Мне хотелось бежать… От нескончаемого шума машин, от толкотни в метро, от навязчивых друзей и разговоров. От суеты и постоянного страха за детей, внуков, мужа… Бежать… Бежать… Бежать…
Город обступал со всех сторон, надвигался громадой новостроек, эстакад, развязок. Город–монстр. С улицами-щупальцами, языками переулков, вставными зубами заборов и незрячими глазами фонарей.
Многотысячная толпа надвигалась на меня, не давая возможности защититься, вздохнуть полной грудью. Обезумевшие люди с пустыми глазницами и искривленными ртами, изрыгающие проклятия и угрозы, навалились на меня всей своей уродливой массой, пытаясь раздавить, прижать к парапету моста, сбросить вниз, туда, в черную омерзительную жижу: реку, бывшую когда-то прозрачно-чистой, стремительной и прохладной.
Вонь и удушающий запах обволакивали. Многоголосая, многорукая людская масса приближалась все ближе и ближе, накатывала на меня, дразня и улюлюкая. Я задыхалась. Сквозь гул и шум уже явственно различались отдельные слова и звуки. Чужая речь, незнакомые запахи, смрад надвигающейся лавиной толпы. Она приближалась, просачивалась сквозь меня. Гул нарастал.
Вот уже совсем рядом чей-то искривленный в страшных ругательствах рот, рука, занесенная надо мной, истошный вой, вырвавшийся откуда-то из самой глубины толпы, глаза, горящие яростью и гневом. Все… Сейчас меня раздавят, расплющат, уничтожат.
Я кричу, мой голос летит над толпой, сливается с ней, и вот уже я – часть этой толпы; в руках камень. Несусь, ору вместе со всеми. Я – толпа. Гогочущая, смрадная, угрожающая, вонючая. Парапет моста отодвигается в сторону, я взмахиваю руками и… просыпаюсь.
Сердце бешено колотится, во рту пересохло, мокрая от пота ночнушка прилипла к телу – не отодрать… Что это? Что со мной? Откуда такой ужасный, удушающий сон… Давление? Температура? Страх?
Глоток воды из замысловатой чашки, поставленной с вечера заботливым мужем, лишь оттенил горечь и сухость во рту. Голова тяжелым колоколом свесилась на подушку. В висках стучит, ухает, пульсирует густая, тягучая кровь. Хочется открутить, отвинтить, снять эту пустую, тяжелую, никому не нужную голову и аккуратно уложить рядом, чтобы не мешала. Не мешала жить…
Распластанное тело не подчиняется, руки налились свинцом, ноги похолодели… И спина…О, эта спина… Боль во всем теле сковала, пришпилила меня к кровати. Встать не могу… И лежать уже невыносимо…
- Стас, - позвала я мужа, - Стас!
Взгляд его испуганных глаз полоснул по лицу, и я вновь провалилась в тяжелый, сумрачный, такой страшный сон…
…Врач на кухне о чем-то тихо разговаривала со Стасом. Потом долго названивала по телефону. Сквозь неплотно прикрытую дверь до меня доносился ее спокойный, сдержанный голос: “Да… Женщина… Сорок семь лет… Криз… Тяжелый… В какую? Далековато… А ближе? В коридор?!”
- Нет, не надо в больницу, - прокричала я в глубь квартиры, - не поеду!
- Больная наша очнулась, - вошедшая в спальню врач осторожно, будто ребенка, взяла меня за руку, нащупала пульс. Погладила по щеке. – Вот и порозовела уже. Молодец!
Постепенно ко мне возвращалось сознание. Страха не было. Лишь озноб колкими, противными мурашками расползался по всему телу, и зуб не попадал на зуб.
Робко, как-то боком, вслед за докторшей просочился муж. Потрогал лоб. Присел на краешек кровати. Улыбнулся:
- Ты как? Говорить можешь?
Я кивнула.
– Что со мной?
- Не шевелись, сейчас фельдшер поднимется, отнесем тебя в машину.
- В больницу не поеду! – твердо произнесла я.
- Ого, бунт на корабле, – доктор привычным движением оголила мне руку, перетянула жгутом и ловко вколола в вену какую-то гадость.
– Еще один укольчик… Это поможет… Обязательно…
Посидела рядом, померила давление и, внимательно изучив мои расширенные от испуга и боли глаза, изрекла:
- Угораздило же вас под Новый год с кризом свалиться! Сейчас в больнице только дежурные врачи остались, персонала никакого, а вам постоянный уход нужен, покой…
И тихо добавила что-то важное, сокровенное, предназначенное только мне одной.
А потом, обратясь уже к Стасу, строго произнесла:
- Пишите отказ, и от жены не отходите, я на завтра актив в поликлинику передам, уколы начнут, а лучше – капельницы… Но это дорого… Сможете заплатить?
Стас кивнул, а я закрыла глаза и вновь провалилась в сон…
…Муж сказал, что проспала я почти сутки. Иногда, просыпаясь, звала его, просила пить. Он подходил, аккуратно проводил своей теплой рукой по моему бескровному лицу, поил через соломинку, вздыхал. Успокоенный, возвращался к своему компьютеру.
Я оставалась одна, наедине со своими мыслями и так неожиданно свалившейся на меня болезнью. Перебирала в памяти наши даты, события, непростые, неровные отношения. Пыталась понять, откуда, из какой глубины сознания взялся этот страшный, тревожный, придавивший меня сон. Такой осязаемо-реалистичный, жуткий…
Вдруг вспомнила: мне и раньше снились парапеты, мосты, орущие, обезумившие люди, незнакомый, чужой город и река – извилистая, мутная, с топкими берегами, заросшими осокой, тальником, ежевикой. И страх - липкий, леденящий…
Распутать, разгадать эти странные повторяющиеся сны мне не удавалось никогда… Сны-загадки, рождающие тревожные, сумасшедшие мысли.Сны–предупреждения…
Может, это река жизни, думала я, прозрачная, чистая и стремительная в юности, а потом такая путаная, извилистая, мутная. Вот и она скоро закончится, иссякнет, а счастья все нет. И никогда не было, и никогда я не чувствовала себя счастливой. Никогда… Вечная тоска и неудовлетворенность… И отсутствие всяческого доверия, даже к самым близким. И вечный страх за них…
- Мам, это усталость, депрессия, - успокаивала меня дочь, - полежишь, отдохнешь… В Карловы Вары летом отправимся… На воды… Ты только выздоравливай… Все будет хорошо…
… Выздоравливала я долго. Дважды в день приходила медсестра: ставила капельницы, мерила давление, делала уколы. Муж и дети нянчились со мной, как с маленьким ребенком. Ублажали… Баловали… И жизнь потихоньку, маленькими шажочками возвращалась ко мне. Я сама уже пыталась вставать и медленно, будто на ощупь, бродила по квартире.
- Вот и умница, - говорил Стас, радуясь моим успехам, - поправишься, поедем на Волгу. Шеф обещал пансионат арендовать… Для высшего звена… На все лето…
- Ленка говорила, в Карловы Вары.
- Можно и в Карловы Вары… Куда захочешь, туда и поедем…
***
...Машина чихнула и заглохла. Я вышла из салона в звенящую весеннюю тишину и глотнула чистый, свежий, прозрачный воздух, настоянный на майских цветах и травах. Его можно было черпать в ладони и пить… пить… пить…
Трудяга шмель весело жужжал рядом со мной и, опускаясь с цветка на цветок, мирно и сосредоточенно выполнял свою будничную, привычную работу. Какие-то мошки вились над головой и, переливаясь всеми цветами радуги в лучах яркого утреннего солнца, напоминали маленькие фейерверки.
- Стас, я пройдусь немного? Что-то ноги затекли.
- Иди, только недолго и не далеко.
Муж с головой залез в неостывшее еще чрево нашей Мазды, и что-то сосредоточенно там разглядывал.
Я потихоньку направлялась к видневшимся невдалеке куртинам, собирая в букет полевые цветы, так щедро расцветшие этим теплым, совсем летним маем.
Как же здесь хорошо! Ни шума улиц, ни толпы, обезумевшей в поисках денег, работы, развлечений. Ни этого Города, который ежедневно, ежеминутно высасывает из тебя силы и убивает вокруг все живое… Тишина и благодать.
Умиротворение постепенно нисходило на меня, обволакивало. Умытое после ночного дождя солнце старательно согревало землю и мою измученную долгой болезнью душу. Вдалеке, за куртинами, угадывалась река. Я прибавила шаг и обомлела.
Река… Моя река, столько раз виденная во снах. Небольшая, чистая, стремительная, заросшая камышом и тальником. Река моей юности. Будто магнитом тянуло меня туда, все дальше и дальше, к самой воде, заросшей лилиями и кувшинками.
Боже мой – да это же… Забытое, давно утраченное ощущение счастья накатило на меня и, подхватив, теплой волной унесло в прошлое. Я медленно брела по влажному песку и вспоминала, вспоминала…
… Стас все еще возился с машиной, вздыхал, чертыхался, приплясывал возле нее, потирал руки.
- Поехали, солнце мое, карета готова!
- Стасик, ты помнишь это место? Мы после свадьбы с тобой сюда рванули. Помнишь? Та же река, и поле то же… Посмотри…
- Нет, милая, мы тогда на Тверце были, а это Унжа.
- А так похоже… Давай здесь останемся…
Муж засмеялся:
- Выроем землянку, возведем очаг и оденемся в шкуры диких животных… Все, Марин, заканчивай лирику, поехали. К завтраку опоздаем…
- Погоди, дай надышаться… Мне здесь так комфортно, покойно, будто в прошлое окунулась… В юность…
Стас огляделся вокруг, притянул меня к себе, поцеловал в макушку и стал быстро нашептывать что-то в самое ухо. Его губы заскользили по моей щеке, шее, опускаясь все ниже, к теплой, нагретой весенним солнцем ложбинке в глубоком вырезе яркого сарафана.
- Милая, - его голос дрожал, - девочка моя… Мариина…
И я вдруг вспомнила, поняла, что тогда, после страшного, измучившего меня криза, сказала строгая женщина-врач: ”Глупо тратить жизнь на то, чтобы быть несчастной… Глупо”.
…Потом мы долго стояли, обнявшись, впитывая в себя неброскую красоту этого края: поле, заросшее скромными цветами; укутанную в легкий туман реку, отгороженную от нас невысокими, плотными кустами тальника; лес, который виднелся вдалеке и простирался до самого горизонта, и солнце, яркое, весеннее, спрятанное за набежавшим откуда-то облаком…
К завтраку мы, конечно, опоздали.