На завод "Дзержинец" я попал по распределению. Вообще-то предполагалось, что после защиты дипломного проекта я останусь работать на кафедре. По крайней мере, так полагал доцент кафедры ВС-2 Владимир Андреевич Козлов, когда осенью 1958года уговаривал меня пойти работать по совместительству лаборантом в лабораторию кафедры.
Все началось с того, что летом мы были на второй практике в Ленинграде. Одной из достопримечательностей Ленинграда в те годы была барахолка, которая работала по воскресеньям на громадном пустыре за Варшавским вокзалом. Это был классический "блошиный рынок", где можно было купить, что угодно – от старых тряпок и часов до новых транзисторов, которых в магазинах еще не было, но они выпускались заводом "Светлана". Вообще, всяческих радиодеталей там было море – продавцы ходили, как коробейники с коробками-кассами, где можно было найти все, что угодно. Цены зависели, видимо, от того, сколько деталей можно было утащить в кармане за раз. Там я и купил новейшие по тем временам транзисторы П6. Тогда среди радиолюбителей была повальная эпидемия на изготовление карманных приемников. В журнале "Радио" в каждом номере описывались разные схемы. Наибольшей популярностью пользовались схемы Плотникова и Румянцева. Приемник я соорудил в виде книжки с "обложкой", согнутой их листа винипласта. Получилось довольно симпатично. Этот приемник я притащил в институт, в этот день у нас была какая-то лабораторка по спецкурсу СУРБВ (системы управления ракетно-бомбардировочным вооружением). Лабораторка была длинная и неинтересная, я вытащил приемник и его заметил Козлов. После конца занятий он попросил меня остаться, рассматривал приемник, стали с ним обсуждать схемы, после чего он и предложил мне работать в лаборатории. Я отказывался, мне не очень хотелось обрести "запасные цепи", но Козлов нарисовал мне блестящую перспективу (работаешь на кафедре, после окончания остаешься на кафедре сначала инженером, потом начальником лаборатории, потом преподавателем, защищаешь диссертацию, и далее - в доценты). В конце концов, я не устоял. Меня оформили на полставки старшего лаборанта с загрузкой 4 часа в день и окладом около 500 руб. Моя задача была делать стенды для проведения лабораторных работ. Первый стенд посвящался изучению транзисторного мультивибратора. Постепенно я втянулся в новый режим , познакомился с другими сотрудниками. Для стенда пришлось многое изготавливать руками, например, пришлось выточить почти 50 латунных гнёзд. На кафедре была "препараторская", где стояли небольшой токарный станок , сверлильный станок и точило. Хозяйничали в препараторской два техника – уже немолодой Борис Иванович и мужичок неопределенного возраста – Ваня Босак. Ваня был очень "рукастым" фанатом - парусником и строил дома яхту из стеклопластика. Идеи из него фонтанировали непрерывно самые разные. Пока я точил гнезда и штекера к ним, выслушал немало его историй.
Кафедра ВС-2 относилась к факультету вооружения (или, как писалось в официальных документах, - факультету специальных электромеханических установок). На факультете были кафедры ВС-1- СПВ (стрелково-пушечного вооружения), ВС-2-БТВ(бомбо-торпедного вооружения), ВС-3 –технологии, ВС-4-систем прицеливания и наведения ,ВС-5 – вычислительных устройств и ВС-6-АРУС (авиационных реактивных управляемых систем). Размещалась кафедра на четвёртом этаже старого главного корпуса. Самая большая комната была занята лабораторией пусковых устройств бомбо-торпедного вооружения. Там были расставлены всевозможные бомбы всех калибров, кассетные и балочные держатели от самолетов ТУ-4 и ИЛ-28, бомбовые замки и взрыватели. Вторая комната-поменьше была отдана под лабораторию систем управления. В те времена самыми сложными устройствами этих систем были ЭСБР-48 (электробомбосбрасыватель), построенный на реле и шаговом искателе, и позволяющий задавать число сбрасываемых бомб и темп их сбрасывания, и КВСБ-48 (коробка вариантов сбрасывания), распределяющая импульсы по замкам держателей в зависимости от варианта загрузки бомболюков. Были еще несколько небольших комнат – кабинеты секретаря и завкафедрой, преподавательская и препараторская. Заведовал кафедрой С.Д.Карташкин. Преподаватели делились на "железочников" (В.А.Беляев, Сидоров, Колотков, Жуков, Карпов) и "автоматчиков" (Козлов и Харазов). Некоторые из них были совместителями (например, большой специалист по разработке и исследованиям бомб Карпов работал начальником лаборатории в НИИ-2, курс по проектированию пусковых ракетных установок вел Жуков, работавший на фирме Грушина). Ряд преподавателей вели договорные НИР с предприятиями, что приветствовалось как "связь промышленности и науки". Так, много лет Харазов вел договорную работу по разработке портативной тензометрической аппаратуры и "кормил" нескольких сотрудников. Также целую группу студентов использовал для проведения прочностных расчетов Беляев. Они численным методом решали систему дифференциальных уравнений, описывающих динамику ударных напряжений, возникающих в деталях бомбовых держателей при разных условиях нагружения. В те времена еще не было ни только сегодняшних персональных компьютеров, которые способны справиться с такими расчетами за минуты, но и элементарных калькуляторов. Все решали с помощью арифмометра "железный Феликс" и логарифмических линеек, а результаты записывали в огромных таблицах на листах ватмана. Любая ошибка приводила к необходимости пересчета. Оснащение приборами было довольно слабое – имелся старенький тестер и допотопный осциллограф ЭО-7. Правда, в углу стоял большущий немецкий многоканальный шлейфовый осциллограф (не помню, чтобы его хоть раз использовали). Даже монтажные провода мы добывали из старых жгутов от выбрасываемой аппаратуры. Как-то прицелисты списали и вытащили в коридор баллистический вычислитель от прицельной станции самолета ТУ-4. В нем были сложнейшие счетн-решающие механизмы с отличными меленькими электродвигателями, кучей всевозможных шестеренок, ходовых винтов и т.п. Естественно, все это тут же разобрали, кто что успел.
Так я благополучно проработал на кафедре до конца 1959 года. Приключения начались в 1960 году. Во втором семестре пятого курса мы должны были делать курсовой проект по ПУРБВ (Пусковым Устройствам Ракетно-Бомбардировочного Вооружения). Проект должен был включать в себя 8-10 листов чертежных работ и расчётно-пояснительную записку. Собственно, самостоятельно спроектировать надо было какой-нибудь небольшой узел, занимающий 1-2 листа, все остальное надо было "передрать" с чертежей самолета – общий вид самолета на нескольких листах, общий вид установки (пилона или бомбодержателя). При этом проект считался секретным и все чертежи надо было хранить в первом отделе и чертить только в специальных залах. Помню, что мне надо было спроектировать пусковое устройство для пуска ракеты "Воздух-воздух" применительно к самолету МИГ-19.
Одновременно надо было делать и второй курсовой проект по СУРВБВ (системам управления). Объем этого проекта был намного меньше. Помнится, Козлов придумал для меня задание – разработать ПУС (прибор управления стрельбой) из БРО (блока реактивных орудий) с возможностью управления интервалами между пусками при атаке с наведением по методу параллельного сближения. Пришлось здорово поломать голову с геометрическими построениями.
У большинства ребят руководителем этого проекта был Харазов и задача сводилась, в конце концов, к расчету реле, втяжного или поворотного электромагнита.
К концу апреля многие закопались с этими проектами, и народ в наших двух группах, идущих по кафедре ВС-2, стал возмущаться: "Кого из нас готовят – инженеров или чертежников-копировщиков" В результате было решено, чтобы старосты пошли в деканат и потребовали убрать из проекта по ПУРБВ бесполезную работу. Поскольку старостой нашей группы был я, пришлось нам с Володей Кокоревым – старостой 44 группы, пойти к зам. декана по нашему курсу. Сейчас уже не помню, кто это был, но это был человек не с нашего факультета, а с пятого – приборист (началось объединение факультетов). Он нас очень внимательно выслушал и пообещал разобраться. Мы не знали, что в это время в институте готовились реформы по ликвидации факультета вооружения и объединению его кафедр с кафедрами первого и пятого факультетов, и что наши претензии к проекту "льют воду" на мельницу сторонников такой реформы, и оказываются затронутыми личные интересы многих преподавателей. Однажды Харазов (который в это время был парторгом кафедры) в разговоре с ребятами обвинил меня в том, что я "разношу сплетни вместо того, чтобы оказать реальную помощь в работе над проектами". Мне это было обидно слышать, поскольку в те часы, когда я был на работе в лаборатории, очень многие забегали с разными вопросами и я старался помочь разобраться. В результате я не сдержался и высказал ему свое возмущение. Итогом было собрание кафедры, где я был обвинен во всех грехах, и кафедра приняла решение ходатайствовать перед дирекцией института о моем отчислении. Хотя я и понимал, что отчислить с пятого курса кандидата на красный диплом реально не могут, и это решение принято для подавления бунта, на душе было достаточно муторно, тем более что через несколько дней мы должны были уехать на месяц в военные лагеря. (Надо сказать, что об этом решении я больше никогда не слышал). Результатом было то, что проект по ПУРБВ продлили на время дипломного проектирования.
Естественно, вопрос о моей дальнейшей работе и распределении на кафедру автоматически отпал, и к моменту распределения была некоторая неопределенность. Распределением занимался один из преподавателей – Печников, с которым у меня были очень неплохие отношения. Он участвовал в каких-то договорных работах с предприятием п/я 3915 (будущим Московским агрегатным заводом "Дзержинец") и имел представление об этой фирме. Он и посоветовал мне распределиться туда, сказав что-то вроде: "Там много всего делают, тебе там будет интересно".
Это предприятие формально образовалось 5 февраля 1941 года, как ОКБ на базе Московского завода 266 производившего бортовое самолетное электрооборудование. Главным конструктором этого ОКБ был назначен А.А.Енгибарян. После начала войны ОКБ было эвакуировано в Киров на территорию завода №461, ставшего позднее заводом им. Лепсе. В 1943 году ОКБ вернулось в Москву и разрабатывало электрооборудование и системы пушечного вооружения для ряда самолетов. В 1945 году ОКБ-476 получило для дальнейшего развития серийный завод на Сущевской ул. и стало называться "Опытный завод №25"с тематикой электромеханика и электрифицированное стрелковое оборудование. В 1948 г. После смерти Енгибаряна Главным конструктором был назначен 35-летний инженер Алексей Фролович Федосеев.
В 1946 г. Сталин поставил перед авиационной промышленностью задачу воспроизвести и освоить производство американского самолета В-29. Этот четырехмоторный самолет ("Летающая крепость") отличался невиданным до тех пор уровнем электрификации всех систем, количеством электроприводов и электромеханизмов Самолет получил название ТУ-4.
В начале 50-годов на 25 заводе возникло направление, работающее в сотрудничестве с Н.Л.Духовым по тематике, связанной с атомным оружием. В 1954 г. академик Харитон добился выделения этих работ и создания для этого специальной организации. Завод 25 был разделен, одна часть осталась на этом заводе, который был переведен в Минсредмаш (сегодня зто Всероссийский научно-исследовательского институт автоматики им. Н.Л.Духова) . Другая часть завода с авиационной тематикой была переведена на серийный завод №476, им. Дзержинского, располагавшийся за Савеловским вокзалом и построенный в 30-е годы для выпуска фотоаппаратов ФЭД и арифмометров "Феликс". Обновленная организация получила название ОКБ-476 с опытным производством (п/я 3915), и в 1957 г. получила статус опытного завода по установкам авиационного вооружения и электрооборудования – Государственный Союзный Опытный завод №476 им. Дзержинского.
В ОКБ были разработаны агрегаты систем электроснабжения (генераторы, стартеры, реле и контакторы, электромеханизмы), практически, для всех военных и гражданских самолетов. В конце 50-х годов в бортовых системах электроснабжения начал применяться переменный ток напряжением 208 В, для этого пришлось разработать новые агрегаты. Для многих типов бомбардировщиков были разработаны стрелковые установки с электроприводами. Когда начала проводиться политика снижения роли военной авиации в пользу ракетной техники, некоторые темы были закрыты. Так, были прекращены работы по новому сверхзвуковому бомбардировщику Мясищева – М-50, для которого была разработана кормовая стрелковая установка ДБ 52.
Итак, в конце августа 1960 года мы оказались на территории этого предприятия для прохождения практики и написания дипломного проекта. В то время основные инженерные подразделения - конструкторское бюро и экспериментальный отдел 12, размещались на 3 и 4 этажах довоенного четырехэтажного здания по Большой Новодмитровской улице, 1 и 2 этажи занимали цеха. Двор был с одной стороны ограничен старыми двухэтажными корпусами, в которых находились склады, литейный, столярный, заготовительный цеха, технологические службы, гараж. За ними был забор, за которым проходили рельсы Савеловской железной дороги. По бокам завод соседствовал с НИИХИММАШ и железнодорожным депо .
В конце 50-х годов на заводе появилась новая тематика, связанная с ракетной техникой, – оборудование стартовой позиции для разрабатывающейся в тот момент системы противовоздушной обороны "Даль".
В 1955 году ОКБ С.А. Лавочкина получило задание по создании зенитной ракеты большой дальности для системы ПВО "Даль", ее заводской индекс "400". Эта ракета предназначалась для обороны крупных индустриальных центров от самолетов и крылатых ракет и могла поражать воздушные цели, летящие на высотах до 30 км, дальности до 180 км со скоростями до 3000 км/час. Совершенно новой должна была быть и наземная часть системы, оснащенная мощной цифровой ЭВМ и позволяющая производить одновременное слежение и наведение 10 ракет по 10 целям. Лавочкин предложил Федосееву подключиться к работам по созданию оборудования стартовых позиций. К моменту нашего прихода на практику работы по "Дали" шли полным ходом. На полигоне Сары-Шаган проводились пуски ракет с пусковой установки ППУ-476, разработанной и изготовленной заводом. Стрела этой установки, задуманная в виде фермы, сваренной из хромансилевых труб, весила 9 т и была в несколько раз легче стрелы, разработанной конкурентом – ОКБ 232 весом 32 т. Каждая стартовая позиция "Дали" кроме пусковой стрелы должна была включать в себя 5 расположенных по дуге ангаров. По внешнему радиусу эти ангары соединялись рельсовыми путями, по которым готовящиеся к пуску ракеты, лежащие на транспортных тележках, автоматически заезжали в ангары для проведения заправки (ракета имела ЖРД), проверки и подготовки к пуску. Перед пуском стрела ППУ автоматически переводилась в горизонтальное положение и разворачивалась в сторону ангара с готовой к пуску ракетой, тележка подъезжала под стрелу и ракета повисала на стреле.
Первый автономный пуск ракеты системы «Даль» на полигоне состоялся 30 декабря 1958 г., в полном соответствии с традициями обеспечивая выполнение годового плана. В следующем году провели еще 12 подобных пусков.
Одновременно с "Далью" на заводе проводилась разработка новой подвижной СПУ на шасси ЗИЛ-135К 2П30 для запуска фронтовых крылатых ракет С-5 (разработки Челомея) на дальность от 80 до 500 км.
В связи с этими работами заводу были выделены большие деньги на строительство нового корпуса по другой стороне Б.Новодмитровской улицы, строительства нескольких жилых домов, детского сада, пионерлагеря. Также было решено увеличить численность рабочих и ИТР. Поэтому в 60-61 годах на завод были распределены несколько десятков молодых специалистов – инженеров и техников (из МАИ, МЭИ, МВТУ, МИФИ, МАВИАТ). Студенты-дипломники были почти во всех лабораториях и конструкторских бригадах.
Нас распределили по на практику по бригадам КБ и лабораториям 12 отдела. Я оказался в 6-ой лаборатории, начальником которой был Петр Васильевич Семенцов. Пятая и шестая лаборатории находились в одном помещении. Раньше обе лаборатории занимались отработкой и испытаниями систем вооружения – подвижных кормовых артиллерийских установок, причем пятая лаборатория занималась электрической частью этих установок, а шестая – механической.
В ходе экспериментальных пусков ракеты "400" на полигоне периодически лопались подшипники каретки механизма отрывного разъема МОШ-400П . В шестой лаборатории этим механизмом занимался Юрий Васильевич Честнов, и меня "прикрепили" к нему. Отрывной разъем нужен был для связи бортовой системы управления с наземной аппаратурой и подачи питания на борт до момента запуска. Сам разъем был диаметром около 200 мм и имел порядка 300 контактов. Разъем помещался внутри сферического корпуса, крепящегося на откидной штанге к подвижной каретке. Отрывной разъем находился на передней стороне первой ступени, при движении тележки специальный копир освобождал защелку, которая удерживала штангу, и разъем скользил по копиру, пока не "находил" ответную часть и не происходила стыковка контактов. Затем разъем двигался вместе с ракетой, сжимая пружины. После старта, когда ракета начинала двигаться, разъем должен был отбрасываться копиром вверх и зацепляться за защелку. Все это работало, но иногда от ударов разлетались внешние кольца шарикоподшипников каретки.
Для испытаний механизма МОШ-400П во дворе был выстроен большой стенд. На этом стенде реальный копир от ракеты разгонялся пневматическим цилиндром. Для имитации процесса разгона сжатый воздух в цилиндр подавался от нескольких баллонов через последовательно включаемые электропневмоклапаны. Моменты включения этих клапанов были подобраны так, чтобы ускорение копира на стенде совпадало с ускорением ракеты при ее пуске. Каждый такой "пуск" сопровождался пушечным грохотом, но подшипники на стенде не лопались. Возникла идея измерить ускорение штанги разъема. Мне показалось, что проще всего это сделать, связав штангу с потенциометром, и заосциллографировав изменение напряжения на нем. Несколько дней ушло на подготовку к этому эксперименту. Как были использованы результаты, не помню, но главный результат заключался в том, что я познакомился с ведущим конструктором по теме "Даль" – Константином Ильичом Царевым, заходившим иногда на стенд поинтересоваться нашей деятельностью. Человек он был разговорчивый, мы поговорили, и он предложил мне взять в качестве темы дипломного проекта разработку цифрового следящего привода для азимутального разворота стрелы. В вертикальном направлении стрела находилась в одном из двух положений – горизонтальном при заряжании или под углом 45 градусов при пуске. А горизонтальном направлении она должна была разворачиваться на угол, задаваемый машиной наведения, с точностью до 20 угловых минут. К этому времени такой привод был разработан и реализован, но очень сложным и громоздким способом. Приходящие от ЭВМ импульсы двенадцатиразрядного кода запоминались устройством на газонаполненных тиратронах .Затем полученный код преобразовывался с помощью ЦАП, построенного на реле и переменных резисторов, в три переменных напряжения, имитирующих напряжения с трехфазной обмотки сельсина-датчика. Это напряжение далее подавалось на статорную обмотку сельсина-приемника, установленного на редукторе силового привода, а образующийся при этом на роторной обмотке сигнал ошибки использовался для управления двигателями привода. Это устройство включало в себя сотни реле и подстроечных резисторов, и размещалось в большом шкафу. Настройка такого преобразователя требовало точной регулировки этих резисторов.
Поэтому Царев интересовался альтернативными цифровыми вариантами привода с использованием не сельсинов, а преобразователя угла поворота в код. Отчет о разработке цифрового привода в институте НИИ-17 был на заводе, об этом отчете мне рассказал Царев и предложил взять его за основу для дипломного проекта. Тему "Цифровой следящий привод азимутального наведения пусковой установки" утвердили, и формальным руководителем диплома от предприятия мне назначили ведущего инженера пятой лаборатории В.В.Шуина. Владимир Викторович был очень приличным человеком и переживал, что не может реально мне как-то помогать. - за все время работы над проектом мы с ним встретились 2 – 3 раза, все остальное время он был в командировках либо на Балхаше, либо на серийном заводе в Кирове, где аппаратура "Дали" осваивалась серийным производством. Серийная аппаратура поступала на три строящихся объекта системы ПВО Ленинграда. На 35 площадке полигона в Приозерске полным ходом шли испытательные пуски.
Рядом с большим помещением пятой и шестой лабораторий, где стояла аппаратура, была небольшая "инженерная" комната, где сидели начальники лабораторий Семенцов и Сербенюк, и ведущие инженеры (когда были в Москве) : И.П.Толстой, В.В. Шуин, Е.И.Махлин, А.М.Кобозева, Б.И.Шахотько и другие. Туда же заходили и остальные сотрудники для обсуждения разных вопросов. Многие из них проводили на полигоне по полгода и более. Испытания установки 2П30 проходили в Капустином Яре, испытания авиационных стрелковых систем на испытательном стенде в Фаустово и в ГКНИИВВС во Владимировке (недалеко от Кап Яра).
Из их разговоров можно было узнать много интересного о происходящем на испытаниях. В В этой комнате меня и посадили за стол Махлина, который пустовал, поскольку его хозяин уже полгода работал на стройке жилого дома в Бескудникове. На время дипломного проектирования нас временно оформили на работу в должности техников с окладом то ли 600, то ли 700 руб. Тема моего проекта была секретной, и каждый день все материалы приходилось брать утром в "первом отделе", вечером сдавать туда же. Как-то ожидая, пока найдут мою тетрадь, разговорился с стоящим рядом парнем, который работал в седьмой лаборатории. Он мне рассказал, что это лаборатория перспективных разработок и интереснее всего работать именно в ней. Мне захотелось попробовать перейти в нее. Начальником этой лаборатории был Алексей Викторович Розанов. Набравшись решимости, я пришел к нему и изложил свое желание. Он внимательно меня расспросил, и узнав, что я занимаюсь радиолюбительством, полюбопытствовал, что у меня есть сделанное. Когда я сказал, что есть самодельный осциллограф, он, как мне показалось, меня несколько зауважал. В ходе дальнейшего разговора он посоветовал продолжать делать диплом в пятой лаборатории, а о переходе напомнить после защиты.
С нового 1961 года на заводе намечалась значительная реорганизация – создавались новые лаборатории, вместо 8 их становилось 12. Начальниками новых лабораторий становились ведущие инженеры Е.И.Махлин и И.П.Толстой. Вернувшись со стройки где-то в декабре,, Махлин обнаружил меня за своим столом, но сказал: "Сиди, я теперь ,все равно, уже здесь не работник". Он оказался очень общительным и разговорчивым, к тому же, как выяснилось, хорошо знал Козлова и до войны учился вместе с ним в одной группе в МАИ. Однако, в начале войны, после эвакуации института в Куйбышев, часть студентов, в том числе и Махлин, пошли на фронт добровольцами, а Козлов остался в институте, за что Махлин относился к нему несколько пренебрежительно. Разговаривать Махлин мог подолгу, поскольку новых обязанностей у него еще не было, а старые сами за время стройки отпали. Несколько раз он настойчиво звал меня в свою новую лабораторию, которая должна была заниматься силовым электроприводом. Мое стремление перейти в седьмую лабораторию он не одобрял, пугая меня тем, что там уже сложившаяся структура и пробиться будет трудно, а у него все с нуля и заново. Меня это не убедило, меня больше тянуло в электронику, но хорошие отношения с Махлиным сохранились, и иногда помогали уже потом, когда он стал главным инженером завода.
Наступил новый 1961 год, работа над дипломом шла полным ходом. Надо было начертить то ли 11, то ли 12 листов. Листы удобнее было чертить, найдя свободный кульман в КБ. Первый лист – общий вид пусковой установки, дальше-общий вид привода, общий вид преобразователя, деталировка, блок-схема привода, принципиальная схема привода, схема логической ячейки, общий вид ячейки, два технологических листа. Кроме того надо было написать пояснительную записку с технологической и экономической частями.
Оказалось, что похожая тема диплома есть еще у одной дипломницы с пятого факультета – Риммы Александровой, у которой руководителем был новый начальник седьмой лаборатории - Михаил Михайлович Малофеев, назначенный вместо Розанова,(ставшего зам. начальника 12 отдела). В принципе, дипломы у нас были похожие, (оба в элементной и схемной части базирующиеся на отчете НИИ-17), разница была в построении схемы анализа сигнала ошибки для выбора кратчайшего пути. Я все сделал на тех же ячейках, а Римма с Михаилом Михайловичем – на обычных логических элементах. В конце февраля была назначена защита. Кто был моим руководителем от кафедры – вспомнить уже не могу. Рецензентом был Михаил Михайлович. Он очень тщательно все прочитал "от корки до корки" , и заявил, что моя схема неработоспособна. Я не согласился, поскольку был в ней уверен. На следующий день, с самого утра пришел Михаил Михайлович , извинился и сказал, что он дома еще раз все проверил, все у меня правильно . Рецензию он написал прекрасную. Защита происходила в кабинете главного инженера, прошла она легко и была оценена на "отлично".