"Возвеселится пустыня и сухая земля
и возрадуется страна необитаемая
и расцветет как нарцисс".
(Книга Пророка Исаии, 35:1)
Я - неудачник. Сорок почти уже лет, а кто я? Так, архитектор мелкий, пустяки. Чего добился? Зарплата средняя, машина старая, квартира на окраине.
А вот скажем у Леонида: и квартира вдвое больше, да и вторая еще есть, два джипа на семью, хотя младший брат. Или у Бори: коттедж на Новой Риге, две квартиры, а ведь ровесник. У Матвея вообще в Греции свой дом, да и в Москве квартир четыре штуки.
А что я?
Но звонит телефон.
В такую рань! Кто? В выходной?
- Что, Тима? Да, привет! Нет, что ты, я не сплю. Приехал Ли? Что, хочет встретиться? Как я? Я - да, лечу. Конечно буду!
Ли – кореец, бывший наш одноклассник, неизвестно какими судьбами отучившийся когда-то год в заштатной, ничем не примечательной нашей школе. Потом развалился Советский Союз, и всех северокорейцев отозвали обратно. Лет двадцать мы не виделись, и вот: каким-то чудом он снова здесь, в нашем городе.
Машина бодро отсчитывает километры. Изменился ли он? Помнит ли наш язык?
Тогда, в юности, он хорошо говорил по-русски, хотя жил тут всего ничего.
И так и осталось загадкой – то ли это так на самом деле схожи наши языки, то ли это он был настолько талантлив, что с легкостью выучил такой сложный для иностранцев русский.
В школе мы вообще любили нашего “русского корейца”, в нем сочетались корейская дисциплинированность и строгая внутренняя организация, и как бы прямо русская широта и теплота души. Часто вот только нам завидовал:
- Вам повезло, у вас демократия.
А какая у нас демократия? Сами под красными флагами ходим.
А он: "нет, вот у нас каждый обязан “стучать" на другого - соседа, сослуживца, даже на брата.
А если кто не стучит, то он сам враг, понимаешь”?
Да, помню, с нами он всегда был весел и открыт, мог сорваться компанией на каникулы в Киев, вести самые проникновенные и задушевные беседы за кружкой чая, а соотечественников своих - тех, с кем был одной плоти и крови – сторонился, приветствуя вполголоса лишь дежурным "аннен хасимника", и не меняя каменного выражения лица. Да и называл их за глаза не иначе, как "стукачами".
Сетовал, что все у них обязаны носить значок Ким Ир Сена на левом плече, что каждому дается на всю жизнь всего их только два, и большие проблемы ждут того, у кого он хотя бы поцарапается.
Как он теперь? Узнаем ли друг друга?
- Ли, как я рад! Уж думал, и не свидимся! И как ты к нам? Проездом? Из Ирана? Что, с делегацией? Сбежал от всех на час? Какой ты молодец!
Мы? В общем, Слава Богу! В стране бардак, но это как бы мелочь.
Что, в чем бардак? Как: неустроенность, воровство, грязь, вот видишь - вечно пробки.
А он водит удивленно по сторонам глазами:
- Да, жирует Россия на нефти.
Андрей, это твоя машина?
- Ну да, поехали, садись.
- Что, правда?
- Да, а у тебя в Корее?
- У нас машины государственные только…
- Ну надо же… Черному позвоним? Может, и он приедет!
- А это что у тебя?
- Это? Ну телефон. Звоним?
- А можно посмотреть?
- Пожалуйста, смотри. А можно твой?
- У нас пока сотовой связи нет...
- Чего-то не берет, наверно он на даче.
- А что, у каждого есть дача?
- Наверное, ну, да, практически…
- Ну вы я вижу здесь того, как это у вас говорят: “зажрались”.
Тима, а ты чем занимаешься?
- Я противопожарное оборудование продаю. Хочешь, могу и тебе продать, в Корею.
- Спасибо конечно, но нам этого не надо.
- Почему? Это всем, абсолютно всем нужно.
- Только не нам. Знаешь: когда ничего нет, то, и пожар не страшен.
- Ну что-то всё-таки должно же быть?
- Как тебе сказать: многим не хватает даже риса.
Я пытаюсь как-то отшутиться: “что же ты говоришь такое?"
А он поднимает на меня свои пристальные, немигающие глаза:
- Андрей, у нас люди умирают от голода.
Когда я был с вами здесь, я жил, как у вас говорят, "на широкую ногу" (и как он помнит такие выражения спустя практически два десятилетия), теперь же у меня все иначе.
Не буду, да и не имею права рассказывать всего, но я не понимаю: что происходит с моей Родиной?
Тима говорит:
- Знаешь, когда-нибудь и твоя страна станет светлой, цветущей и радостной.
А он пронзительно смотрит на нас:
- Знаешь, я жду этого … уже 20 лет.
Ложусь вечером и думаю: вот, и еще один день прошел.
И мне показалось: на его глазах блеснули слезы.
Идем по набережной. Солнце играет веселыми бликами по волнам реки, теплый ветер колышет яркую молодую зелень, сирень пышными гроздьями норовит зацепиться за голову.
Я расстегиваю ворот рубашки – жарко.
- Ли, а ты что в пальто? Снимай, смотри жара какая.
- А это не потому что мне холодно. Просто оно (он приоткидывает полу) закрывает мой значок Ким Ир Сена.
Но время вышло и "всё, дальше я пойду один". Прощаемся, понимая каждый в душе, что больше в этом мире уж не свидимся.
- Ли, а давай фото на память? В интернет выложим, Черному, и всем нашим покажем, пусть тоже порадуются - что ты был у нас.
- Нет, что ты, нам это нельзя!
- Что нельзя? Фоткаться?
- Общаться с иностранцами. Нельзя, чтобы в интернете были мои фото с вами.
И если стукачи узнают что я общался с жителями капиталистической уже страны, то мне крышка, понимаешь?
А мне подумалось, что сейчас это для него практически как подвиг. Подвиг: вот так пройти по набережной полчаса с друзьями юности.
На прощание обнимаемся, и Ли уходит, озираясь по сторонам, энергичной своей походкой, мы долго смотрим ему в след, и полы его длинного пальто от быстрой ходьбы широко развивает ветер.
Пальто, такого неуместного в этот почти уже летний день.
***
Поставил машину, затемно уже вхожу в квартиру. На кухне ужин - картошка с грибами, салат, сок с тортиком, записка “приятного аппетита”.
Поужинал, ложусь в кровать. Не спится: все мысли, мысли...
Подхожу к окну: луна прячется в пруду, луг в цветах, немного маленьких домов и дальше кромка леса.
Мерно тикают часы, из-за стены доносится:
“Спи любимый малышонок;
Сладкий маленький пушонок” – это жена поет колыбельную.
Я? Как я счастлив...