Сначала выступал поп в длинной черной рясе и с золотым Ролексом на запястье. Он проповедовал что-то о душе и о Боге, а сам то и дело поддергивал повыше рукав, чтобы лучи софитов играли на дорогом браслете. Он растопыривал холеные пальцы, унизанные перстнями, и вопрошал: «Доколе?»
«Доколе будете творить грех?»
Попа сменил астролог, предсказавший третью мировую войну. Он говорил долго и путано о Сатурне в доме Марса или Марсе в доме Сатурна, мы толком не поняли, но всем стало очень страшно.
А затем пришел он и спросил: «Когда вы в последний раз смотрели на звезды?»
Полногрудая теледива стирала порошком «Ариэль», по старинке, в тазу, да так рьяно, что пена летела во все стороны, оседая на ее волосах, и без того белокуро-пенных. А после рекламной паузы в каком-то датском зоопарке убивали жирафа Мариуса. Работник деловито перерезал ему горло и рассек топориком грудную клетку, а диктор орал: «Позовите к экранам детей! Им интересно взглянуть, какое у жирафа сердце!» Палач сунул руки в теплое пятнистое брюхо, а телеведущий надрывался: «Ваши дети хотят знать, какая у Мариуса печень! Какая у него селезенка! Почки! Кишки!»
Потом на сцену выбежали две девочки и рассказали, как модно нынче быть лесбиянками. Школьники надували презервативы, как воздушные шарики, и пускали в синее-пресинее стеклянное небо. Красный шарик, оранжевый, желтый, зеленый и фиолетовый, и на каждом написано: «liberte».
А он потребовал: «Посмотрите скорее на звезды! Там настоящий бардак!» Никто не знал, откуда он взялся и не запомнил, как его звали. Какое-то иностранное имя, немецкое, а может, еврейское. Не проминент, не журналист и не модератор, он сам оплатил эфирное время. Ровно три минуты — не больше и не меньше. Сняв пиджак в мелкую клеточку, он повесил его на спинку стула. Ослабил галстук и поставил ногу на ступеньку, так, что брючина задралась, и все увидели носок — зеленый с красной резинкой.
«У вас на небе, - сказал, - такая порнография!»
«Идите! И взгляните на звезды! Немедленно, прямо сейчас!»
«Да кто ты такой, - заорал на него ведущий, - чтобы хаять наше небо?»
«Я дальнобойщик, гоняю фургоны с мороженой рыбой», - не смутившись, ответил он.
Неизвестно почему, но мы послушались его. Мы вышли на балконы и задрали головы. Столпились на улицах и площадях. И правда, вместо звезд на небосклоне — картинки, яркие, лаковые, вроде лубков или покрытых глазурью фресок. Но не как в церкви, а богомерзкие. Одна другой гаже.
Водолей поставил Деву раком и пялит ее в зад. Стрелец трахает Овна. Козерога освежевали и насадили на вертел. Близнецы пронзили друг друга пиками.
Да что же такое случилось? Должно быть, пока люди спали, инопланетяне изрисовали небосвод этой пакостью, как молодежь малюет на стенах неприличные граффити. Мы проснулись, но ничего не заметили, и год не замечали, и два, а может, и целое столетие — но жизнь на Земле с той ночи пошла наперекосяк.
Получилось так, как если бы злой шутник написал на люстре непристойность, и никто не обратил внимания, но пространство комнаты исказилось, и воздух в ней уже не тот, что был раньше — не вдыхается легко, полный ядовитых флюидов. Свет падает косо и тускло. В общем, все не так — из-за одного бранного слова — и в семье начинаются ссоры и болезни.
Вот только небеса — не люстра, их не протрешь тряпкой. И нет никакого способа убрать это безобразие, но и мириться с ним — нельзя.
Уж лучше бы мы совсем никуда не смотрели и ничего не видели, потому что чем меньше знаешь, тем крепче спишь. И мы бы спали еще лет сто или двести, не важно, хорошо или плохо. Потому что кошмарный сон все-таки лучше кошмарной реальности. А теперь надо думать, что делать и как жить дальше. С таким небом. На такой Земле.
И пока мы стояли и думали, он спустился со сцены — последний романтик, пророк, а может, просто внимательный прохожий. Он, единственный, кто мог бы ответить на наши вопросы, ушел, оставив на стуле клетчатый пиджак.