-Не твоё собачье дело, сука!
Опять прозвучала эта фраза. Зло. Грубо. Отрывисто.
Марта и не спорила. Она хорошо знала своё место в семье. Не мешать. Не раздражать. Молча ждать. Только, ждать чего? Ответной любви? Такой же преданной, как и её любовь к ним обоим: к Ней и к Нему?
Скандал разрастался. В утренней тиши двухкомнатной квартиры взвивался вверх, переходя на всхлипывающий, надрывный визг, голос ЕЁ. Глухо, презрительно спокойно обрывал эти истеричные тирады голос Его.
-Это я - сука? – взывала Она, - Это ты – предатель. Ты говорил, что уезжаешь по делам, а сам уматывал к другой бабе. Кобель!
-Это ты развлекалась со своим любовником здесь, вот на этой, и, заметь, на нашей постели! – гремел Он.
Марта не могла вмешаться. После того, как оба этих человека рявкнули на неё однажды, усилив каждый пинками свои требования, чтобы заткнулась, она перестала пытаться примирить их. Нет, пинки мимоходом ногами в комнатных тапках, были не сильными и даже не болезненными для обросшего кудлатой шерстью собачьего тела. Пинки были обидными, как бывает обидным предательство человеческое, равнодушное.
Марта вздохнула, поёрзав пятнистым обвисшим брюхом по мягкой подстилке, устроилась поудобнее. Чего ещё ей надо на старости лет? Её место в квартире было тёплым и уютным. Казалось, лежи, отдыхай, наслаждайся вкусным питанием. Но, не было уже семьи в этом жилье, как и не было уюта от раздирающих душу скандалов и выяснений-обвинений, казалось всё ещё родных для Марты людей. Ненависть накрыла с головой Её и Его. Тяжко…
Лёжа в укромном, затемнённом углу прихожей, Марта, положив широкую морду на лапы, тоскливо прикрыла глаза. Собачья память вернула в солнечный денёк, далёкий, светлый, радостный.
-Ой! Хочу, хочу, хочу! – заверещал женский торопливый голосок, и нежные руки подхватили из картонной коробки Марту, пухлую, лохматую и одинокую от щенячьей тоски по родному материнскому запаху.
-Твоя, твоя, твоя!-радостно подхватил мужской голос –Сколько просишь, хозяин?
Люди торговались, а щенок, устроившись поудобнее, поёрзав толстеньким задком на ласковых руках, прижался головой к тёплой женской груди, успев лизнуть языком симпатичный носик обретённой хозяйки. Та откликнулась благодушным смехом.
Когда шли домой, Марта слышала, как люди, вспоминая приобретение друга, наперебой обсуждали:
-Нет, нет, не моя. Она – наша, общая, на двоих любимица.
-Не спорю, любимая, она – наша, на двоих, но это подарок тебе от меня.
Кто кому был подарком, Марте было всё равно. Главное – она почувствовала их любовь. Чего ещё надо маленькому щенку?
-Вот вырасту, буду их охранять. От хулиганов, от чужих, от зла всякого, – сквозь дрёму размышляла своим доверчивым собачьим умом.
-Место! – вспомнилась команда, прозвучавшая чётко и строго.
Марта виновато побрела в отведённый уголок прихожей. Прижав уши, опустив морду, понимала, что виновата: спать на Их кровати, как и шастать по дивану и креслам, запрещено. Ну, извините, забылась немного, заигралась. Как скажите, как прикажите, люди. Всё исполню. Ведь, вы – моя семья и, я вас обожаю и люблю, а, значит, буду послушной и больше не огорчу своим поведением. Я предана вам, как и вы мне. Правда же?
Марту кормили вкусно. Ласкали, гладили. Он широкой ладонью чуть грубовато трепал, а Она проводила ладошкой, нежно теребя и тиская густую шерсть. А каким замечательным моментом в собачьей жизни была команда: Гулять! Тогда они выбегали все вместе из подъезда и с хохотом направлялись к ближайшей лесополосе, в зависимости от времени года, по цветущему разнотравьем лугу или шлёпали по нему же, разжиженному от половодья грязными лужами.
Самой любимой порой для Марты была зима. С лёгкостью дышится огромной лохматой алабашке на белоснежном просторе. За счастье зарыться в рыхлый сугроб с головой, разгребая лапами снег. Застыть на мгновение в этой позе, прислушиваясь, как хохочут Они, закидывая друг друга снежками, а потом всем вместе носиться по заснеженному полю, скользить по затвердевшим хрупким ледком лужицам, неловко падая и смеяться Им, а Марте радостно гавкать. Как же звонко и заливисто смеётся Она, любимая хозяйка! Как же раскатисто хохочет Он, любимый хозяин, поднимая на руки и кружа под падающими снежинками свою женщину. Счастье!
-Заткнись, урод! Уйди, если ты мужик. Оставь меня в покое. Я ненавижу тебя! Уходи к своей курве! – женский крик прервал воспоминания старой собаки.
-Не твоё собачье дело, идиотка! Это ты убирайся к своему дебилу. Квартиру не разделить. Ты это знаешь. Жить, как и раньше буду здесь. Это мой дом!
-Он был твоим раньше! Нет семьи – нет дома. Исчезни. Испарись. Сдохни, наконец!
Марта не знала, что значит сдохнуть, но ей очень хотелось, чтобы прекратился этот изматывающий её собачью душу спор двух самых родных людей, но, уже непримиримых на протяжении трёх последних лет. Надоело! Надоело слушать ругань. Надоело быть одинокой, всеми забытой в этом углу прихожей. Нет семьи – нет уюта и в душе. Разорвана связь двух людских душ, а значит, страдает третья, душа собаки, верной, преданной этим нерадивым: Ему и Ей.
Марта не сразу поняла, для чего на дверях комнат их семьи появились замки. Тыркнулась мордой разок в одну дверь, в другую – заперто, входа нет. У Него свой ключ, у Неё – свой. Только собаке не от кого закрываться в своём углу, да и зачем? Она собачьим сердцем любит одинаково преданно Его и Её.
Как-то незаметно Он стал исчезать из квартиры на более длительные сроки, а когда возвращался, от его одежды до Марты доносился еле уловимый запах тела чужой женщины, другой, не из их семьи. Она, эта женщина даже разок ночевала в Его комнате. Утром же, обуваясь, задела в прихожей ногой Марту. Брючина тут же покрылась серо-рыжей собачьей шерстью.
-Чёрт! Как я теперь поеду в метро в таком виде? – нервно очищая одежду, зло запричитала чужая Его женщина.
-Вот, сука! Пшла вон! – велел хозяин.
Собака виновато вжалась в пол. Он же обнял женщину, быстро стянул с неё брюки и тут же, усадив на тумбочку, прижал к себе, медленно покачиваясь в такт глухим её вскрикам. Хозяин наслаждался чужой женщиной, а собака покорно отвернула морду к стене: её воротило от запаха кружевного белья, упавшего на пол возле самой подстилки.
Проводив женщину, хозяин вывел гулять собаку. Он нервно курил у подъезда, а Марта бродила по двору в одиночестве, изредка поднимая голову на прохожих, желая гавкнуть, мол, смотрите: мы тут семья гуляем, да не было ни какой охоты. Одна тоска.
Её любимая хозяйка как-то вечером, пробегая в тонком пеньюаре к входной двери, приказала Марте не подавать голос, мол, пришёл свой, не чужой человек. На пороге появился тучный мужчина. Источая разящий аромат стойкого парфюма, обнял Её. Марте хотелось предупредить хозяйку, что она ошиблась: это не Её мужчина, нет, это как раз совершенно чужой человек. Собака вытянула лапу и неловко когтем зацепила кружевной чулок на изящной ножке хозяйки.
-Блин! – разозлилась Она, – Вот, сука мерзкая, испортила дорогущий чулок, стрелка полезла.
Хозяйка замахнулась букетом, только что подаренным чужаком, слегка толкнула ногой в лохматый бок и недовольным голосом наказала собаку:Сегодня остаёшься без еды!
Всю ночь из комнаты хозяйки доносились шёпот, стоны и настойчивый скрип дивана. Марта было приблизилась к запертой двери, хотела подать голос, мол, я тут, на страже, не дам тебя в обиду, но передумала, боясь потревожить своим лаем, да и помня, что голос подавать запретила ей всё та же любимая хозяйка.
Из кухни продолжали доноситься крики людей – Он и Она были в слепом состоянии войны друг с другом. Марта закрыла глаза, на лапу скатилась старческая слеза. Хотела было вздохнуть, да хрип тисками сжал собачье горло. Не хватило воздуха, сердце вздрогнуло и ... остановилось.
Марте было уже всё равно, что осталось там, в человеческом мире: ведь, это не её собачье дело. Не правда ли?