“Любящий душу свою погубит ее;
А ненавидящий душу свою в мире сем
сохранит ее в жизнь вечную”.
(Евангелие от Иоанна 12:25)
Мужество. Абсолютно мужское, казалось бы, и слово и понятие - синоним отваги или смелости, даже и корень у него "муж", как и у слова "мужчина".
Но вот женщина. Смертельно больная, и она это знает. Знаю это и я, и спешу к ней с пакетом апельсинов и печенья в руке.
Снег почти растаял, по-весеннему радостно уже щебечут птицы, ветви лип чернеют на мокром небе. Еду к умирающему человеку, но нет на душе безнадеги. То ли от начинающейся весны, то ли от предвкушения нашей встречи. Возможно, уже последней.
- Добрый день, не подскажете: где здесь онкологическое отделение?
Спасибо. Что? Я к бабушке, корпус №…
И вот мы стоим в широком больничном холле: я – полный сил юноша, и она – умирающая женщина.
А какие мы? У меня что-то не ладится на личном фронте, проблемы с учебой, на душе пустота, в голове - грязь и мусор.
И она – спокойная и мудрая, поддерживающая и ободряющая меня:
- Что нос повесил? Не любит девушка? Забудь, давай лучше с тобой наперегонки побегаем.
И действительно бежит впереди меня вверх по широкой больничной лестнице.
Это потом, когда я уйду, она упадет на койку, не в силах пошевелиться от усталости боли, а при мне, да и вообще при других, никогда не покажет ни слабости своей, ни боли. Как бы тяжело ей не было.
Быть может, это испытание войной. Кто пережил войну - они другие. А может…
Нет, она не старая. Как когда-то она говорила: “я - молодая бабушка”. Молодая то молодая, а вот такая - неизлечимая болячка.
А с чего все началось? А началось все с дачи. Да собственно, дачи тогда еще и не было. Просто срубили лес, да раздали трудящимся под участки. И нет бы оставили, слегка проредив, вековые сосны и ели – было бы красиво, пели бы над головой лесные птицы, можно было бы смотреть на луну сквозь ветви деревьев, да и самим же легче – ничего рубить не надо.
Но нет - бросили вповалку лесных исполинов в торфяную черную жижу, не убрав ни стволов, ни пней, ни веток. Естественно - никаких дорог, наслаждайтесь, дорогие граждане! Через год проросли сквозь это все молодые ели да березки и все: даже пройти - невозможно.
Громоздятся могучие кряжи, колючие ветки врастопырку, под ногами болотина.
И ведь радовались хоть такому, да своему кусочку земли, чуть выходной – мы снова здесь.
До колодца, быть может, метров сто, а продираешься минут пятнадцать, причем каждый раз новой дорогой.
Потому как нет её – дороги, и даже тропинки.
И вот иду я, помню, с колодца, смотрю – небольшая полянка, стоит Бабушка, как будто даже на коленях, и шепчет:
- Господи, если ты хочешь наказать их, накажи лучше меня.
Прошел я тогда тихо мимо, но похолодело в душе от таких слов.
Ясно, что "их" - это значит нас - её детей и внуков.
Ну, а какие мы? Ясно, неверующие. Отец партийный, я - пионер или, быть может, - комсомолец. О Боге не думаем, живем... Как жили советские люди? Разговоры, как правило, о колбасе, да о политике.
И немного совсем прошло времени, как у нее обнаружили рак. Сначала в одном месте - успешная операция, а потом в других снова и снова.
Болезнь мучительная… Но никогда не слышали мы от нее жалоб или ропота, да даже и стона.
Бывало, посмотрит на нас спокойным и мудрым взглядом так, как будто знает какую-то важную тайну, и скажет тихо, будто про себя: “ты не представляешь - как мне тяжко”.
И никогда не видел я столь светлой и … мужественной кончины. Бывает: и здоровые мужики раскисают перед лицом смерти. Понятно, как тут не раскиснешь…
А здесь – ни слова сетования или упрека. Лишь: "слава Богу за всё".
Помню, модны были тогда настенные календари с красивой какой-нибудь фотографией.
Все детство, например, прошло у меня, под большим взлетающим Ил-62, или окрестностями города Торопец.
А тут принес кто-то в совсем еще советское время календарь, а там – огромный лик Христа.
И умирает в доме человек, а со стены смотрит Христос, в руке открытое Евангелие, слова: “придите ко мне все труждающиеся и обремененные и Я упокою вы”.
И последние слова ни про себя или наследство, а лишь: “живите дружно” и “любите друг друга”.
Умерла она в страстную пятницу, когда по церквам готовились уже встречать Светлое Христово Воскресение, на Пасху и хоронили.
А весна в тот год выдалась ранняя, едем на кладбище, а вокруг – цветет сирень, благоухают яблони, и день такой яркий, ясный-ясный.
И вопиющее такое несоответствие бушующей этой весны и … смерти. Смерти? А может быть начала новой, настоящей жизни?
Матушка сказала: “никогда я не понимала: почему она ставила интересы других выше своих собственных?” Да, ставила.
"Святая, святая" - носилось среди родственников. Кто-то сказал: "мне показалось, что сейчас она стояла здесь, рядом с нами. Она была радостной".
***
Давно это было.
Уже и у меня седина настойчиво пробивается в кудри, вот и моя дочка подрастает. Веселая, смешная, везде лезет, всё интересно.
Она-то не знает, да и не нужно ей знать, а я вижу: мелькнет в ее манерах незримо: то улыбка Степановича, то искоса как будто взгляд Анатольевны, а вот – походка Михайловича.
Столько предков, и у всех непростые судьбы.
Кем вырастет она? Будет ли счастлива?
А я смотрю в окно и вижу столько грязи, зла, несправедливости в мире. Как мне помочь ей пройти и не испачкаться в непростой такой жизни?
Молиться, конечно: молиться за нее. Но как? Как молиться?
Конечно, такими же словами …