Гоша Игуменский дочитал книгу и, наконец, сообразил, что автор начал с хамского тона, а закончил похабным. Можно было и не мучиться. Но кто ж знал, вполне себе известный автор.
Затем Гоша Игуменский почувствовал, как в голове у него бьется мысль, минимум, в триста вольт. Мысль была такая: «А не выучить ли мне венгерский язык?».
И он начал учить.
А когда овладел им полностью, то понял смысл жизни.
Потому что, когда Гоша шел в магазин, чтобы купить четвертинку ржаного, он всегда был готов к нападению и отпору.
На венгерском языке.
И никто уже, как раньше, не мог его безнаказанно оскорбить и унизить.
Потому что он отвечал обидчику по-венгерски (в примерном переводе): Сам такой… На себя посмотри… Нет не так…
А к прямым оскорблениям перейти не мог (даже по-венгерски). Трудно ему давались обзывательства и хула вообще. Даже самое простое слово «паскуда» не произносилось. Так, вылетит какое-то сюсюканье изо рта, и все: пась…сь…сь…а…
Зато у окружающих получалось знатно.
Например, Василиса Антоновна, соседка сверху, очень четко произносила: Узурпатор! Сатрап! Демагог!
А Иринка: кыш-кыш, милая, иди отсюда (крысе, живущей в мусоропроводе между вторым и четвертым этажами).
А крыса смотрела на нее бусинками глаз и внушала чувство острого невыносимого отвращения, через гадливость и страх.
Такое же примерно чувство внушала повседневная жизнь Гоше Игуменскому.
До такой степени, что он задумывался об уходе в монастырь. Единственно, его останавливала мысль о том, что монастырь – маленькая модель общества и все негативные моменты усиленны там до невозможности их перенесть.
Гоша Игуменский страдал.
И соседка сверху страдала, Василиса Антоновна.
И Иринка.
И даже крыса.
И мусоропровод.
А потом Гоша Игуменский присмотрелся и понял, что все люди вокруг – зомби (северные мбунду). Поднятые из могил магией гаитянского вуду трупы.
И ему сразу стало легче.
Вот как камень с души свалился.