Глава 5. Страсти по маскарадам и застольям.
Развлечениям, отдыху уделяли внимание и время (порой немалое) и отец, и дочь. Петр обожал застолья, переходившие в загулы, и карнавалы, а Елизавета – маскарады и ужины на всю ночь до утра.
Петр Великий.
В 1691 г Москва стала свидетельницей странных карнавальных шествий молодого Петра. Пестрая толпа приближенных царя, горланя непристойные песни, разъезжала на санях, запряженных козлами и свиньями, от одного дома к другому и насмерть спаивала хозяев. Петром был созданный некий клуб, названный «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор». Первой его заповедью было каждодневное пьянство, «дабы спать трезвым не ложиться». Главой собора был выбран учитель Петра, Никита Зотов, названный «князем-папой», носивший титул «всешумнейшего и всешутейшего отца Иоаникита, патриарха, пресбургского, кокуйского и всеяузского». Среди членов собора были такие государственные деятели, как Г. И. Головкин, Т. Н. Стрешнев, И. А. Мусин-Пушкин, Ф. М. Апраксин. Особыми членами «собора» были женщины. «Собор» имел свой устав, который лично написал Петр. В уставе подробнейшим образом определены чины «собора» и способы избрания «князя–папы» и рукоположения всех чинов иерархии. Выборы происходили при закрытых дверях, аналогично папскому конклаву. Избранного главу «собора» сажали на прорезанное кресло для отхожего места и ощупыванием органов проверяли его пол, затем по-латыни провозглашая: «священническое достоинство имеет». Выбранного «князя-папу» сажали в ковш и несли «понтифика» в сопровождении всего «собора» в дом, где, его раздевали, и опускали голым в гигантский чан, полный пива и вина. «Князь-папа» плавал в ковше. Гости, мужчины и женщины, принадлежавшие к высшим боярским фамилиям, в обнаженном виде, пили вино из этого чана и распевали непристойные песни на церковные мотивы.
Большинство «заседаний (ассамблей) собора» представляли собой пародии на христианские праздники. Если в православном храме священник спрашивал вновь пришедшего: «Веруешь ли?», то в петровском «соборе» задавали новичку вопрос: «Пьешь ли?». Когда новичок отвечал: «Пью», его хватали люди, одетые в вывернутую наизнанку одежду, с масками кошек и свиней на лицах или с зачерненными сажей физиономиями, тащили его к винной бочке. «Князь-папа», Никита Зотов, пьяный, восседал на этой бочке, с «крестом», сделанным из двух табачных трубок, в одежде монаха, но с прорезью на заднем месте. В другой руке он держал сырое яйцо вместо державы. Потом «благословлял», матерясь, махал «крестом», бил о темя посвящаемого сырым куриным яйцом, чтобы разбившееся яйцо стекало по лицу. Налетали рядовые участники собора и с мяуканьем, воплями, ржанием, топотом, визгом волокли человека упаивать до потери памяти.
На святках члены «собора» ездили Христа славить по всей Москве. Компания человек в 200 на нескольких десятках саней, в которые запряжены свиньи, собаки, козлы, быки, ездила из дома в дом, с вечера и до утра. На передних санях восседал пьяный «князь-папа», Никита Зотов, размахивая жезлом и в жестяной митре на голове. За ним ехала компания, одетая в шляпы из лыка, в кулях мочальных, в разноцветных кафтанах, украшенных кошачьими лапками и беличьими хвостами и в соломенных сапогах. Все вламывалась в дома и требовала вина и водки, разбредалась по дому, насиловали прислугу, а то и дочерей хозяина, выпивали все, что находили. Поили и хозяина и, «напоив до изумления», глумились над ним, как хотели. Поскольку среди «шутников» был и сам Петр, сопротивляющихся не было.
На первой же неделе Великого поста «его всешутейшество» устраивал покаянную процессию: выезжал в санях, запряженных свиньями или собаками, верхом на козлах или быках, в вывороченных наизнанку шубах. Если на святках полагалось подносить им водки и платить за «славление», то теперь полагалось подносить водки за то, что каются, «на покаяние».
В Вербное воскресение после обеда отправлялась процессии. «Князя-папу» везли на верблюде «в сад набережный к погребу фряжскому», а затем ездили по городу на ослах, волах, в санях, запряженных свиньями, медведями или козлами.
На Масленице в 1699 г. после пышного придворного обеда, в присутствии и при участии сотен людей, «князь–папа», Никита Зотов, «благословлял» курительными рубками преклонявших колена гостей. Благословив последнего, Зотов заставил всех, включая дам, выпить по большому бокалу сивухи и напившись сам, пускался в пляс, размахивая «пастырским» посохом.
При дворе Петра пьянство вообще считалось чем–то вроде правила хорошего тона. Ни один из высших чиновников государства не мог уклониться от участия в заседаниях «всепьянейшего собора». Отказ от пьянства рассматривался, как государственное преступление. «Всешутейший собор» до конца жизни оставался любимой игрушкой Петра.
На протяжении всей жизни Петра пиры, балы, карнавалы следовали один за другим. До утра танцевали, стреляли из пушек и жгли фейерверки. Петр не забывал веселиться.
Елизавета.
Если в первые два-три года своего правления Елизавета Петровна уделяла какое-то внимание делам государства, то в дальнейшем все хозяйственные, законотворческие, судебные, внешние и внутренние вопросы решали ее министры и сенаторы, кроме дел особой государственной важности. Но под такими документами свою подпись она не торопилась ставить. Ее тянуло к развлечениям, к новым впечатлениям, к перемене мест, к удовольствиям, и она с трудом находила время для чтения бумаг и слушания докладов. Важнейшие документы неделями лежали, ожидая ее подписи. Вскоре стало ясно, что дочь Петра не имела никакой подготовки к сложной государственной работе, что по характеру и интересам ей был чужд и непонятен тяжелый и утомительный труд государственного деятеля. У Елизаветы были побуждения показать народу свою заботу о нем, но ей было некогда - столько предстояло посетить мероприятий.
Вся неделя императрицы была расписана между концертами, театром, балами и маскарадами. В камер-фурьерском журнале за 1751 г. по дням расписаны места выездов и пребывания императрицы в январе:
«1-е января - празднование Нового года;
2-е - маскарад;
3-е - в гостях у А. Б. Бутурлина;
5-е - празднование сочельника;
6-е - празднование водосвятия, парад, представление французской трагедии «Алзир»;
7-е - представление французской комедии «Жуор»;
8-е - маскарад при дворе;
9-е - гуляние по улицам в карете, в гостях у П. С. Сумарокова;
13-е - литургия, куртаг;
15-е - бал при дворе, новые танцы;
18-е - публичный маскарад;
20-е – куртаг [приемный день в царском дворце], представление французской комедии;
22-е - придворный маскарад;
24-е - представление русской трагедии;
25-е - представление французской комедии;
28-29-е - свадьба придворных.
В марте 1757 г. английский посол сообщал на родину в одном из своих донесений: «Начиная с прошлой среды у нас не было менее трех маскарадных балов и одной оперы, и нет ни одного дня па этой неделе, который бы не был отмечен тем или иным развлечением».
Балы, обеды, маскарады, концерты шли непрерывной чередой, превращая жизнь императрицы в вечный праздник. Среди государственных указов, подписанных императрицей Елизаветой, встречаются и такие: «Отныне и впредь и будущую зиму при дворе ее императорского величества каждую продолжавшуюся неделю по нижеписанным дням быть, а именно: по воскресеньям - куртагам, по понедельникам - интермедиям, по вторникам - придворным маскарадам, по четвергам - комедиям французским».
Ко всем эти мероприятиям начинали готовиться за несколько дней – недель, и часто их главным организатором была императрица. О приближающемся маскараде Елизавета оповещала подданных указом: «Ее императорское величество изволила указать, < > при дворе Ее величества быть публичным маскарадам против того, какие минувшего декабря 2-го и сего января 2-го чисел маскарады были, и на оные приезд иметь против прежнего ж всем знатным чинам и всему дворянству российскому и чужестранному с фамилиями, окроме малолетних, в приличных масках». Следующим приказом детально прописывалось, в каком костюме следует явиться на маскарад: «А при том платья перигримского и арликинского и непристойного деревенского, також и на маскарадных платьях мишурного убранства и хрусталей нигде не было б, а кто не из дворян, тот бы в оной маскарад быть не дерзал, и при себе б не иметь никаких оружий под опасением штрафа». Процесс пропуска гостей также продумывался императрицей и во избежание каких-либо махинации четко регламентировался. Гости предупреждались, чтобы не вздумали жульничать: «А для исчисления, сколько во оном маскараде всех дамских и кавалерских персон действительно быть имеет, пропуск чинить по билетам же и для того об оном, < > высочайшем соизволением персонам учинить повестки, причем объявить, чтоб те персоны, кто во оной маскарад желают, для пропуску билетов требовали точно на то число персон, сколько в том маскараде быть имеют, дабы во исчислении персон не было помешательства, ибо во минувшие маскарады многая персоны, получа билеты, не были, да из тех же персон, кто получит билеты, другим тех билетов отнюдь не давали. < > Те персоны при входе у дверей маски снимали < > и, которых приставленные гоффуриеры точно знать не могут, то и о чести их спрашивать приказано, дабы под тем видом таковые, кому в тот маскарад быть не подлежит, пройтить не могли». Пропустить бал или маскарад кто-либо из приглашенных (как следует из указа) позволить никто не мог - полиция за этим строго следила. Сохранился рапорт генерал-полицмейстера Алексея Татищева за февраль 1748 г: «По именному Вашего императорского величества указу поведено нижеобъявленных дам спросить для чего оне 15-го числа февраля при дворе Вашего императорского величества на бале не были».
Итальянский живописец Дж. Валериани, начиная с 1744 г., занимался организацией официальных праздников, представлений, юбилеев, парадов, балов, маскарадов, обедов и церемоний. Костюмы на каждый из них прописывались указом императрицей: «Дамам - кафтаны белые, тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые, зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам - кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые… с выкладкой позумента около петель и притом у тех петель чтоб были кисточки серебряные ж, небольшие». В 1752 г. каждой придворной щеголихе было велено приобрести на собственные средства: сорочку из белой тафты с зелеными отворотами и каймой; зеленое платье с тонким серебряным шитьем; чепец с зелеными полями, а волосы держать высоко взбитыми. Камерфрау указывалось появляться при дворе в украшениях, стоимостью не менее 10-12 тысяч рублей. Белоснежный камзол с кружевами и серебристо-зеленым воротом строжайшим образом предписывался мужчинам.
«В один прекрасный день, - вспоминала Екатерина II, - императрице нашла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались, императрица послала им черные, плохо расчесанные парики, которые они были принуждены носить, пока не отросли волосы». Оказывается, государыня, в погоне за модой, стала жертвой каких-то мошенников, доставивших ей краску для волос. После процедуры окрашивания великолепные волосы государыни оказались так испорчены, что их пришлось сбрить.
Сама Елизавета меняла свои наряды по несколько раз в день. Во время пожара в Москве она потеряла около 4 тысяч платьев, каждое из которых носилось не больше одного раза. Якоб Штелин рассказывал, что после смерти Елизаветы новый император обнаружил в ее гардеробе 15 тысяч платьев, «частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок, лент, башмаков и туфлей до нескольких тысяч и проч. Более сотни неразрезанных кусков богатых французских материй». Гардероб императрицы вмещал и коллекции мужских костюмов.
По словам Екатерины II, «дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты два раза в день». Наряды того времени в основном заказывались в Париже и стоили они баснословные деньги - за иное платье можно было купить деревню, а то и две. В елизаветинское время вошли в моду драгоценные камни, жемчуг и особенно бриллианты. По признанию одного их самых знаменитых европейских ювелиров Иеремея Позье, нигде в мире при дворе не было столько бриллиантов, как в России. Дамы покрывали головные уборы и прически, унизывали ими платья, у мужчин камни сверкали на орденских знаках, пряжках, шляпах, тростях, табакерках, пуговицах, обшлагах камзолов.
Гости приезжали в костюмах и масках согласно врученным им заранее билетам-приглашениям. Допускались и люди без масок. Их размещали в ложах, где они могли наблюдать за танцующими в партере и на сцене. Для гостей-масок в отдельных помещениях выставлялись напитки и закуски, ставились карточные столы, на которых шла большая игра. Разыгрывались также различные забавные лотереи.
Иногда Елизавета устраивала особенные маскарады, по которым предписывалось: «Быть в платье дамам - в кавалерском, а кавалерам - в дамском, у какого, какое имеется: в самарах, кафтанах или шлафорах дамских; а обер-гофмейстерине госпоже Голицыной объявлено, что ей быть в маскарадном мужском платье - в домино, в парике и шляпе». Елизавета обожала мужские наряды. За первые три месяца царствования она умудрилась предстать перед обществом в мужских национальных костюмах всех народов мира. Она наряжалась то французским мушкетером, то казачьим гетманом, то голландским моряком. Излюбленные ею превращения мужчин в женщин, а женщин в мужчин оборачивались пыткой для обоих полов. Дамы не знали, как повернуться в тесных мужских костюмах, зачастую им приходилось стыдиться своей полноты или ног, вид которых всегда скрывался под длинными до пола юбками. Мужчины в пышных платьях потели, не могли в них пошевелиться. Во время танцев, запутавшись в юбках, они падали и увлекали за собой своих партнерш. Елизавета приходила в восторг. «Мужчины были злы как собаки, а женщины постоянно рисковали тем, что их опрокинут эти чудовищные колоссы, которые очень неловко справлялись со своими громадными фижмами и непрестанно нас задевали, ибо стоило только немного забыться, чтобы очутиться между ними, так как по обыкновению дам тянуло невольно к фижмам» (Екатерина II).
Парадные обеды и «вечерние кушанья» занимали значительное место в быту двора императрицы Елизаветы. Продолжались они по пять-шесть часов подряд, обычно устраивались в разных дворцовых интерьерах. Столы заставлялись огромными серебряными вазами, пирамидами из кондитерских изделий, украшениями из фарфора и сахара, привозившегося тогда из далеких стран.
Елизавета обожала изумлять своих гостей новейшими техническими достижениями. Французский посланник Дуглас описывал, к примеру, «лифт, который в Царском Селе поднимал на второй этаж гостей, восседающих на двух удобных диванах с мягкой обивкой». Он вспоминает также «трапезу за столом, все блюда на котором благодаря какой-то механике появлялись сами собой, без вмешательства лакея». Посреди стола сооружались фонтаны из вина, цветной воды и шампанского. Число блюд на парадных обедах елизаветинского двора доходило до восьмидесяти. Некоторые блюда носили странные и вычурные названия, например: «бычьи глаза в соусе поутру проснувшись», «щеки селедок», «лосиные губы» и другие. Для парадных обедов из Астрахани везли фрукты, из Украины - раков, из Кронштадта доставляли устриц, а из Страсбурга каждый день высылали свежие паштеты. Барон Черкасов, тайный кабинет-секретарь императрицы, ведал доставкой заморских товаров к столу. Французское консульство предоставляло ежегодно по десять килограммов грибов трюфелей.
Обер-гофмейстер объявлял ее императорскому величеству, что угощение готово, и гостей приглашали в роскошный зал. В одном из залов для приемов все стены были завешены картинами, разделенными узкими полосками золотых рам. Это создавало впечатление единой живописной панели, составленной из сотни картин. Как комментировал Бенуа, «эта «варварская», с точки зрения музейной техники представления картин, имела свою декоративную прелесть. «Потускневшие от времени краски этих полотен сливаются в однозвучный и благородный аккорд. Глаз скользит по роскошному полю, целиком состоящему из ценных произведений искусства. < > Стены Картинного зала напоминают древние пиры, когда столы ломились под нагроможденными яствами, а приглашенные насыщались одним видом такого изобилия, не успевали и не могли отведать и десятой доли угощений. Желанный эффект был достигнут: гости уходили, пораженные богатством хозяев. < > Весь дворец, с его наружной и внутренней позолотой, с его сказочной и даже разнузданной роскошью, должен был давать представление о каком-то сверхчеловеческом богатстве. И картинная коллекция не могла при этом предъявлять права на самостоятельное значение. Картины совсем так же, как и золото, и янтарь, и полы из заморских дерев, и горы редкого фарфора, должны были в своей совокупности, в своей массе говорить о чрезвычайных сокровищах императорского дома, а, следовательно, и об его могуществе».
Свои впечатления об одном из ужинов изложил в своих записках член французского посольства в России граф Г. де ла Мессельер («Записки о пребывании в России с 1757 по 1759гг».) «Красота и богатство апартаментов невольно поразили нас, но удивление вскоре уступило место приятнейшему ощущению при виде более 400 дам < > Они были почти все красавицы в богатейших костюмах, осыпанных бриллиантами < > нас ожидало новое зрелище: все шторы были разом опущены и дневной свет внезапно был заменен блеском 1200 свечей, которые отражались со всех сторон в многочисленных зеркалах. < > Загремел оркестр, состоящий из 80 музыкантов. < > Вдруг мы услышали глухой шум. < > Двери внезапно растворились настежь, < > вошла императрица, окруженная своими царедворцами, и вошла в большую залу».
Едва императрица переступала порог, к ней приближались придворные и застывали в ожидании приказания. Императрица благосклонно кивала головой, пол расступался, и снизу поднимался огромный сервированный стол. «Посредине стоял стол на 400 персон, < > гремела вокальная и инструментальная музыка. < > Были кушанья всех возможных стран Европы, и прислуживали немецкие и итальянские официанты, которые старались ухаживать за своими соотечественниками» (Мессельер). Кулинарные изыски кухни готовились под руководством поваров, выписанных из Франции. В их распоряжении был огромный поварской штат, состоявший из нескольких сотен помощников-исполнителей и поварят. Завозились и готовые изделия из Парижа, Лиона, Реймса и Бордо.
Начиналось пиршество с тоста «За здоровье Ея Императорского Величества всемилостивейшей нашей Государыни!». Список тостов утверждался, как и меню, и их произносил обер-гофмаршал. Всегда поднимали бокалы за долголетие государыни, чтобы «Господь дал ей столько лет, сколько капель вина в этом наполненном покале!». Часто произносили тост «Доброго мира или счастливой войны!» (в Семилетнюю войну). После каждого произнесенного тоста специальный служитель взмахивал платком и по этому сигналу батарея, стоявшая у дворца на площади, дружно палила. В такие дни орудийные расчеты у раскаленных орудий оказывались как в настоящем сражении - все в поту и в пороховой гари. Им приходилось палить непрерывно - тосты следовали один за другим, а потом, естественно, учащались, хотя вставать всем гостям вовремя удавалось не всегда. В день тезоименитства государыни 29 июня 1748 г. во время банкета прозвучало 82 пушечных залпа.
Выбор заграничных вин и водок уже тогда был весьма широк, и винные погреба дворца постоянно пополнялись все новыми и новыми сортами и видами белого, красного вина, ликеров, водок, коньяка и шампанского. Об этом заботилось придворное ведомство, русские дипломатические представители за границей. Благодаря их рвению при русском дворе в первой половине XVIII века высшее общество познакомились со всеми изысканными сортами вин. За угощением во дворце в основном пили венгерское, бургундское, шампанское, пиво английское, рейнвейн, белое и красное в расчете по две и больше бутылки на человека. Государыня любила поесть и знала в еде толк. Елизавета обожала сласти, ее правление стало настоящим «веком конфект», от которых ломились столы во дворце. Сласти готовили самые лучшие кондитеры, выписанные из Франции и Италии.
Ужины продолжались по 4-7 часов, все это время с хоров доносилась музыка, - играл придворный оркестр, его сменяли музыканты и певцы Шляхетского корпуса, трубачи галерного флота, полковые музыканты. После ужина стол опускался, и начинались танцы
Непременной заключительной частью всех празднеств были фейерверки и иллюминации, которые были настоящим искусством и требовали от тех, кто его устраивал, знаний в пиротехнике, механике и перспективе. В их колдовстве главное заключалось в том, чтобы на ограниченном, погруженном во тьму пространстве с помощью разноцветных пиротехнических огней создать иллюзию перспективы и разнообразного движения. Как только начинало смеркаться, зрители располагались на трибуне или толпились на приличном удалении. Почетным гостям раздавались отпечатанные гравюры фейерверков с подробными пояснениями того, что произойдет перед ними.
Любимым и очень эффектным приемом, с которого пиротехники начинали представление, было изображение сада, с уходящими вдаль огненными деревьями, «до глубочайшего горизонта», уменьшающимися в перспективе, с «цветниками огненных цветов и прочими натуральному саду весьма подобными вещами» на переднем плане. Потом по программе восхищенные зрители видели «великий бассейн, огненному озеру подобный, посреди которого стоит статуя, представляющая Радость и испускающая великий огненный фонтан». В какое-то мгновение темное пространство вокруг фонтана вдруг оживало, зритель видел «великое множество по земле бегающих швермеров, ракет и других, прыгающих по всему сему пространству сада огней, которые своим журчанием, треском, лопаньем и стуком немалую смотрителям подают утеху». Центром фейерверочной фигуры становился огромный щит с изображением целой символической картины.
В ночь под новый 1756 год в «увеселительном фейерверке» перед Зимним дворцом на льду Невы одни огненные статуи-аллегории сменяли другие. На «Храме Российской империи» сиял огненный транспарант «Буди счастлива и благополучна!», а на фигуре «Любовь к Отечеству» в виде девы с венцом на голове и мечом в деснице на груди пылал государственный герб. Фигура «Сила» грозила и размахивала мечом.
Горящие фигуры богинь, крутящиеся мельницы, светящиеся ложные перспективы и улетающие вдаль ракеты были только началом представления. За ними появлялись сложные композиции, двигающихся фигур экипажей, животных, сказочных существ. Сложная система невидимых в темноте блоков приводила в движение «летящего» в темном небе двуглавого орла, который держал, как писали тогда, в «ноге пучок сверкающих молний и обрушивал их на рыкающего льва под тремя коронами (шведское королевство).
Фейерверк заканчивался красочным салютом. Казалось, что десятки гигантских мортир или жерла вулкана со страшным грохотом извергают в небо миллионы разноцветных огней, которые пышными букетами медленно расцветали над городом. После фейерверка гостям императрицы можно было вновь окунуться в золотой жар праздника, которому казалось не будет конца.
Невероятная роскошь двора Елизаветы, непрерывные празднества требовали огромных расходов. Сама императрица брала деньги из государственной казны, вельможам доход приносили крепостные крестьяне, и чем больше крепостных душ числилось в имениях вельможи, тем роскошней был костюм его супруги, заказанный непременно из Парижа. Столичные вельможи завозили французскую мебель, залы своих дворцов они украшали картинами, а столы сервировалась посудой из тонкого фарфора. Как писал критик нравов своего времени князь Михаил Щербатов, «двор, подражая или, лучше сказать, угождая императрице, в златотканые одежды облекался, вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе - все, что есть драгоценное, в питье - все, что есть реже, в услуге - возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их. Екипажи возблистали златом, дорогие лошади, не столь для нужды удобные, как единственно для виду, учинились нужны для вожений позлащенных карет. Домы стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими мебелями, зеркалами и другими. Все сие составляло удовольствие самых хозяев, вкус умножался, подражание роскошнейшим народам возрастало, и человек делался почтителен по мере великолепности его житья и уборов». Роскошью Петербург пытался превзойти Версаль.
Портрет императрицы Елизаветы Петровны. Л. Токке. 1758.