Красный холодильник

               


«Мы друг друга снова
спинами обнимем.
Слабости взаимность
крыльями задушим.
Право быть святыми
кто у нас отнимет?
Огоньки досады кто
 за нас потушит?»
                Автор Известен



         С этим Вова пришёл в проходняк, где я его ждал. Мы не говорили о том, что произошло. Вообще, говорили мало. Какое-то время не двигались вообще. Психоз сблизил нас.
         Однако, как-то раз, по случаю раздобыли отравы. Кололись трясущимися руками. Оттопырились, чифирнули, сидим, курим.
EM: Attrition «To The Faithfull (in remember)».
     -Чё Вася обещал, то и началось, - констатировал Вова, блаженно глядя на огонёк сигареты.
     - Не понял, - констатировал я.
     - Хули понимать. Ты не спрашиваешь, а я не говорю… - Вова шумно перевел дыхание.
     - А я потому и не спрашиваю, что ты хер скажешь.
     - Уёво ты меня знаешь, Макс...
     - Но в этом ты, Вован, сам виноват. Если бы ты попытался сначала открыться мне, а уж потом… то мы сейчас общались бы не так… А теперь ты чувствуешь зависимость от меня по многим причинам.
     - Пойдём, погуляем? – предложил Вова. Он всегда так говорил в тех случаях, когда нужно было серьёзно поговорить, и случаев таких хватало. Поэтому я чувствовал себя спокойно, выходя с Вовой в ночную локалку.
         Ночь была чёрная, но зона отовсюду освещена прожекторами. Локалки закрыты. Несколько кентовочек парочками тусуются около своих бараков. Одна блатата, мужики в это время уже спят, им завтра на работу.
     - Знаешь, что такое красный холодильник? – Вова посмотрел на меня, не поворачивая головы, одними глазами.
     - Знаю, конечно, – я и вправду как буд-то знал.
     - Ну и что?
     - Это когда зону морозят, гайки закручивают и все, типа, сидят в холодильнике, а мусора…
     - Нет, ни уя. Я, в принципе, знал, что ты так ответишь, – перебил Вова.
     - Но ведь ты же это имел в виду, когда сказал, что Вася там что-то предсказал.
     - Это, это… - Вова словно признавал по необходимости нечто, о чём думал по-другому.
     - Но, по большему счёту, не только зеки жратва в этом холодильнике, а, все вообще. Мы - это куча мяса. Ты, я, родоки наши, всё - это куча говна с кровью, а холодильник – это вся страна.
     - Понятно, тебя  все-таки вштырилол, – заметил я. Но под джефом именно так и бывает: люди не только думают о том, о чём нельзя думать, но и говорят об этом.
     - Ты слушай. Хоть чё-то понимать будешь, – решил продолжить Вова. – Если бы все вкурили, что кто-то живёт только для того, чтобы всю страну заморозить, а потом откалывать по кусочкам и жрать, так давно бы уже всё изменилось. Все правительства во всех странах устроены так: держат каждого за жопу, а чуть в сторону - так тебе сразу в требуху залазиют. В совдепии у нас, это уж действительно с душой сделано. Прикинь, сколько у ментов одних институтов, чтоб таких, как мы, уничтожать. Превратили Россию в мясокомбинат, кто не хочет в холодильник, тех в морозилку. Даже для воров законы придумали, вот тебе и воровская идея… Через ментов ворам законы навязали, а те и рады - давай жить по понятиям. Всё рассчитано так, чтобы даже кент кента сдал. Вот они - ебучие понятия. Вора-то и называют «в законе» потому, что он закон соблюдает, пусть он и называется воровской, а в законе как в стойле.
         Примерно в таком духе Вова говорил ещё где-то пол часа. И дело, конечно, не в джефе (он просто развязал ему язык), а дело в том, что таких зеков, как Вова Волк, немало на строгом и на всех других режимах. Таких, кто только снаружи был ортодоксальным арестантом при понятиях, а в душе ненавидел эти понятия, как и всех, кто по ним жил или пытался жить, как и ментов, и конституцию, и систему в целом. Всем остальным в холодильнике-то как раз, наверное, и было место. Но те, кто понимал систему, те жили не как хотели, а как было положено, хотя вслух тоже говорили: «На то, что положено, уй наложено». На это была своя причина, являющаяся частью всего принципа работы системы красного холодильника: каждый должен был сомневаться в надёжности другого, как собеседника или друга. А значит, и эти недовольные должны были по возможности помалкивать и при необходимости трясти головой. То есть, тоже работали на систему и, в свою очередь, были частью её силы. Потому как, какой толк от недовольных баранов в стаде, которое ведут на скотобойню? Разве что увеличение количества псов и хлыстов. В стране, где к власти пришли люмпены, так было всегда: при Ленине, при Сталине, Хрущеве и Брежневе. Вначале восьмидесятых, как буд-то вмешалось провидение, генсеки стали отправляться в мир иной в среднем раз в год. Пока на смену им не пришёл тот самый более приспособленный для жизни, более гибкий и изворотливый подвид вожаков стаи, в дальнейшем известный как Президент. Его вышеперечисленными способностями должны были обладать все его подчиненные, вплоть до самых низких и якобы нелегальных постов. И, конечно, воры в законе должны были принять новое веяние на своём нелегальном уровне не позднее, а то и быстрее, чем их коллеги на  легальном... При новых же паханах всея страны, система лишь поменяла окраску, а на деле принцип её работы – максимально возможное уничтожение индивидуальности - сохранился и стал работать с новой силой. И дело не в законах естественного отбора, легших в основу работы системы, дело в её главной движущей силе, благодаря которой машина однажды была запущенна, и работать  будет до тех пор, покуда будет жить в сердцах людей инстинкт подчинения власти. Он и есть главная движущая сила. Сила толпы, сила коллективного сознания, направленная на сохранение, прежде всего стада, а значит, прежде всего, против отдельных его представителей, являющихся угрозой целостности стада. Последнее же и называется государством, но остается всегда лишь стадом разумных животных, вполне заслуживающих пастуха в лице системы, которая выращивает и жрёт, поэтому, продукт жизнедеятельности этого социального образования, всегда лишь обильное дерьмо.
         Бывает, что какой-нибудь энтузиаст начинает понимать, что счастье – это быть вне машины. Он пытается вырываться из рамок законов и запретов, но только со второй, или третьей попытки он врубается, что делать это нужно втихаря, это при более мелких амбициях, а при более крупных, делать так, чтобы стадо приняло новшество как благо, направленное на укрепление силы стада, что, в конечном счете, всегда лишь укрепление стадности. В первом, мелкоамбициозном случае появляются на свет Леньки Пантелеевы всех мастей, во втором, крупномасштабном - Ленины, Сталины, Берии.  Всех их производит система, хозяева которой такие же, как и они «аутсайдеры в законе» – самые ненасытные палачи, садисты, сексуальные извращенцы всех сортов, алкоголики, наркоманы. Все они порождают друг друга, кто под прикрытием ночи, кто под прикрытием власти, стараясь урвать из холодильника лакомый кусочек. Для одного, такой кусочек - девятилетняя девочка*, другому - мало миллионов трупов. Масштабы разные, но желания одни и те же. А всё потому, что свобода для любого мыслящего двуногого - это, прежде всего, свобода реализации себя, как особи в половом значении; реализация ЛИБИДО, как выразился бы старый лукавый Фрейд. Человек – это всегда и везде машина, производящая секс. Человеческое «Я,» воплощенное в самосознание, - лишь инструмент для приведения сексуальных амбиций в реальный мир. Реальность же Эго такова: с одной стороны - представление о себе самом, включая содержание и параметры, а с другой стороны – представление о внешнем. Взаимоотношения представлений и есть жизнь сознания. И всей этой махиной руководит пол, который ничто иное, как и есть настоящее «Я». Задача холодильника - заморозить настоящее и вживить другое «Я», способное заменить сразу обе сущности: сознание и материю. Душа? О душе я тогда знал лишь то, что в христианстве так называют особое «Я» данное человеку от Бога. Само собой, под джефом я был настолько далёк от Бога, что душу свою мог почувствовать лишь во время отходняка… По этому, в нашей с Вовой риторике, душе и всему с ней связанному отводилось меньше всего времени.
   А однажды, Вова мне и говорит:
    - Ты знаешь, все говорят, что мы чёкнутые…- Он вздохнул, поднял глаза и глядя в небеса, как будто соглашаясь с кем-то, кого  он там видел, покивав головой, сказал: «Аминь». 
   - А знаешь, мы ведь просто святые…- Ответил я со всей патетикой, на какую был способен.
   - Аминь, брат.- Кивнул Вова.
Но последнее слово хотел сказать я:
   - «В нас нежность вбивают насилием; в нас мудрость вбивают страданием».
   - Твое что ли? – Приподнял уголок рта Вова снисходительно хлопнув ресницами.
   - Бродское… - Ответил я.
         Так мы проводили время в течении двух месяцев после загадочной смерти Санька. Расстались мы, полностью высосав друг друга. Вообще-то, я всегда был настроен на сублимацию, но как часто бывает в подобных случаях, я находил массы причин, чтобы эту сублимацию не сублимировать. Однако случилось всё-таки то, чего я ждал где-то на уровне подсознания. Жизнь изменилась сама, и  предоставила шанс измениться мне.

* Первой жертой Чикатило, была девятилетняя девочка.