Обокрали дачу городского стоматолога Гвоздодёрова. Об этой неприятности соседи узнали от Петьки, худенького молодого парня, который после службы в армии нанялся ухаживать за дачей Григория Пантелеича.
Гвоздоёров же, будучи занятым по службе , наезжает сюда иногда на своём новеньком Shevrole , чтобы «поклевать» с грядки земляничку, побаловать себя малинкой. Не менее важным было глянуть, как Петька справляется с дачными делами.
Несмотря на молодость, Петька знал, по его же словам, «природу винограда» — видно, поднаторел в деревне у деда — и обещал «по-научному» справлять это дело и здесь, в хозяйстве Григория Пантелеевича.
Следует отметить, Гвоздодёров сразу же загорелся виноградной идеей и не пожалел денег, чтобы заказать самые модные сорта винограда. Правда, саженцы оказались недешёвыми . Но они пришли. По почте. А на сегодня Петька запланировал разбивку виноградника и ждал хозяина. — Заранее открыл въездные ворота. Нервничал. Побаивался гнева хозяина: не уберёг от воров дачу.
Гвоздодёров сразу же заметил на лице Петьки некую растерянность, и чувство беспокойства моментально расслабило его. Он медленно и грузно вывалился из машины. Вяло, не здороваясь, спросил:
— Ты что, Петь? Плохо спал?
— Так это... воры, Григорий Пантелеич! Воры забрались в дом! Высадили раму и украли...
— Что украли? Не тяни! — Круглое лицо Гвоздодёрова тут же вспотело. Он почувствовал, как напряглись все члены его тучного тела.
— Саженцы украли, саженцы... Я уж позвонил в правление. Скоро , наверно, приедут.
—А ты-то где был? Спал, тюфяк, или с девками вожжался? — начал раздражаться Гвоздодёров.
— Так это я... Я здесь не ночевал. За харчишками...
—А-ай! Работнички...- Гвоздодёров безнадёжно махнул по нижнему ярусу рукой, выругался непечатно и, негодуя, отвернулся от Петьки.Сплюнул. Направился к дверце Shevrole — вспомнил: надо загнать машину на участок. И только тут заметил небольшого худого мужичонку, скорее — старикашку, который стоял в сторонке со скрещенными руками. Встретившись со взглядом Гвоздодёрова, он как-то по-дирижёрски взмахнул руками, шепеляво вклинился в разговор:
— И вот меня как на грех здесь не было. Я домой, стало быть, уезжал... Я бы услышал, кабы здесь ночевал. — На небритом худом лице его выделялся один длинный прокуренный зуб.
— Постойте. А вы, собственно, кто будете? Что-то не помню... — повернулся на полплеча Гвоздодёров на голос.
—Ну, так будем знакомы! Серёдкин я, Александр Ефимович,, сосед ваш. Вот моя дачка , напротив вашего дома. У меня, правда, дома нет, один сарайчик... И электричества тоже...нет. Ну, так вот уже два месяца прошло, как вы купили дачу, а познакомиться не довелось нам. Поэтому ...
— Да, Гвоздодёров я. Григорий Пантелеич. Будем знакомы. Извините. Такой момент — неприятность. Сами видите...
— Я понимаю, я понимаю, Григорий Пантелеич.
Вокруг Shevrole собралась толпа, до десятка участливо воспринимающих событие дачников. Гвоздодёрову это не понравилось: лишнее внимание. Не любил он этого. И в поликлинике его зубопротезное кресло стоит за колонной, в уголке. — Кому будет нужен, найдут.
Толпа шумела, негодовала.
— Это кто-то из своих! — резанул молодой женский голос.
Тут же. как водный поток, хлынул вал предположений.
— Ну, скажите, кто здесь остаётся ночевать, кто здесь живёт? Вот они и безобразничают.
— Да перестаньте! Я вот здесь живу, значит, я здесь шмонаю? Так что ли?
— Если не чужие, то надо искать того, кто часто за воротник закладывает. Наверно, эти саженцы давно уж на базаре!
— В полицию надо звонить! Чего тут?
— Зачем нам здесь полиция. У нас своя здесь власть! Есть председатель, сторожа! — Разберёмся!
Затарахтел мотоцикл. С него легко, играючи, соскочили двое одинаково одетых, загорелых спортивных парней, с наколками на бицепсах. — Прибыли сторожа.
— Хозяин! Пройдёмте. Показывайте, рассказывайте.
— Петька! — позвал Гвоздодёров своего помощника.
Петька рядом. Лаконично, стараясь ничего важного не пропустить, излагает ситуацию:
— Товарищи, буду говорить то, что хорошо помню...
— Ну, давай поскорее, без предисловий! — торопит Петьку один из сторожей. Видно, старший.
— Вот здесь, прямо у окна стоит столик.
— Давай, давай! Видим, не слепые!
— На нём в полиэтиленовом пакете лежала буханка хлеба. Здесь же стояла
полулитровая банка сахарного песку. Мне кажется, это важно заметить, товарищи.
— Мы знаем, что надо заметить. Не отвлекайся! Нашёл товарищей...
— Пройдёмте в спальню. Гляньте! На кровати лежит ломанная , похоже, через колено буханка хлеба. Рассыпан сахарный песок...
— Ну, ты, парень, прямо-таки Огюст Дюпен, если тебя послушать. — Давай заканчивай! Не пыхти! Мы всё давно поняли.
А толпа не уменьшилась — увеличилась. Снова женский голос:
— Я думаю, это Сашка Серёдкин, и никто иной! Пропоец и плут, хотя ему уж за семьдесят! Он это, он!
— И я так думаю, ребята! — поддержал мнение хорошо поставленный голос. — Стоит появиться на даче — Сашка тут как тут: «Дай взаймы тридцатку!» Запас, видно, кончился после вчерашнего! Выкрал саженцы и шасть на дорогу. Продал. Люди-то поняли его. Так что перестали давать на пьянку. А он давай лазить по дачам!
Вернувшиеся сторожа с места преступления слушают мнения соседей.
— Послушайте меня, товарищи! — У Петьки голос звонкий. Всех перекричит — Это не Александр Ефимович! Нет! Нет! С провиантом у него всегда порядок. А в доме побывал человек голодный. Это бесспорно! Я всё показал товарищам.
Но Петькин голос напрочь заглушило мнение возбуждённой толпы, и наступила пауза, шум, как отрезало, стих, когда все увидели, как ловко подхватили сторожа старикаа Серёдкина под руки и усадили в люльку мотоцикла.
Когда хлюпанье мотоцикла затихло, дачники не спеша стали расходиться. У каждого были свои заботы.
Петька склонился головой к столбику калитки. Было видно, как содрогались его острые лопатки. Он ничего не слышал. Он ничего не видел .
О чём думал думал он? Наверное, о человеческой жестокости, животной бездумности человеческого племени.
Вероятнее всего он вспомнил казнь , свершенную стаей бродячих собак, которые на его глазах окружили чью-то кошку со всех сторон и на куски разорвали её. Когда собаки свершили своё страшное дело, они так же, как сегодняшние вершители судьбы Сашки, не спеша уходили друг за другом с опущенными головами, только иногда стряхивали с морды шерсть невинной жертвы.