Глава 1.
Завтрак уже остывал, а Димка все не появлялся. Димка это мой сын - вечно всклокоченные непослушные волосы, розовые пятна содранных ссадин на загорелых ногах, серо-голубые глаза и десять лет опыта жизни в этом мире. То по-детски дурашлив, то не по возрасту серьезен и собран.
Обычный ребенок, не любит делать уроки, убираться в своей комнате и умываться по утрам. Очень любит рисовать – вся комната завалена изрисованными листами, листиками, зарисовками и набросками. Люди, улицы, дома, деревья. Но больше всего собак. Почему-то собаки это излюбленная тема творчества моего сына.
- Дима! Сколько можно тебя звать? – никакого ответа. Еще немного и я начну опаздывать. С детства не терплю непунктуальности. Наверняка снова торчит на балконе. Балкон в нашей квартире удивительный. С него видно разом полгорода, пологую гору в пригородной Ужуихе, но, самое главное, реку, неторопливой змеёй, уползающей за горизонт на западе. Когда ясным летним вечером садится солнце, то кажется, что раскаленный красный шар медленно тонет в расплавленной магме текущей из-за горизонта. Потом магма застывает, темнеет и сливается цветом с вечерним небом.
Так и есть – Димка на балконе. Медом ему тут намазано что ли? Замер, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь к теплому ветру, треплющему кроны облетающих пухом тополей. Пух летит клоками, сбивается в кучки на тротуаре, взвихривается мелкими круговоротами под порывами ветра и снова оседает на асфальт. Почти середина лета.
- Дима! Идем завтракать! – я знаю, что если не заставлю его съесть хоть немного утром, то до вечера он будет ходить голодный. Впрочем, ему похоже все равно. Подозреваю, что некоторые дети получают необходимую им энергию не от котлет и пюре, а от солнца, от прохладной воды тихой речной заводи, от костра, разведенного в месте, где это делать категорически нельзя. От неба, от безбрежного голубого неба, которое занимает половину мира человека, когда ему всего 10 лет. Вырастая, человек нуждается в небе все меньше, небо в его жизни уменьшается, съеживается вначале до окна, затем небо шаг за шагом продолжает сдавать свои позиции. Глаза прячутся за темными очками, окна автомобилей тонируются, окна домов затягиваются бельмами жалюзи. Люди взрослые не любят открытых окон, сквозняков, нежданных визитов и ночных звонков.
- Дима! Ты меня слышишь? – краткий недоумённый взгляд, видимо я оторвал его от каких-то серьезных размышлений.
- Да, пап! Сейчас! – через минуту он уже ковыряется в тарелке с ненавистной кашей. Через пару неглубоких копков ложкой в тарелке и демонстративного съедения двух ложек каши, тарелка отправляется в отставку, бутерброд с колбасой постигает аналогичная участь – два укуса. Два ровных полукруга. Чай плещется в стакане, ложка бьётся по внутренней стороне стекла, бешено закручивая тайфун из сахарного песка в темном горячем водовороте свежезаваренного чая.
- Не греми ложкой! – дежурная фраза вылетает сама собой. Впрочем, выслушать её уже некому.
Чай выпит, на дне стакана холмик недорастворившегося сахара. Димки и след простыл.
Сейчас он в прихожей. Кроссовки уже на ногах, куртка еще не надета до конца, но дверь уже открыта.
- Па! Я побежал. – это не вопрос, это констатация факта.
- Ключ взял? - привычно ловлю его в дверях. Ключ? Что такое ключ? Маленькая металлическая фиговина, которой открывают двери? В Димкином мире не существует таких понятий как закрытые двери. Но шелковая тесемка, продетая в ушко ключа из моего реального мира от конкретной двери нашей квартиры, все-таки надевается на худую загорелую шею. Сам ключ падает в недра расстегнутой рубахи. Быстрый топот по лестнице. Лифт в его мире – вещь, крадущая слишком много времени. Которого всегда не хватает.
В том числе и мне. Наскоро прибравшись на кухонном столе и свалив посуду в раковину (потом помою), я убрал остатки завтрака в холодильник, протер стол и направился в прихожую. Настенные часы над входной дверью показали, что я отстаю от графика уже на 7 минут. Обувшись, тихо чертыхаюсь, вспомнив, что не забрал с кухни мусор. Вот уже почти два года как меня некому ругать за то, что хожу по дому в уличной обуви, но чувство неудобства и внутреннего дискомфорта оказалось необычайно живучим. Зачем я снова это вспоминаю?
- Алекс! – её глухой голос в телефонной трубке. Затем короткие гудки. И все.
Девять лет прожитых вместе кончились вместе с одним телефонным звонком. Прожитых не сказать, что бы уж прямо душа в душу, но достаточно достойно. Не без ссор, но и без истерик, буйных разборок, измен и походов налево. По крайней искренне мере надеюсь на это. Я так и не понял что произошло. Она просто исчезла. В шкафу осталась её одежда, с работы, где она работала, целую неделю звонили обеспокоенные сотрудники. Пропал только паспорт, она всегда носила его с собой. Я написал заявление в полицию. Через день пришел молоденький участковый. Выпил у меня три кружки чая, узнал всю подноготную о нашей совместной жизни. К счастью у меня было железобетонное алиби, поэтому я так и остался в статусе свидетеля. Уходя, обещал позвонить, если будут новости по этому делу. Судя по отсутствию звонков, новостей не было. Исчезновение её не было никому выгодно. Qui prodest содержал пустое множество.
Спустя полгода, зайдя в участок, я узнал, что дело закрыто. Димка к этому времени перестал задавать мне вопросы. Жизнь пошла своей колеёй. В институте где я (математик по образованию) занимаюсь теорий нечетких алгоритмов, мне предложили новую тему. Работа захватила меня с головой и позволила отвлечься от грустных мыслей. Димку я стал сильно баловать, приготовление домашних заданий перестало быть сугубо личным делом моего оболтуса и, постепенно, но неотвратимо фокус ответственности переместился на меня. Доходило до того, что мне в вину частенько ставилась плохая отметка за домашнюю работу.
- Папа! - укоризненный голос, не терпящий возражений. – Как ты мне написал сочинение? Варвара Васильевна сказала, что у меня в голове каша.
- Позвольте, молодой человек! - в свою очередь возражал я. В минуты Димкиных наездов я всегда называл его «на вы» еле сдерживаясь от смеха. – При переписывании сочинения Вы неоднократно допускали пропуски не только отдельных слов, но и полностью предложений. Включая знаки препинания.
- Все равно. Ты должен был проверить, что я написал.
- К сожалению, не весь ваш текст, уважаемый Дмитрий Алексеевич, может быть прочитан сроки, сопоставимые со сроком жизни среднего человека. Очень уж у вас почерк...скажем так, индивидуален.
И в самом деле. Почерк ужасный. Не просто «курица лапой», а «эпилептическая курица, пишущая в самолете, попавшем в турбулентный поток». При явном художественном таланте, абсолютно нечитаемый почерк. Доктора могли бы поучиться у моего сына искусству аптекарской каллиграфии. Уставшая от дешифрования Димкиных упражнений по русскому языку, пожилая Варвара Васильевна однажды написала в его тетрадке, пониже нечитаемых закорючек «Надеюсь, что в написанном выше, есть хоть какой-то смысл!»
Склонность к рисованию у сына выявилась очень рано. В пять лет он уже делал неплохие, для его возраста, зарисовки. В шесть лет в нашем доме появилась собака. По клятвенным заверениям маленького хитреца собака проникла в дом совершенно самостоятельно и к её появлению в нашей квартире он не имеет никакого отношения. Пёс был небольшой, абсолютно бестолковой дворовой породы. Короткое туловище, косолапые ноги и загнутый крючок хвоста. На голове пучок торчащей во все стороны разномастной шерсти, в глубине которой, прятались нос, вечно приоткрытый рот с розовым языком, готовым в любой момент облизать всё что угодно, и два коричневых преданных глаза. Существо было незлобным, лаяло редко и то только по, действительно веским, поводам. Объективных причин для отказа Шлангу, так его сразу же окрестил Димка, в виде на жительство в нашей квартире не нашлось, и на кратком семейном совете было принято оставить щенка на испытательный срок.
Примерно через неделю, прибираясь в его комнате, я с удивлением обнаружил весьма неплохой Димкин рисунок, на котором был изображен Шланг, спящий в кресле. Рисунок был настолько живой, что вначале я усомнился в авторстве. Казалось еще немного и пес проснется, потянется и потопает, клацая когтями по линолеуму на кухню к своей миске. Тень от яркого солнца безупречно очерчивала все изгибы маленького тела собаки. Контуры кресла были обозначены несколькими размытыми линиями. Ничего лишнего. Ничего, что отвлекало бы от основного предмета. Маленького собачьего ребенка, который вот-вот проснется.
Без сомнений рисунок делался с натуры. На мой вопрос Димка небрежно ответил «Да я его уже давно рисовал» и убежал по своим делам.
Потом появились другие рисунки.
Кот, крадущийся за голубями. Недорисован. «Они улетели, папа!».
Грузовая машина во дворе. В кузове мешки, доски и большая металлическая бочка. Рельефно выделены ребра жесткости на её боках . «Так красивее. »
Портретами, а иначе нельзя было назвать детально прорисованные эскизы, Шланга удалось заполнить целый альбом. Красок Димка не любил. Для него как художника существовали только оттенки белого, серого и черного. Одно время мы испугались, что он растет дальтоником, но, к счастью, эти опасения оказались напрасными.
В первый же школьный год Димка регулярно получал первые места по рисованию на любом конкурсе, в котором ему было желание участвовать. Еще через полгода пропал Шланг. Как не раз уже, привычно убежал со двора, погнавшись за какой-то кошкой, но вечером не вернулся. Не вернулся и следующим утром. Видя огорченное лицо сына, я взял пару отгулов на работе и потратил их на поиски нашего любимца. Пес нашелся в трех кварталах от нашего дома. Он лежал в дальнем углу заброшенного двора, высунув язык. В приоткрытых глазах несчастного пса отражались облака. Над ним вились мухи. Я закопал его там же. Димке мы ничего не сказали. Соврали, что его подобрал передвижной цирк, гастролировавший в то время в нашем городе. В красках описывали, как Шланг выступает там с акробатическими номерами. Какой имеет успех у публики. Лучше лжи мы придумать не смогли и, похоже, Димка нам не слишком поверил. В его возрасте пока еще безоговорочно верят взрослым, но уже начинают сомневаться в справедливости этого мира.
Два оборота ключа. Кнопка лифта. Где-то в высоте лифтовой шахты глухо щелкнуло реле, замыкая нужные контакты. Там же вверху загудел двигатель. Сквозь решетку ограждение лифта видно как неторопливо пошли вниз тросы, неторопливо наплыла сверху освещенная изнутри кабина. Стоп. Поскрипывая, разошлись в стороны дверцы лифта. Эхо медленно угасло в девятиэтажном колодце лестничного пролета. С каких пор я стал прислушиваться к звукам? Наверно с того самого последнего телефонного звонка.
- Алекс! – и короткие гудки в трубке. Однажды я увидел её во сне. Мы шли по аллее и о чем-то разговаривали. Вдруг она без всякого перехода превратилась в кусок льда. Я схватил этот кусок и, держа в ладонях, шептал «Постой, давай еще погуляем вместе». Лед истаял в руках, пролился каплями в землю. Капли просочились в песок. Я проснулся. Слез не было. Просто пустота. За окном полночная темнота. И тишина. Так тихо, что слышно как где-то далеко-далеко воет автосигнализация. Наконец она умолкла и я услышал звук ночного поезда. Где-то там в темноте, деловито постукивая колесами на стыках рельс локомотив тащил сквозь ночь состав. Что это был за состав – грузовой и пассажирский – понять невозможно. Десять минут и вновь повисла ватная тишина.
- Папа! – я вздрогнул от неожиданности. – Это мама приходила?
Димка стоял в дверях спальни, босой в трусах и майке.
- Нет, что ты? – я старался говорить ровно, но голос дрожал. – Иди спи! Тебе просто приснилось.
Постояв с минуту, он повернулся и беззвучно ушел. Капли воды упали на землю и просочились сквозь песок.
;
Глава 2.
Здание НИИ где я работал мэнээсом, сиречь младшим научным сотрудником, знавало лучшие времена. Облицованное мелкой серой плиткой, одним свои цветом навевающей уныние, здание являлось типичным образцом индустриальной советской архитектуры. Бетонная коробка максимально соответствующая серым безрадостным будням, унылой однообразной работе и беспросветной, никогда не меняющейся, научной жизни, расписанной на десятилетия вперед. Так считал я, когда после окончания института впервые увидел свое новое место работы. За обваливающимися слепыми фасадами здания, потертыми ступенями и растрескавшимися окнами скрывалась удивительно уютная остановка небольшого НИИ, занимавшегося вопросами искусственного интеллекта и прикладными системами, основанными на его базовых алгоритмах.
Директор института Матвеев Николай Степанович являлся типичным представителем старой, по хорошему, советской научной школы. Даже внешность у него была профессорской. Густая седая шевелюра, правда отступившая в борьбе со временем со лба на макушку, белые длинные брови, как у друида. Сероголубые юношеские глаза, зычный голос, необыкновенно обширный кругозор по части научных знаний. Довершали картину язвительный характер и полная непрактичность во всем, что не касалось научной работы. Финансовыми, коммерческими и хозяйственными делами в институте заведовал коммерческий директор. Впрочем тот практически не контактировал с нами, вращаясь в собственной атмосфере договоров, банков, кредитных линий, поставок и закупок.
Все таки я опоздал и приехал в институт, когда Степаныч, как мы звали директора за глаза, уже проводил очередную планерку. Планеркой называлось это лишь по традиции. Мероприятие более походило на публичную порку. В этот раз мальчиком для битья был выбран Серега Артемьев. Программист-аналитик. Серега неверно задал данные матрицы нейронной сети, и в итоге, после трех дней интенсивных расчетов на главном сервере института, результат по минимизации ошибок распознавания речи оказался неудовлетворительным. Сквозь неплотно прикрытую дверь кабинета доносился голос директора. Секретарь Лидочка сделала страшные глаза и провела рукой по горлу.
- Как же это так, Серёженька? – ядовито-вкрадчиво вещал из-за двери Степаныч, разнося невидимого мне Серегу. – На прошлой итерации машина понимала и практически правильно распознавала до трех одновременно звучащих голосовых линий, а после внесения тобой поправок в коэффициенты обратного распространения и, замечу, трехдневной напряженнейшей работы весьма дорогого оборудования вместо осмысленного текста выдается полная белиберда? Я просил только подключить обработку среднего уровня сети к семантическому анализатору. А вы похоже подключили собственный мозг. По крайне мере некоторые выражения на выходе системы мне кажутся удивительно знакомыми. По уровню бреда и отсутствию смыслового наполнения. Не подскажете где я мог их увидеть?
Увидев меня входящим в кабинет Матвеев переключился на меня.
- Ага! Вот вам и здрасте! – обрадовался при виде свежей крови директор. – Соизволили таки, Алешенька, почтить нас свои присутствием?
-Чтож так рано? – нарочито заботливо промурлыкал Степаныч. – Мы то вас ожидали к вечеру. Никак не ранее осемнадцати часов. Или вы придерживаетесь модели поведения – кто мало работает, тот мало ошибается?
Возразить было нечего, формально он был прав. Я действительно опоздал. Но похоже апогей разноса уже был пройден, планерка близилась к концу. Гром отгремел, гроза стихала.
- Все свободны. – народ облегченно выдохнул и двинулся к выходу нестройной толпой. – Вас, Алексей, я попрошу задержаться.
Если «Алексей», то значит разговор будет деловой. Уменьшительные имена Степаныч применял только при разносах. Оставшись наедине со мной Матвеев придвинул ко мне стул и положил руку мне на плечо.
- Через пару дней к нам приезжает делегация из Италии. Встреть их, помоги разместиться, покажи город. В общем займись их досугом.
- Но у меня же горят сроки по анализу проекта «Байкал 100». – занервничал я.
- Не переживай. Сроки я тебе сдвину. – по отечески произнес старый лис. – Не намного. Не расслабляйся. И потом дам в помощь Вершинина.
Вершинин был мне нужен как собаке пятая нога. Славка Вершинин был дальним родственником коммерческого директора, устроился в институт по блату, не умел практически ничего по специфике института. Поэтому периодически направлялся на горящие участки. Пользы от него было мало. Впрочем как и вреда. Парень он был в общем-то неплохой, своим блатным положением не пользовался, на коллег не стучал. И на этом спасибо.
Придя к себе в кабинет, я выложил на стол ключи от машины, барсетку с документами и мобильный телефон. На телефоне моргал светодиод, сигнализируя о пропущенном вызове. Странно, я даже не слышал звонка. Наверно звонок прошел когда я у Степаныча получал свою порцию «люлей». В таком состоянии можно и начало третьей мировой прозевать. Кто мне тут звонил?
Звонок был с нашего домашнего телефона. Димка? Что-то случилось? Я нажал кнопку «Перезвонить». Длинные гудки. Никто не подходит. После двадцатого гудка нажал отбой.
Ладно, перезвоню позже. Наверно опять потерял свой мобильник в квартире, вот и звонил с домашнего. Потом наверно догадался позвонить сам себе и, найдя телефон, снова умчался на улицу.
Высокая стопка бумаг на моем рабочем молчаливо намекала на то, что пора уже и за работу браться. Как обычно большинство документов обычная рутина. Через пару часов стопка изрядно похудела, оставался только один заковыристый расчет. В принципе он был уже сделан мной ранее, но его завернули мне с просьбой перепроверить результат. Что-то там в им не понравилось. Еще минут сорок я потратил на поиск ошибки. Действительно в одном месте был неверно задан диапазон. Нужно пересчитать около трети расчета заново. Думаю лучше это сделать после обеда. Интересно сколько сейчас времени? Уже можно идти на обед не боясь нарваться на Степаныча? Наручные часы в современном мире умирают как класс. Окружающий мир перенасыщен различными индикаторами времени. Даже в метро и автобусах уже есть табло бегущей строки с информацией о текущем времени, с точностью до секунды. Не говоря уже об уличных часах и часах на мобильных телефонах. Индикатор пропущенного вызова снова подмигивал мне рубиновым цветом. Что за черт? Я снова не услышал звонка. Как и предыдущий звонок был с домашнего телефона. Покопавшись в настройках я увидел, что на аппарате включен беззвучный режим. Кто мог его включить? Набрав номер домашнего телефона и снова выслушав череду длинных гудков, я начал беспокоиться. Мобильный номер сына мне ответил женским голосом, что «абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети».
Стоп, сказал я себе. Хватит истерить! Что такого случилось? Времени еще 2 часа дня, мобильный у Димки просто разряжен. Заскочил домой, не дозвонился, убежал на улицу. Делов то на пятак. А я разнервничался как баба. Нужно сходить на обед. Переведя мобильный в нормальный режим и сделав контрольный звонок на мобильный с рабочего, я направился в столовую.
;
Глава 3.
На Площади Всех Святых была пробка – большой грузовой Камаз занесло, он перегородил все три полосы, ведущие от центра. Вокруг автомобиля, в ярко-зеленых накидках, озабоченно ходили полицейские. Один из них, жестикулируя жезлом, пропускал небольшими партиями поток машин нашего направления через встречку. Я протолкался там минут сорок пока до меня дошла очередь. Поэтому когда подъехал к дому уже стемнело. Окна нашей квартиры смотрели на меня темными прямоугольниками, полными тревоги. Света не было ни в одной комнате. Наскоро припарковавшись я, не дожидаясь лифта, бросился вверх по лестнице, на ходу нашаривая в кармане ключи.
В квартире было тихо. Мерно тикали часы в прихожей над дверью. В кухне еле слышно капала вода из, неплотно прикрытого, крана. Я сел в прихожей на полку для обуви стараясь собраться с мыслями. Что делать? Где искать? Позвонить! Куда? Чувствуя как пробирает нервная дрожь, судорожно путая цифры, набрал наконец номер димкиного мобильного. Недоступен. Так, без паники. Нужно взять денег и ехать искать. В полицию, обзвонить все больницы. Родственников у нас нет, у друзей он никогда не остается. Этот вопрос мы решили с ним однажды и навсегда. Не снимая обуви я прошел в свою спальню, где в ящике стола лежали деньги и включил свет.
Димка лежал раскинув руки на моей кровати поперек. Даже не сняв обуви. Я присел к нему, положил руку на голову. Спит. Глаза закрыты, дыхание ровное. Тревога отпустила. Сразу почувствовал огромную усталость словно весь день разгружал вагоны. Вернулся в прихожую, подобрал с пола брошенную куртку и повесил её на вешалку. Снял обувь, прошел в комнату и раздел сына, снял обувь и куртку. Димка даже не подал признаков пробуждения. Ну и ладно. Отоспится. Наверно набегался за день, уморился. Дело молодое. Укрыв его одеялом, я выключил свет и прошел на кухню. Механически вымыл оставленную с утра посуду, расставил чашки и тарелки в шкаф. Поколебавшись, достал из холодильника бутылку водки, хрустнул пробкой, плеснул в стакан треть и разом выпил. Водка провалилась куда-то глубоко, обдав на несколько минут горло теплом. После событий этого вечера есть не хотелось абсолютно. Включил телевизор, тупо глядя на мелькающие кадры о наводнении на Дальнем Востоке. Сквозь расслабленное состояние от усталости и нервного напряжение в сознание толчками прорывались отдельные фразы. Исторический максимум… государственная комиссия… пособия… вылетел борт МЧС…
Нервная дрожь постепенно сменилась ровным успокоением. Ладно, пора спать. Бутылка отправилась назад в холодильник. Почистить зубы и спать. На душ уже нет сил. Встану завтра пораньше. Нужно завести будильник. Где мой мобильник? Бросил в прихожей на полку перед зеркалом, наверно пора ставить на зарядку. Нужно завести будильник. Повторяюсь. Видимо водка достигла мозга, хотя я это не замечаю. Вот она моя Нокия. Пульсирует пропущенным звонком. Кому это я понадобился на ночь глядя? Звонок с нашего домашнего телефона десять минут назад! Бред! Я уже был в это время дома, звонить не мог никто. Наверно просто сбой телефона. Перед тем как лечь спать заглянул в комнату где спал Димка. Тот сладко посапывал крепким детским сном.
Наутро я проспал, потому что с вечера, ошалев от странных звонках, забыл завести будильник. За окном накрапывал нудный мелкий дождь. По небу носились серые рваные облака, сквозь которые сыпались на землю мириады крохотных капель.
(продолжение следует...)