Пролог. Ликом подобен гадюке... (Вадим Смиян) / Проза.ру

Римская провинция Сирия.
Ярмарка близ города Акко.
791 год от основания Рима
(38 год нашей эры).


   - Да что ж это такое! – прозвенел над густой толпой яростный выкрик. – Куда ни сунься, повсюду наткнешься на этих проклятых перегринов*! Обнаглели вконец! Пошла прочь, грязная тварь, пока тебе здесь все кости не переломали!..
      Люди, оказавшиеся поблизости, невольно поворачивали головы в сторону, где разыгрывалась безобразная сцена: толстяк в сиреневой лацерне* на плечах опрокинул молодую, одетую в лохмотья женщину, оказавшуюся у него на пути, да еще и осыпал ее проклятиями. Женщина упала прямо в дорожную густую пыль и теперь неуклюже пыталась отползти в сторону, чтобы избежать удара ногой. Ее темные глаза на какой-то миг сверкнули лютой ненавистью, которая однако тотчас погасла, уступив место выражению показного смирения.
   - Да ты сам виноват, Марк! – ехидно хохотнул спутник толстяка, мужчина средних лет. Этот был высокий и худой, с мягким вкрадчивым голосом. – Нечего было зевать по сторонам! Засмотрелся на дромадеров*и вот – столкнул в пыль такую славную женщину! А она так гордо восседала на своем продавленном ящике! Тебе следовало бы проявить уважение – ведь она тоже здесь торгует, как и все прочие, весьма достойные граждане!
- Чем она торгует, эта ободранная крыса? – снова заорал толстяк. – Вот этими колотыми горшками и поношенным тряпьем? И куда только смотрит ярмарочная стража? Бьюсь об заклад, что эта дрянь не торговка, а воровка!..
- Зачем обвиняешь понапрасну, господин? – глухим голосом отозвалась женщина, натужно приподнимаясь с сухой потрескавшейся земли. – Я в жизни никогда ничего не крала! Клянусь моей покровительницей богиней Аштарту, я…
- О, заткнись! – злобно прошипел ее обидчик. – Не смей открывать свою зловонную пасть на граждан великого Рима! Лучше валяйся молча в пыли – там тебе самое место!
   Упоминание толстяка о римском гражданстве, сделанное не по делу, так же как и его манеры, с головой выдавали в нем и его худощавом спутнике римских вольноотпущенников, добившихся определенного достатка и теперь всячески выказывавших свое презрение к тому, кто был свободен, но беден. Только обнаруживали они это презрение по-разному: если толстяк орал дурным голосом, то его товарищ был совершенно спокоен и неизменно вежлив, хотя при этом его тонкогубые уста мягко источали сплошной яд.
   - Твоя покровительница? – едко улыбнулся высокий римлянин. – Похоже, она явно наплевала на тебя, почтенная госпожа! Иначе ты не сидела бы здесь, на ярмарочных задворках, не торговала бы всяким хламом и не путалась бы под ногами у добрых людей. Клянусь хвостом эфесской золотой собаки, свой добрый пинок ты получила совершенно заслуженно. Может, стоит тебе добавить, чтобы урок усвоился получше?..
   Действительно, возле западного входа теснились те, кто пытался продать что-либо из нажитого имущества. У таких торговцев не было даже сколько-нибудь постоянного места – покупатели не обращали на них внимания, а ярмарочная стража терпела их присутствие скорее из молчаливого сострадания, ведь даже мзду с них взять было нечем. Их «товар»
размещался на драных подстилках, либо на старых ящиках, выброшенных другими торговцами за ненадобностью. Вот здесь и расположилась, сидя на полусгнившем ящике, эта несчастная женщина, подвергнувшаяся столь безудержному глумлению. Конечно, никто из окружающих ее торговцев и не подумал заступиться – все отирались тут на птичьих правах, и проблемы со стражей не были нужны никому.
   На ядовитую реплику римского заезжего выскочки женщина не ответила ничего: она только поднялась на ноги, немного отодвинула назад свое продавленное сиденье и принялась собирать раскатившийся по земле скарб. Ее соседи наблюдали за суетой своей пострадавшей товарки с каменными лицами.
   - Если здесь задворки, то зачем вы-то сюда ходите? – вдруг раздался тоненький голосок.
   - Что такое? – вскричал толстяк, именовавшийся Марком.- Откуда этот писк? Ты посмотри, Корнелий, - он грубо пихнул своего спутника в тощий бок. – Эта тварь еще и отродье свое на ярмарку притащила! Я говорил тебе – это местное ворье! Так что приглядывай получше за своим кошелем…
   Возле женщины стояла девочка – тоненькая, худенькая, с длинными распущенными волосами – длинными, как и у ее матери. На вид ей было не более шести-семи лет, хотя для своего возраста она казалась чересчур высокой. Ее большие темные глаза смотрели на людей с недетской серьезностью.
   - Пошла прочь, ты, собачий корм! – заорал на нее Марк.
Но девочка ничуть не испугалась: она даже не шелохнулась, продолжая буравить грубияна взглядом, полным настоящей ненависти.
- Аккуратнее с нею, Марк,- заметил между тем Корнелий. – Видишь, как она смотрит? Настоящий звереныш… Того и гляди, вцепится зубами в лодыжку, или палец на руке откусит! Вместе с твоим дорогим перстнем. А зубы у нее… клянусь конями Нептуна, зубы у нее остры, как у молодой акулы!
- Я вот ей вцеплюсь! – злобно отозвался Марк. – Этим двуногим животным необходимо внушать должное почтение к хозяевам мира! С детства внушать надо…
- Пойдем, Марк, у нас мало времени! – настойчиво сказал Корнелий, слегка толкая приятеля в плечо. Толстый вольноотпущенник, причислявший себя к хозяевам мира, без лишних слов потопал прочь, продолжая бурчать себе под нос. Корнелий протянул девочке ладонь, на которой блеснул маленький медный кружочек.
- Возьми для своей мамаши в уплату за наше маленькое развлечение…
Девочка с презрительным и гордым видом отвернулась. От удивления брови на лице римского вольноотпущенника поползли вверх.
- Милое дитя, ты хоть знаешь римские деньги? Это же целый семисс – половина асса и одна восьмая сестерция! Разве этого мало? Или ты у нас царская дочь?..
- Талишу! – позвала девочку мать.- Иди ко мне… Помоги собрать вещи.
      Девочка послушно вернулась к матери, которая уже расстелила на треснувшей доске старую тряпицу и вновь раскладывала на ней свой убогий товар - плащ с выцветшей по краю орнаментальной вышивкой, три старых глиняных кувшина, несколько разных швейных иголок, изготовленных из рыбьих костей, и тонкой работы шкатулку, когда-то стоившую неплохих денег, но теперь потрескавшуюся от времени. Подошедшая Талишу принялась усердно собирать с земли рассыпавшиеся иголки, а Корнелий с неподдельным изумлением наблюдал всю эту сцену.
- Кажется, мое подношение только что отвергли, - пробурчал он себе под нос, и в его голосе прозвучало легкое изумление чужеземца, встретившегося со странным местным обычаем. – Ну и дела творятся здесь! Я полагал, они подерутся за этот несчастный семисс, и вдруг такое…
   Он рассеянно вертел в пальцах монетку, будто не знал, куда ее теперь девать. А между тем женщина уже снова сидела над своим товаром неподвижно, как изваяние, подперев рукой голову и устремив невидящий взгляд на протекающий мимо нее бесконечный людской поток. Корнелий смотрел на нее молча и задумчиво, и вдруг с изумлением осознал, что испытывает неожиданный интерес к этой торговке.

   Он увидел, что когда-то эта женщина была явно хороша собой: ее иссиня-черные волосы без малейшей седины и нынче отличались мягкостью и густотой, а черты лица сохраняли изысканность и благородство. Вместе с тем худоба и ввалившиеся от вечного недоедания щеки старили ее лет на десять. Ее поза – сдвинутые плечи, поникшая голова, поджатые под себя ноги – словно олицетворяла собой отчаяние. И если другие горе-торговцы пытались как-то еще привлечь внимание проходящих мимо посетителей ярмарки, то черноволосая торговка хранила угрюмое молчание. А опытный глаз вольноотпущенника, давно усвоившего, что личная свобода еще не означает ни благополучия, ни даже сытости, подсказывал Корнелию: в этой торговке что-то не так. Она чем-то разительно отличается от других людей. Только вот чем – этого заезжий римлянин никак не мог понять.
Как и большинство бывших рабов, Корнелий был невероятно суеверен. И он совсем не желал уйти отсюда, унося на своей спине невысказанное и невидимое проклятие… Стоило все-таки обезопасить себя. Так, на всякий случай…
Он приблизился к сидящей женщине, стараясь казаться беззаботным.
- Не держи зла ни на меня, ни на моего друга: он человек горячий, но не злой, - негромко произнес Корнелий. – И не ломайся, возьми монету. Едва ли тебе удастся что-то продать, а так хоть хлеба купишь своей не по годам гордой дочке.
      Он бросил семисс в кувшин, стоявший перед торговкой, повернулся и быстро пошел прочь. Женщина некоторое время смотрела на кувшин, а потом позвала дочку.
- Талишу! Ступай и догони этого римлянина, - она перевернула кувшин, и монета выпала ей на ладонь. – Верни ему его семисс, и скажи – мы не из тех, кто принимает деньги как плату за издевательства. Этот человек неглуп – он что-то почувствовал. Но пусть не боится за свою шкуру. Он не причинил нам зла… можешь сказать ему это. Пусть себе идет с миром.
Талишу взяла монету, зажала ее в кулаке и смешалась с толпой.
Женщина осталась одна перед своим жалким прилавком.
Никто не задерживался более возле нее, хотя вокруг шумел, кипел, волновался настоящий восточный базар! Невообразимо пестрое, кричащее, волнующееся, гомонящее многолюдье… Здесь словно все вдруг
становились равны, хотя бы и на время. Бедный поселянин мог постоять какое-то время рядом с важным, хорошо одетым господином; разносчик воды сталкивался на узкой дорожке с пожилым жрецом в длинной мантии и с амулетами на груди; римский легионер пил вино вместе с сирийским ополченцем… И казалось, что всем здесь должно хватать места.
- Что-то твоя дочка долго не возвращается, - заметила соседка, торгующая домашними поделками из дерева и кости.
- Да… - отозвалась мать Талишу, тревожно оглядываясь по сторонам. - Пойду-ка я поищу ее…
Женщина поднялась с места и пошла вместе с людским потоком.
Временами она останавливалась и громко звала дочку по имени. Ей казалось, что Талишу должна быть где-то совсем рядом. Однако ее не было…
Через пеструю толпу осторожно продвигались разубранные носилки, задернутые шелковыми занавесями: шестеро смуглых полуобнаженных рабов несли на могучих плечах знатную матрону, либо важного городского чиновника , и такая минипроцессия раздвигала колышащееся людское море, словно киль корабля морскую волну.
Тяжелый, раскаленный зноем воздух содрогался от шумной музыкальной какофонии: тут рев мидийских кожаных труб перекрывал мелодичное пение фригийской флейты, там – греческие кимвалы соперничали в громкости с иудейским тамбурином, здесь сирийский бубен громыхал сквозь трубный низкий голос индийской раковины…
- Талишу! – отчаянно звала женщина, но ее призыв тонул в царящем вокруг шуме.
   Ей вдруг с ужасом подумалось, что найти человека посреди такого столпотворения совершенно немыслимо.
      – Талишу!.. Где ты?.. Дочка!
   Прямо на обочине, в бронзовых котлах, подвешенных над кострами, готовилась пища, и ароматные запахи плыли над головами толпы, привлекая голодных; бродячие собаки заискивающе глядели в глаза поварам, а потом шумно дрались за брошенные им потроха; немного далее фокусники показывали свое искусство, пуская изо ртов огненные струи; и юная девушка танцевала в центре круга, начертанного на земле, а ее чувственный танец, исполняемый под звуки египетских флейт и стрекот кимвала, сопровождался шумом одобрения собравшихся вокруг мужчин всех возрастов; пронзительно кричали продавцы свежей рыбы, нахваливая свой товар; полуголые мальчишки развозили на тележках теплые лепешки из лавки пекаря; старый бедуин продавал дромадеров, укрытых попонами, а толстый сирийский купец яростно торговался с ним. И никому не было дела до нищей женщины,
отчаянно пытавшейся разыскать среди этого ярморочного многолюдья свою потерявшуюся дочь.
   - Всемилостивейшая Аштарту! – взмолилась несчастная мать.- Не лишай меня дочери, умоляю тебя!.. Боги всемогущие, что же я наделала!
   Неподалеку работала кузница, и прямо перед дверями ее жена кузнеца предлагала всем желающим по достоинству оценить работу ее мужа – сверкающие клинки кинжалов и изогнутые лезвия сабель, их украшенные резьбой рукояти действительно представляли собой внушительное зрелище. Здесь, возле кузницы, и нашла отчаявшаяся уже мать свое ненаглядное дитя. Талишу стояла в задумчивости и внимательно разглядывала смертоносные отточенные лезвия… Женщина со всех ног бросилась к ней.
- Боже мой, Талишу! – вскричала она. – Хвала богине, я нашла тебя!
   Мать обхватила девочку обеими руками, осыпая ее темноволосую голову неистовыми поцелуями. Девочка никак не ответила на материнские восторги, ее внимание было поглощено совсем другим.
- Мама, смотри, какие кинжалы! – воскликнула она. – Как я хочу себе такой!
- Талишу… моя ненаглядная милая Талишу! – судорожно повторяла мать, ощупывая свою дочку, словно желая убедиться, что все ее члены на месте. – Я никуда больше не отпущу тебя! Слышишь? Никуда!..
   Она говорила так искренне и так страстно… Могла ли эта женщина предвидеть, что не далее как сегодня, еще до захода солнца, ее поставят перед выбором относительно судьбы ее любимой дочери! Пока же ничто не предвещало беды, и мать чувствовала себя счастливее всех матерей на свете.

- Я не нашла этого римлянина, - просто сообщила Талишу. – Он ушел…- и она протянула матери чумазую ладошку с лежащей на ней монетой. Мать улыбнулась сквозь слезы.
- Возьми ее себе, Талишу… Может, тебе она пригодится.
Целый семисс был для женщины серьезной добычей. Но ей так хотелось сделать приятное своей милой дочке! Пусть хоть возьмет себе эту монетку. Пусть хоть немного порадуется…
Мать взяла дочку за руку, и они вместе зашагали обратно – туда, где дожидался хозяек их убогий товар. И Талишу в последний раз оглянулась на сияющие кинжалы - такие грозные, манящие и такие недоступные…
Когда они подходили к своему торговому месту, Талишу вдруг замедлила шаг.
   - Мама! – темные глазки девочки заинтересованно сверкнули. – Мама, посмотри, вон та пожилая тетя… Видишь, она смотрит на нас? Она хочет что-то у нас купить. Вот, видишь, великая Аштарту услышала твои молитвы!
   И действительно, возле старого ящика, служившего торговке сиденьем, их дожидалась полная женщина почтенного возраста, завернутая в тонкую накидку, и в покрывале, наброшенном на голову, украшенную замысловатой прической. Не сводя тяжелого взгляда с женщины-торговки, она наклонилась над ее разложенным на доске товаром.
- Что желает купить госпожа? – любезно обратилась к ней мать Талишу. – Могу предложить хорошие швейные иглы – простенькие, однако надежные… А вот глиняный горшок – не новый, конечно, но …
- Откуда у тебя этот плащ, женщина? – резко спросила старуха. Голос у нее был скрипучий, неприятный, будто скрип дверных петель, давно не знавших смазки.
- Плащ? – слегка растерялась торговка. - Он достался мне от моей матери.
- Как мило! – покупательница злобно осклабилась, показав кривые зубы. – От твоей матери, стало быть… А ты знаешь, что этот плащ был украден из богатого дома, где я служила? Нас было две служанки, и вот этот самый плащ пропал, госпожа обвинила меня в его краже и взыскала его стоимость с меня! Я выплачивала из своего жалованья целый год! И вот теперь, спустя много лет, вдруг вижу этот самый плащ на твоем убогом прилавке!
- Да разве мало похожих плащей? – возразила женщина. - Ты же сама, госпожа, говоришь, что прошло много лет…
- Орнамент! – выкрикнула старуха. – Вышивка! – Она схватила ткань за угол и резко потянула на себя. Развернувшееся полотнище раскатилось по пыльной дороге. – Этот рисунок я ни с чем не спутаю… Это тот самый!
- Клянусь покрывалом самой Аштарту, - воскликнула торговка, - я нигде не крала этот плащ! Я уже сказала…
- А я уже сказала, - перебила ее дотошная старуха, - что нас было две служанки: Аршах и Бирсу. Аршах – это я. А Бирсу – это вторая служанка, и она говорила мне, что у нее есть дочь, которую зовут Кенат. Так вот ты, наверное, и есть та самая Кенат, не так ли?
Женщина-торговка растерялась и не знала, что ответить. И тут как на грех вмешалась Талишу.
- Мама, - невинно спросила она, - А откуда эта злая тетя знает тебя и мою бабушку Бирсу?
- Какое милое дитя! – елейно воскликнула Аршах. – Ну конечно, я прекрасно знаю твою бабушку Бирсу! Ведь это она украла хозяйский плащ, а меня потом высекли плетьми и заставили за него платить! Вот вы мне и попались…
- Послушай, добрая женщина, - сказала торговка с достоинством. – Меня действительно зовут Кенат, но моя мать Бирсу давно умерла. Даже если она виновата перед тобой, мы не можем отвечать за грехи ее, да будут к ней милостивы подземные боги… Я умоляю тебя, будь милосердна и оставь нас в покое! Если желаешь, возьми этот плащ задаром, и ступай по своим делам, и да хранит тебя Баал!..
- Ну нет, воровское отродье! – злобно зарычала Аршах, - так просто вы от меня не отделаетесь… А ну, поднимай свою задницу и пошли к судье! С тебя взыщут все до последнего асса! Я платила за этот ворованный плащ римскими деньгами…
   Старуха уцепилась за плечо торговки и потащила ее на себя. Кенат упорно сопротивлялась, и в ходе возни женщины опрокинули доску, на которой размещался товар. Упавший кувшин покатился по земле – прямо под ноги прохожим. Кто-то из них пнул сосуд ногой, чтобы он не мешался на дороге, и отпихнул его обратно к торговке, сцепившейся с несговорчивой покупательницей…
- Если ты, свинья, разобьешь мне кувшин, я вырву твои бесстыжие глаза! –закричала разъяренная Кенат. – Пошла прочь отсюда!..
- Грязная шлюха! – завопила в ответ Аршах. – Посмотрим, как ты запоешь в суде!
Она попыталась вцепиться толстыми пальцами в густые волосы Кенат, как вдруг Талишу бросилась вперед.
   Девочка издала яростный вопль, прыгая на старуху подобно дикой кошке. Аршах попыталась сбросить с себя нежданную противницу, но та вонзила ей в руку свои острые зубы. Старуха заорала от боли и наотмашь ударила девочку по лицу. Талишу упала…
Вид дочери, распростертой на пыльной земле, подействовал на Кенат как красный плащ на дикую буйволицу. С пронзительным воплем она налетела на ошеломленную старуху, сбила ее с ног, схватила за волосы. Намотав себе на руку распавшуюся полуседую косу Аршах, Кенат поволокла ее по земле к ярмарочным воротам. При этом старуха издавала истошный визг, способный заглушить рев верблюда. Толпа, неожиданно получившая бесплатное развлечение, шумно загомонила; многие смеялись, показывая пальцами на дерущихся женщин, кто-то оглушительно свистнул…
   И все-таки нашелся добрый человек, который позвал ярмарочную стражу. Кенат уже отволокла старуху к воротам, когда на месте драки появились двое стражников. Это были два дюжих парня в кожаных шлемах и одинаковых коричневых туниках. На поясах у них висели дубинки, в руках они держали легкие египетские копья.
   - Что тут стряслось? – сурово спросил старший из них.
Пожилой господин в греческой хламиде показал им на Кенат. Разъяренная женщина с разметавшимися по плечам космами была похожа на свирепую гарпию: Кенат продолжала держать вопящую старуху за волосы и что было сил лупила ногами по ее грузному рыхлому телу.
- А ну оставь женщину! – крикнул ей стражник. – Отпусти ее, а сама сделай два шага назад!
- Я убью ее! – исступленно закричала торговка в ответ. – Эта тварь сама напала на меня, да еще начала бить моего ребенка! – и она пнула Аршах в жирный бок. Старуха мучительно взвыла от боли.
   Один из стражников попытался силой разжать пальцы Кенат, но тщетно: женщина не выпускала свою жертву. Тогда второй стражник ударил разбушевавшуюся торговку сзади древком копья между лопаток – тело женщины тотчас обмякло и руки ее разжались. Первый стражник подхватил ее под мышки и поволок дальше за ворота. Аршах, охая и стеная, ворочалась в густой пыли; кто-то сердобольный помог ей подняться, и теперь она стояла на трясущихся ногах – избитая в кровь, вся оборванная, плачущая… Между тем Кенат пришла в себя и, несмотря на то, что жесткие мужские руки грубо волокли ее по земле, закричала в неистовой ярости:
- Да поразит тебя молния Хаддада, старая ядовитая жаба! Будь ты проклята, мерзкая гадина! Только сунься еще раз ко мне и моей дочке, и я тебя прикончу!..
- Довольно, довольно! – прервал ее проклятия стражник, но женщина так отчаянно рвалась из его рук, чтобы вернуться к недобитой жертве, что он позвал своего напарника на помощь. Вдвоем они вынесли на руках торговку за ворота и так швырнули ее наземь, что Кенат едва не вывихнула себе руки.
- Мама, мама! - пробиваясь сквозь толпу, к ней со всех ног бежала Талишу. Стражники пропустили девочку к валявшейся на земле матери. Кенат, оглушенная жестоким ударом оземь, с трудом поднималась на ноги.
- Верните мне мои вещи! – потребовала она, обращаясь к страже.
- Ступай, ступай! – отвечали стражники с глумливым смехом.- Никому не нужен твой жалкий скарб. Пошла прочь, мы не хотим неприятностей из-за тебя.
- Там остался мой товар! - отчаянно крикнула женщина. - Верните мне его!
- Твой товар? Ну, так мы забираем его у тебя. Это твоя плата за драку, что ты устроила на ярмарке. И проваливай, если не хочешь скоротать ночь в земляной яме! Грязная оборванка…
- Матушка, пойдем отсюда! – воскликнула сквозь слезы Талишу. – Они убьют тебя! Пойдем… я умоляю!
- Пойдем, дочка… Будь проклято это место!
Женщина и девочка, поддерживая друг друга, пошли прочь от ярмарочных ворот.
Выйдя на дорогу, ведущую в городское предместье, Кенат выпрямилась, повернула лицо в сторону гигантского скопления людей, так похожего на кишащий насекомыми муравейник, и состроив гримасу, смачно плюнула…
А потом горько разрыдалась.
- Ну что ты плачешь, мама! – принялась утешать ее Талишу. - Ведь нас с тобой не убили!.. Перестань же плакать!
- Там осталось все, что я еще надеялась продать, моя бедная Талишу! – сквозь рыдания отвечала Кенат. - Чем я буду вас всех кормить сегодня? Твой маленький брат умрет с голоду!
- Тебе очень больно… мама? – немного помолчав, спросила девочка.
- Есть немного…- отвечала мать. – Сильно болит место, куда стражник ткнул своим копьем. Пусть отсохнут его руки и вытекут его глаза!
   Талишу задрала ветхую накидку, прикрывавшую спину матери, и воскликнула в ужасе:
   - У тебя здесь жуткий синяк, мама! Прямо между лопаток!
   - Ладно, - Кенат только вздохнула, морщась от боли. – Пойдем домой, доченька…
   - Послушай, мама, - задумчиво произнесла Талишу. – Если свернуть с дороги и немного пройти вдоль морского берега, то придешь в узкую долину. Там есть горная речка, там растут финиковые пальмы… Пойдем туда! Я омою твои ссадины и положу на твою спину тряпицу, смоченную ледяной водой. И тебе станет легче, мама…
   Кенат невольно улыбнулась сквозь слезы. Похоже, в ее старшей просыпается целительница! Должно быть, это наследственное…
   Долина представляла собой живописное ущелье, по дну которого мчался горный поток, стремящийся к морю. Местами к самой воде подступали заросли высокой зеленой травы, а вокруг разлившейся заводи теснились финиковые пальмы. Весело щебетали птицы, невидимые в густой зелени, умиротворенно журчала прозрачная вода.
   Сквозь пальмовые ветви пробивались солнечные лучи, похожие на золотистые прямые нити… Ласковый рассеянный свет, искристые водные струи, многоцветная радуга над гладкой заводью, пение птиц… Как будто и нет ни голода, ни нужды, ни злобных и подлых людей.
   Кенат устало опустилась на камень возле воды и засмотрелась на свое отражение.
Ласковый ветерок тихонько шевелил длинные пряди ее черных волос. Когда она в последний раз думала о себе как о женщине? Кенат не помнила.
- Снимай накидку, мама! – деловито сказала Талишу. - Сейчас я сделаю влажную повязку на твой синяк…
Девочка оторвала кусок тряпицы от собственного подола и опустила его в холодную воду. Кенат подняла руки и сбросила с себя ветхое одеяние, оставшись обнаженной по пояс. От резкого движения притупившаяся было боль мгновенно возобновилась, и женщина не смогла сдержать стон. Талишу быстро положила сложенную вчетверо тряпицу ей на спину и начала прилаживать ее тугой повязкой к телу матери. Кенат вздрогнула от холода, однако боль в спине быстро уменьшилась и уже не была такой мучительной. Потом Талишу заботливо промыла чистейшей водой ссадины и царапины на локтях и ладонях матери. Потом обе с наслаждением утолили жажду из прозрачного источника.
- Здесь так хорошо, правда, мама? – заметила Талишу, разлегшись на большом плоском камне.
   - Правда, доченька, - отвечала Кенат,глядя на нее с нежностью.
   - Ты не плачь больше, мама… Все у нас будет хорошо. Вот увидишь! Твои ссадины ведь уже не так сильно горят, правда?
   - Ты у меня уже такая взрослая, Талишу, - заметила Кенат задумчиво. – Это добрые боги послали мне тебя… Знаешь, я отдала бы все на свете за то, чтобы ты была счастлива. Ты не заслуживаешь той горькой участи, которую ты вынуждена разделять со своей несчастной матерью…
- Не говори так, - мягко и очень серьезно сказала Талишу. – Мне очень хорошо, мама… Я счастлива, когда ты со мной, и когда я вижу, как ты улыбаешься.
- А вот я не могу быть счастлива, видя, как ты голодаешь, - печально отозвалась Кенат.
На личике девочки вдруг появилось лукавое выражение…
- Мама, ты сейчас посиди и отдохни немного, а я сейчас приду…- Талишу провор но поднялась и спрыгнула с камня.
- Ты куда? – испуганно воскликнула Кенат.
- Я сейчас, - повторила Талишу, и ее худенькая, слишком высокая для ее лет фигурка мгновенно скрылась среди зеленых зарослей. Кенат осталась одна.
   Ей вдруг подумалось, что все несчастья, свалившиеся на нее за последние годы, в той или иной мере преодолимы, пока с ней ее старшая дочь Талишу. Кенат много раз задавала себе вопрос, в чем же причина преследующих ее бед, и не находила вразумительного ответа. А может, и находила, но боялась это признать. Кенат принадлежала к свободному и гордому племени, которое когда-то финикийцы называли Скитальцами Пустыни. Ее далекие предки участвовали в походе царя Ксеркса на Элладу. Ее прадеды сражались с легионами Рима… Но сейчас от гордых Скитальцев Пустыни осталось только несколько разрозненных родов, затерявшихся среди пестрого населения восточных римских провинций. И ныне ее соплеменники всюду были гонимы, ибо за ними прочно закрепилась слава колдунов, разбойников и беспощадных кровожадных убийц. А потому их выслеживали и вырезали целыми семьями. Потомки Скитальцев Пустыни выживали как могли. Кто-то создавал новые семьи и поглощался населением больших городов. Кто-то уходил в густые леса, росшие на горных склонах и в тенистых ущельях, создавая там новые поселения. Но это был в основном удел мужчин, да и то лишь тех из них, кто мог сражаться. Они выбирали жребий воинов. А что было делать женщинам, чьи мужья погибли в борьбе, и чьи дети остались сиротами? Они пополняли собой толпы обездоленных, селившихся в землянках и норах вокруг городов. Они становились бродягами и нищими, ибо где бы они ни появились, их всюду считали изгоями, почти что нелюдьми, стоящими вне закона.
   Именно такая участь – страшная и беспросветная - постигла Кенат и ее детей. Кенат происходила из очень древнего жреческого рода. Религия – невероятно древняя, непонятная западным пришельцам и неимоверно страшная – была единственным фактором, который еще как-то объединял потомков Скитальцев Пустыни. Соплеменники Кенат признавали лишь одного бога. Точнее, Богиню… У Нее было много имен, и эти имена знали лишь верховные жрецы. Остальные люди называли Ее по-разному: Танцующая Богиня, Черная Богиня, а то и просто – Богиня. Она всеми признавалась Великой Матерью.
   Все другие боги были Ее детьми или же проявлениями. Она повелевала небесами, землей и подземным миром. Поэтому иногда Ее называли Мать Бездны. Все остальные боги существовали и правили мирами только с Ее милостивого позволения. Она могла быть милосердной и щедрой, но в гневе была ужасна, и тогда Ей приносили человеческие жертвы. Ходили легенды, что Ее первыми служителями на земле были не люди, а какие-то более могущественные существа, похожие на змей. Только жили они в невероятно далеком прошлом, когда не было не только империи Рима, но даже самых древних шумерских царей…
Кенат была маленькой девочкой, когда император Тиберий издал указ о запрете культов чужеземных богов по всей империи. Сначала этот указ действовал только в Риме, но постепенно действие его распространялось все дальше и дальше от столицы, пока не дошло и до самых отдаленных восточных провинций. И носителей культа Танцующей Богини стали преследовать с особой яростью. Ведь их вера, обряды и ритуалы были невероятно древними, а потому жестоким и кровавыми. А еще потомки Скитальцев Пустыни не признавали культа императора: для них император был не бог, а всего лишь человек, причем зачастую далеко не самый лучший… И теперь местные римские власти преследовали культы Богини, а их служителей уничтожали. Многие из них отвернулись от религии предков, спасая свою жизнь. Зачем служить Богине, если она не может или не хочет защищать тех, кто служил Ей в течение многих столетий? Не проще ли принять веру тех, кто правит миром – не тем, какой был когда-то, а ныне существующим? Если это тем более необходимо - для выживания?
   Так по примеру прочих рассуждала мать Кенат Бирсу, когда-то бывшая служительницей Богини, а потом пошедшая служить в богатый римский дом… Сама Кенат долгое время боялась предавать свое жреческое призвание. То ли боялась гнева Богини, то ли от того, что порой ощущала Ее незримое покровительство…
Случаев влияния Богини на свою жизнь Кенат помнила по крайней мере два, и оба имели судьбоносный характер… Первый случай был связан с появлением на свет Талишу. Когда Кенат носила ребенка, погиб ее муж, и видимо от этого последующие роды протекали крайне тяжело. Кенат никак не могла разродиться. Когда же девочка появилась на свет, оказалось, что она не дышит. Кенат впала беспамятство, и в таком состоянии ей явился некто, весьма устрашающего вида, и он сказал, что ее дочь будет жива, если Кенат не предаст Богиню и обещает посвятить Ей свою спасенную дочь. Кенат, разумеется, обещала. Когда же она пришла в сознание, ее встретили радостные возгласы присутствующих при родах женщин: девочка вернулась к жизни! Тот сон или видение весьма смутно сохранился в памяти Кенат, оставив тягостное ощущение какой-то неотвратимой беды.
   А второй случай относился уже ко времени, когда Кенат забыла о своем жреческом служении и была одержима одной мыслью – как прокормить детей. К тому времени она снова вышла замуж, надеясь обрести дом и семью, но и этот муж умер, а родичи выгнали ее из дома вместе с детьми…
и Кенат ютилась в каком-то предместье близ города Тир. К ней явилась соседка, принесшая своего сына, укушенного змеей. Заплаканная женщина умоляла спасти мальчика. На заявление Кенат, что она не лекарь, женщина ответила, что ей известно о прошлом Кенат: ее Богиня почитается как Мать Змей, и если Кенат хорошо попросит Ее, Она поможет. Надо только, чтобы Кенат захотела спасти ребенка…
   Пришедшие с несчастной матерью мужчины сказали, что если Кенат откажет в помощи их соплеменнице, они заявят на Кенат римским властям как на тайную служительницу запрещенного культа. Женщина оказалась в безвыходном положении. Между тем ребенок умирал, и надежды спасти его оставалось все меньше. И Кенат решилась…Как всякая служительница Богини, она имела опыт целительства, но необходимые молитвы уже успела позабыть за ненадобностью. А помогла ей их вспомнить маленькая Талишу, которая не раз наблюдала раньше, как мать отправляла жреческие обряды и какие слова произносила… Тогда Кенат облачилась в алые одежды, тщательно сбереженные ею с былых времен, надела золотую маску собаки на лицо, а Талишу подсказала ей начальные слова молитвы, обращенной к богине Гуле, что являлась целительской ипостасью Богини… Помогала матери Талишу и дальше, когда надо было готовить отвары, удалять змеиный яд из тела мальчика, обрабатывать место укуса… И произошло чудо – ребенок был действительно спасен.
   Это был последний раз, когда Кенат преображалась в жрицу, и когда Богиня явно помогла ей. Мать спасенного ребенка, ее родичи и соседи отблагодарили Кенат, принеся ей немало продуктов, молока, даже – отрез на новое платье! Но и года не прошло, когда по случаю бедствия в виде огромной волны, пришедшей с моря и погубившей сотни людей, те же самые соседи явились к ней, обвиняя ее в том, что это она своим колдовством разбудила морского демона, что она – ведьма, враг богов и всего рода человеческого, и ей пришлось бежать, спасая себя и детей от гнева толпы и бросив на произвол судьбы и жреческое одеяние, и золотую маску собаки…
   Тогда было не до жреческих атрибутов, ведь речь шла о спасении жизни.
   Вот с тех пор Кенат, бывшая служительница Танцующей Богини, а теперь самая заурядная нищая с кучей голодных детишек, жила в трущобе близ города Акко и еле-еле сводила концы с концами. И хотя она больше никогда не вспоминала свою исконную Богиню и свое служение, предпочитая обращаться к богам римским, либо к местным, финикийским, которые были детьми ее Богини, тогдашняя молитва, помогшая спасти жизнь чужому
ребенку, и напомненная ей, Кенат, ее собственной маленькой дочерью, странным образом продолжала сохраняться в ее памяти:
« О Гула, Ты, оживляющая мертвых! Прикосновением своей руки Ты возвращаешь им жизнь… О Госпожа, насылающая вечный сон, Повелительница ночных видений! У Тебя два лица, взирающих на Свет и Тьму. Твоя суть – двойственность, подобная сути Вселенной… Ты явилась из Тьмы, и возвращаешься во Тьму, обратную сторону Света! За тобой бежит Твоя Черная Собака, она – Твой Образ…»
- Мама, мама! – звонкий голосок Талишу вернул погруженную в тяжелые воспоминания Кенат к сегодняшнему дню. – Посмотри, что я тебе несу!..
   Кенат с изумлением привстала с камня, на котором сидела, и увидела свою дочь, которая, ступая по щиколотку в воде, спешила к ней по каменистому руслу потока, а в руках тащила большую массивную рыбину! Сверкая серебристой чешуей в лучах солнца, рыба топорщила плавники и неистово хлопала хвостом, всячески норовя вырваться из цепко державших ее детских рук. Кенат остолбенела при виде такого зрелища.
- Боги всемогущие…Талишу! – закричала она. – Ради всего святого, только не выпусти ее!
- Не выпущу, мама! – отвечала Талишу, совсем как взрослая. – Я крепко ее держу!
Девочка вышла на берег, подбежала к широкому плоскому камню и с размаху шлепнула на его серую поверхность свою добычу. Рыба отчаянно забила хвостом и принялась извиваться упитанным серебристым телом, но длинные и не по-детски сильные пальцы Талишу крепко сжимали ее.
- Сегодня мы не будем голодать, мама! – восторженно крикнула Талишу.
- Как тебе это удалось, Талишу? – воскликнула Кенат в крайнем изумлении.
   - А я очень ловкая! – гордо ответила девочка. – И я очень хотела тебя утешить… А вообще-то…Меня мальчишки научили! У большинства из них отцы – рыбаки!
   И Талишу принялась возбужденно рассказывать о широкой мелкой заводи, что раскинулась дальше по течению потока, если идти к морю, и что если там хорошенько покараулить, то можно подстеречь заплывшую туда рыбу. Ну, а дальше…Ей просто очень повезло! И Богиня помогла…
   - Вот видишь, мы не пропадем, мама! – радостно вскричала она.
   Между тем рыба продолжала отчаянно лупить хвостом по гладкой каменной поверхности. В какой-то момент девочка едва успела схватить ее, когда она едва не соскочила на землю. Талишу взяла увесистый камень и ударила рыбину по голове. Во все стороны полетели кровавые брызги. Талишу ударила камнем еще раз. Движения рыбины стали сразу же слабее, начались конвульсии. Они полностью прекратились после третьего удара девочки. Вид яркой крови, залившей почти половину большого валуна до самой земли, совершенно не смущал ее.
   - У нас найдется, куда ее положить? – деловито осведомилась Талишу. – Тащить ее в руках будет неудобно… да и опасно! Могут запросто отнять.
   - Я оторву кусок от своей накидки, - сказала Кенат. – Она и так уже такая ветхая, что сама расползается…
Женщина была готова смеяться от счастья при виде такой добычи. Она оторвала широкий лоскут от своего полосатого одеяния и принялась тщательно заворачивать в него вожделенную рыбину. Талишу смотрела на хлопочущую мать и радостно улыбалась…
- Да пребудет с тобой благословение всемилостивой Аштарту, моя бесценная девочка,.. – восторженно произнесла Кенат. – Ну что бы я делала, если бы не было тебя!..
   Она продолжала возбужденно и радостно болтать, предвкушая, какой славный ужин ожидает сегодня ее большое семейство, как вдруг заметила, что Талишу хмуро и напряженно смотрит куда-то в сторону.
   - Что с тобой, доченька? – встревожилась Кенат. – Что-то случилось?..
   - Мама, посмотри, - тихо сказала Талишу, показывая рукой на удаленный противоположный берег потока. – Там какие-то люди…
   Кенат обернулась, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли. Сначала она ничего не увидела необычного и хотела уже сказать об этом дочери, как вдруг заметила под финиковыми пальмами две какие-то странные фигуры. Они появились там совершенно неожиданно и бесшумно, будто выросли из-под земли…
   Сначала Кенат подумала, что это просто кто-то из местных жителей пришел к речке за водой, однако сразу же решила, что это не так. Очень непохожи были на водоносов эти фигуры, да и никаких сосудов для воды при них не было.
   - Мама, кто это? – тихо спросила Талишу. – Может, они хотят отнять у нас нашу рыбу?…
Кенат не ответила, она только напряженно всматривалась в странных незнакомцев, и сердце ее вдруг сдавило тягостное предчувствие чего-то недоброго. Талишу испуганно прижалась к матери, словно искала у нее защиты…
   Двое мужчин молча стояли на другом берегу потока и как-то выжидающе смотрели на женщину и девочку. Один из них находился ближе к воде, второй держался в отдалении, в тени деревьев, будто не желая, чтобы его разглядывали. Несмотря на изнуряющий зной, оба были облачены в какие-то темные балахоны, что наводило на мысль об их принадлежности к жреческому сословию, только Кенат никогда не видела таких жрецов… по крайней мере, не помнила. Тот, кто стоял поближе, был невысоким, явно немолодым, имел седую бородку и совершенно лысую голову. Он пристально следил за Кенат каким-то тяжелым, как бы оценивающим
взглядом. Второй незнакомец отличался гигантским ростом, а его могучее телосложение угадывалось даже сквозь длинное, ниспадающее до земли одеяние. На голову его был наброшен широкий капюшон, и он топорщился так, будто на голове у этого человека надето нечто вроде высокой короны или тиары; либо сама голова его была непомерно вытянута наподобие огромного змеиного яйца…
   - Пойдем-ка отсюда, доченька, - негромко, но решительно сказала Кенат, порывисто хватая девочку за руку.
   Талишу как завороженная дала матери руку и последовала за ней, то и дело оглядываясь на странных пришельцев. Кенат стремительно уходила прочь, нетерпеливо ускоряя шаг по мере удаления от воды, и Талишу было все труднее поспевать за ней.
- Мама, мама! - вдруг воскликнула Талишу. – Мы ведь забыли рыбу!..
- Мы должны быстро уйти, дочка! – сурово отвечала мать.
   Талишу с недоумением оглянулась назад, где на плоском камне так и осталась лежать пойманная ею рыба, наспех завернутая в тряпицу. В глазах девочки было отчаяние. Мысленно прощаясь с вожделенной добычей, а заодно и с роскошным ужином, Талишу вдруг заметила – что-то резко и неожиданно изменилось… Она не сразу поняла, что именно, а когда сообразила, закричала радостно:
- Мама!.. там никого нет! Они ушли! Кенат резко остановилась и обернулась. В немом изумлении она осматривала противоположный берег ручья – там никого не было! Размеренно и неторопливо журчала вода в своем бесконечном течении, с легким шелестом колебались под редкими порывами морского бриза пальмовые ветви… тишина и покой. Как будто странные и зловещие фигуры каким-то непонятным образом привиделись ей и ее впечатлительной дочке. Кенат постояла неподвижно, будто боялась ненароком спугнуть это идиллическое и величавое безмолвие, в котором, казалось, просто не могло таиться какой-либо угрозы. Однако беспокойство – смутное и гнетущее – не оставляло женщину. Талишу подняла голову, пытливо взглянула на мать… К девочке вновь вернулось возбужденно-радостное настроение.
   - Мама… позволь мне вернуться и забрать нашу рыбу, - попросила она.
Кенат не ответила. Она продолжала стоять на месте, не двигаясь, и напряженно вслушивалась в царящую вокруг тишину.
- Ну мама, - вновь заговорила Талишу. – Позволь мне! Я быстро – только схвачу рыбу и сразу назад!
- Пойдем, Талишу, - сурово сказала Кенат и крепче сжала узкую ладошку девочки.
- А как же рыба? – изумленно воскликнул ребенок. – Что мы будем есть?..
   Не отвечая, женщина решительно направилась вверх по склону узкой лощины, торопясь выбраться на гребень покатого холма: там, наверху, пролегала торная дорога на Акко… Там наверняка были люди. И Кенат вдруг поймала себя на мысли, что еще никогда в жизни она не испытывала столь жгучего желания видеть вокруг себя людей. Чем дальше, тем круче становилась дорога. Труднопроходимая каменистая осыпь вздымалась перед беглянками подобно гигантской спине спящего чудовища, взбираться на которую становилось все тяжелее. Талишу начала уже задыхаться, но жесткая рука матери неумолимо тащила ее вперед…
- Мама, я не могу больше! – взмолилась девочка. – Давай передохнем, прошу тебя!
- Нет! - резко отвечала Кенат. – Мы должны скорее уйти отсюда!
- Куда мы так бежим? – закапризничала Талишу. – Я устала, мне больно! Я не могу так быстро идти по камням!
- Надо идти, дочка…- отозвалась мать. - Потерпи, милая, еще немного…

   Вдруг женщина остановилась как вкопанная и застыла на месте. Талишу распрямила онемевшую спину и… тоже замерла от изумления и страха. Прямо перед ними, отрезая им путь на вершину холма, неподвижно возвышались все те же две фигуры. И снова ближе к ним оказался пожилой и невысокий мужчина. Второй же – гигант со странно вытянутой головой, скрываемой темным капюшоном, находился немного выше по склону лощины и стоял, отвернувшись, как будто не желал принимать участия в предстоящем разговоре.
- Пожалела бы девочку! – крикнул лысый бородатый незнакомец. – Разве у нее достанет сил угнаться за тобой, если ты скачешь по каменистой круче подобно горной козе?
   Мужчина говорил на хорошем арамейском языке, и тон его был вполне дружелюбен, хотя и явно насмешлив. Тем не менее Кенат судорожно обхватила дочь за плечи, и девочка ощутила, что рука матери заметно дрожит.
- Оставь нас в покое, - срывающимся голосом произнесла Кенат. – Что тебе от нас нужно?
- Что мне нужно? – усмехнулся незнакомец. – А ты разве не знаешь? Твою дочь!
- Нет! – отрывисто выкрикнула Кенат. – Нет… Я не отдам ее!
Невысокий мужчина смотрел на Кенат с каким-то злобным недоумением, как будто решительный отказ матери отдать своего ребенка неприятно поразил его.
- То есть как не отдашь? – спросил он удивленно. – А как же уговор? Или ты забыла, что произошло семь лет назад? Так я тебе напомню: ты умирала от родов, твоя жалкая жизнь висела на волоске… Мудрые Змеи вмешались и помогли тебе выжить, а твоего ребенка, родившегося мертвым, вернули к жизни. Вот эту самую девочку, которую ты сейчас судорожно прижимаешь к своему тощему телу.
И ты обещала, что по прошествии семи лет ты отдашь ребенка Змеям! Семь лет миновали… - жрец пожал плечами. – Земная жизнь весьма скоротечна!
   Талишу обхватила мать за талию, порывисто прижалась к ней.
   - Что он такое говорит, мама? – в ужасе спросила она. – Ты ведь меня не отдашь?
Кенат успокаивающе погладила дочь по темным спутанным волосам.
   - Нет! – твердо заявила она, обращаясь к незнакомцу. – Вы не заберете у меня мою дочь!
   - А зачем тебе дочь? – ехидно усмехнулся тот. – Ты только мучаешься с нею, прокормить ее не можешь, а ведь кроме нее у тебя еще трое, не так ли?
   Помимо старшей Талишу у Кенат было еще две дочки и один сын. Эти зловещие незнакомцы, похоже, знали о ней немало.
- Она у тебя просто умрет с голоду! – выкрикнул жрец. В его голосе не было ни сочувствия, ни скорби… Только холодная насмешка, похожая на издевательство.
- Нет! – с отчаянием воскликнула Кенат. – Талишу не умрет!
- Ну хорошо, она не умрет, - невозмутимо согласился ее странный собеседник. – И что? Пройдет немного лет, она подрастет, встретит какого-нибудь молодца, который обольстит ее, и сбежит с ним из дома! И ты ее больше не увидишь. Это еще если ей повезет! А не повезет – так ее попросту похитят люди с одного из тех кораблей, что снуют вдоль побережья от Акко и до Тира… Даже везти ее далеко не придется – на рынках Тира и Сидона за юных девушек дают хорошие деньги. Неужели ты полагаешь, что сумеешь ее уберечь или защитить?..
   В голосе жреца зазвучали вкрадчивые нотки. Излагая бедной женщине неумолимо жестокую правду жизни, этот служитель какого-то зловещего божества уже неприкрыто издевался над несчастной матерью.
   Кенат подавленно молчала. Она совершенно растерялась, и ей по сути нечего было возразить… Подобные мысли и сами приходили ей в голову, ведь живых примеров подобной участи было предостаточно, и она просто старалась не думать об этом. Талишу почувствовала, как мать начинает колотить дрожь, и девочке сделалось безумно страшно…
- Ну довольно пустых разговоров, - бесстрастно заметил жрец, пристально глядя на Кенат. – Отдавай нам девчонку, а сама пошла прочь. Можешь убираться! Ты нам не нужна.
   В этот самый миг второй незнакомец, все так же державшийся в стороне, вдруг издал глубокий вздох, напоминавший звук, испускаемый кузнечными мехами.
Человек, разговаривавший с Кенат, видимо, воспринял это как сигнал к действию и решительно схватил Талишу за руку. Девочка испуганно вскрикнула…
   Кенат тотчас заслонила дочь своим телом, сама же наклонилась и подхватила с земли тяжелый зазубренный камень.
- Сейчас ты увидишь, как я сумею защитить свое дитя! – злобно прошипела она, и темные глаза ее сверкнули мрачным огнем. – Убери свою лапу от моей дочери, а не то останешься валяться здесь с проломленной головой!..
Жрец поспешно отступил – казалось, что он действительно испугался.
- Ну хорошо, хорошо…- он примирительно поднял руки, будто показывая, что в его ладонях ничего нет. – Если так хочешь, можешь уводить к себе домой свою дочь. А впрочем, у тебя и дома-то нет. Разве можно назвать домом твою жалкую лачугу, в которой вместо входной двери болтается кусок драного шерстяного полога?
   Они и об этом знали! Про шерстяной полог вместо двери – тоже была правда…
Однако Кенат не опустила руку с зажатым в ней увесистым камнем.
- А это не твое дело! – крикнула она вызывающе. – Отойди в сторону и дай нам пройти! Я плевала на все твои уговоры и договоры… понял?!
- Понял, - жрец кивнул с видом человека, только что получившего наглядный урок. - Только мне казалось, ты действительно любишь свою дочь и желаешь ей счастья… Если бы так было, ты умоляла бы нас забрать у тебя эту девочку… Пойми, ты совершаешь роковую ошибку. Мы предлагаем только один раз!
- Прочь с дороги! – в ярости закричала Кенат и, вытянув вторую руку, с такой силой толкнула жреца в плечо, что тот едва устоял на ногах. Удар и вправду отбросил его в сторону. Не опуская камня, Кенат другой рукой обхватила дочь за ее худенькие плечи, и решительно двинулась мимо согнувшегося жреца, который, морщась от боли, потирал свое плечо. Кенат уже почти прошла мимо, когда жрец закричал вдогонку:
   - Послушай ты, безумная! Скрывать не стану, у нас ей пришлось бы нелегко… Однако она обрела бы силу, неслыханное могущество и неограниченную власть, о которой ты не можешь даже составить хоть какое-то понятие… А оставшись с тобой, она разделит твою жестокую участь, будет прозябать в беспросветной нищете и сгинет жалкой смертью – как ты сама и как тысячи таких же голодранок, как ты!.. Ты такого счастья желаешь своей любимой дочери?
- Ты врешь! – злобно обернулась Кенат на его слова. - Ты все врешь… Ты такой же торговец живым товаром, как те негодяи с чужих кораблей, что охотятся за юными девушками! Я не верю ни единому твоему слову…
Опытное ухо жреца уловило нотки сомнений и неуверенности в голосе разъяренной женщины, защищающей свое дитя. Однако внешне он выглядел как воплощение участия и трогательной озабоченности.
- Не веришь? – воскликнул он с искренним изумлением. – Никто еще не говорил мне, будто я похож на работорговца… Никто – слышишь, женщина? Впрочем, это неудивительно. За много столетий Змеи давно привыкли к тому, что честные договоры со смертными не стоят и ломаного асса! И тем не менее Змеи никогда не прибегают к насилию… Слышишь, женщина: никогда – с тех пор, как стоит мир. Я не имею власти принуждать тебя. Лгать и не исполнять договоренностей – это право, дарованное лишь смертным, как существам слабым и несовершенным…
   - Ты говоришь так, будто ты бог! – ядовито заметила Кенат.
   - Тебе не дано знать, кто я, - сурово отозвался незнакомец.
   - Очень хорошо, что не дано! Может, я должна простереться перед тобой ниц?Так знай: не дождешься! Живя в нищете, я не утратила гордости…
   - В этом нет никакой нужды, - отвечал жрец невозмутимо. – Я уже сказал, что ты нам должна. И я в последний раз взываю к твоему благоразумию: согласись отдать нам свою дочь. Ты обещала ее нам семь лет назад. Она будет счастлива и свободна! Ты можешь быть уверена, что…
- Я уже сказала: нет! – твердо заявила Кенат, вновь угрожающе поднимая камень. – Талишу, идем! Ничего не бойся – они не посмеют тронуть тебя!
Женщина слегка подтолкнула девочку вперед, а сама осталась чуть позади, не сводя пылающего взгляда с жреца. Тот только сокрушенно покачал лысой головой.
- Твоя отвага достойна восхищения, женщина, - небрежно заметил он. – Какая жалость, что она неотделима от твоей глупости… А ведь когда-то ты была служительницей Черной Богини, верно?..
- Не твое дело! – грубо отвечала Кенат. – Талишу, мы уходим!
- Постой, - спокойно сказал незнакомец. – Я понял – тебе наплевать на судьбу своей дочери… Ну что ж! Попробуем договориться на вашем языке… На том, что в ходу среди смертных.
Склонив свою лысую голову, будто в раздумье, он вынул из складок своей длинной одежды увесистый мешочек.
- Вот это видишь? – спросил жрец, показав мешочек женщине.
- И что это? – спросила Кенат подозрительно.
- Я полагаю, это именно то, что тебе нужно. И если ты отбросишь подальше свой камень и заодно отцепишься от девочки, у тебя освободятся руки. Тогда ты сможешь развязать мешочек и посмотреть, что находится внутри…
Жрец стоял перед бедной женщиной и доверительно протягивал ей тугой мешочек. На лице его замерла благостная улыбка, как у взрослого, который решил порадовать несмышленого ребенка затейливой игрушкой.
   Кенат, как завороженная, смотрела на вожделенный предмет и не могла отвести от него глаз. Этот мешочек из грубой кожи завладел всем ее вниманием. Пальцы ее сами собой разжались, и камень со стуком покатился по земле. Женщина судорожно схватила мешочек и чуть не выронила – настолько тяжелым он оказался. Трясущимися пальцами Кенат развязала неподатливый шнурок и…
   - Благословенная Аштарту… - только и смогла вымолвить она.
   - Мама!.. - тихонько позвала Талишу, потянув ее за подол.
Но Кенат будто и не слышала дочери. Она вынула из мешочка один денарий и попробовала его на зуб.
Несомненно, серебро было настоящее! Женщина встряхнула мешочек. Под денариями она увидела еще и золотые ауреусы, каждый из которых обладал достоинством в сотню бронзовых сестерциев… Кенат не верила своим глазам. Никогда в жизни она не держала в руках подобного богатства! Таких денег здесь просто не видели…
   - Здесь только серебро и золото, - предупредительно заметил жрец. – Это римские деньги самого высокого достоинства. Как видишь, нет ни бронзовых, ни, тем более, медных монет.
   Кенат была ошеломлена, просто раздавлена. Ей вдруг совсем не к месту вспомнилась отвратительная история, как однажды она отправилась в гавань, узнав от соседок о прибытии туда двух кораблей из Карии. Она собиралась предложить свое тело изголодавшимся матросам в надежде заработать денег, чтобы купить детям хлеба… Когда она возвращалась домой, на нее напали две местные шлюхи, усмотревшие в ней опасную конкурентку в сфере их ремесла. Мерзавки избили Кенат до полусмерти, отобрали заработанное, а полубесчувственную жертву бросили в какую-то яму. Кенат просто чудом осталась жива – кто-то из прохожих вытащил ее и помог добраться до дому. Сумма же, из-за которой она едва не рассталась с жизнью, составляла всего четыре медных обола! Как она тогда убивалась из-за них! И вдруг – такое! Куча серебра и золота!..
   - Мама, - сквозь слезы прошептала Талишу. – Не отдавай меня…
Кенат взглянула на дочь какими-то странными глазами, будто она только что очнулась от сна. Девочке показалось даже, что мать ее просто не видит.
   - Очень многие из твоих знакомых продавали своих детей в рабство за какую-нибудь сотню-другую сестерциев, - с видимым сожалением сказал жрец-искуситель. - И чего только не сделаешь из-за непроходимой нужды. Невыносимо каждый день слышать плач голодных детишек, ведь правда, женщина?.. И вдруг - целое состояние! Немудрено и растеряться… Ну, так что? Полагаю, мы договорились?
   Кенат не могла вымолвить ни слова. Она только судорожно сжимала в руках мешочек и дрожала всем телом…
- Мама... - снова позвала Талишу слабеющим голосом.
- А вы… - Кенат наконец обрела дар речи. – Вы правда не сделаете ее рабыней?
- Что за вопрос, женщина? – презрительно отозвался жрец. – Я, кажется, уже говорил о том, какое предназначение ее ждет. И где ты видела, чтобы за рабынь платили подобные деньги?
Кенат повернулась к дочери. Избегая смотреть девочке в глаза, она несколько раз глубоко вдохнула воздух и судорожно завязала шнурок на горловине мешочка. Затем сказала как могла спокойнее:
- Послушай меня, Талишу… Я стану молить всемилостивейшую Богиню о том, чтобы тебе жилось хорошо у этих добрых людей… Я каждый день буду молить ее за тебя! Обещаю тебе это, Талишу… А ты прости меня… моя милая, родная.
- Мама…- Талишу смотрела на мать своими темными глазами, полными слез. – Не уходи, мама!
- Нет, она уйдет, - тотчас вмешался жрец. – Она уйдет, и немедленно! Эта женщина больше тебе не нужна, дитя мое. Ты можешь забыть ее, как и всю свою жалкую жизнь за эти минувшие семь лет.
Но девочка, казалось, не слышала обращенных к ней слов. Она смотрела на мать, не отрываясь, смотрела жадно, словно надеясь на всю жизнь запечатлеть в памяти родной образ. Кенат отвернулась.
- Прости меня, доченька… - еще раз тихо сказала она. – Постарайся меня понять. Ты была моей любимой дочкой… Ты была у меня первой. Прости, если сможешь, но на все воля богов… - Она помедлила немного, потом добавила: - И не нам ее менять.
   Между тем глаза жреца холодно уставились на Кенат, их взгляд был весьма красноречив. Женщина торопливо спрятала мешочек под грудью, заботливо завернув его в тряпье, кое-как укрывавшее ее тело. Затем она резко повернулась и чуть не бегом устремилась вверх по склону каменистой гряды – туда, где пролегала дорога в город.
- В добрый час! – крикнул ей вдогонку жрец издевательски.
Талишу рванулась было за той, кто была ее матерью, но испуганно замерла на месте, ощутив на своем хрупком плече тяжелую руку жреца.
- Мама… - прошептала девочка, роняя быстротечные слезы. – Что ты наделал?.. Видишь, она уходит!..
- Да, она уходит! – согласился незнакомец. – Она получила свою плату и, как видишь, вполне счастлива. Посмотри, как она торопится: видно, боится, что я передумаю и потребую назад свои деньги. Ты ей больше не дочь. Но не стоит ее осуждать, дитя мое – твоя бывшая мать всего лишь смертная, а смертные все таковы. Когда им предоставляется свободный выбор, они выбирают то, что больше соответствует их жалкой и алчной природе, говоря при этом, будто бы такова воля богов! Твоя мать ничем не лучше и не хуже прочих. Пусть случившееся будет твоим первым истинным уроком – весьма жестоким, но необходимым.
   Девочка повернулась к нему, и в ее темных глазах вдруг мелькнуло любопытство.
   - А вы кто? – спросила она, и незнакомец улыбнулся довольной улыбкой.
- Мы те, кто отведет тебя в твой настоящий Дом, - ответил он. - Только я всего лишь один из многих слуг в этом Доме. А вот он…- жрец почтительно кивнул в сторону второго незнакомца, все так же стоявшего в стороне, - он один из тех, кого издавна именуют Змеями. Это им ты обязана жизнью, и это они твоя настоящая родня. Видишь, он ждет… Подойди к нему, не бойся. Он здесь только затем, чтобы встретить тебя.
Жрец отступил на шаг и легонько подтолкнул Талишу в сторону своего высокорослого спутника. Девочка медленно направилась к нему и робко остановилась в некотором удалении. Незнакомец медленно повернулся к ней… Талишу стояла перед ним – маленькая, тонкая, как тростинка, а он был огромен, намного выше самого высокого из людей, каких она когда-либо видела! Под темным капюшоном она увидела его лицо – бледное, сильно вытянутое и узкое. Его глаза были похожи на щели, усы и борода отсутствовали. В глазных щелях Талишу увидела маленькие зрачки, холодно и бесстрастно рассматривающие ее. Тонкие губы едва шевельнулись, будто гигант хотел что-то сказать, но так и не сказал…Талишу вглядывалась в это лицо, пугающее, необычное, действительно чем-то неуловимо
напоминающее морду змеи, и ей вдруг вспомнилось, как в ее раннем детстве соседская старушка по имени Арцай, знавшая множество древних сказок и легенд, рассказывала ей о неких таинственных и могущественных существах, которые крайне редко являются людям и которых надо бояться и задабривать. Неожиданно для себя Талишу вспомнила эти строчки:
« Я поднял глаза и взглянул. Один из них был ужасен в своем лице, подобен змее… И я взглянул еще раз, и ликом своим подобен гадюке…»*

И она подумала: это он? Тот, о котором поведала ей мудрая, всезнающая Арцай? Это один из тех, что видом подобен змее?..
Неслышно ступая, сзади подошел жрец и вывел девочку из странного оцепенения, в котором она пребывала. Услышав его голос, Талишу как будто очнулась…
- Нам пора, дитя мое, - сказал он. - Тебе исполнилось семь лет, и настало время твоего первого Посвящения. Дай же мне руку, и пойдем.
Талишу протянула ему свою ладошку, но жрец не принял ее.
- Нет, - назидательно сказал он. – Ты должна дать мне другую руку. Левую!
Девочка послушно перешла на другую сторону от жреца и вложила ему в ладонь свою левую руку.
- Вот так, - удовлетворенно заметил тот. - А теперь идем за нашим господином. Пришло время тебе узнать и свой настоящий Дом, и свою настоящую Мать…

_ _ _ _ _ _ _ _ _

*Перегрины – жители завоеванных Римом областей, не имеющие римского гражданства;

*Лацерна – римский дорожный плащ с капюшоном;

*Дромадер – одногорбый верблюд;

*Обол – греческая мелкая медная монета.

*Апокриф «Свидетельство Амрама».