, он откинулся назад, закрыв глаза. В комнату кто-то тихо вошёл. Почувствовав лёгкий запах сирени, перемешанный с луговыми травами покрытыми утренней росой, сердце его тут же забилось от волнения, ведь подобный запах мог принадлежать только Кате. Она цвела каждое утро, несмотря на времена года.
- Мишенька, ты ведь не спишь уже. Тогда зачем закрыл глаза и притворяешься? - С ней было бесполезно лукавить или выдумывать какие-то истории, её внутренний голос безошибочно распознавал правду.
- Я наслаждался твоим утренним цветением, Катя. - именно такой ответ она и ждала, улыбнувшись, села рядом, взяв его за руку. - Какое чудо, что ты пришла. До сих пор не могу поверить в своё возвращение. Мне надо столько всего тебе рассказать...
- Только не сейчас, Миша. Ты окончательно не пришёл в себя, не набрался сил. Я очень сильно скучала и переживала, думая о тебе каждый день. - конечно она преувеличила, за последние три года совсем закрутилась на работе и в семье, так что времени на раздумья становилось всё меньше и меньше... - Лучше съешь яблоко, - протянула ему блюдце с тонко нарезанными ею ломтиками, в лучах солнца ставшими прозрачными.
- Спасибо, - он с удовольствием раскусывал сочные кусочки, удивляясь забытому естественному вкусу. - Ты не представляешь, как здорово ощущать во рту соки настоящего яблока. Для нас, живущих в княжестве, это настолько привычно и обыденно, что безвкусие кажется невозможным. Там, в империи, если в мозгу нет встроенного чипа, то когда жуешь кусок яблока, ничего не чувствуешь. Только безродную массу во рту.
- Прошу, забудь на время об империи, наслаждайся яблоком. Потом я сделаю тебе омлет, напою крепким чаем с лимоном.
- А где же бабушка? - он вспомнил про неё вдруг, попытавшись вскочить с кровати. Катина рука вовремя остановила его, усадив обратно.   
- Не волнуйся, она скоро вернётся, ушла в овощную лавку. Хочет сварить тебе борщ.         
- Почему ты не дала мне подняться? - он возмущённо спросил, добавив: "Я не такой уж и больной, как могу показаться".
- Давай попробуем сделать это вместе, ты ведь долгое время не стоял на ногах, я не хочу, чтобы ты упал.
- Хорошо, хорошо, - нетерпеливо произнёс он. - Одной рукой я буду держаться за стол, а другой за тебя, Катя.
Встал на ноги он легко, крепко ухватившись за её руку. Однако ног совсем не чувствовал, а когда попытался шагнуть, стопа повисла в воздухе, не понимая куда же ей нужно опуститься. Вторая нога отказалась держать его, и он громко упал на кровать. В комнату ворвалась взмыленная Елизавета Петровна. Она только пришла, но заслышав из коридора грохот, примчалась спасать внука.
- Даже на пять минут нельзя оставить, - проворчала она, с укоризной посмотрев на Катю. - Зачем ты разбудила Мишу? Он в себя не пришёл, - она бросила  взгляд на его по-странному расставленные ноги. - Неужели позволила ему подняться с кровати?
- Бабуля, прошу тебя, успокойся. Я сам проснулся, вскочил сдуру, не смог удержаться, и тут Катя как раз подоспела, помогла не упасть на пол.      
Они улыбнулись друг другу, обняли сияющего от счастья Мишу, и бабушка отправилась варить борщ.
В тот день ему больше не давали ступить ни шагу. Обхаживали, окружали постоянной заботой так, что он почувствовал себя беспомощным детёнышем в заботливых женских руках. Чрезмерная забота к концу дня стала его раздражать, он устал быть больным. В конце концов, было необходимо справить нужду, а ходить за целый день он не научился. Просить ведро или горшок для этих целей язык не поднимался. Михаил Никифорович решил самостоятельно прорваться в туалет. Он дождался, пока стемнеет. Катя уехала к себе домой, а из соседней комнаты доносилось громкое похрапывание бабушки. Она сильно устала за целый день и заснула сразу, как только голова прикоснулась  к подушке. Его нехитрым планом было встать на четвереньки, выползти из комнаты, и пробраться через длинный коридор, а там уже дело техники. Всё бы хорошо, да только ноги не сгибались в коленях. Привстав с кровати, он попытался шагнуть, держась одной рукой за стол, а второй за книжную полку с полным собранием сочинений Джека Лондона. Тут же упал обратно, стараясь особо не шуметь, чтобы не разбудить Елизавету Петровну. Он не сдавался, и ровно через сорок три попытки, нога поддалась и шагнула. Медленно, покрывшись потом, добрался до туалетной комнаты, включил свет и увидел стоявшего в ванной намыленного главного санитара Белова. Крикнув на весь дом "Караул!!!", он потерял сознание.

Последующие пять дней проведены были в кровати, под строжайшим наблюдением двух любимых женщин. Катя на время переехала к Одинцовым. Ходить по квартире ему позволяли только в сопровождении. Потеряв ночью сознание, он упал, сильно ударившись головой о кафельный пол. Выросшая после падения шишка, как холмик на затылке, ныла, не давая покоя. Днём, когда прикладывали лёд, легчало. Ночью мучила ноющая головная боль, исходящая, по видимому, от шишки. Он тихо стонал, прикрывшись подушкой, чтобы никто не услышал. Произошедшее никто объяснить не мог, да и не пытался. Сам он молчал, понимая никакого Белова в ванной не было, и быть не могло. Следов от его тела, давно переработанного, не осталось. Сверхъестественный страх связанный с империей, а особенно с Беловым, спрятался где-то глубоко внутри, выскочив наружу в самый неподходящий момент.
Катя ухаживала за ним как родная сестра, однако обращалась с ним, по его собственным словам, "чересчур строго". Выражалась эта строгость в требовании полнейшего повиновения, относящегося к приёму пищи, травяных чаев, времени сна, и общему распорядку дня. Она не хотела владеть им или его временем, хотя так могло показаться со стороны. Всем своим сердцем она желала, чтобы он побыстрей поправился. Для этого, она была убеждена, необходимо придерживаться самой строгой дисциплины. Даже когда вечером Миша подбивал к изголовью подушку, включал переставленную к кровати настольную лампу, и брал любимый томик Лермонтова, сидевшая рядом Катя говорила "Сейчас не время". Она откладывала книгу и выключала свет, продолжая молча сидеть. После того как в комнату заходила пожелать спокойной ночи Елизавета Петровна, она целовала его в лоб, и ложилась спать на раскладушку, стоявшую рядом с кроватью. Окружённому любовью со всех сторон, ему ничего не оставалось как примириться, во всём ей повинуясь. Тем более, такое примирение оказывало на него исключительно целебное воздействие. На третий день он безо всякой посторонней помощи, правда под наблюдением, начал ходить. Головная боль, вместе с шишкой, растворилась в небытие. Тело, набравшее сил после бабушкиных пирожков и Катиных греческих салатов с козьим сыром, становилось послушным. К нему возвращалась привычная жизнь, жизнь наполненная любовью, домашним уютом, однако лишённая пока свободы действий, необходимая ему для свершения той самой несбывшейся мечты о море.
Только теперь он не хотел ехать один. Но не из-за боязни опять попасть на поезд-призрак. За последние пять дней сильно, до какой-то подсознательной зависимости, он привязался к Кате. Он испытывал неимоверное удовольствие от её опекунства, с нескрываемой радостью подчиняясь её приказаниям. Она стала для него совершенно родным человеком, который сочетал в себе качества друга и любовницы. Про последнее свойство он грезил как никогда раньше. Он нежно прижимал её к себе во время вечернего поцелуя в лоб. Ночью он прислушивался к её ровному, спокойному дыханию, тайком подглядывая как в тонкой просвечивающей пижамке она проскальзывает под одеяло. Больше всего его взволновал тот факт, что ради него она бросила свой собственный дом, перебралась, хоть и на время, жить к ним. От такого самопожертвования захотелось больше любить.

Катя замечала подозрительное повиновение Миши, объясняя это его недомоганием. Чувствовала и нечаянные прикосновения, с трепетом ожидая продолжения. Каждый раз, когда она ложилась вечером на раскладушку, сердце в надежде что он вот-вот её позовёт к себе, учащенно билось, но он, увы дремал, а точнее подсматривал исподтишка, боясь издать лишний звук. Катина семейная жизнь за три последних года стала однообразна, муж казался ей скучным, всегда одним и тем же успешным радостным хрюком. Дети подросли, закончили школу, стали вполне самостоятельными людьми, покинули дом, не нуждаясь более в материнской опеке. Поэтому она была необычайно счастлива такой оказии, в слезах выпросив у Павлика разрешение на ночёвку вне дома. Впервые за двадцать лет совместной жизни её физически тянуло оказаться в чужих объятиях. Романтические встречи, совместные прогулки не устраивали её больше. Возгораемую внутри страсть сложно было сдерживать, а тело, охватываемое языками пламени, горело по ночам. Поэтому когда на шестой день он предложил вместе сбежать на море, Катя шепнула "Да", обняла его и крепко, так что у неё закружилась голова, поцеловала в губы. Она знала, их побег, если они спрячутся в какой-нибудь удалённой приморской деревушке, будет успешным, и обнаружат их не скоро.

Поздно вечером, убедившись что бабушка крепко спит, они выскользнули из квартиры. На вокзале пришлось хлопотать Кате. Она вытянула из Антоныча два билета на ночной экспресс до станции Херсонес в Тавриде. Второй билет он выдавать поначалу отказывался, требуя показать, как он выразился, "другую личность". Личность эта пряталась за киоском "Пресса", развернув для прикрытия своего лица утреннюю, уже несвежую газету. Одинцов мечтал пожурить старого моряка, услышать мольбы о пощаде, однако предстать перед Антонычем не мог, иначе побег сразу бы раскрылся. Кате пришлось соврать, что на море с ней едет лечиться её больной хроническим бронхитом муж, который опаздывает, но есть шансы успеть, если только прибежит прямо к перрону. Сердце Антоныча дрогнуло, он, недовольно фыркнув, протянул трясущейся рукой два билета.
Оказавшись в вагоне, пахнущем углём, крепкой заваркой и чистым накрахмаленным постельным бельем, Михаил Никифорович забрался на верхнюю полку. Он пообещал прилечь на пять минут, а потом спуститься вниз. К величайшему разочарованию Кати, как только поезд тронулся, с верхней полки послышалось в начале тихое, несмелое сопение, а потом громкий уверенный храп. Крепко заснув, он оставил её сидящей у окна. Мелькали тёмные силуэты деревьев, мерцающие во мгле спящие города, ярко освещённые станции и полустанки, мимо которых, не останавливаясь, проносился их экспресс. Глаза её воспринимали ночной пейзаж, быстро пролетающий за окном, как некую живую картинку. Сосредоточиться на чём-то не получалось, а смотреть внутрь купе она не могла, боялась начнёт думать о нём, не сдержится и набросится на спящего с поцелуями. Отгоняла от себя бурлящую внутри страсть мыслями о непозволительной дикости совершения этого в поезде. Она любила даже бесчувственно храпящего, ослабшего Мишу, но мечтала соблазнить его не здесь, а на берегу моря, или на мансарде приморского домика. В комнате обязательно должно быть много окон, из них два или три открытых, со врывающимся внутрь бризом, надувавшим белые шторы как паруса.
 
Их разбудил настойчивый стук в дверь. Поезд давно прибыл на станцию, проводник чистил вагон, наткнувшись на закрытое купе. Он вспомнил странную пару. Усатого бюрократа, с болезненными мешками под глазами и окрылённую, будто летящую, спутницу с голубыми глазами. Странно это было тем, что подобную картину он обычно наблюдал весной или летом, но никак не осенью. Влюблённость не была, по его мнению, свойственна осени. Конец сентября должен быть "временем для сбора, маринования грибов и подготовки к зиме". Во всяком случае, этому сентябрьскому правилу он следовал последние 20 лет, а потому к настоящему времени оказался твёрдо уверен в верности подобного времяпровождения осенью. Пара занималась, по его мнению, не чем положено, поэтому стучал он не просто настойчиво, а с особой яростью.
- Кто там? - недовольно, не в силах открыть тяжёлые веки, крикнул Одинцов спросонья. Она подняла голову с мягкой кожаной спинки нижней полки где так вчера и заснула, сидя.
- Проводник ваш, Зубилов Иван Андрееич. Давно уж приехали, братья и сёстры!
- Куда приехали? - Он не понимал, где находится. 
- Куда куда, на конечную станцию, в Херсонес. Я готовлю вагон к отправке обратно в Киев, должен убраться в вашем купе.
- Хорошо, мы выйдем через пять минут. - Одинцов повернулся на бок, свесил с полки ноги и спустился вниз.
Катя почему-то плакала. За окном лил сильный дождь. Он разглядел руины древнего храма с четырьмя уцелевшими колоннами и куском каменной стенки с прямоугольным вырезом, служившим когда-то входом. Рядом росли высокие, вековые кипарисы. Серое, блеклое море он заметил не сразу. Полоска виднелась сразу за каменистым обрывом. Море сливалось с серыми тучами, затянувшими всё небо. Оно притягивало, манило его тем, что было настоящим, а не той вечно сверкающей имперской подделкой. Под серой, шевелящейся полоской находился другой мир, со своей, отличной от земной, жизнью и причудливыми обитателями, невидимыми для человека.

Наскоро собравшись, они выскочили из вагона, попав под щедрый южный ливень и промокнув до нитки через несколько шагов. Напротив перрона находилось невысокое голубое здание вокзала. Белые колонны фасада по форме и размеру напоминали те, из древнего храма. Михаил Никифорович с трудом открыл высокую дубовую дверь ведущую в зал ожидания. Внутри было пустынно, зато сухо. По периметру стояли деревянные скамейки, на одной из стенок висело расписание всех поездов. Под расписанием светились два окошка "выдача билетов". В них сидели женщины средних лет, явно скучавших по летним, более насыщенным временам, и что-то вязали. На ближайшей ко входу в зал скамейке тихо перешёптывались три местных старушки. Они открыто, с любопытством поглядывали на вошедшую пару, пытаясь определить для чего они приехали в Херсонес, а самое главное способны ли вдвоём им помочь. У каждой из старушек "имелся вариант для жилья", но все эти варианты были разными, требующими в обмен на жилье определённые услуги. Одной нужно было наколоть дров на зиму, другой перенести все запасы и маринады в погреб, а третьей починить протекающую крышу. Первая, поглаживая густые седые волосы, решилась, наконец, спросить:
- Детки, не нужен ли вам домик на Фиоленте? Какая красота там сейчас! Отдыхающих нет, ну не то чтобы совсем нет, но очень мало, незаметно их даже. В саду у меня виноград, груши, персики, такие сладкие, как мёд. У входа инжир прикрывает беседку. Все соседи вокруг тихие, спокойные. Через два дома от меня лесок сосновый начинается. Оттуда каждый вечер поступает целебный воздух, - принялась она расписывать достоинства местности, пытаясь выдать всё в один присест. - Неподалёку, по дороге через виноградники, знаменитый монастырь с источником, там как раз заканчивается обрыв, начинается бескрайнее море. Вода чистейшая, ещё тёплая. На берегу никого, купайтесь хоть целый день, солнце сейчас не сильное, но пока согревающее, бархатное. Живите хоть месяц, только бы дров заготовить мне помогли...
Катя во время рассказа оживилась, глаза загорелись, она отчаянно, но чтобы старушки не видели, дёргала Мишу за рукав, мысленно повторяя "Соглашайся же быстрее, а с дровами разберёмся". Чувствуя радостное настроение Кати, однако для приличия немного помявшись, поглядев в сторону, вроде он не заинтересован вовсе, - от чиновничьих привычек избавиться было непросто, ответил:
- Описали вы красиво. Уж не знаю, как там на самом деле, надо проверить, - здесь он многозначительно обвёл старушек проницательным взором. - Мы здесь впервые. С дороги уставшие и, как видите промокли, а потому готовы особо не раздумывая принять ваше предложение. С дровишками поможем, и вообще по хозяйству постараемся подсобить.
Старушка сорвалась со скамейки, подбежала к Одинцову и представилась:
- Анна Фёдоровна Мельникова. Всю свою жизнь прожила на Фиоленте, знаю каждое деревце, каждый камешек в округе. Дом у меня крепкий, ухоженный, с мансардой на весь второй этаж. Пойдемте, голубушки, автобус отходит через пять минут.

Старенький автобус долго петлял по размытым дорогам, останавливался на каждом повороте, проверить нет ли кого у обочины. Ливень плотно их обложил, из запотевших окон мало что было видно. За стеной дождя тянулась порыжевшая долина, заполненная виноградниками и приземистыми белыми домиками с красными и синими крышами. Автобус остановился посреди грязной улочки, вдоль которой росли колючие кусты с большими фиолетовыми цветками. Старушка, юрко спрыгнув со ступеньки, повела их по каменистой, смешанной с красной глиной, дороге. Промокнув до нитки, через десять минут они оказались у калитки дома Анны Фёдоровны. Дорожка, аккуратно выложенная булыжниками, уходила в заросли кустов и вьющихся огуречных листьев. Справа от входа раскидистое, несуразное инжировое дерево окружало ветвями деревянную беседку. Пройдя через длинную виноградную аллею с висящими темно-фиолетовыми гроздями, они вошли в двухэтажный, недавно побеленный дом. Она сопроводила их на мансарду, где к Катиному изумлению, было целых восемь окон, выдала огромный шерстяной плед, и заставила снять верхнюю одежду, просушить над печкою. Стесняясь друг друга, они нырнули под плед. Обнявшись, уставшие, но наконец счастливые от того, что оказались вместе, сразу заснули.

Их разбудил солнечный луч пробравшийся в комнату из окна, выходящего на юг, к морю. Тучи, не в силах больше выдавить из себя дождь, иссякли. Небо освобождалось от серой массы, постепенно окрашиваясь в синий цвет. Море светлело, местами искрясь на солнце. Тёплый, полуденный ветерок, врываясь в два открытых окна, надувал тяжёлые хлопковые занавески. Высушенная одежда висела на светло-коричневом деревянном стуле, стоявшем рядом с кроватью. Сердца их учащённо колотились из-за желания как можно скорее попасть к морю, вместе заплыть подальше от берега. Туда, где их никто не видит и не слышит, кроме морских обитателей, туда, где им обоим так сильно хотелось раствориться друг в друге. Неслышно для копошащейся в огороде старушке, они выбежали из дома, тихо закрыв за собой калитку.
У обрыва был слышен ровный, спокойный говор волн, перекатывающих мелкую гальку и подтачивающих высокие рыжие скалы. Под ними начиналась безграничная стихия, которую все привыкли называть морем. Тёмно-синяя поверхность шевелилась и казалась спокойной, но ближе к берегу цвет воды менялся на зелёный, образовывались волны, недовольные тем, что на их пути стояли утёсы, оторвавшиеся от берега, а потому бившие их с яростью, пенясь. Одна из скал выглядела как слон, полностью окруженный водой, от безысходности стоящий на коленях. На его спине возвышался чёрный крест, провожая того в мир иной.
Обрыв заканчивался мысом, наступавшим на море острым, как горная вершина, утёсом. Он ещё не оторвался от берега, но стоял отдельно, соединяясь с обрывом лишь у самого подножия. В конце разбитой, с ухабинами дороги по которой они вышли к обрыву, стояла церквушка со свежепокрашенным синим куполом. Спуск к морю начинался с узких каменных ступеней, проложенных вдоль стены древнего монастыря. От первоначальных зданий ничего, кроме камней на земле не осталось, и единственным строением на склоне была церквушка с маленькой купелью у бьющего из стены подземного источника. В зарослях вечнозелёной лианы виднелся разрушенный, построенный из ракушечника, дом. Исцарапанные, покрытые памятными надписями "здесь был", "здесь были", "навеки вместе", стены его продолжали жить, не сдаваясь. Развалины эти были дачей какого-то адмирала в эпоху Крымской (тогда Таврида называлась Крымом), войны.
Узкие ступени вели вниз, виляя, прерываясь на короткие промежутки песчаных дорожек. Вдоль них рос можжевельник со свежими голубоватыми шишками, и благоухание этих рощиц придало влюблённым невероятную лёгкость и бодрость. Они зашагали быстрее. Море приближалось, всё громче рокотало. На скале-слоне уже можно было разглядеть лестницу, ведущую от воды на самый верх, к кресту. Другие утёсы, приближаясь, казались всё более грозными.
Почувствовав запах дубовых листьев, Михаил Никифорович испугался начавшихся снова видений:
- Откуда на песчано-каменистом склоне могут взяться дубы?!
- Я и сама не знаю, но ты не переживай, просто воспринимай это как вполне естественное явление. Вот видишь, мы входим в заповедную дубраву, состоящую из карликовых деревьев.

Почти рядом с берегом, похрамывая, на песчаную дорожку из-за колючих кустов вышёл серый бездомный котёнок и жалобно замяукал. Катя остановилась, присев, начала его гладить, вызывая некоторое раздражение у брезгливого Одинцова. Он продолжил спускаться, остановившись только у конца лестницы. Прямо напротив него находился слон, погруженный в воду. Остров этот, прозванный скалой Георгия был по легенде, вычитанной им в детстве, местом где когда-то тонувших моряков спас ангел Георгий. В подобные чудеса он не верил, но скала, ставшая скорее частью моря, нежели обрывистого берега, притягивала его взор. Пустынная полоска пляжа, летом заполненная праздными обывателями, доходила до утёса, твёрдо стоявшего на берегу, развернув свои острые, подточенные ветром, стороны. На его верхушке со стороны обрыва росло несколько деревьев, прячущих кроны от ветра. Уходя ввысь, покрытый трещинами он вдруг напомнил Одинцову крыло чайки, врезавшееся с одного конца в берег, а с другого устремлённое в небо. Весь земной мир, он вдруг осознал, похож на эту самую чайку, стремящуюся взлететь, но навечно скованную.      
- Почему ты от меня убежал? Не хотел смотреть на котёнка?
- Взгляни на скалу напротив, она больше не принадлежит больше земле. Давай туда доплывём, заберёмся по лестнице наверх...
Не дослушав, она побежала к камышам, растущим у берега, спряталась в них, быстро разделась и крикнув "только не смотри", прыгнула в воду. Сняв с себя одежду, обернувшись к морю, он увидел её, стремительно и легко, как рыба, скользившую вдоль берега. Она помахала ему рукой. Осторожно ступая по каменистому дну, он зашёл в прозрачное изумрудное море. Михаил Никифорович первым делом хорошо окунулся, создал вокруг себя кучу брызг, а уж потом сделал первые гребки в сторону Кати. Потеряв её на мгновение из виду, он почувствовал как чья-та сильная рука схватила его за ногу, потянув под воду. Не в силах сопротивляться, он увидел извивающийся хвост русалки и нащупал рядом с собой чешуйчатое тело. Она уносила его от берега, в открытое море. Набранного в лёгкие воздуха не хватало, он нервно глотал воду, теряя сознание. Вдруг она развернулась, прижала свои губы к его, вытянула всю воду из лёгких, вдохнув в него воздух.   
- Катя?! Зачем ты уносишь меня, я ведь погибну в пучине морской. - он думал, а не говорил.
- Нет, мы будем жить вместе, твои лёгкие скоро превратятся в жабры.
- Почему мы не можем вместе быть на суше?
- Глупенький, потому что море это единственное место на планете, неподвластное имперским законам. Наше княжество рано или поздно станет частью апатичной империи, где ни одно решение не принимается жителями самостоятельно, где жизнь каждого заранее расписана по секундам. Кроме того, на суше у меня есть семья, которую я никогда на самом деле не любила. Разве свобода не стоит того, чтобы жить под водой?
- Конечно, только я решительно не хочу бежать от жизни на суше, какой бы она ни была. Прошу тебя, давай вернёмся обратно, на берег.   
Его ответ разъярил русалку, она не могла снова превратиться в Катю-человека, а чтобы он остался с ней, требовалось добровольное согласие, иначе лёгкие так и останутся обычными человеческими лёгкими, обрекая его на верную гибель. Она ударила его хвостом по лицу. 
- Если ты окажешься на берегу, мы больше никогда не увидимся, а я навсегда останусь в море. - предупредила она, но Миша ничего не услышал, поскольку был без сознания.       

Разбудил Одинцова тот самый серый котёнок, прыгающий по животу. Голое тело, лежавшее на гальке, дрожало от холода. Солнце заходило. Он подошёл к камышам и оделся. Вокруг ни души. Прокричав "Катя" с полчаса, подобрал её вещи, аккуратно их сложил и кинул в море, подальше от берега. Не оборачиваясь, он тяжело поплёлся вверх по лестнице. Странное, гадкое чувство одолевало его по пути к дому Анны Фёдоровны. Стремясь так долго к морю, к близости с Катей, Михаил Никифорович осознал, что ему оказалось ненужным ни то, ни другое. Всё это было ребячеством, эдакой бравадой, подстёгивающей его мечтать о несбыточном, а в сладких грёзах видеть как мечты эти сбываются. Что могло произойти с этими грёзами, если мечты бы взяли и воплотились? От самой мысли ему стало не по себе. Как он только мог допустить такое!
Многочисленные попытки поездок в Тавриду тревожили душу, но приносили в то же время некое успокоение. У него, влиятельного бюрократа, были вот такие причуды, означавшие он не какой-то там апатичный житель, а необычный, постоянно ищущий человек. Отношения с Катей придавали его жизни иную окраску, делали её волнительной каждый день когда они встречались. Желание телесной близости помогало поддерживать общий тонус, регулировать нервное напряжение в организме. Например, делало его злым или снисходительным, в зависимости от обстоятельств, поведения посетителей в кабинете или предбаннике. Теперь же, еле взбираясь на обрыв, он решительно выбросил море и Катю из головы, судорожно пытаясь придумать новые, на сей раз совершенно несбыточные мечты.