Глава 6. Характер и болезни , как у отца.
Петр.
С юных лет Петр был одержим нервными припадками, которые проявлялись наклонением шеи в левую сторону и движением мускулов на лице. Пока подергивание не выходило за рамки обычного тика, Петр и все, кто был с ним, вели себя так, будто ничего не происходит. А если судороги усиливались, друзья или денщики спешили привести к царю кого-нибудь, чье присутствие действовало на него благотворно. Со временем в таких случаях на помощь всегда призывали вторую жену Петра, Екатерину. Если она оказывалась поблизости, она укладывала его трясущуюся голову себе на колени и поглаживала его лоб и виски, тихо и ласково что-то приговаривая. Петр засыпал. Через час-другой он просыпался отдохнувшим и бодрым.
Приступы ярости у государя происходили довольно часто. Они возникали внезапно под воздействием неприятных известий или каких-то иных внешних раздражителей, но иногда и без видимой причины. В эти минуты людей пугал общий вид Петра: «лицо его начинало непроизвольно дергаться. Степень тяжести этого расстройства, обычно затрагивавшего левую половину лица, могла колебаться: иногда это был небольшой лицевой тик, длившийся минуту или две, а иногда — настоящие судороги, которые начинались с сокращения мышц левой стороны шеи, после чего спазм охватывал всю левую половину лица, а глаза закатывались так, что виднелись одни белки. При наиболее тяжелых, яростных приступах затрагивалась и левая рука — она переставала слушаться и непроизвольно дергалась; кончался такой приступ лишь тогда, когда Петр терял сознание….Болезнь глубоко повлияла на личность Петра, ею в значительной степени объясняется его необычайная скованность в присутствии незнакомых людей, не осведомленных о его конвульсиях и потому не подготовленных к этому зрелищу» (Мэсси Р. Петр Великий. , 1996)
25 мая 1719 г. французский консул Лави писал министру иностранных дел Дюбуа: «Беспокойные движения царя и порывы гнева, которым он предается, показывают силу волнующих его страстей; колеблясь между гневом и опасением, он часто переходит с места на место».
В гневе он терял самообладание. Во время торжественного въезда в Москву после победы под Полтавой Петр, смертельно бледный, с уродливо искаженным конвульсиями лицом, производя «страшные движения головой, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями», в безумном исступлении наскакал на оплошавшего в чем-то солдата и начал «безжалостно рубить его мечом».
Очевидцы рассказывали, что, когда Петр во время пыток Монса, узнал правду об изменах его жены, он взбесился, ворвался в дом и едва не убил собственных дочерей. Лицо царя сводила судорога, он вытащил свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и в стену, стучал ногами и размахивал руками. Уходя, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась
В 1711 г. в Луцке он тяжело заболел. В одном из писем этого времени им записано: «к тому же от болезни чуть ожил, невозможно рассуждать». К сожалению, мы никогда не узнаем, что это была за болезнь, от которой Петр «чуть ожил».
В 1716 г. болезнь Петра обострилась, с ним снова случился припадок, и даже старания жены Екатерина, которая могла справляться с участившимися припадками мужа, не могла ничего сделать. Болезнь была так опасна, что министры и сенаторы ночевали в царских покоях. 2 декабря Петр исповедовался и причастился, но после чего стал поправляться.
В последние годы царствования Петр сильно болел (предположительно, почечнокаменной болезнью), лечить ее врачи рекомендовали на водах за границей, он выезжал на лечение в Баден (1698, 1708), Карлсбад (1711, 1712), Бад-Пирмонт (1716). В январе 1719 г. Петр I с императрицей выехал на «марциальные воды» в Олонецкой губернии, обустроенные благодаря стараниям начальника металлургических заводов полковника Вильгельма Гекинга. В марте 1720 г. Петр I приехал туда вторично и пробыл там 16 дней. На радостях от облегчения в результате лечения Петр I произвел Гекинга в генералы.
В 1721 г. в Астрахани во время похода в Персию у Петра I впервые появились приступы задержки мочеиспускания. Спустя год, зимой, император вновь «страдал затруднением в моче, но легко и неопасно». А.П. Лаврин пишет о болезни Петра как о нарушении функции почек с накоплением в крови азотистых шлаков и «закупоркой мочевыводящих путей».
Зимой 1723 г. припадки усилились, начались осложнения с мочеиспусканием
Профессор Л.Л. Хунданов пишет о сохранившихся серебряных катетерах, которыми Петр самостоятельно бужировал себе уретру.
Следующий кризис наступил летом 1724 г., Петр I лечился в Подмосковье, на Угодских заводах Меллера, где были открыты целебные минеральные источники. В августе снова - поездка в Олонецкую губернию. По свидетельству А.К. Нартова, регулярное употребление минеральных вод улучшало самочувствие и аппетит государя, исчезало жжение во рту, улучшались функции почек. Осенью 1724 г. государь вновь недомогал, болезнь приняла воспалительный характер.
В сентябре 1724 г. император начал поправляться. Считая себя совершенно здоровым, он отправился в морское путешествие в Шлиссельбург и Лахту, где простудился. Для лечения применялось втирание горячего гусиного сала с тертым чесноком в обе половины грудной клетки, а от «ломоты в затылке накануне непогоды» - прикладывание пиявок.
Присутствуя в сильный мороз 6 января 1725 г. на церемонии Крещения, он простудился еще больше. 16 января наступило ухудшение, «сильный озноб», и слег в постель. Наступила острая задержка мочи. Приступ следовал за приступом. Петр I испытывал страшные мучения.
К 22 января лихорадка отступила, однако больного беспокоили общая телесная слабость, резкая головная боль. 23 января врачи его прооперировали (возможно, пункция или высокое сечение мочевого пузыря), в результате которой было извлечено около двух фунтов гнойной мочи. Боль во время приступов в эти дни была столь сильной, что крики императора слышались не только во дворце, но и по всей округе.
25 января при катетеризации мочевого пузыря было извлечено около литра гнойной, зловонной мочи. Измученный болезненной процедурой, император ненадолго заснул, но вскоре с ним «сделался обморок». На следующий день начался новый приступ лихорадки, сопровождавшийся судорогами, во время которых больной потерял сознание.
26 января Петр I попросил есть, но во время приема пищи его свела судорога, он потерял сознание на два с лишним часа, после чего император утратил способность говорить и владеть правыми конечностями.
Скончался император 28 января 1725 г. после ужасных мучений в возрасте 52-х полных лет.
Елизавета.
Когда государыня оставалась с близкими и прислугой, она становилась злой, нетерпимой, капризной и грубой и от ее любезности, которую она демонстрировала гостям ничего не оставалось. Ближние люди страдали от ее мелочных придирок, напрасных подозрений, откровенного хамства. Много об этом написала Екатерина II: «Говорить в присутствии Ее Величества было задачей не менее трудной, чем знать ее обеденный час. Было множество тем для разговора, которые она не любила: например, не следовало совсем говорить ни о короле прусском, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках - все эти предметы разговора ей не нравились. Кроме того, у нее было множество суеверий, которых не следовало оскорблять; она также бывала настроена против некоторых лиц и склонна перетолковывать в дурную сторону все, что бы они ни говорили, а так как окружающие охотно восстанавливали ее против очень многих, то никто не мог быть уверен в том, не имеет ли она чего-либо против него; вследствие этого разговор был очень щекотливым». Нередко императрица «бросала с досадой салфетку на стол и покидала компанию».
В записках Екатерины II есть эпизод, прекрасно иллюстрирующий отношение Елизаветы к своим придворным. Двор находился в подмосковном селе Софьино, в шатре накрыт стол, все ждали, когда императрица выйдет к обеду. «Она появилась, и все присутствующие по косому взгляду исподлобья, какой она бросала, когда была рассержена, поняли, что она была не в духе. Тут-то и надо было держать ухо востро, не сказать чего-нибудь неприятного для государыни или ответить невпопад. А как раз в такой момент императрица имела привычку задирать присутствующих. Говоря о бедности, в которой она жила при императрице Анне Ивановне, Елизавета сказала: «Хотя у меня было тогда не более тридцати тысяч дохода, на которые я содержала весь дом, тем не менее у меня не было долгов». При этом она бросила взгляд на меня. «У меня их не было, - продолжала она, - потому, что я боялась Бога и не хотела, чтобы моя душа пошла в ад, если бы я умерла, а долги мои остались бы не уплаченными». Тут вторично был брошен на меня взгляд». Императрица продолжала: «Правда, дома я одевалась очень просто, обыкновенно я носила юбку из черного гризета и кофту из белой тафты, в деревне я также не одевалась в дорогие материи». Тут она метнула на меня весьма гневными глазами - в этот день на мне была богатая кофта, я прекрасно поняла, что императрица страшно на меня злилась, я хранила молчание по примеру всех присутствующих и слушала почтительно, и не смущаясь. Ее величество еще долго продолжала в том же духе, переходя от одного предмета на другой, задирая то одних, то других и возвращаясь к тому же припеву, который я должна была глотать».
«И вот в этот момент, к своему вящему несчастью, в шатер вошел шут императрицы Аксаков. «Он держал в своей шапке ежа, она спросила, откуда он пришел, он ей ответил, что был на охоте и поймал редкостного зверя. Она захотела узнать, что это такое было, и подошла к нему, чтобы посмотреть, что он держал в шапке, в эту минуту еж поднял голову. Ее величество страшно боялась мышей, а тут ей показалось, что голова ежа была похожа на голову мыши, она пронзительно вскрикнула и бросилась бежать со всех ног к палатке, которая служила ей спальней. Минуту спустя она прислала приказание убрать накрытый к обеду стол».
Шут Аксаков был схвачен и доставлен в пыточную камеру Тайной канцелярии, где его допрашивали. Дальнейшая судьба шута неизвестна.
Страшен был гнев царицы, который она вымещала на слугах и приближенных. Ее прекрасные черты уродливо искажались, лицо наливалось пунцовой краской, и она начинала быстро и визгливо говорить, почти кричать. «Она меня основательно выбранила, - вспоминала Екатерина, - гневно и заносчиво, < > я ждала минуты, когда она начнет меня бить, по крайней мере, я этого боялась: я знала, что она в гневе иногда била своих женщин, своих приближенных и даже своих кавалеров». Доставалось и мужу Екатерины, великому князю и наследнику престола Петру Федоровичу: «Но она приказала ему молчать и так разъярилась, что не знала уже меры своему гневу». В другой раз «она прямо прошла из большой в свою малую комнатную церковь. Там она показалась до такой степени раздраженной, что заставила дрожать от страха всех присутствующих. < > Императрица выбранила всех своих горничных, как старых, так и молодых, число которых было немалое и доходило, пожалуй, приблизительно до сорока, певчие и даже священник - все получили нагоняй». (Екатерина, 1907)
Сплетни, слухи об интимной жизни придворных были для Елизаветы всегда любимым развлечением. Ради них государыня оставляла всякие важные дела; она углублялась в разбирательство семейных скандалов, вела допросы об обстоятельствах супружеских измен, тайных адюльтерах. При этом она демонстрировала высокую требовательность к своим погрязшим в грехах дамам и кавалерам и была сторонницей сурового наказания прелюбодеев и прелюбодеек. Изучив такое «дело», Елизавета порой ограничивалась тем, что ругала грешника или грешницу, другим давала «оплеушину» и приказывала жить смирно. Но иногда она передавала дело в Тайную канцелярию. Так было с доносом жены отставного прапорщика князя Никиты Хованского, дело которого особо заинтересовало императрицу обилием самых непристойных подробностей: «3 женою своею девятнадцать лет не жил, а содержал ее в самом крайнем притеснении и никуда из дому не выпущал, а сам жил со многими служанками своими, отлуча мужьев их в деревни, а девок сильно [насильно] растлевал». Государыня тщательно следила за ходом расследования. Хованский во всем отпирался. Следователи сообщили Елизавете, что «по осмотрению Тайной канцелярии девки и жонки, с коими он жил блудно, лутче одеты были, нежели оная жена ево и дочь. А сверх того жонки и девки в роспросах и в очных с ним ставках в чинении им с ними прелюбодейства и в растлении их сильно, а не добровольно, ево, Хованского, уличали». Допросив участников лично, императрица распорядилась - Хованского высечь плетью и посадить в монастырь, «где содержать его под караулом вечно, а движимым и недвижимым имением владеть жене и дочери».
Своими чертами характера Елизавета напоминала своего отца - человека неуравновешенного, импульсивного и беспокойного. Эта милая красавица писала начальнику Тайной канцелярии указы по-деловому жестоко, как некогда писал свои указы шефу тайной полиции ее отец. При Елизавете Петровне в работе сыска не произошло никаких принципиальных изменений, в Тайной канцелярии, в отличие от других учреждений, не сменилось даже руководство. А. И. Ушаков продолжал свою службу и при дочери Петра Великого, докладывал лично императрице о ходе следствий, представлял ей проекты приговоров.
Особенно пристрастно императрица занималась делом Лопухина, жена которого Наталья Федоровна до восшествия Елизаветы зло подшутила над цесаревной, и та ей простить не могла это унижение. «В доме Лопухиных часто устраивались балы. Приглашали туда и цесаревну. Однажды Лопухина подкупила горничных Елизаветы и предложила им образчик желтой парчи с серебром, из которой цесаревна сшила себе платье к балу. Когда Елизавета вошла в гостиную, раздался взрыв хохота. Стены, стулья, кресла и диваны в комнате были обиты такой же желтой с серебром парчой. Униженная цесаревна бросилась вон из дворца и долго рыдала в своей спальне». В 1743 г. семью Лопухиных арестовали и обвинили в участии в заговоре, допрашивали и пытали («Лопухинское дело»). «Императрица не только выслушивала доносчиков, распоряжалась об арестах и отвозе арестантов в Петропавловскую крепость, но и участвовала в расследовании дела, хотя формально им занималась Следственная комиссия. Протоколы допросов отвозили к императрице, которая их читала и давала, через Лестока или Ушакова, новые указания о сыскном «изучении» тех или иных эпизодов дела. По распоряжению императрицы и составленным ею же вопросам пытали Степана, Наталью и Ивана Лопухина, допрашивали беременную Софью Лилиенфельд» (Семевский, 1874). Лопухиных приговорили: «Вырвать языки и колесовать». Государыня проявила добрую волю, приговор смягчила: «Бить кнутом; вырвать языки, сослать в Сибирь, все имущество конфисковать». Их дочерей, Настасью, Анну и Прасковью сослали в отдаленные деревни.
«1 сентября народ заполнил всю площадь, крыши, заборы и галереи гостиного двора. Привели осужденных, прочитали приговор, и началась расправа. Первой истязали Наталию Федоровну. Один из палачей приблизился к Лопухиной и сорвал с нее мантилью. Наталья Федоровна побледнела и заплакала, силилась прикрыться от бесчисленных взоров, устремленных на нее. Но она боролась напрасно. Говор сожаления и сострадания пронесся в толпе при виде слабой и прекрасной женщины, отданной в распоряжение заплечных дел мастерам. Один из них, взяв за обе руки бывшую статс–даму, круто повернулся и вскинул ее себе на спину. < > Страшный вопль огласил площадь. Почти без чувств, полумертвая, исстеганная кнутом, Наталия Федоровна была спущена наземь. По приговору ей вырезали или вырвали часть языка, сделали перевязку и усадили в телегу. < > Лопухина же на всю жизнь осталась полунемой. Через 20 лет, при Петре Третьем, она вернулась в Петербург и, изуродованная, явилась при дворе, возбуждая всеобщее любопытство».
Сохранились сведения, что Елизавета сама допрашивала по некоторым делам. «В 1745 г. из сообщения Тайной канцелярии Елизавета узнала, что двое дворян восхищаются правлением Анны Леопольдовны и ругают ее - правящую императрицу. Оба преступника были доставлены к допросу у самой императрицы». (Веретенников). «В роли следователя выступила Елизавета Петровна и в 1746 году, когда допрашивала княжну Ирину Долгорукую, обвиненную в отступничестве от православия. Императрица, недовольная ответами Долгорукой, распорядилась, чтобы Синод с ней «не слабо поступал» (Шаховской, с.287). В 1758 г., когда вскрылся заговор с участием А.П. Бестужева-Рюмина и великой княгини Екатерины Алексеевны, императрица лично допрашивала свою невестку, жену наследника престола, великую княгиню.
Елизавета Петровна отличалась отцовской нетерпеливостью и нервной подвижностью. Известно, что она постоянно переходила с места на место в церкви и даже покидала храм до конца литургии. Как и отец, Елизавета была легка на подъем и любила подолгу путешествовать. Особенно нравилась ей быстрая зимняя езда в удобном экипаже с подогревом и ночным судном. Путь от Петербурга до Москвы (715 верст) она пролетала по тем временам необычайно быстро - за 48 часов. Это достигалось за счет частых смен лошадей, которые следовали через каждые 20-30 верст по гладкой зимней дороге. Большая часть этих поездок была лишена смысла, не говоря уже о государственной надобности. Это было просто перемещение в пространстве под влиянием каприза, безотчетного желания смены впечатлений. Иван Лопухин говорил своему собутыльнику, оказавшемуся доносчиком: «Наша знать ее вообще не любит, она же все простому народу благоволит для того, что живет просто, < > любит английское пиво, непорядочно, просто живет, всюду и непрестанно ездит и бегает».
Ночные бдения государыни стали следствием не только необычной, полуночной жизни на балах и маскарадах, после которых она долго не могла успокоиться и уснуть. У государыни была другая причина для бессонницы - страх ночного переворота. Екатерина вспоминала: «Ночь она проводила без сна с теми, кто был допущен в ее интимный круг, она ужинала иногда в два часа по полуночи, ложилась после восхода солнца, обедала около пяти или шести часов вечера и отдыхала после обеда час или два.< > «Никто никогда не знал часа, когда Ее императорскому величеству угодно будет обедать или ужинать и часто случалось, что < > придворные, проиграв в карты (единственное развлечение) до двух часов ночи, ложились спать и только что они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы они присутствовали на ужине Ее величества, они являлись туда и так как она сидела за столом очень долго, а все они, усталые и полусонные, не говорили ни слова, то императрица сердилась» (Екатерина, 1907).
Вскоре после вступления Елизаветы на престол Тайная канцелярия арестовала камер-лакея императрицы Турчанинова и двух его приятелей-гвардейцев. Из дела следовало, что в кругу заговорщиков подробно обсуждалось, как «собрать партию» для совершения переворота, причем совершить предполагаемое убийство государыни и наследника намеревались «ночным временем». Камер-лакей Турчанинов предлагал ее зарезать. Елизавета была серьезно напугана и руки ее дрожали, когда она читала протокол допроса. Во время путешествия по Эстляндии ей стало известно, что ходит слух о подготовке покушения на нее. В тот же день она покинула Ревель. Большой переполох в окружении императрицы вызвал ружейный мастер Яган Гут, который подарил в 1749 г Елизавете Петровне ружье «из коего стреляют ветром», то есть пневматическое. Государыня указала допросить его и «по допросе взять, под лишением живота, обязательство, чтоб ему впредь таких запретительных ружей в России не делать» (Журнал, с.91). Панику в 1758 г. вызвали сообщения из Дрездена о намерениях отравить Елизавету. Всю переписку по этому поводу сразу же принесли государыне, и врачи срочно, на всякий случай, разрабатывали для нее противоядия.
Малолетний Иван VI, который номинально считался императором почти целый год, будучи еще в пеленках, представлял для Елизаветы серьезную угрозу в будущем. Под его флагом могли собраться все ее враги, те, кто считал ее незаконной правительницей. От мысли расправиться с ним и его родителями она по этическим, а, может быть, женским соображениям отказалась, но решила упрятать их в такую глушь, чтобы никто не знал, где они находятся, и больше не вспоминал о них. Страх за свое будущее и своего племянника двигал Елизаветой, когда она в конце августа 1744 г отдала приказ отнять экс-императора четырехлетнего Ивана у родителей и передать капитану Миллеру. В инструкции Миллеру было сказано: «Оного приняв, посадить в коляску и самому с ним сесть и одного служителя своего или солдата иметь в коляске для сбережения и содержания того младенца и именем его называть Григорий». Далее Миллеру предписывалось по прибытии в Архангельск потребовать от местных властей судно, на него «посадить младенца ночью, чтобы никто не видал, и отправиться в Соловецкий монастырь, где его ночью же, закрыв, пронести в четыре покоя и тут с ним жить так, чтобы кроме его, Миллера, солдата его и служителя, никто оного Григория не видел, < > а младенца из камеры, где он посажен будет, отнюдь не выпускать и быть при нем днем и ночью слуге и солдату, чтоб в двери не ушел или от резвости в окошко не выскочил».
Из-за непогоды малыша разместили в темной глухой комнате дома архиерея в Холмогорах. Страх, что законного императора могут освободить из тюрьмы, стал преследовать императрицу настолько, что она, во избежание непредвиденного, отдала приказ тайно вывезти пятнадцатилетнего юношу из Холмогор и доставить в Шлиссельбургскую крепость. Иван Антонович, прожил в особой казарме тюрьмы под присмотром специальной команды охранников восемь лет. Его держали в тесном, узком помещении, с постоянно закрытыми маленькими окнами. Многие годы он жил без дневного света, при свечах, не знал времени дня и ночи. Как писал современник, «он не умел ни читать, ни писать, одиночество сделало его задумчивым, мысли его не всегда были в порядке». Когда юноша оказался в крепости, начальник Тайной канцелярии граф Александр Шувалов своим распоряжением указал: «Арестанта из казармы не выпускать, когда же для уборки в казарме всякой грязи кто-то будет впущен, тогда арестанту быть за ширмой, чтоб его видеть не могли». В 1757 г. последовало уточнение: «никого в крепость без указа Тайной канцелярии не впускать, не исключая генералов и даже фельдмаршалов» Офицеры охраны обращались с ним грубо, наказывали его - лишали чая, теплых вещей, били за строптивость и дразнили. Ночью 4 июля 1764 г., уже при Екатерине II, была совершена попытка освободить узника Григория. Предприятием руководил подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Мирович. Во время своего дежурства Мирович поднял солдат в ружье, арестовал коменданта и двинул отряд на штурм той казармы, где сидел тайный узник. Увидав привезенную людьми Мировича пушку, внешняя охрана казармы сложила оружие. Тюремщики-офицеры Власьев и Чекин, «видя превосходящую силу неприятеля, арестанта умертвили».
Елизавета боялась всего, что казалось ей подозрительным, и тотчас приказывала выяснить, расследовать, устранить. «Ее императорское величество усмотреть соизволила, что к покоям Ее императорского величества приставлена была лестница, а по осмотру явилось, что та лестница приставлена была для поправления жолоба, чего ради отнюдь во дворце к покоям лестниц без докладу дежурных господ генерал-адъютантов ни для чего не приставливать» (указ Елизаветы, 1751). Подданным категорически запрещалось выходить в сад под окна царских покоев, находиться под террасой, на которую выходила императрица. Боясь заговора, императрица постоянно меняла время и даже место своего ночлега. Современники замечали, что императрица могла поздно вечером внезапно уехать из дворца.
Получалось так, что придворные могли неделями не видеть государыню, которая не выходила из своих покоев и никого не приглашала, болезни и недомогания самодержицы тщательно скрывались от придворных, а излишний интерес к здоровью государыни приводил «любопытствующего в Тайную канцелярию, где уже у него начинали подробно расспрашивать, с чего он так интересуется высочайшим здравием, не хочет ли ему повредить и кто научил его выспрашивать о сем?»
Никто наверняка не мог сказать, в каком покое спит в данный момент государыня. Ни в одном дворце она никогда не имела постоянной спальни. Со страхами Елизаветы была связана ее подлинная страсть к перестройкам и изменению интерьера своих многочисленных и роскошных жилищ. «Не выходила никогда из своих покоев на прогулку или в спектакль, без того, чтобы в них не произвести какой-нибудь перемены, хотя бы только перенести ее кровать с одного места комнаты на другое или из одной комнаты в другую, ибо она редко спала два дня подряд на том же месте; или же снимали перегородку, либо ставили новую; двери точно так же постоянно меняли места» (Екатерина, 1907).
«Здоровье императрицы Елизаветы Петровны приметным образом начало ослабевать, особенно, с 1756 г. С нею делались обмороки и конвульсии. В начале сентября 1758 г. в день Рождества Богородицы, находясь в Царском селе, Елизавета Петровна слушала литургию в приходской церкви. Уже в самом начале службы она почувствовала себя дурно и вышла на воздух. Сделав несколько шагов, упала без памяти в судорогах на траву. После кровопускания и посредством разных лекарств ее привели в чувство, но, открыв глаза, она никого не узнавала в течение двух часов. В последующие несколько дней не могла свободно говорить < >. С начала 1761 г. каждый месяц у неё имели место эпилептические припадки, после которых в последующие три-четыре дня ее состояние было близко к летаргическому, не могла говорить». (Александр Иванович Вейдемейер).
О болезнях Елизаветы подробно писал Казимир Валишевский: «В ноябре 1758 г. обморок повторился.< > К февралю 1759 г. у Елизаветы Петровны стали наблюдаться признаки духовного и умственного упадка на фоне нарастающего ухудшения ее здоровья». Нина М. Соротокина после ознакомления с массой документов, подытожила: «С возрастом характер Елизаветы очень изменился... появлялись болезни, а с ними раздражительность, мнительность... иногда у нее возникали странные конвульсии, после которых она теряла сознание, а приходя в себя, никого не узнавала. < > Осень, зима 1760-1761 года: «и еще обмороки, и припадки, а главное - тоска, тоска жжет грудь.< > Болезненные припадки, которыми страдала императрица, повторялись все чаще и чаще, и после каждого из них она становилась слабее. Она была постоянно раздражена и тревожна».
Происходившие судорожные припадки у императрицы до сентября 1757 г. тщательно скрывались. По этой же причине, дата первого приступа, произошедшего у входа в приходскую церковь, принята историками за дату начала заболевания императрицы, что в целом объективно, но логика подсказывает, что «сентябрьский» обморок был не первый. Для эпилепсии характерно постепенное нарастание частоты и выраженности припадков. Если в первое время промежутки между ними могут составлять несколько лет, то затем они сокращаются до 1-2 раз в месяц, а потом до 1-2 раз в неделю.
В конце жизни Елизавета Петровна все больше предпочитала оставаться в одиночестве, допуская к себе самых близких ей людей, реже министров. Ей стало трудно ходить, невозможным носить модную обувь. В последний раз императрица появилась на балу в честь Св. Андрея Первозванного зимой 1760 г. Стала мнительной, обидчивой, всех подозревала в каких-то неблаговидных поступках. Весь 1761 г. она провела в постели, редко вставая. Состояние здоровья Елизаветы внушало врачам и ближайшему окружению большую тревогу.
«В ноябре 1761 г. болезнь резко усилилась» (Вольдемар Балезин). Казимир Валишевский записал, что 17 ноября 1761 г. у Елизаветы Петровны отмечен «первый острый приступ болезни».
12 декабря 1761 г.: начался кашель, сопровождавшийся кровохарканьем с последующей резкой слабостью. Личными врачами императрицы, лейб-медиком Якобом Мунсей, Иоганном Шиллингом и Николаусом Краузе, была выполнена операция лечебного кровопускания, «испытанного средства, почитавшегося за верное во всех случаях, кроме всего прочего». (из официального Сообщения о кончине императрицы).
19 и 22 декабря «жестокая с кровью рвота сделалась, и притом такой сильный кашель, которой почти не преставал, да сверх того и прочие признаки, так опасными медикам показавшиеся» (из Сообщения о кончине). 22 декабря врачи «заметили и другие признаки, по которым сочли долгом объявить, что здоровье императрицы в крайней опасности», что, фактически, положение ее безнадежно.
«23 декабря кровотечение из горла, продолжавшееся весь день» (из Сообщения о кончине)». Императрица исповедовалась и причастилась.
24 декабря приступы жестокого кашля с кровью и сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью повторялись, врачи были бессильны приостановить кровотечение.
Елизавета Петровна, оставаясь в сознании, соборовалась и дважды заставляла читать отходные молитвы, повторяя сама их за духовником. В этот же день она амнистировала 13 тысяч контрабандистов и 25 тысяч несостоятельных должников, чьи долги были менее пятисот рублей.
«Ночь и большую часть дня 25 декабря 1761 г. здравие Ея Величества становились час от часу слабее, пока в четвертом часу пополудни Богу угодная Ея душа от тела разлучилась» (из официального Сообщения). Елизавета Петровна скончалась, как и отец, в возрасте 52 –х полных лет.
Со смертью 15-летнего Петра II пресеклась мужская линия династии Романовых, а женская линия прервалась после кончины Елизаветы Петровны. На престол Российской империи взошла гольштейн-готторпская. династия. Трон был передан мирно, добровольно, по династическому закону в руки немцев - Петр III на ; был русским, на ; - немцем, жена его, Екатерина была немкой. Наследники Карла Петра Ульриха, Петра Федоровича, и принцессы княжества Ангальт-Цербстского Софии Фредерики Августы, Екатерины Второй, женились преимущественно на немецких принцессах. И хотя императоры после Елизаветы все были православными, истинно верующими, общались с народом на русском языке, которым владели в совершенстве, знали в деталях историю Российской империи, разбирались и порой очень неплохо в русской культуре, они в душе оставались немцами и своими родственниками считали семьи германских княжествах. Правители России породнились с прусским и датским королевскими домами, с династиями Лейхтербергскими и Ольденбургскими, с княжескими домами Мекленбургскими, Вюртенбергскими, Гессенскими, Баден-Баденскими.
С императора Петра Федоровича началась новая эпоха правления Россией немцами по крови и особых отношений с немецкими княжествами и королевством Пруссией. С этого момента на протяжении 150 лет (до 1914 г.) Россия и Пруссия (Германия) не воевали между собой и даже не участвовали в военных конфликтах в разных противоборствующих лагерях. В 1815 г. был подписан «Акт Священного Союза» между империями России, Австрии и королевством Пруссии. В ноябре к этому союзу присоединился король Франции Людовик XVIII. Целями Союза были: поддержание незыблемости послевоенных границ в Европе и миропорядка в Европе. Немецкие династии распространили свое влияние от Атлантического океана до Тихого. Это время стало апофеозом дружеских, а порой чисто родственных отношений между семьями правителей России, Пруссии и немецких княжеств. Россия, исполняя обязательства, предусмотренные Актом, сохраняла мир, в котором главенствовали немцы по крови. Основу, как это ни странно, к родственному объединению различных ветвей немецких династий, заложило решение Елизаветы Петровны в выборе принца гольштейнского Карла Петра Ульриха своим наследником.