(рассказ-антиутопия)
Семья будущего. Или к чему может привести легализация однополых браков, ювенальная юстиция, разрушение классических семейных ценностей.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Дана вышла из здания суда. Рабочий день закончился, и она снова могла вернуться домой, в тихий уголок в пригороде.
День был не сложный, собственно, как и все дни. Что и говорить, «Семейное право» - уже давно не являлось ведущей отраслью в юриспруденции. Когда-то, молодая, наивная, вдохновленная рассказами бабушки адвоката, она выбрала именно это направление. И судя по всему прогадала. Романтические времена борьбы за равенство полов и легализацию однополых браков уже давно прошли. Это ее бабушке посчастливилось стоять у истоков, посчастливилось бороться за то, во что она верила. Она любила рассказывать, как выиграла первое дело, и влюбленной паре женщин разрешили усыновить ребёнка. Тогда - такие процессы были еще маленькой революцией, - теперь – обыкновенным законодательным актом.
В юности Дана очень жалела, что не может поменяться с бабушкой местами. Она представляла радость ее первых клиенток, ей хотелось своими глазами увидеть, как вершится история, строится новый мир – равноправный, без ущемления людей, которых в ту пору называли «меньшинствами».
Однако она родилась в свое время, и все что дало ей юридическое образование - это процессы по делению имущества (раньше они назывались «бракоразводными»). Сейчас же само понятие семьи и брака устарело и являлось архаизмом. Подумать только, люди столько лет боролись за то, чтобы им разрешили вступать в брак, а спустя всего несколько лет после легализации однополых браков, семьи перестали создавать все. Люди жили вместе, затем расставались. Жили с другими партнерами, снова расставались.
Лишь однажды, еще будучи молодой и неопытной студенткой, Дана присутствовала на разводе настоящей семейной пары. Это произвело на нее очень сильное впечатление. Почему-то именно с ними она почувствовала, что властью данной ей законом, она действительно что-то разрушает, разрывает то, чему надлежит быть связанному, слепленному, соединенному воедино. Говорят, что раньше много пар расходились из-за супружеских измен (абсолютнейшая глупость, ведь всем понятно, что человек не может быть моногамным, не может всю жизнь жить с одним партнером). Сейчас в век прогрессивного человечества, естественно такой смехотворной причины нет в семейном кодексе. Но тогда… Она никак не могла забыть глаза мужчины, который смотрел на жену так, будто она всадила ему нож в спину. Его глаза были полны такой боли и безысходности. Но что самое важное – ее тоже. Дана уже не помнила, что стало причиной ее измены (сама истица то уверяла всех в своей невиновности, то плакала и молила мужа о прощении). Тогда Дане показалось, что эти двое все еще любят друг друга. (Это сейчас она понимала, что никакой любви нет, есть только потребности и желания, которые два человека помогают друг другу удовлетворить, делая жизнь при этом более комфортной). А тогда она была уверена что они, не смотря на такую разную боль в глазах обоих, все еще отчаянно нуждаются друг в друге. И ей самой казалось неизмеримо трудным определить, что же окажется более тяжелым на этом мериле весов – предательство или прощение. Наверное, все-таки первое. Пара развелась. А очень скоро браки перестали регистрировать, и разводы тоже исчезли как таковые.
Конечно, остались некоторые религиозные группы, которые не приняли этого решения, ушли вдаль от цивилизации, жили какими-то общинами. Сейчас уже никто не разбирался в их религиозной принадлежности, их всех называли «фанатиками», и не принимали в обществе, потому что человек, не стремящийся к развитию, тормозит и сам социум в котором он живет. А их общество находилось в фазе процветания.
Проходя мимо соседей, Дана помахала рукой и поздоровалась: Том и Хэнк плескались в бассейне со своей недавно удочеренной Ларой.
У ее соседей с другой стороны, Кристин и Ники воспитанников было аж двое – такие многодетные семьи были очень большой редкостью.
Подавив в себе чувство тоски, и неприметной зависти, Дана торопливо отвела взгляд от детей, открыла дверь и вошла в дом, в котором ее давно уже никто не ждал.
Несмотря на то, что женщина твердо и непоколебимо верила в силу закона и правильность выбранного пути, иногда ей становилось немного грустно возвращаться в свое пустое жилище, но она гнала от себя мысли об одиночестве и грустные воспоминания, которые то и дело бередили душу.
Как не старалась Дана абстрагироваться, но детей все-таки любила. Поэтому искренне радовалась, что в их обществе не существует детских домов. Да, конечно, она не могла отрицать тот факт, что и само количество детей с каждым годом сокращалось, но, как известно, за все вехи развития приходится приносить какие-то жертвы. Главное, что их общество, как никакое другое заботилось о детях, и ликвидация детских домов это был лишь первый шаг. Вторым шагом стало то, что государство запретило одиночкам воспитывать детей. У одиноких матерей забирали детей и отдавали парам. Если пара распадалась – ребенка снова забирали и отдавали другой. Лучший мир, к которому столько стремились, был уже практически построен. У Даны тоже где-то была дочь. Естественно она, как человек престижной профессии, не рожала ее сама. В центре суррогатного материнства она выбрала одну из лучших кандидатур. Как по внешности, так и по результатам многочисленных анализов и тестов.
Дана хорошо помнила, что в старшем поколении ее семьи не все одобряли суррогатное материнство, поэтому вначале даже хотела просто сделать искусственное оплодотворение. Но вскоре вышел «Закон о профессиях». И она, как представитель высших профессий, уже не могла тратить время на беременность и роды. Медицинский прорыв в этой сфере пришелся как нельзя ко времени. Экология ухудшалась за XX и начало ХХІ века, качество мужских и женских организмов оставляло желать лучшего, репродуктивная функция стала давать сбои. Именно тогда медики и пришли на помощь. А когда медицина заручилась и поддержкой закона, рождаемость стала полностью контролированной. Такое понятие как «планирование семьи» очень скоро перестало существовать, остался только «контроль за рождаемостью».
Успешный адвокат и прогрессивная личность, Дана полностью одобряла все нововведения в законодательстве относительно семьи и детей. Ее жизнь проходила, хотя верней сказать пробегала, в таком стремительном ритме, что времени на воспоминания просто не оставалось, но все-таки, иногда Дана вспоминала о дочери, скучала по ней. Глядя на других детьми, которые играли рядом с ее двориком, ей хотелось, чтобы маленькая Ева тоже бегала рядом, общалась с ней. Она была умницей и красавицей – ее малышка.
Возможно, именно потому, что внутренний червяк сомнения точил душу женщины в этом вопросе, она не могла не замечать что ее дочь была более «женственной»– и что это ей последнее время приходят в голову слова, ставшие архаизмами? - по сравнению с дочерью Хэнка и Тома. Но, наверное, все-таки мене женственной, чем сын Кристин и Ники.
Бабушка Даны стояла у истоков, и она твердо верила, что однополые семьи могут воспитать полноценного ребенка, именно поэтому она посвятила свою жизнь борьбе за права людей, которых тогда было меньшинство.
Дана стояла в том месте реки, где течение уже было достаточно сильным, и хоть она еще не видела конца реки, она уже лучше видела что происходит. Через несколько лет люди станут бесполыми. Деление по половому признаку со временем исчезнет как таковое. Чисто визуальные различия сотрутся благодаря привычкам и манере поведения – практически ничего во внешности и поступках Лары, которая в соседнем дворе копировала поведение своих родителей, не напоминало поведение маленькой девочки. Да и понятие девочка и мальчик постепенно стирались, она была ребенком, только и всего. Собственно, за всем этим Дана наблюдала просто, как научный сотрудник наблюдает какой-то опыт. Тот процесс, который происходил у нее перед глазами, не являлся положительным или отрицательным. Он был закономерен. Закономерен и необратим.
Человечество должно было прийти к полному равноправию уже давно. И бабушка Даны была более чем права, потому что именно в таких семьях, в первых, еще в ее время, воспитывались дети, не обремененные понятием пола. На них не налагалось каких-то требований и запретов из разряда – «мужчины так не поступают», «женщине вести себя так не положено». Они были, действительно свободными. Первозданно свободными. А ведь именно к свободе человечество стремилось всю свою историю.
Завтра у Даны планировался легкий день, слушанье по перераспределению детей. Незначительное заседание, на котором детей, из какого-то распавшегося союза отдадут в опекунский совет, или, если будут желающие, сразу же новым родителям. Все это проходило быстро, просто и было скреплено твердой печатью закона.
Женщина искренне гордилась, что живет в развитом демократическом обществе, где права человека нисколько не ущемляются. Она знала, что где-то там, на другом континенте оставались недемократические страны, но всякое общение с ними было прекращено. И только то, что не все эти страны были туземцами, бегающими с копьями и вымаливающими дождя у сил природы, а и имели ядерное оружие, пока еще удерживало от столкновения. Хотя все понимали, что в скором будущем, войны не избежать. Равно как и с фанатиками, которые пока что пытались как-то выживать на своих изолированных территориях.
И хоть сама Дана отличалась на редкость старомодными взглядами, и ей никогда не хотелось попробовать секс с партнером одного с ней пола, она считала это скорее своим недостатком, который старалась не афишировать. Ее дочь родилась, во время длительного союза Даны с другим адвокатом – Джейкобом Льюисом. Они прожили вместе очень долго по нынешним меркам – целых шесть лет. И к моменту их расставания, малышке Еве было уже 4 года. Она мило называла их родителями, а однажды даже назвала Дану «мамой». Где она подхватило это ныне не используемое слово Дана не знала, но почему-то звучание его в устах ребенка ей понравилось.
Ей вообще все нравилось в ее малышке – светлые кудри, голубые глаза, ротик, с которого, за минуту, казалось, слетало сотни вопросов. Она была пытливым и развитым ребенком для своих лет, а со временем обещала стать и настоящей красавицей. Дана любила проводить с ней часы, которой причиталось выделять на детей. Были моменты, когда она подумывала, что неплохо было бы завести еще одного ребенка. Джейкоб не понимал таких крайностей. Ведь дети - это всего лишь новое поколение, которому взрослые должны обеспечить должное житье, когда они еще не обладают полноценными физическими силами. Чтобы потом, когда придет время и полноценными силами не будут обладать сами Джейкоб и Дана, они могли спокойно пожить в специальных заведениях, а в это время кто-то продолжал работать, и двигать дальше их страну и экономику.
Нельзя сказать, что сердце Даны не дрогнуло, когда ей пришлось звонить в опекунскую службу, чтобы ее дочери нашли новых родителей, но она делала то, что было лучше для ребенка. Она знала, что законодательством предусмотрено воспитание детей только в полных союзах. Это не обязательно были союзы 2-х человек, их могло быть 3 и более, но один человек априори не мог дать ребенку все, что ему было необходимо. Кроме того, забота о ребенке отрывала бы его от работы. И полноценное внимание гражданина не получил бы ни ребенок, не обязанности, которые он должен был выполнять.
Когда Джейкоб ушел от нее, Дане, несмотря на то, что она сама понимала свою неправоту, было сложно это пережить, поэтому она не стремилась сразу же кинуться в новые отношения. Ребенок пожил с ней положенные два месяца, а затем его забрал опекунский центр. Когда женщина поняла, что ей сложно без дочери, она съехалась со своим другом, который давно предлагал ей отношения, но Еву ей уже не вернули. На рассмотрение было предоставлено несколько других детей, Дана отказалась. После чего вернулась в свой дом и с тех пор жила сама.
Конечно, она следовала специальным рекомендациям разработанными психологами для тех, кому было тяжело после расставания со своими детьми. Она завела себе кота, когда это не сильно помогло – еще и собаку, выращивала цветы на заднем дворе, и полностью погрузилась в работу. Мысль о том, что ребенку лучше без нее была глыбой, на которую она опиралась, когда становилось тоскливо, и именно эта мысль помогла смириться с одиночеством.
Поэтому, несмотря на легкость предстоящего заседания, Дана такие заседания не любила.
Впрочем, в зал суда она пришла, как обычно загодя. И успела подготовить все документы, когда ее помощница сообщила, что к сегодняшнему заседанию добавили дело еще по одному ребенку. Задержка не смущала Дану, да и заседания подобного рода обычно проходили быстро. Одни родители отдавали детей, другие принимали их. Если на данный момент желающих взять себе детей не было, какое-то время дети жили в специальном опекунском центре. Ввиду того, что рожали теперь очень редко, а если за свою жизнь ты не воспитывал ни одного ребенка меньше чем 5 лет, то по достижению определенного возраста пенсионные начисления значительно сокращались, опекуны, как правило, находились быстро. Поэтому дети сегодня действительно, принадлежали обществу в целом, а не конкретной семье как раньше. Естественно права детей оберегались так же неукоснительно, как и права других членов общества.
Первая половина дня прошла быстро. Двух мальчиков определили в опекунский центр. Девочку забрал ее же родитель просто в свой новый союз. Когда Дана впервые посетила опекунский центр, он ей чем-то напомнил питомник для бродячих животных. Дети, которым было положено быть счастливыми, тоскливо жались друг к другу, во взглядах читалась надежда и испуг. Взрослые прохаживались по комнатам и выбирали. Документы оформлялись очень быстро, не так как в прежние времена. Поехать и взять ребенка, было делом нескольких часов. Собственно говоря, больше времени можно было потратить на то, чтобы купить себе полуфабрикаты в супермаркете.
Система работала четко и безукоризненно. Все желания человека выполнял закон. Если ты хочешь ребенка – ты его получаешь моментально, если не хочешь, точно так же легко ты можешь от него отказаться.
Перейдя к изучению последнего дела Дана нахмурилась. Каждый из родителей (оба были мужского пола) хотел забрать девочку в свой новый союз.
Выбрать из родителей самостоятельно суд не мог, оба мужчины были уважаемыми членами общества. Имели хорошую работу и высокооплачиваемый заработок. Оба были известными политиками и не уступали друг другу по значимости. Именно поэтому, как всегда в таких случаях, выбор предоставлялся самому ребенку. В очередной раз Дана почувствовала легкую гордость за то, что она работает в сфере закона. Закона, который действительно защищает права всех в равной степени - и детей и взрослых. Легкая довольная улыбка заиграла на ее губах.
Дана еще продолжала улыбаться, когда в зал суда пригласили семилетнюю Долли Уайт. Улыбка сходила с ее лица постепенно, так же медленно, как приходило осознание и узнавание. Она почувствовала, что ей не хватает воздуха, когда увидела, что по коридору зала суда к месту для свидетелей направляется ее дочь. Необычайно красивая девочка, ради счастья которой Дана коротала свои вечера в одиночестве. Что ж, по крайней мере, она воспитывалась в действительно респектабельном союзе, и финансово эти мужчины могли дать ей значительно больше, чем когда-нибудь смогла бы дать сама Дана. Если она останется с любым из них, в будущем она определенно получит лучшее образование и работу, какую только захочет иметь. Она сможет строить свою жизнь так, как посчитает нужным. С другими родителями. Без нее.
Женщина сглотнула ком в горле и направилась к девочке, искренне надеясь, что ребенок ее не узнает, понимая, что в этом случае ее отстранят от дела. Опытному юристу не хотелось терять шанс помочь дочери выбрать себе лучшего родителя. Она не хотела отказываться хотя бы от такого участия в ее жизни. И хотя что-то в мозгу настойчиво предостерегало, что Дана впервые в жизни идет на должностное преступление, что она сама должна отказаться от дела, она направилась к маленькой свидетельнице.
Девочка сидела, неловко сжав руки в замок, все в ее позе свидетельствовало о напряжении. То же что Дана увидела, когда малышка подняла на нее глаза, она не могла спутать ни с чем, ее глаза были полны страха – полного, необъятного, который сковывает движения и заставляет молчать. Возможно, у любого другого ребенка Дана могла не обратить на это внимание, но перед ней сидела ее дочь. И женщина узнавала и не узнавала ее. Ее маленькая щебетунья была молчалива, зажата, напугана и даже … немного агрессивна.
На анкетные вопросы, нужные для протокола, Ева отвечала с открытой агрессией, но вместе с тем ее ручки, сильней сжимались в кулачки.
Когда они дошли до ключевых вопросов голос ответчицы уже звучал ровно, и как-то… заучено.
«Да», - она любит обоих родителей; «Да», - они оба всегда к ней хорошо относятся; «да она уважает суд и примет любое его решение», «Да, она благодарна своим родителям за все, что они для нее сделали» - на последних словах голос девочки слегка дрогнул, и Дана подошла совсем близко, чтобы лучше ее расслышать. Взгляд ее снова упал на руки девочки, И на миг, ей показалась, что она увидела на запястьях дочери синяки. Она внимательней пригляделась к такому красивому и ухоженному личику ребенка. Ребенок, который активно пользуется косметикой в 9 лет, в средине ХХІ века – это конечно не редкость. Но что-то тут было не так, макияжа было сильно много, слишком много тональной основы и…
Что заставило ее произнести следующий вопрос, Дана не знала. Макияж, синяк у ребенка – все это ни к чему не обязывало, и она даже сама не поняла, о чем все это может свидетельствовать, когда произнесла следующий вопрос:
- Ваши родители вступали в вами в сексуальные связи?
Напряженная тишина повисла в зале. Естественно отношения с детьми уже давно не были чем-то предосудительным.
В одном из дополнений к закону о Правах человека говорилось, что «Человек имеет право вступать в сексуальные отношения с кем захочет, если это доставляет ему удовольствие. И не противоречит желаниям его партнера». Дети в этом вопросе исключением не были. Нарушением считались только те случаи, когда происходило насилие, т. е ребенок не был согласен на такие отношения. Ключевым же моментом было то, со скольки лет ребенок может сам принимать такие решения.
Первоначально законом было установлено, что это 13 лет, затем возраст сократился до 11, а теперь уже 9 лет. То есть раньше этого возраста педофилия каралась законом, ибо ребенку могла быть нанесена травма не столько психологическая, сколько физическая.
Именно поэтому зал и затих. Еве исполнилось 9 только два месяца назад. Судья озадаченно и несколько укоризненно посмотрел на Дану – родители были известными и влиятельными особами, разбирательство - рядовым делом. С чего вдруг ей пришло в голову очернить их.
Дана не видела этого взгляда. Девочка молчала, мать подошла к ней и повторила вопрос еще раз, тихо, доверительно, как будто в зале не было никого кроме них. Ее голос, наполненный сочувствием, ее взгляд понимающий все. Адвокат одного из родителей обратился к судье с протестом, но Дана его не слышала, весь ее мир в этот момент сосредоточился на паре голубых глаз, которые смотрели на нее, постепенно, наполняясь слезами. Этот взгляда сказал ей все еще до того, как девочка, скорее выдохнула, чем произнесла свое «Да».
От этого вздоха Дана почувствовала боль, реальную боль, которая зарождалась в области сердца и распространялось на все ее существо, какая-то пелена стремительно закрывала ей глаза, ком сдавивший горло не давал произнести следующий вопрос, но она должна была. Она НЕ ХОТЕЛА, не хотела услышать ответ на этот вопрос! Не хотела, потому что знала его, знала еще до того как спросила:
-Вы хотели этого?
-НЕТ!
В эту минуту все изменилось. Адвокаты зашумели, протестуя, судья начал призывать всех к тишине.
Долли Уайт забыв все наставления и угрозы своих родителей и их адвокатов, абсолютно по-детски глядя Дане в глаза плакала и только непрестанно повторяла:
-Никогда не хотела, никогда .. никогда не хотела… Я вас умоляю, мадам, не отдавайте меня им. Я прошу..
В эту минуту изменилось все. Но внешние проявления не имели никакого отношения к Дане. Главные изменения произошли в ее душе. Внезапно она осознала, что мир перевернулся, весь, полностью. Она все так же стояла в зале суда, этом храме закона – закон это было главное, во что она верила, и смотрела на свою рыдающую дочь – она была единственной, кого когда-либо Дана любила. Две мощных силы: ее вера и ее любовь столкнулись, схлестнулись и разрушили.. разрушили все. В голове гудело. Дана пыталась прийти в себя. Ей нужно мыслить, ей нужно спасти дочь, ей нужно… мысли путались, менялись, боль не утихала.
Она назвала ее Евой, потому что дочь была ее жизнью, для новых родителей она стала игрушкой, куклой для развлечения и удовольствия – Долли Уайт. Дане хотелось выть, кричать, рвать на себе волосы. Отчаяние, захлестнувшее ее, было мучительным и беспросветным. Почему? Ведь она все делала ПРАВИЛЬНО, абсолютно правильно, она следовала закону, их закону, направленному на то, чтобы общество улучшалось, развивалось, было счастливым. Она верила в его непоколебимость и совершенство.
Ни разу она не нарушила его, не усомнилась в его правильности. Она сама столько лет стояла на страже этого закона.
До этого момента, Дана, которая, как и многие другие, была далека от общения с детьми, не слишком задумывалась, что вообще представляют собой девятилетние дети. Мысль о том, что им рано давать или не давать согласия на извращения, к которым их могут подталкивать взрослые просто не приходила ей в голову. Закон определил, что ребенок 9 лет – это сложившаяся личность, и она верила закону. И только сейчас, испуганные и абсолютно детские глаза дочери открыли ей жестокую правду, только в них она впервые прочитала, как преступно она ошибалась.
С отчаянием утопающего, хватающего воздух при откате волны, Дана пыталась увидеть свет, пыталась найти выход в этой ужасной, искривленной действительности, в которой все вызывало у нее отторжение. Как из тумана до нее доходил протест адвоката родителей о том, что девочка переволновалась и не знает что говорит.
«Но ведь дети в нашем обществе защищены от родителей». Неоднократно она участвовала в процессах, когда дети подавали в суд на родителей за ущемления своих прав, когда родителям не дозволялось оказывать влияние на развитие и воспитание ребенка. В этом же зале суда совсем недавно двенадцатилетнему мальчику удалось приговорить своего отца к двум годам заключения из-за того, что он контролировал его личную жизнь и заставлял возвращаться со всех вечеринок не позже 12 ночи. Она уже не рассматривала те далекие заседания, когда дети подавали на родителей в суд, за то, что они заставляли их делать уроки, или работу по дому, эксплуатируя их труд или просто оказывая на них психологическое давление. Такие процессы часто транслировались по телевидению, чтобы другим родителям было неповадно, и такие процессы, как правило, всегда выигрывались детьми.
И вдруг Дана со всей четкостью осознала, что за всю свою многолетнюю практику она не помнит, чтоб хоть один такой процесс происходил над родителями, которые занимали верхнюю ступень общества, никогда никаких политиков, известных личностей, богатых людей. Их жизнь и отношения с детьми, если у них таковые и появлялись, проходила за железным занавесом.
В тот момент, когда судья произнес, что последние слова девочки следуют вычеркнуть из протокола, потому что она переволновалась из-за расставания родителей, и подобным заявлением просто хочет привлечь их внимание к себе, Дана перестала себя контролировать.
- Ваша честь, ребенок говорит, правду. Мы не можем игнорировать показания девятилетнего гражданина. Мы не можем считать, что она не полноценный член общества. Мы должны…
Как будто откуда-то издалека Дана услышала призывающий к тишине стук молотка и такие неправдоподобно дикие слова, которые звучали как приговор, безоговорочный, безапелляционный:
-Заседание переносится на завтра. Долли Уайт будет назначен другой адвокат.
Дикий истошный женский крик, откуда-то из самых глубинных недр души нарушил тишину, к которой призывал судья. В первое мгновение Дана даже не поняла, что это ее «Нет» эхом пронеслось под сводами зала суда. Разрывающее тишину, разрывающее чувства, разрушающее веру, выносящее приговор всей ее предыдущей жизни. Истошное, отчаянное «Нет!».
С криком Дана бросилась к дочери, она обняла всхлипывающую малышку, прижала к груди, руки побелели от напряжения, лицо исказила мука, глаза полные страха и отчаяния были прикованы к дочери: «Девочка моя, солнышко, радость, жизнь моя, прости. Прости, что я сделала это с тобой, прости меня. Я желала тебе счастья, всегда, я верила в твое счастье, я все бы отдала за него. Милая моя, Ева, доченька. Умоляю, прости. Я всегда любила тебя, ты была главным в моей жизни. Я хотела, чтобы ты была счастлива. … Просто хотела тебе счастья. Всегда лишь счастья»
Уже несколько лет Дана знала, что потеряла дочь, она свыклась с этой мыслью давно, но тогда ее согревала вера в счастье дочери. Сейчас она теряла ее вновь, теряла навсегда, зная, что обрекла ее на мучения и боль. Она молила о том, чего не заслуживала, она молила о прощении, на которое не имела права. Она не слышала ни призывов к порядку, она не видела охрану приближающуюся к ней, она не чувствовала боли, когда ей заломили руки и оторвали от дочери, последнее что она видела, были голубые глаза, совсем по-взрослому наполненные пониманием и болью, и тихий шепот: « Я прощаю тебя, мама».
Даже спустя два месяца Дана непрестанно видела перед собой эти глаза. Она видела их, когда впервые очнулась в клинике, привязанная к кровати, молящая чтобы ее пустили к дочери. Она видела их, когда милый доктор, рассказывал, что у нее нервный срыв из-за переработок, она продолжала видеть их, когда ее кололи успокоительными, но почему-то спокойствие не приходило. Она видела их, когда мечтала бороться за дочь, она видела их, когда смирилась с утратой, и сейчас сломленная и окончательно убедившаяся, что надежды нет, она продолжала видеть в этих огромных голубых глазах боль и прощение. И именно это прощение делало ее дни еще более невыносимыми.
Дана понимала, что ее растительное существование продлится недолго – ровно столько, на сколько хватит ее сбережений, затем ее заставят подписать страховку, в которой будет указанно, что в случае ее тяжелого самочувствия, органы передадут нуждающимся и более нужным членам общества. Если бы у нее были родственники, то они должны были бы подписать разрешение на эвтаназию, еще в первый день пребывания Даны в клинике, и то, что ей приписывали всего лишь психологическое расстройство, а не кому, из которой она не могла бы выйти, значения не имела. Дана знала, что люди из специализированных учреждений уже давно не возвращались в нормальное общество. Хотя случалось, что и жили в них годами.
Вся ее предыдущая жизнь, как и любого члена общества, была расписана по минутам. Время на сон, время на работу, время на детей, время на еду, время на обязательный просмотр новостей - все это всегда контролировалось. И никому не приходило в голову ужинать дольше положенных 20 минут, или общаться с ребенком больше положенных часа или 1,5 в зависимости от возраста. Вертясь в этом каждодневном распорядке, у людей не оставалось времени на то, чтобы сесть и подумать, проанализировать свои действия и поступки. Как заведенная машина, человек делал то, чего от него ждали другие. Все шло по задуманному однажды установленному порядку. И теперь, впервые в жизни, у Даны появилось время, чтобы думать. Она ненавидела это время. Она думала постоянно и непрестанно. Она научилась думать даже при просмотре обязательных новостей. Сидя с открытыми глазами и глядя на экран, она видела только голубые глаза и слышала тихое «мама». Впервые за всю свою жизнь, она поняла, что закон не равен истине, что идеальное общество – оказалось прогнивающей изнутри субстанцией, которая изживет себя сама через несколько десятков лет. Пожалуй, останутся только те, кто сверху наблюдают за этим всем, не те, для кого пишутся законы, а кто их пишет для других, не соблюдая сам. Ей вспомнилось детство, когда люди еще жили семьями, впервые она поняла насколько уменьшилось количество населения после появления однополых браков и пропаганды движения чайлдфри, впервые она явственно осознала, что общество, которое якобы давало человеку все – весь спектр физических удовольствий, какими бы извращенными они не считались бы раньше – на самом деле все забирало. Произошла подмена ценностей, вместо любви - люди получили секс, вместо свободы – тотальный контроль, и, пытаясь не лишить прав якобы обездоленные меньшинства, общество лишило всего нормальные классические семьи. Они не просто стали меньшинствами, они исчезли. Но за их права почему-то никто с таким рвением не боролся.
Миром правили деньги, и по какой-то неведомой Дане причине, людям, у которых эти деньги были, было выгодно, чтобы человечество выродилось, уничтожило само себя. Они стояли над законом, и всегда получали то, что хотели. Сердце защемило в очередной раз – даже ее дочь.
Дана не знала, что произошло с малышкой дальше. В первый месяц, она несколько раз пыталась сбежать из клиники, затем она пыталась подкупить персонал, чтобы получить хоть какие-то сведения, сейчас - уже ни на что не надеясь, она ждала, когда ее мучения окончатся. Неоднократно, ей приходило в голову пойти и подписать все бумаги сейчас, отказаться от этого безрадостного существования, но где-то, очень глубоко в душе, у нее теплилась надежда - еще когда-нибудь, хотя бы раз увидеть Еву.
И она продолжала жить, ненавидя себя, презирая окружающую мир, ежеминутно прокручивая в голове одно и то же предложение: «Я тебя прощаю, мама». В этой безрадостной хмурой действительности, клубком спутавшей все ее мысли и чувства, Дана точно знала только одно – сама себя она не простит никогда. Слишком глубоким был ее сон все эти годы, слишком болезненным стало ее пробуждение.