Демократический апокриф

Владимир Пасько
Начало истории утеряно – как сообщает компетентный источник, безвозвратно.


  Песнь 9. Сатья 15. […] (Даже если бы он вдруг оказался не афроамериканцем, а, допустим, афроафриканцем или же афробурятом.)
 
  Сатья 16. И вот афроамериканец тот судится с «этой штабной крысой», как он выразился публично, будучи ветераном войны во Вьетнаме.

  Сатья 17. Вот, он не был им, но не был им лишь в качестве просто гражданина Америки, если брать без цвета кожи; если же брать с цветом кожи – то он был им хотя бы в качестве попираемого цветного меньшинства в наиболее его многочисленной части, искони подавляемой доминирующей, пусть гораздо меньшей ныне по своему количественному объёму расой.
 
  Сатья 18. Ибо нельзя отказать расово пострадавшему и поэтому до сих пор и всё более страдающему в такой мелочи, как участие в войне во Вьетнаме, если он или иные лица и организации на участии в ней пострадавшего настаивают и если кому-либо это выгодно!

 
  Песнь 10. Сатья 1. Некий судья-пуэрториканец, рассматривавший исковое заявление негра о нанесении ему репортёром личного и расового оскорбления, хоть и был любителем южной школы футбола и поэтому тоже, казалось бы, являлся собратом по страданию (я лично не вижу связи, но мне тут посоветовали признать, что она есть), пошёл на попятный, а именно случилось так, что этот представитель народа Пуэрто-Рико (ныне гражданин Соединённых Штатов Америки) не так давно был укушен негритянкой, то есть афроамериканкой соответствующего происхождения.
 
  Сатья 2. И вот, общественность, которой в Америке до мужского полового органа, представила дело так, что негритянка та была не чиста по крови, хотя чиста в смысле намерений. Но этот выявившийся факт только усугубил отчаянное положение незадачливого, чья репутация и, следовательно, возможная карьера испускала дух в смысле упускаемой выгоды (закрытые материалы дела А/09-32).
 
  Сатья 3. Что касается не вполне по крови чистой афроамериканки, то она в порыве энтузиазма сначала опустилась, как свидетельствовали откуда-то это знающие люди, на колени перед судьёй, которого почитала сообразно духовному лицу потому хотя бы, что тот по причинам, связанным с некоторого рода ритуалом, склонен был в продолжение их кратковременной встречи называть её «дочерью», каковой она, вероятнее всего, не являлась, хотя мы и не можем наверняка утверждать ни того, ни обратного. Затем же она, в развитие своего преклонения перед высокопоставленной особой, прихватила своими острыми, но не вполне негритянскими зубками кончик мантии уважаемого ею лица. Это был порыв не только простительный, но неизбежный, учитывая характер их кратковременных отношений.

  Сатья 4. Девица же сия, к своей чести, делала это не скрывая: не на улице, но в подворотне. Лицу же тому нравилось в такие моменты быть облачённым в ритуальный наряд, придающий ему значимость, уверенность и определённый статус.
 
  Сатья 5. И, как повествуют иные, порыв милосердной любви был так резок, так снизошёл, что для переоблачения просто не было времени. Было то в подворотне рядом с судом, а точнее говоря – между судом и общественным туалетом, который был почти вплотную пристроен к заведению, представляющему для обширных слоёв населения определённый зрелищный интерес, определённый энтертейнмент. Не то чтобы даже из мантии сразу потекла кровь; не то чтобы она потекла из неё вообще. «Из подола кровь не течёт»; но, видимо, всё-таки что-то текло хотя бы символически. Что-то, не в буквальном смысле, конечно, было прокушено – но мудрый не будет удивлён. Для Свидетеля же главное то, что, оступившись на своём жизненном пути, хорошая девушка, которой судья хотел помочь раскрыться, причём раскрыться, в сущности, в большей степени юридически, – кстати говоря, судья этот, не будучи ксенофобом, «вообще любил животных», как он заметил раз в кругу друзей по поводу описываемого нами случая, – она-то, эта девица-метиска, девица-квартеронка, эта, словом, шлюха, да, именно она и вылила на весы Правосудия последнюю недопитую каплю – и та была горька.
 

  Песнь 11. Сатья 1. И решился вопрос в пользу единственного выжившего представителя коренного населения приютившей её и всех цветных страны, включая индейцев. Кто стал этим, так сказать, бенефициантом, неведомо:  материалы скрыты АНБ.
 
  Сатья 2. И конфликт интересов в обществе обострился настолько, что обойти в этом смысле хотя бы американских индейцев было бы теперь уже немыслимо нетолерантно, несмотря на то, что они ни откуда не пришли, а напротив – остались.
 
  Сатья 3. Однако в «оставании» и в «нахождении» этом, в этом отирании углов недобитыми белыми с некоторого времени явственно прослушивался ритм «пришествия»: пусть не из сердца Ливийских пустынь – но откуда-то: с тайной, но вот уже с десяток-другой лет милой сердцу белого человека целью, о которой на взгляд иных лучше болтать, чем мечтать.
 
  Сатья 4. Белый человек, нищий репортёр пролетарского происхождения (по достоверным сведениям он и выступал в суде против афроамериканца: то ли в качестве истца – то ли в качестве ответчика – то ли в обоих лицах сразу), собрал в своём пламенеющем сердце столько любви к гражданам другого цвета кожи, вернее, того цвета кожи, который людям, имеющим другой цвет кожи (а лучше сказать – цвет кожи вообще), необоснованно видится другим цветом кожи.
 
  Сатья 5. И, включив себя метафизически (то есть не материально: не телом) в ряд людей, обладающих цветом кожи, в данном случае белым, и тем самым признав себя белым цветным, только лишь тогда, «цветом цвет поправ», цветной белый человек этот восторжествовал в суде над своим цветным небелым собрат
ом-афроамериканцем, сравнявшись с ним в смысле наличия окраса, которое было, разумеется, преподнесено в качестве его, этого окраса, отсутствия. «Он  светился изнутри – и то был его истинный Цвет, бывший Светом». («Десятиглавие», П. 3, С. 15)
 
  Сатья 6. Поверг же в прах он своего в сущности бесцветного (и символически чёрного в том смысле, что плохого!), хотя и визуально чёрного противника не только по факту его нападения того на себя, но и по факту прекрасного демократического прецедента. Ибо тот и должен был напасть – для грядущих побед демократии, опирающейся на чью-нибудь содранную шкуру только лишь затем, чтобы в целях торжества Справедливости в тиши неземных по существу, а не по местоположению кущ, чьи координаты также засекречены, добиться от неё Истины о ней, трудноопределимой суетными людьми в суете суетной жизни.

  Сатья 7. Судья же неправедный пуэрториканец был лишён властями лицензии, хотя и вынес справедливый приговор.
 
  Сатья 8. Ибо с божеством отношения хотя и возвышают до святости, но носят карательный характер, воспеваемый теми представителями культуры, которые ни к божественному, ни к карам личного отношения не имеют и иметь по очевидным причинам не хотят.
 
  Сатья 9. И восплакал затем Повествующий: Увы, не негр я, русский, в американском же смысле – даже не белый! Что с одной стороны причисляет меня к цветным, несмотря на оттенок кожи; однако с другой стороны – этот именно оттенок кожи всё ещё слишком густ для истинной американской демократии, и у меня не получится, на него опираясь, оказаться в месте столь же демократическом и либеральном (или же «миловидном»), как то, где то, что я описываю, уже может таким образом иметь место или же даже уже, возможно, кончает иметь это место указанным выше образом.