Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: «РАЗДЕЛ ХL. Нагорная проповедь» http://www.proza.ru/2014/09/10/1464
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ ХLІ. «Вот мой народ, как львица, встаёт...»
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
Уздайце ёй так, як і яна ўздала вам, і ўдвая ўздайце ёй па справах яе...
Колькі славілася яна і раскашавала, столькі ўздайце ёй пакут і гарот.
Бо яна кажа ў сэрцы сваім: сяджу царыцаю, я не ўдава і не ўбачу
гароты... І ўсплачуць, і ўзрыдаюць аб ёй цары зямныя, што
распуснічалі і раскашавалі з ёю, калі ўбачаць дым ад пажару яе.
Апакаліпсіс, гл. 18, ст. 6, 7, 9
Широкое, несколько отлогое поле заканчивалось ложбиной и потом опять немного возвышалось. На этой возвышенности тускло блестели, краснели, золотились разноцветные мазки. Стояли лошади, закованные в железо, и сидели на них такие же самые, железные, всадники. Свисал багрянец, золото и белизна флагов. Всадников было много, до ужаса много. Треугольные и овальные стальные щиты, султаны, копья, золотые — а больше вороненые — латы.
Впереди всех возвышался Корнила, похожий на памятник самому себе.
Ложбина перед ними была глубоко-зеленая — даже синяя — после недавних дождей. Даже босому мальчишке было хорошо известно, как приятно пружинит на таких местах под пяткой земля. Но эти никогда не ходили босые. Корнила надеялся, что мужики не осмелятся лезть на конный, железный строй: увидят и отступят.
Другая толпа, растянутая на милю, если не больше, стояла выше, за ложбиной, в поле. Белая холстина, турьей кожи щиты, долбни, багры, пращи. Корнила не знал, что они готовятся нападать. А если бы и знал, не поверил бы.
От этой толпы отделились и начали спускаться по склону Тадэй и Иуда. Кричали что-то. Панская армия смолкла, и тогда Корнила понял: ярильщики.
— Эй, косоротые! — орал Левий. — Эй, городенцы-грачи! Смола черномазая! Задница шилом! Святого Отца на хряка променяли!
Оскорбления были общеизвестные и потому страшные. Цепь защитников взорвалась яростью.
— Хамы! — налившись кровью, кричали из неё. — Мужики! Головы лубяные!
— Господа! На соломе спите — зубами ищетесь!
И тут страшный, нездешний вопль оборвал перебранку.
— Босяки! — кричал Раввуни. — Чтобы вы, как свиньи, только мертвые в небо смотрели, чтобы вы, как светильник, каждое утро угасали, чтобы вы пустые всегда были, как ваши кошельки, как собачья миска у плохого хозяина, у собаки этой, Жыкгимонта!!!
— Иудей, — сказал кто-то.
— Эй, — издевательски бросил Корнила, — почем земля горшечника?!
— Тебе это надо знать, если уже Христа продать собрался.
Кое-кто в железных рядах потупился. И тут Левий сделал то, что переполнило чашу терпения. Он протянул руку, и на ладони его неизвестно откуда появился зайчонок. Он пустил его, и он полетел вдоль поля — спасаться.
— Вот! Попросите у него мужества!
Корнила заревел и падал знак. Армия спустилась в широкую ложбину. Сочно зачавкало под копытами коней. Перед железными лежало большое поле, и по нему скакали к армии два всадника в легких кольчугах с пластинами и наплечниками: Братчик и Фома.
— Эй! Эй! Давай двоих на поединок.
Корнила крякнул, взглянул на сотника Пархвера:
— А?
Пархвер кивнул головой.
Братчик на белом коне и с легким мечом и Фома на рыжем крутились перед ними, дразнили. Ждать долго не пришлось. Навстречу им мчали Корнила и на грузном битюге великан Пархвер. Корнилов конь был вороной, Пархверов — вороной с белыми полосами, гривой и хвостом.
Угрожающе были нацелены копья, вопила и тряслась под копытами земля. Всадники мчали, тяжелые и страшные, как бронтозавры, на конях, закованных в сталь. Братчик увидел, что лошадиные ноги выше бабок в чулках грязи, подмигнул Тумашу.
— Пусть постоят остальные, пока мы тут биться будем.
Ярильщики поспешно ретировались, и никто их за это не осуждал. Они своё сделали, пришла очередь более серьезному делу.
Горы железа летели на мужицких бойцов, и в рядах защитников города триумфально завыли, зааукали. Ясно было — конец. В одном Пархвере сажень и шесть дюймов. И тут случилось неожиданное. Когда железные были уже совсем близко, Тумаш и Христос поставили коней дыбом, повернули их в воздухе и шенкелями заставили сделать прыжок в стороны. Две горы, с разлета, промчали мимо них. Юрась умудрился догнать Корнилу и плашмя мечом шлёпнуть его по железной заднице. Загудело. Захохотала мужичья армия. Озлобленный Корнила попробовал сделать то, что не допускалось и что было ошибкой: через плечо, как латой, звездануть противника копьем. Юрась перехватил его и, вырвав, бросил на землю.
Корнила схватился за меч. Теперь он не имел преимущества расстояния и веса, как тогда, когда имел копье. Теперь он был в проигрышном состоянии: мечи были одинаковой длины, а враг был более подвижный. Оставалось надеяться на непробиваемый миланский панцирь.
Две пары вояк бились среди поля, и тысячи глаз смотрели на них.
— А ну, а ну, — подзадоривал Фома. — Дав-вай, собачья кости. Где тебе!.. Мы... от Всеслава.
— Я сам... от Всеслава, — хрюкал Пархвер.
— От хоря ты, а не от Всеслава. От хорька и свиньи.
Пархвер действительно потел. Но Фоме приходилось труднее. Несмотря на огромную силу и вес, перед сотником он был мелковат.
— Хам!
— Сам хам!
Лязгали мечи. Лучи зари играли на латах. Все это напоминало веселую и ужасную игру.
— Дер-жись, Христос.
— На, тебе.
— Гы-ых! — отбил удар мечом Корнила.
— Хорошо, что ты стрелу вынул, — скалил зубы Юрась. — Неудобно было бы с ней... на... коне.
Мечи звенели одержимо. Корнила шумно выдыхал и бранился.
— Шутишь грубо, — бросил Христос. — Мозги у тебя куриные.
— Верному... мозги... не нужны.
— Так я их тебе сейчас... совсем вышибу.
Неуловимым выпадом он отбил Корнилов меч и оглушил тысячника. Тот крутанулся и грузно, тяжело рухнул на землю. Не мог встать. Юрась наклонился, подхватил с земли копье и поднес острый конец к груди лежащего. Армии ахнули.
— Держись, — сказал Христос. — Вставай.
Корнила встал и криво пошел, сам не зная куда. Железные еще подались вперед: освобождать вожака, спустились почти все в ложбину. Из их рядов показались пасти канонов. Их тянули, и колеса их па ступицу погрязли в земле.
Юрась несколькими шлепками копья направил Корнилу в нужную сторону и стал смотреть на Тумаша. Тот дрался отчаянно, но удары великана были страшные — двуручный меч Тумаша каждый раз отлетал за спину.
Корнилу наконец оттянули к своим. Он, очнувшись, кричал, приказывал что-то. С ним спорили. И все же с их стороны вдруг рявкнул один канон: месть двигала тысячником.
Над головами бойцов пролетело ядро, вспахало землю перед мужицкой армией.
— Эй, — кричали оттуда. — Поединок не окончен! Горшки бросать будем!
Потом оттуда долетел лязг: мужичья катапульта бросила горшок с грязью — в знак предупреждения... Корнилу схватили за руки, уговаривали.
Но итог всего этого сказался сразу же. Был он только неожиданный. Горшок недолетом — видимо, не отрегулировали натяжение жил катапульты — упал прямо на голову Пархверу, и та застряла в нём.
— Эй, кум, помочь, что ли? — спросил Фома.
Ударил слегка по горшку, расколол его. По шлему, по лицу, по усам великана плыла жидкая глинистая грязь.
— Умылся бы, что ли.
Огромные синие глаза Пархвера загорелись неукротимой яростью. Он занес двуручный меч и слепо опустил его. Тумаш еле успел поставить свою легкую лошадь дыбом, и лезвие воткнулось глубоко в землю. И тогда Фома дал врагу ловкого пинка в отставленную задницу. Пархвер вылетел из седла. Хохот покатился над полем. Победители помчали к своим.
Корнила поднял руку в железной перчатке и опустил ее.
— Двигай!
Произошло легкое замешательство. Чавканье долетало отовсюду.
— Лошади завязли, — сказал кто-то. — Не успеем выбраться и взять строй.
— Чёрт! — сказал Корнила. — Холера! Каноны на линию!
Начали тянуть каноны. Но толпа на грядах пришла уже в движение, поплыла вниз, как белая слава. Медленно и грозно. Пушечные мастера спешили, но тяжелые каноны заваливались, показывали хоботы небу.
...И вдруг тысячи глоток затянули дикий и суровый хорал.
Пан Бог цвярдыня. Цвярдыня мая.
Узняў ён далонь маю.
Як Давід на Галіяфа
Узняў.
Ноги в поршнях топтали вереск. Ревели над головами волынки, но голоса заглушали их. Медленно, очень медленно, в парении оружия над головой, плыли мужичьи толпы, словно по линейке срезанные спереди.
Вось мой народ,
Як ільвіца, ўстае.
Смелы,
Ён не ляжа,
Пакуль не нап'ецца варожай крыві.
Суровые, как обожженная глина, были лица стариков. Суровые, оливковые от загара лица молодых. Сурово и страшно и все выше летел хорал:
Як ільвіца, ўстае
І, як леў, уздымаецца.
Пан Бог над намі.
З намі ў гневе,
У гневе
Наш народ.
Взлетела над головами белая с золотом и пурпуром хоругвь-флаг.
Дзеці Юр'я святога,
Дзеці яго ўдзела,
Біце, забівайце. Не шкадуйце,
Не шкадуйце
Ворага.
И вдруг этот неторопливый, как лава, поток взорвался рыком, покатился с неимоверной, всесокрушающей скоростью. Лес оружия все вырастал над ним, все ближе были сумасшедшие от гнева лица. Время пришло.
— А-а-а! Юрий! Юрий! Край! Край!
Рявкнули навстречу им каноны. Круглые белые хлопья дыма расплылись в туман. Но было поздно. Толпа бежала и вырастала, как во сне. Налетела. Затопила. Вознеслись багры, начали хватать всадников и вырывать их из седел на землю, с какой они, тяжелые, почти не могли подняться. Полетели стрелы и камни. Залязгали долбни и цепы по железным шлемам.
И пошла молотьба.
Через какие-то два часа на ложбину спускались вороны. Бой в тех очагах, где он еще кипел, отдалялся на запад, к стенам Городни. Но большая часть железных отходила с места сечи, пришпоривая коней, и толпы победителей стремились за ними.
Стража успела все же пропустить своих и захлопнуть ворота. Но кузнец Кирик Вестник приказал выкатить на линию каноны и стрелять. После короткой канонады половинки ворот вместе с большим куском давно не ремонтированной стены разрушились, рассыпались, грохнули о землю. Туча пыли встала над обломками. Стража пыталась было защищаться на руинах, и тут на нее, с тыла, напала вооруженная толпа мещан. Впереди них действовали Зенон и золоторукий Тихон Ус. Зажатые между молотом и наковальней, люди стражи еле успели выбраться Стременным переулком, а потом Старой улицей к замку и там присоединиться к армии, бросив на земле половину своих людей.
Илияш погладил белого Братчикова коня.
— Жаль, нет у нас ослов, — сказал Тумаш. — Ради полного, значит, сходства.
— Ослов больше чем надо, — тронул лошадь Юрась. — И они сами верхом ездят.
Туча пыли редела. И через ее мещане увидели всадника, который вступал в город. Низкое еще солнце нимбом стояло за его головой. Орал, кричал вооруженный народ с ветвями в руках.
— Страшно подумать, — тихо сказал Иуда, — что это было бы, чтобы ты сейчас решил мерзавцем сделаться. В-в!
— А они, мерзавцы, все когда-нибудь так-то ими делались, — криво улыбнулся Христос.
Стража и армия меж тем сражались перед замковым мостом. Им было тяжело. С крыш бросали поленья, камни, дохлых кошек. Свистели, аукали. Напирала на них вооруженная толпа.
Из-за стен долетали томные, ангельские голоса, и потому воины сражались неистово: «Значит, нас не бросили, значит, вожди — там».
...А между тем в замке не было уже почти никого из великих особ. Часом раньше, как только Христос вступил в город, все духовные члены совета, войт и пара магнатов под прикрытием десятка воинов спустились в подземный ход и, по воде, побрели по нему к выходу, который находился за городской границей, может, в какой-то тысячи саженей от замка. Они бросили большинство светских богачей и даже бурмистра Юстына: не было времени позаботиться о них.
В городе тайно остался один Флориан Босяцкий: готовить торговцев в городе.
Остальные направились в Волковыск за подмогой.
А сеча у ворот замка крутила. Висели на копьях, били брёвнами в створки, и стены тряслись. Падали камни на поднятые над головами щиты. Рубились на зубцах, и впереди всех тряс брюхом Тумаш.
Другие между тем выбивали двери церквей и костелов, рвались туда. Кожаные поршни ударами открывали алтари, топоры раскалывали дароносицы. Гнев и желание уничтожать все это были выше жадности. И потому руки цвета земли с треском терзали рясы, делали из них тряпки. Не обошлось и без побоев, которыми отметили в особенности ненавистных и алчных рясофорников.
Наконец выбили ворота замка и ворвались в него. Бежали переходами, рубились, тащили из комнат людей, одетых в парчу. Кучка людей подымала из каменных мешков узников. Подымала, завязав глаза, словно коней из шахты, чтобы не ослепли.
И наконец человеческая толпа ввалилась в тронный зал. Пылали факелы, и мужики остановились, потрясенные. Перед ними, по всему полу, были рассыпанные одежды, чаши, открытые ящики, бесценное оружие. А у вышнего места стоял в белой сорочке и черной чуге — подготовился — бурмистр Юстын.
— Берите, — сказал он. — Мертвому ничего не надо.
Как раз в этот момент кузнец Кирик Вестник в замковой часовне сбросил ударом гизавры на пол разукрашенного в золото воскового Христа. Тот улыбался, лежа на спине.
— И тогда так улыбался! Ид-дол!
И наступил поршнем просто на восковое лицо, смял его.
Продолжение "РАЗДЕЛ ХLІІ. Мужицкий Христос" http://www.proza.ru/2014/09/11/607