К истории края,
в память о тех, кто осваивал
целинные земли Оренбуржья
и защищал Отечество.
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
…………………………………………………………………………….......
Фрагмент из романа «Степные дороги».
Приехав домой, Зарудный сразу же встретился с Марией и рассказал ей о своей поездке на шахту, но о шурфе не сказал ни слова. Просто по-другому было нельзя, и это понимали все. Но вопрос о немцах снова всплыл буквально в ближайшее время на очередной партийной конференции в районе. Это была первая послевоенная конференция, поэтому большая часть зала была в военной форме без погон с орденами и медалями. Иван тоже одел свою уже поношенную, но дорогую для него гимнастёрку с четырьмя боевыми орденами, медалями и двумя нашивками за тяжёлое ранение.
Выступать Зарудному пришлось в числе первых. Его слушали внимательно и поддерживали с мест словами одобрения, а иногда даже аплодисментами. Как руководитель колхоза, он говорил прямо и открыто со знанием дела. Его критика была не огульной, так как в работе были конкретные успехи, и колхоз считался лучшим в районе. А как опытный руководитель, он уже чувствовал принесённый с победой холодный ветер очередного голода.
Вопреки всему, партийные функционеры не хотели этого видеть и тем более слышать с этой трибуны. Но зал отлично понимал, о чём идёт речь и ждал общего продуманного решения, а не очередных лозунгов, призывающих к новым и новым абстрактным свершениям. Поэтому в президиуме стали перешёптываться и вскоре остановили выступление вопросом.
Явно смущаясь, первый секретарь райкома вдруг попросил Зарудного проинформировать всех участников конференции о том, как обустроили в колхозе прибывшие семьи немцев. Иван поблагодарил за вопрос «первого» и сказал о том, что и сам хотел об этом сказать в ходе своего выступления, так как этот вопрос для района, принявшего переселенцев был не праздный и требовал дополнительных мер.
- Главное, на мой взгляд, - начал Зарудный, - состоит в том, чтобы объединить семьи и создать им условия для обустройства на новом месте.
- И как вы себе это представляете, вы предлагаете вывести их из-под особого контроля? – уточнил секретарь.
- Нет, я так не сказал, - парировал Зарудный, - пусть они работают на шахте, а живут в семьях и строят себе жильё.
Зал притих.
- А что это у вас за история с посылками, - вмешался в диалог приглашенный на конференцию начальник областного НКВД.
- Да такой факт есть, - подтвердил Зарудный, - переселенцы получают продуктовые посылки от своих родственников из-за рубежа.
- Это из Германии? - полюбопытствовал секретарь.
- Нет, не только из Германии, есть даже из США, и что в этом постыдного, – пожал плечами Зарудный.
- Что же получается? - возмутился секретарь. - Мы что живём в голодной стране? - Вы там у себя, Иван Корнеевич, потеряли всякую политическую бдительность, а ведь мы вас представили к званию Герой Социалистического Труда. Это не только высшая степень отличия за труд, но и высшая степень доверия.
Секретаря вновь перервал начальник НКВД:
- Как представили, так и отставим, а смотреть надо глубже, такого руководителя надо вообще лишить политического доверия.
Зал недовольно загудел, проявляя солидарность с Зарудным.
Чувствуя поддержку зала, Зарудный повернулся вновь к президиуму.
- Разве это не наши граждане, почему мы пытаемся их во всём ущемить и унизить?
В президиуме вновь поднялся начальник НКВД.
- Я хочу ещё раз всем пояснить. Это изменники нашей социалистической родины, которые приняли «германское гражданство», поэтому к ним и применены особые меры.
Зал снова недовольно загудел.
- А разве не мы виноваты в том, что бросили их на оккупированной территории, - повернулся вновь к президиуму Зарудный.
В аудитории вновь раздались возмущения, и секретарь, прервав дискуссию, объявил перерыв.
После перерыва снова всё внимание было сосредоточено на Зарудном. Тот же начальник НКВД порекомендовал в назидательной форме Ивану провести работу с переселенцами по поводу посылок. Но Зарудный категорически отказался этим заниматься, сославшись на их личное право в общении со своими родственниками. В ответ на это заявление в зале захлопали. Было видно по всему, что бывшие фронтовики устали от произвола властей и особенно от пресловутого НКВД.
Страх после войны притупился, а руки в любой момент могли снова взять оружие и смести всю эту «нечисть», которая травила им жизнь уже не один год, всякий раз придумывая всё новые и новые страшилки для оправдания насилия и террора. Да и картина с немцами тоже была не однозначной. Все понимали ту необычную ситуацию, в которую они попали во время войны. Вина власти в этом вопросе была вполне очевидной, но как водится она за собой её никогда не признавала. Крайними всегда становились простые люди, брошенные на произвол судьбы в суровые годы пятилеток и войны.
Иван чувствовал себя счастливым за то, что ему впервые за много лет удалось так прилюдно высказаться о наболевшем и найти поддержку. Значит не только он один устал от унижений и постоянного страха перед всесильными «органами» и чванливыми партийными функционерами. Что-то всё-таки изменилось, и у них поубавилось наглости в безответственном манипулировании обществом.
Но этот случай Зарудному ещё припомнят и не раз. Мстить и те и другие умели хорошо, таким образом, укрепляя свой авторитет и запугивая массы. Опыт стрелять в спину беззащитным гражданам своей страны у системы был наработан годами. Немцы лишь стали поводом для открытой дискуссии по беззастенчивому попиранию прав граждан в социалистическом государстве.
Но разговор на этом завершён не был. Ровно через неделю в колхоз прибыла комиссия, в которую входил начальник районного НКВД и заведующий идеологическим отделом райкома партии. Они долго рылись в бумагах, говорили с колхозниками, осматривали поля и хранилища, а в завершении работы собрали отдельно только немцев.
Разговор с ними был короткий, их просто обязали всех подписать письмо в отказе получать посылки от родственников из-за рубежа. Ивана на этот особый разговор умышленно не пригласили, заведомо зная его позицию по этому вопросу. Обо всём этом ему уже на следующий день рассказала Мария.
Внимательно выслушав, Зарудный сжал кулаки и, сверкнув глазами, сурово посмотрел на неё:
- И вы так просто сдались?
- А что нам ещё оставалось делать! - упавшим голосом ответила она. - Мы точно так же подписали документы и на «германское гражданство». У нас, как и тогда, другого выбора просто не было.
Зарудный почувствовал, как у него заиграла казацкая кровь в жилах. Так бывало с ним только перед боем, когда враг смотрел ему в лицо, а здесь удары наносились исподтишка в спину. Иван давно заметил, что его земляки отличались своим непокорным характером, проявляли открытую нетерпимость к злу и никогда не сдавались без боя, отстаивая свою правоту и веру.
Местные жители были мягче и покладистее. Всё это потом вместе с немецкой пунктуальностью и азиатской мудростью сделает их несгибаемыми и создаст новую общность людей в «ковыльном крае», соединив в единую цепь прежнюю и новую культуры. Это не только обогатит их, но и подымет на новые свершения и победы в освоении степных богатств.
Неприятности и испытания на этом для Зарудного не закончились: вскоре умер отец. Весть о смерти деда Переселенного разнеслась по всей степи. В село съезжались со всей округи или просто шли пешком, чтобы проститься с Корнеем. На похороны придут и немцы вместе со своими детьми, но будут стоять отдельно от сельчан своей тесной группой.
Молодые казахи тоже придут, чтобы проститься с тем, кто основал село и много сделал, чтобы объединить их всех в одну семью. Те казахи, что постарше простятся с Зарудным по своему, проведя большой молебен прямо во дворе у Байтаса.
Сам Байтас придёт к могиле своего друга тогда, когда все разойдутся и останутся только Иван и Григорий. Он долго будет стоять на коленях у могилы, закрыв лицо руками, и что-то говорить в ладони на своём языке. Потом подымится и скажет:
- Этот крест мы уберём и поставим сюда большой камень, а на нём выбьем его портрет и напишем имя. У нас есть хорошие мастера, которые учились ещё в Иране.
- Как в Иране? Это же за границей, - не поверил Григорий.
- Это для вас за границей, - ответит Байтас, - а для нас киргизов границ нет, лишь бы ишак прошёл.
- Какой ещё ишак? - удивился Иван, глядя казаху в лицо.
- В горах есть такие тропы, которые знаем только мы, киргизы, - ответил тот сердито и, повернувшись, гордо подняв голову, пошёл домой.
Прямо с кладбища Иван вернулся в дом отца к Марии. Она словно это чувствовала и ждала его у порога. Как только он вошёл в прихожую, она обняла его, и они так долго стояли, согревая друг друга теплом своих сердец. Но долго общаться не пришлось, и они вскоре попрощались. Иван, уходя, попросил Марию стать хозяйкой в опустевшем отцовском доме.
- Хорошо, - ответила немка и заплакала.
Дома Ивана ждало письмо от Елены из Москвы, куда она уехала к сыну Василию. Он уже несколько дней хотел его прочесть, но всё откладывал на потом, словно чувствовал, что в нём есть то, что кардинально изменит его жизнь, и он не ошибся. Елена просила у него прощения за то, что уже навсегда оставила Терновку и будет жить с сыном и его внуками в столице. А поскольку у них совместных детей нет, то расставание не будет таким болезненным.
Иван понимал свою жену и ждал этого шага от неё уже много лет, видя, как она переживала и изводила себя памятью о Головатом. Она даже во сне говорила с Терентием, как с живым, звала его и просила бога встречи с ним. «Как-то всё сразу в один миг свалилось на мою голову», - подумал Зарудный, как раздался тревожный звонок. Так телефонистки звонят, когда на связь выходит районное начальство. И действительно звонил первый секретарь райкома. Он был в хорошем настроении и сразу же начал с приятного:
- Сегодня опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором есть и вы, Иван Корнеевич. Вы награждены высокой правительственной наградой, - орденом Ленина. Поздравляю вас! Но это ещё не всё, - продолжил секретарь, - есть решение о закрытии шахты и передачи рабочих к вам в колхоз. Вы ведь этого просили. Помните на конференции?
- Конечно, помню, - отозвался Зарудный, - но куда мне их девать?
- Ну, а куда, это уже ваше дело. - Думайте, - и секретарь, вежливо попрощавшись, положил трубку.
Сразу же на следующий день началась передача тех немцев, которые трудились на шахте. Зарудному удалось пообщаться со всеми из них, и у него сложилась полная картина восстановления семей спецпереселенцев. Работа в шахте, конечно же, оставила свои отпечатки не только угольной пылью в их лёгких, но и множеством темно-синих шрамов на руках, лице и теле. Среди забойщиков было и несколько женщин, они тоже были чьими-то родственниками и поэтому вместе с мужчинами переезжали в сельское поселение.
И, несмотря на то, что послевоенный голод уже набрал силу, главным сейчас было расселить этих людей. Выход был только в одном: перевести в село бараки, в которых раньше жили шахтёры и администрация шахты. Директор сопротивляться не стал. Позвонил своему начальству и после этого сказал Ивану:
- Забирай, но только по акту, и учти, в одном из них живёт моя семья. Куда девать нас будешь?
- А что предложили тебе? - спросил директора Зарудный.
- Мне предложили искать работу, - погрустнел собеседник. - Ты же знаешь, как у нас это делается.
Поскольку дело приобретало необычный поворот, Иван стал лихорадочно думать, как найти выход из этого положения. Казалось, всё уже сложилось, бараки снимали многие вопросы объединения немецких семей, и это радовало его. Но вот судьба семьи директора и его самого огорчала Зарудного. Ведь он так много всегда помогал колхозу, буквально во всем, чем только мог. А вот теперь и сам оказался в роли просящего. Это угнетало Ивана, и он, обрадованный пришедшим в его голову решением, обратился к директору:
- Вот что, Николай Петрович, бери семью и переезжай в мой дом, а я пойду жить в дом отца к Марии.
- К какой Марии? - удивился директор.
- Ну ладно это потом, - махнул рукой председатель. - И ещё вот что, переходи к нам директором МТС, эта работа как раз по тебе.
- Это серьёзно, - поднял брови шахтёр.
- Да, да серьёзно, собирайся, - Иван протянул ему руку, - теперь будем трудиться вместе.
Уставший и запылённый в дороге Зарудный с твёрдым решением объединить свои судьбы пришёл к Марии. Он точно не знал, что надо делать в этом случае, а устало присев на скамейку тихо сказал:
- Я буду жить у тебя, ты не против?
- Нет, не против, - Мария обняла его, и они впервые поцеловались.
Пройдёт много лет и Зарудный узнает, что после конференции партийные власти совместно с НКВД отзовут его представление к званию Героя Социалистического Труда и включат в списки на орден Ленина. Потом Ивана уже не будут больше представлять к этому званию, несмотря на то, что его хозяйство многие годы будет лучшим в районе и области.
А немцы отстроят себе уютные дома, которые всегда будут отличаться особым изяществом и чистотой ухоженных дворов. Они, как и все, будут трудиться в колхозе, находясь всегда в числе лучших механизаторов, плотников, слесарей и каменщиков. А трудовые коллективы доверят им нести свои знамёна на торжественных маршах в юбилейные даты и важные праздники.
И суть была не в том, что немцы ударно трудились, чтобы покрыть свою «вину». Трудолюбие было у них в крови. Просто власть придерживалась иного принципа. Чтобы возвысить человека, его надо было обязательно унизить. Хотя порой и было по-иному: возвышали людей по надуманным мотивам, чтобы оправдаться перед обществом за высокие награды или за незаслуженные назначения.
Для всех их, прошедших унижения, лагеря и ссылки, поэт Анатолий Жигулин после колымских испытаний напишет леденящие душу стихи.
О люди! Люди с номерами.
Вы были люди, не рабы.
Вы были выше и упрямей
Своей трагической судьбы.
Я с вами шел в те злые годы,
И с вами был не страшен мне.
Жестокий титул «враг народа»
И черный номер на спине.
Шурф на бывшей шахте под Терновкой завалят рудой и поставят большой железный крест, сваренный из оставшихся рельсов, по которым катали вагонетки с углём и рудой. Бывшие шахтёры ещё много лет будут спускаться в забой и подымать «на-гора» только тщательно отобранный уголь для личных нужд. А руководство шахтоуправления после короткого разбирательства будет обвинено в умышленных действиях против социалистического государства и расстреляно.
Директору шахты удастся выжить, и он с семьёй приживётся в Терновке, но об этом решении Зарудному потом с укором не раз напомнит районный «особист». На что тот однажды, взяв его за грудки и с силой подтянув к себе, в пылу скажет:
- Я этого не слышал, а ты мне ничего не говорил. Оставьте человека в покое, дайте, наконец, людям спокойно жить и работать.
После этого случая разговоры о бывшем директоре шахты прекратятся, и он вскоре будет назначен главным инженером совхоза.