6. РАЗГОВОР С СОЛОМОНОМ ВОЛКОВЫМ О МСТИСЛАВЕ РОСТРОПОВИЧЕ.
Бокман. Размышляя о Мстиславе Ростроповиче, я подумал о том, что в кругу очень крупных и значительных фигур всегда были люди, которые обращались к ним запросто, называя уменьшительными именами. Возможно, кто-то действительно легко называл Бетховена Лютиком, а Гайдна Йосей. Шостаковича его близкие звали Митей, и это нормально. Ростропович же для всех без различия рангов, званий и уровней был Слава. Особенно здесь, на Западе. В России музыканты заглазно очень по-свойски именовали его Рострапом, и это в отношении гениального Ростроповича тоже казалось нормальным. Общаясь с сильными мира сего, он также умел обходиться с ними по-свойски. Михаилу Горбачёву, например, когда тот был ещё президентом Cоветского Союза, он предложил перейти на «ты». Нынешний президент России Владимир Путин при вручении награды Ростроповичу в связи с 80-летием, также Как Вы считаете, Соломон, был ли он в действительности таким любвеобильным «душа нараспашку» человеком, вызывавшим в отношении себя очень хорошие, добрые и приятные эмоции или же это была такая маска, своеобразное актёрство влюблённости в Человечество?
Волков. Я с некоторой гордостью отмечаю, что отношусь к абсолютному меньшинству людей, которые, обращаясь к Ростроповичу, называли его Мстиславом Леопольдовичем при том, что он мне, как и всем другим предлагал именовать его Славой, и такого рода предложения вовсе не означали особенно доверительных отношений. Я же упорно этому сопротивлялся, и никогда – ни в лицо, ни за глаза - Славой его не называл. (Точно также, как я никогда не называл по имени Барышникова, которого почему-то здесь Мишей кличут, а предпочитаю называть его Михаилом Николаевичем.) В этом отношении я никогда не попадался на удочку той иллюзии, которую Ростропович создавал...
Бокман. А... Вы всё-таки считаете,что это была иллюзия?
Волков. Иллюзия того, что ничего не стоит, вступив с ним в доверительные панибратские отношения, быть допущенным в круг избранных. Но мой небольшой, но существенный опыт общения с гениями подсказывает, что гении редко бывают простодушными, распахнутыми людьми. У гения всё направлено на творчество...
Бокман. На творчество или – карьеру?
Волков. В случае с гениями я бы всё-таки именовал это творчеством. Ну, что такое карьера на таком уровне? Что такое карьера могла быть, скажем, для Шостаковича?..
Бокман. Шостакович сделал свою карьеру в юности Первой симфонией...
Волков. В том-то и дело, что он самовыразился как гений, а это уже двигало его карьеру. Он же не думал: напишу-ка я симфонию, а там, может быть, меня примут в Союз Композиторов, а в дальнейшем я займу позицию председателя правления региональной организации и т. д.. Он реализовывался как композитор в первую очередь, и это уже принесло ему награды, известность и прочее. То же и в отношении других гениев. Баланчин, например, стал руководителем огромной организации, и это было необходимо ему для творчества, а Ахматова - не стала.
В отношении Ростроповича я тоже не думаю, что он в своём продвижении руководствовался карьерными соображениями. Ну, какую карьеру сделал Ростропович? Самый большой пост, который он имел – это президент конкурса Чайковского...
Бокман.... Просто почётная должность; но я имел в виду совершенно другое. Я не имел в виду бюрократическую карьеру. Я имел в виду карьеру музыканта востребованного. Мы с Вами хорошо знаем, что есть талантливые и даже очень талантливые люди в различных видах творчества, которые что-то делают, но их никто не знает, а Ростроповича знает весь мир. Даже немузыканты – назови это имя – что-то слышали...
Волков. Я возражу Вам, Сеня, следующим образом. Возьмём Рихтера. О Рихтере знают не меньше – тоже кто-то что-то слышал...
Бокман. ... Нет, о Рихтере меньше знают...
Волков. ... Не меньше – уверяю Вас. Я не могу знать обо всём мире, но здесь, в Нью-Йорке, в музыкальных кругах имя Рихтера весомо. Или вспомните Ойстраха. В России тех лет (60-е годы – С. Б.) Рихтер, Ойстрах, Ростропович были символами своих инструментов. Сюда же я причисляю дирижёра Евгения Мравинского. Известность этих имён колеблется как всё на свете...
Бокман. Здесь Вы правы. Имена этой троицы звучали ещё в 50-е годы неразрывно, и я знал о них с детства.
Волков. Не забывайте о том, что все трое были лауреатами Сталинской премии. Это было очень важно. Ростропович, из них самый молодой, в 1951 году получил Сталинскую премию. А, как мы знаем теперь, (тогда мы могли об этом только догадываться) списки лауреатов утверждались Сталиным собственноручно. Им проводился тщательный отбор, и каждая кандидатура рассматривалась с точки зрения политической значимости и актуальности...
Бокман. Вот Вам и пример удачной карьеры. Не было бы этой премии – не было бы и многого другого, что впоследствии возникло.
Волков. С этими четырьмя музыкантами – сюда я ещё причислил Мравинского – случай особый. Они стали музыкантами-символами благодаря тому, что сформировались и начали свою деятельность ещё в Сталинскую эпоху. Потом продолжили её в Советском Союзе, который стал сверхдержавой, одной из двух сверхдержав, когда на поле куьтуры разыгрывались баталии политического свойства. Все понимали, что воевать с помощью ядерного оружия - это самоубийственно, и помимо соревнований в экономической и военной областях, происходсила борьба в области идеологии, важнейшей частью которой была культура, благодаря чему имидж этих музыкантов создавался с двух сторон. Это был взаимный процесс, и невозможно было определить, где эта известность, этот успех или карьера – по Вашему определению – формируется: на Западе или в Советском Союзе. Ойстрах стал известен благодаря победе на конкурсе в Европе.
Рихтер – после триумфальных гастролей в Америке. И тоже самое произошло с Ростроповичем. Своей высокой репутацией они во многом обязаны успехам на Западе. А их западные успехи подогревались в свою очередь тем, что они приезжали из очень закрытой и опасной страны, каким тогда Западу представлялся Советский Союз. И такое уникальное сочетание сделало их фигурами “larger than life” (большими чем жизнь) как американцы говорят.
Бокман. Очень интересно!..
Волков. Как пример того что Вы говорили, что есть музыканты, может быть не менее одарённые, Йо-Йо Ма, который как виолончелист, не уступает, а в чём-то даже превосходит Ростроповича. Но он никогда не станет такой символической фигурой как Ростропович именно потому что в эпоху Ростроповича роль «культурного героя» диктовалась напряжённостью политической ситуации, тем, что музыканты выступали как символы своих стран, почему победа Вэна Клайберна, которого в России тогда называли Ваном Клиберном (а я и сейчас его продолжаю так называть) на конкурсе Чайковского в Москве в 1958 году сделала его всеамериканским и всесоюзным, заметьте, героем. А сейчас? Сколько после этого конкурсов прошло? Только что закончился конкурс Чайковского. Разве его победители станут такого рода героями?
Бокман. Тут ещё важно, что он был первый. Первый в Советском Союзе международный конкурс, и первый лауреат. В Советском Союзе ничего подобного до этого не было. Приехали музыканты из разных стран мира...
Волков. Главное всё-таки состоит в том, что в те годы, в Москве, на конкурсе Чайковского победил американец. Это казалось невозможным. И было невозможным. Как мы сейчас знаем, за разрешением присудить первую премию Клиберну, председатель жюри пианистов Эмиль Гилельс обращался лично к Хрущёву. Без санкции Хрущёва никто бы не осмелился дать премию Клиберну.
Американцами эта победа была расценена как политический триумф в первую очередь...
Бокман. Потрясающе интересно!..
Волков. ...А в Советском Союзе тоже сумели заработать на этом политический дивидент. Хрущёв, который вовсе не был дураком, понял, что можно извлечь из того, что на конкурсе победил такой молодой обаятельный американец, по которому млели московские девушки не зная, что у него совсем другая ориентация... (Смех). Эта победа сделала из Клиберна символического «друга» Советского Союза, который, приезжал в Россию, с которым встречались руководители страны, который даже перед Горбачёвым ещё играл...
Бокман. Я помню – это транслировалось по телевидению – он, приехав на какой-то очередной конкурс Чайковского, подарил конкурсу десять тысяч долларов...
Волков. Он стал символом возможной разрядки между США и СССР. Он сыграл огромную роль в том, что стало именоваться впоследствии пинг-понговой дипломатией. Если помните, когда у Соединённых Штатов ещё не было дипломатических отношений с Китаем, перед исторической поездкой туда Никсона первым сигналом миру о том, что в их отношениях наметилось потепление, стал матч по пинг-понгу между командами Китая и США. Это получило название пинг-понговой дипломатии, то есть, когда спортивные и культурные события влия.ют на достижения на политической арене. И это один из примеров того, как политические обстоятельства создавали сверх-героев культуры.
Посмотрите на Клиберна сейчас. Он редко выступает. Но даже если б он чаще выступал, если б не эта победа историческая и все с ней связанные политические обстоятельства, никогда бы он не стал супер-героем. Дай бог ему дожить до150-ти лет, но когда он умрёт, нeкролог о нём появится во всех крупных газетах, и, уверяю Вас, он будет очень большим.
Бокман. Я просмативал американскую книгу о Клайберне – очень восторженно о нём пишут. Помню, он приезжал в Ленинград в году, наверное, 71-м. (Я., к сожалению, служил тогда в армии, и не мог попасть на концерт.) Мне рассказывали музыканты, кoторым я доверяю, что был, конечно, аншлаг: интересно было услышать этого музыканта в его зрелом возрасте. Однако, ничего особо выдающегося они не услышали. Отмечали его обаяние.
Волков. Клиберн стал символом. И в этом смысле Ростропович среди всех тех музыкантов, которых я перечислил, был уникальной фигурой. Он единственный музыкант, который получил от Сталина Сталинскую премию, Ленинскую премию от Хрущёва, а здесь, в Америке высшую награду страны, которая может быть присуждена гражданскому лицу - президентскую медаль Свобода от Рональда Рейгана, главного антисоветчика, который провозгласил Советский Союз империей зла. (А всего у него – я как-то прикинул- больше сотни наград от нескольких десятков государств, и если б он все их на себя навесил, он бы просто сдвинуться не смог). (Смех). Но комбинация тех трёх наград – она уникальна. Ни до ни после него другого такого человека не было и уже не будет. И, что особенно интересно, в каждом из этих случаев он принимал награду, я в этом убеждён, абсолютно искренне и с благодарностью, а, главное, по заслугам...
Бокман. Да, да, это абсолютно справедливо...
Волков. ... Он покрыл абсолютно весь Советский Союз в качестве исполнителя. Вы не представляете себе, Семён, в каких только уголках не побывал Ростропович! Его коллеги носа не совали туда, где Ростропович выступал с концертами. Его на собаках возили...
Бокман. Он играл с аккомпанементом баяна в ансамбле с Юрием Казаковым...
Волков. Да, с баяном и solo. Он однажды играл где-то под Кустaнаем; вероятно, какую-нибудь сюиту Баха solo, и какой-то подвыпивший субъект из первого ряда ему вдруг говорит в полный голос: «уходи, а то убь.ю!», на что Ростропович, не прекращая играть, скороговоркой отвечает: «вот, сейчас только доиграю и уйду, доиграю и уйду!». И доиграл. (Смех).
Бокман. Вокруг Ростроповича всегда ходили самые анекдотичные слухи и легенды. И непонятно, где правда, а, где вымысел. Он любил анекдоты и розыгрыши, и многое, если и не происходило в действительности – могло происходить. Вот рассказывают, приехал, тогда ещё молодой Ростропович в Курган на гастроли. Зашёл в музучилище, и попросил разрешения прослушаться на предмет поступления. (Он тогда ещё не был так широко известен, и в лицо его не знали). Собрали комиссию. Он им рассказал, что родом из глухих мест, что самоучка, и всю жизнь мечтал на виолончели играть. Сыграл он, конечно, великолепно, но... смычок держал не в правой руке, а в левой, а виолончель – в правой, то есть всё делал не так как полагается, а наоборот. Педагоги, конечно, были потрясены. Сказали, что из-за возраста его смогут принять только на вечернее отделение, и, что ему придётся переучиваться, ему придётся менять постановку, поскольку так на виолончели не играют. Мстислав Леопольдович, конечно, согласился. А вечером они увидели его на сцене.
Волков. Это замечательная история. Очень типичная для Ростроповича. Вся его жизнь была цепью таких удивительных историй и розыгрышей, которые он сам же и создавал.
Бокман. Да, конечно. Он это очень любил. Когда он приезжал на гастроли в Сан Франциско в 98-м году, я прошёл после концерта к нему за кулисы. Ограничений для посещения не было. Мстислав Леопольдович переоделся, и вышел раздавать автографы и фотографироваться – желающих было много. Ему было 72 года, но выглядел он бодро. Было много совсем молоденьких девчонок, которые тянулись поцеловаться с маэстро. Я представился, и сказал: «Мстислав Леопольдович, мы с Вами прежде не встречались, но у нас много общих знакомых». Я стал перечислять, а он, не прекращая писаний автографов, восклицал: «А-а...» или «о-о...»или «ну...» или «ну, она уже умерла, к сожалению...». «Но до этого мы, ведь, оба были с ней знакомы». Потом я сказал: «Мстислав Леопольдович! Вы много путешествуете. Мало ли что. Если вам понадобится защита или помощь, позвоните по этому телефону», и вручил ему свою визитку. Он был очень доволен, и сказал: «Ну, давайте, Сеня, мы с вами поцелуемся и сфотографируемся». Очень любил поцелуи. Кто-то действительно нас снимал тогда. Когда он через два года приехал опять, мне пообщаться с ним не удалось. Он выглядел на этот раз уже не так свежо, и ограничивал закулисное общение. А я бы непременно спросил его обо всех известных мне розыгрышах: «А это правда, что было с Вами в Кургане? А правда, что Вы кресло Ленина из Лондона привезли?..» И т. д.. Вы, кстати, слышали эту историю?
Волков. Да, я слышал. Я слышал, что он его привёз из Швейцарии. Он потом хотел сдать это кресло в какое-то хранилище или музей, и, как-будто, у него долго это не получалось. Потом он, кажется, плюнул на это... В этом тоже Ростропович. Везти откуда-то кресло Ленина. Сейчас бы это назвали happening (событие)....
Бокман. А его шутки? Вот он рассказывает. Сплю, и вижу: дирижирую я в Корнеги Холл большим оркестром. Просыпаюсь – и правда дирижирую. (Смех).
Уже здесь, в Америке, я видел телепередачу, которую вела знаменитое сопрано Беверли Силлс...
Волков. Она умерла 2 июля этого года...
Бокман. Да, что Вы?! Я не знал. Мы, вероятно, становимся свидетелями грандиозной смены эпох – столько крупных деятелей культуры покидает нас.
Волков. Совершенно согласен с Вами.
Бокман. И как Вы оцениваете эти перемены?
Волков. Я не уверен, что они к лучшему. Вы только посмотрите: все выдающиеся деятели 20-го столетия родились либо в конце 19-го либо в начале 20-го столетия. А кто пришёл им на смену? Поиграться с цифрами очень бывает занятно. Я подсчитал, что весь период подъёма музыки в России укладывается в промежуток чуть более 75-и лет: От Ивана Сусанина Глинки (1836) до Весны Священной Стравинского (1913). Вы можете представить? Конечно, и в середине 20-го века рождались талантливае люди, но их масштаб не сопоставим с масштабом гениев 20-века. Кафка, Стравинский, Шостакович – можно ещё долго продолжать ...
Бокман. Томас Манн гордился тем, что застал ещё корифеев литературы 19-го века, и учился у них. Но Вы знаете, Соломон, это ведь взаимный процесс. Жизнь в 20-м веке была достаточно насыщена ужасами и несчастьями, но и художники со всей силой своего таланта насыщали духовную жизнь, эту вторую реальность, кошмарами, насилием, всякого рода безнравственностями, не противопоставляя этому ничего, продолжая и усиливая процесс разложения и упадка. Вот Вы упомянули Кафку. Это выдающийся пример. Можно ещё очень много примеров привести. Когда впервые показали поцелуй на экране, был скандал. А сейчас и более откровенные сцены – явление привычное, и, мне кажется, мы на пороге очень страшных событий, но – здесь я оптимист – после них, в результате такого страшного очищения может начаться подъём. Может произойти прорыв сознания к подлинным ценностям.
Волков. Мне трудно на это возражать в обобщённом виде, и я должен уточнить своё высказывание. Я не могу сказать, что я ничего не ожидаю хорошего, потому что никто из нас не знает, что нас ожидает за углом. Мы не знаем о будущем гении, которому сейчас, может быть, 10 лет. Кроме того, в моём воображении возникают имена многих деятелей 20-го века, которые во всех перечисленных Вами грехах не повинны. Эта тема, вероятно, заслуживает особого разговора или исследования...
Бокман. Я согласен с этим, и, надеюсь, мы продолжим эту тему. Но вернёмся к Ростроповичу. В той телепередаче с Беверли Силлс он рассказывал о том, как в ранние 50-е впервые приехал на гастроли в США, и упражнялся на виолончели в гостиннице. Раздался телефонный звонок. Ростропович взял трубку, и услышал: “Shut up!”(заткнись!) Не понимая хорошо, что ему говорят, он ответил “I’m not Shutup. I’m Rostropovich” (смех), и, положив трубку, продолжил заниматься. Опять звонок: “Shut up!” “I’m not Shutup. I’m Rostropovich”, и опять, и опять тоже самое. Поиграть на виолончели так и не пришлось. (Смех). Не сомневаюсь, что история эта им выдумана. Он, конечно, очень располагал к себе всем этим. Мы однажды говорили о нём с Уствольской, и она рассказывала, как он якобы признавался, что всё уже перепилил себе на виолончели, то есть, ему, надо полагать, скучновато это уже становилось, и от этого он занимается всем остальным: дирижирует, хохмит, знакомится со всеми... Но это, конечно, только отчасти так...
Волков. Я знал людей, которые очень сдержанно реагировали на стремление Ростроповича к сближению - обнять-поцеловать. В частности, Натан Мильштейн, выдающийся скрипач, недоумевал по этому поводу. Он говорил: «Ну, что это такое? Сразу лезет целоваться, и всех назывант голубчиками... (Смех)
Бокман. Да, да, именно!..
Волков. ...Во-первых, целоваться со всеми – это негигиенично, а, во-вторых, он называет людей голубчиками, потому что не помнит, как их зовут». (Смех)...
Бокман. Ну, конечно, как упомнить такое количество народу с которым он общался?..
Волков. Так, что были люди, которым такой демонстративный демократизм Ростроповиича претил. Но, тем не менее, наблюдая Мстислава Леопольдовича, можно было назвать его демократизм беспримерным. Он подогревался, конечно, тем, что ему нетрудно было общаться с людьми в разных сферах и на самых разных уровнях...
Бокман. ... Потому что он чувствовал себя равным им...
Волков. ... Может быть даже выше в некоторых случаях, но... Возьмём для примера Шостаковича. У него не было разного поведения для разных людей. Он был одинаково сдержан и в общении с Хрущёвым и с нянечкой в больнице. Он со всеми был одинаково сдержан. А Ростропович общался со всеми одинаково приподнято. Потому что такова была его натура. Ему это не составляло труда, и его поведение представлялось абсолютно естественным. И в этом секрет популярности Ростроповича, в частности, на Западе. Я много раз сталкивался здесь с разными людьми: музыкальными журналистами, импресарио, менеджерами оркестров – людьми, давно и серьёзно занимающимися музыкой, опытными и циничными, повидавшими на своём веку множество артистов. Как только заходил разговор о Славе, как – Вы правильно заметили – его именовали здесь, у них загорались глаза, потому что Ростропович даже для них был беспрецедентно доступен. Каждый раз, когда он вступал в общение с человеком, казалось, что нет для него более интересного собеседника...
Бокман. ... Совершенно верно! И удивительная доброжелательность ко всем...
Волков. ... И это производило на этих матёрых зубров неизгладимое и неотразимое впечатление.
Бокман. Это был, как мне представляется, человек с обаятельнай улыбкой и стальными челюстями: очень целеустремлйный, очень цельный, сильный, твёрдо знающий, чего он хочет и, на самом-то деле, очень жёсткий внутри. Вам не кажется?
Волков. Я могу только сказать, что Советская власть достала даже Ростроповича. Его жена Галина Вишневская утверждала и устно и письменно, и, по-видимому, так оно и есть, потому что сам Ростропович не опровергал, что она его спасла от погружения в пучину...
Бокман. ... акоголя...
Волков. ...Да. И морального и творческого упадка тем, что она его железной рукой вытолкнула за границу – он не хотел уезжать. А если б она этого не сделала, Ростропович бы как музыкант в Советском Союзе полностью угас.
Бокман. Он привык к успеху, и не мог пережить такой мощный обвал. Человек, закалённый неудачами, переживает подобное спокойнее. Но судьба была всё-таки милостива к нему, и его жизнь – это постоянное восхождение к вершинам успеха. Даже не восхождение – взлёт... Мне всё это невероятно интересно то, что Вы рассказываете. А теперь я бы хотел поговорить с Вами о
Ростроповиче-некомпозиторе. Вы что-нибудь слышали из его музыки?
Волков. Нет. Я со многих сторон слышал, что он сочинял, что он автор двух фортепианных концертов, но я не слышал ни одного звука его музыки...
Бокман. Вот это очень интересно. Именно интересно то, что Ростропович, будучи композитором, не состоялся как композитор. Потрясающе интересно. Я помню журнал Музыкальная Жизнь за 1966 год. Весь номер этого журнала был посвящён 60-тилетию со дня рождения Шостаковича. Там же была статья Ростроповича, в которой он с благодарностью вспоминал о том, что
Шостакович принял его в свой класс, и у него к поступлению был только
виолончельный концерт.. («только» - это он так написал). И тогда же, кстати, Шостакович, сочиняя свой виолончельный концерт, советовался с Ростроповичем.
Я видел также телепередачу в России, в которой Ростропович отвечал на чей-то вопрос о его композиторстве. Он рассказывал, что настолько влюблялся в чужую музыку, ято после концерта под впечатлением услышанного писал ночи напролёт, и... получалось похоже на композитора, который его увлёк.
Волков. Дейтвительно, интересно...
Бокман. Он, наверное, не умел почувствовать своё. Хотя, говорить об этом со всей опроеделённостью тоже нельзя – мы, ведь, не слышали его музыки. Но поразительно то, что он, будучи настоящим профессионалом в музыке, с высокой требовательностью к себе, сумел преодолеть этот искус: сумел, имея серьёзные сочинения, не исполнять их., то есть, будучи композитором, не быть им. А это, ведь, серьёзное искушение, и возможности у него были неограниченные...
Волков. Безусловно.
Бокман. И это говорит о высокой взыскательности Ростроповича.
А как Ваше с ним сближение происходило – Вы же были с ним лично знакомы?
Волков. У меня общение с Ростроповичем, как и с большинством других моих выдающихся знакомых было, в основном, профессиональное, журналисткое. Все мы ходили на его концерты с детства, а познакомился я с ним в 74-м году, когда стало известно, что он уезжает из Советского Союза на Запад,
и он дирижировал тогда в Московской консерватории студенческим оркестром Шестую симфонию Чайковского.
Бокман. А как Вам стало известно о его отъезде?
Волков. Вероятно, слух об этом распространился в журнале Советская музыка, в котором я тогда работал... Сначала я пошёл на репетицию, а потом на концерт. На репетиции мы с Ростроповичем пообщались, и тогда же была сделана фотография, которую он мне позднее надписал на память: Соломону Волкову – талантливаму музыковеду, от благлдарного Соседа, улыбавшегося даже в мае 1974 года. Мстислав Ростропович. 1974.
Все знали, что это последнее выступление Ростроповича в Советском Союзе, и атмосфера была наэлектризована. Студенты, понимая, что этот концерт исторический, играли с особым нервом. Это было потрясающее незабываемое исполнение, и большой успех дирижёра. Я написал об этом рецензию, которую принёс своему шефу в журнал Советская Музыка с тем, чтоб её там поместить. Мой шеф (главный редактор – С. Б.) посмотрел на меня с ужасом, рецензию эту куда-то спрятал глубоко, и сказал, что б я даже не думал, что она может появиться в журнале. И, что удивительно, кто-то из стола главного редактора эту рецензию выкрал, и она дошла до Ростроповича. Он позвонил мне в редакцию – а Ростропович жил в том же доме, где редакция располагалась; тогда это была улица Огарёва...
Бокман. Там неподалёку на улице Неждановой был Союз Композиторов...
Волков. Это тот же дом. Он был между Неждановой и Огарёва. Это опромный домина. В нём, между прочим, располагались квартиры Шостаковича и Хачатуряна. Он позвонил, попросил зайти к себе. Я пришёл. Он сказал, что ему очень понравилась эта рецензия. Сидели, разговаривали. Помню там же был артист известный, бывший актёр театра Мейерхольда, Мартинсон. А потом я вскоре после Ростроповича оказался в Нью-Йорке.
Бокман. А в момент выхода рецензии Вы уже сотрудничали с Шостаковичем? Мог он слышать об этом?
Волков. Я думаю сейчас, что да, наверное, он что-то такое слышал, и это тоже сыграло свою роль. В Нью-Йорке наше знакомство продолжилось. В частности, обсуждалась идея моего участия в написании книг мемуаров и с Вишневской и с ним.
Бокман. А как Ваша встреча произошла: он Вас разыскал?..
Волков. Я уже, признаться, не помню. Помню только, что я был в его квартире – вероятно, да, он как-то меня разыскал.
Бокман. В Вашингтоне?
Волков. Нет, у него уже тогда была квартира в Нью-Йорке. Там мы встречались с ним, и очень серьёзно поначалу обсуждали идею писания книг мемуаров. Но по ряду обстоятельств, я не принял участие в этих проектах. На самом деле у любого автора есть длинный список неосуществлённых проектов. Есть он и у меня. Был ещё проект, который Ростропович со мной обсуждал – это преобразование эмигрантской консерватории им. Рахманинова в Париже в какое-то грандиозное музыкальное учреждение, которое бы конкурировало с Московской консерваторией. Это не очень приметное эмигрантское учебное заведение. Оно было основано ещё до войны и, вероятно, существует и по сию пору, и никто ничего толком о нём не слышал. А Ростропович планировал организацию из него чего-то грандиозного и высококачественного. Не получилось. И я уверен, что у него было множество неосуществившихся идей. В частности, он так никогда и не засел за писание своих мемуаров, а Вишневская после нескольких попыток сотрудничества с разными авторами в итоге произвела свою известную книгу Галина.
Бокман. Да, я читал эту книгу.
Волков. Но что я сделал для Ростроповича по его просьбе - это, когда он выпустил свою знаменитую запись оперы Шостаковича Леди Макбет Мценского уезда, именно Леди Макбет, а не Катерину Измайлову...
Бокман. Да, я понимаю. Первую редакцию.
Волков. Да, первую редакцию. Тогда такой записи вообще не существовало. В Советском Союзе была только Катерина Измайлова. И он сделал запись в Лондоне. Вишневская пела Катерину. А я сделал текст для красивого сопроводительного альбома. Это было в 1979 году. А потом я записал с ним довольно большое количество разговоров – материал, который должен был быть включён в книгу мемуаров. Но, поскольку книга не осуществилась, то я этот материал ещё при его жизни частично распечатал и продолжаю это делать. Я думаю, что в итоге там наберётся на небольшую книгу разговоров с Ростроповичем впоследствии – рано ещё об этом говорить.
Бокман. Я Вас понимаю. Ну, вот, может быть, наша сегодняшняя беседа может послужить импульсом для такой работы. Если у Вас были встречи, то, конечно, Вы можете многое написать.
Волков. Я внимательно следил за его деятельностью здесь на Западе, внимательно наблюдал как развивается его жизнь в современной России. Это отдельная и очень драматическая история.
Бокман. Вы могли бы обозначить главные моменты?
Волков. Очень драматическим был его конфлилт с музыкальным эстаблишментом. Это очень сложная история, которая заслуживает отдельного анализа. Даже в настоящий момент не все сведения доступны. Многое происходило за кулисами.
Бокман. А в чём существо конфликта? Его не принимали? Видели в нём конкурента?
Волков. Можно судить только по реакции музыкальной критики в России, которая долгое время была в значительной части негативной, если помните. Дело завершилось тем, что...
Бокман.... он перестал выступать.
Волков. Да, рассерженный Ростропович в 1999 году объявил, что он в России играть больше не будет. Это ситуация сама по себе беспрецедентно драматическая, я считаю. Представляете, музыкант масштаба Ростроповича публично заявляет, что он никогда больше не будет играть у себя на Родине?
Бокман. Вишневская, помню, в одном из интервью возмущалась бестактностью журналиста, который позволил себе очень грубую критику в адрес выдающегося артиста.
Волков. Это было достаточно распространённым явлением в тот период. И, конечно, этот конфликт заслуживает того, чтоб его исследовали.
Бокман. И при этом у него были неплохие отношения с Ельциным. Это подчёркивалось и было заметно.
Волков. Ельцин его всегда отмечал, и, конечно, там были особые отношения ещё с момента путча.
Бокман. Да, это тоже интересно...
Волков. Ростропович оказался в Белом Доме, и весь мир тогда облетела фотография, как он охраняет сон молоденького автоматчика. Этот снимок также, как другой снимок Ростроповича, играющего у разрушаемой Берлинской стены обошёл весь мир, и сейчас в связи со смертью Ростроповича воспроизводился, и это тоже подчёркивает его умение проявлять себя не только на культурной, но и на политической сцене тоже.
Бокман. Вот Вы сказали об «умении Ростроповича проявлять себя», и я как раз это имел в виду, говоря о карьере в начале нашей беседы, но здесь, наверное, иное. Приехав в Россию во время путча, он, ведь, жизнью рисковал. Вы так не считаете?
Волков. У меня абсолютно нет негативных обертонов в оценке его появления у Берлинской стены, не говоря уже о его драматическом прилёте в Россию во время путча. Наоборот, можно только приветствовать стремление музыканта участвовать в политических событиях, которые его волнуют. Предъявлять Ростроповичу в этом претензию – всё равно,что упрекать соловья в том, что он поёт, а орла в том, что он летает. Это же его качество.
Бокман. Да, это показало его качество, потому что до путча я думал о нём, что он человек эпатажный, то есть, он многое делает для того, чтобы произвести впечатление: что-то сказал, что-то привёз, что-то сделал не так, как все делают, а здесь эпатажем это трудно назвать, потому что тогда действительно никто не мог предвидеть, чем всё закончится. И как он только пробрался туда? А если б действительно пошли танки, стали бы стрелять, разрушать этот Белый Дом? Что бы было с ним?
Волков. Я даже не согласен с тем, что вы употребляете слово «эпатаж» с неодобрительным оттенком. Что плохого в том, что артисту нравилось эпатировать? Многие замечательные фигуры были склонны к эпатажу. Маяковский был таким, Есенин был таким, Хлебников. На Западе – Артюр Рембо, Поль Верлен... Нет, я вообще не думою, что это плохо. Конечно, у него всё это было, но также у него был неизбывный демократизм и огромный энтузиазм в довершении к нему...
Бокман. Очень большая творческая энергия. Альбер Камю, французский романист, сказал, что каждый человек с возрастом получает ту внешность, которую заслуживает. Я согласен с этим. И посмотрите на Ростроповича. Он не был красив, и очень переживал по этому поводу – проговаривался. Но в старости его внешность приобрела черты благородства и привлекательности...
Волков. ... И мы можем заключить наш разговор согласием в одном важнейшем пункте, а именно в том, что таких людей как Ростропович больше уже не прибудет.
Бокман. Нет, конечно. Кроме того, существует миф, - и об этом тоже необходимо сказать - что он будто бы, достигнув высочайшего профессионального уровня мог позволить себе не упражняться на инструменте. Мне рассказывала Мария Всеволодовна Карандашова, изумительная пианистка, каторая играла с ним в ансамбле в России и за рубежом, - она работала с ним до его отъезда в Америку - что он мог принять участие в серьёзном застолье со всеми известными последствиями, а наутро как чернорабочий принимался «пилить» свою виолончель.в течении нескольких часов.
Волков. Конечно, он был в первую очередь профессионалом. В первую очередь.
10 августа 2007 г. San Francisco – New York