Глава третья
ТАК ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ
-Лёшка! Неужто ты, сынок?!
Мальчик встрепенулся: батин голос.
Глаза его забегали по сторонам. Нет отца! Но кто его окликнул? Или показалось?
- Лёша!
Похоже, этот оборванец знает его? Но как похож его голос на батин…
- Вы меня? Не обознались?
- Забыл, забыл меня, сынок! Может, ты и дружка своего, Петьку Абрамова не помнишь?
Алёша вгляделся в мужчину, заросшего волосами так, что одни глаза видны.
- Дядя Радим!
- Точно, признал! Хотя, что тебя винить в забывчивости?! Грязный, оборванный, нищий! Куда путь держишь? Мать, отец живы?
По лицу мальчишки покатились слёзы.
- А вот это уже ни к чему, парень. Ты здоров уже, казак, а словно девчонка. Сколько это я тебя не видел?
- Два с лишним года. Вы отсюда в Париж тогда отправились…
- Было дело.
- Папа погиб во время взрыва в порту, когда ходил просить работы…
- Беда, а я думал отыскать старого товарища да попросить приюта.
- Нет никакого приюта… Мама умерла три дня назад, болела очень…
- Бедная, бедная красота наша, Анфиса Алексеевна…
- А после этого дом сгорел.
- Такой же, как я, бездомный!
- А иду я куда? Не знаю.
И Алёша рассказал бывшему есаулу Радиму Ивановичу Абрамову, одностаничнику, обо всём, что произошло с ним и его матерью за последние два с половиной года. Замолчав, спросил сам:
- А что ж с вами случилось, дядя Радим? Вы же с генералом уезжали, кажется, денщиком?
- Точно… До Парижа был генералом Ефим Станиславович, а в Париже… - и бравый казак, ставший бродягой, от души расхохотался.
Улыбнулся и Алёша:
- Расскажите.
- На голодный желудок плохо получится. Пойдём к морякам, выпросим еды. Среди них чуткие души встречаются. Видишь ли, паренёк, работать я не могу, правая рука плетью повисла, после ранения нога ослабла. От меня все шарахаются, а моряки много повидали, не брезгуют со мной побеседовать и трапезу разделить. Я им байки донские про казачество наше лихое травлю, да про скитания свои рассказываю.
Мимо проходила женщина с корзиной, полной живой рыбы. Радим Иванович сделал знак подождать минутку и бросился к торговке, залопотал бегло по-французски:
- Мадам, красавица, у вас такие жгучие очи, но они светятся добром и лаской. Разве есть в Марселе ещё такие замечательные глаза? Пожалейте странника из России, расстаньтесь с одной рыбёшкой, хоть самой маленькой, самой худенькой.
Торговка сначала испугалась напору нищего, но быстро поняла, что перед ней образованный, но глубоко несчастный человек. По натуре своей рыбачка на самом деле была добра, да ещё и смешлива.
- Уговорил, дружок… Ух, у самого-то глаза как горят!
- От счастья видеть вас, моя принцесса. Так рискнёте потерять несколько су?
- А что ж не рискнуть для голодного бродяги?
Она сняла с плеча корзину и выбрала самую большую и жирную рыбину:
- Вижу, с тобой малец. Хватит?
-О, сударыня вы так щедры!
- Меня зовут Марина. Через день, по утрам и вечерам, я выношу на площадь у порта улов отца. Оголодаешь, приходи, только умойся сначала, грязнуля! А, похоже, раньше ты был красавчиком. Офицер, небось?
- В далёком прошлом, мадам Марина.
- Мадмуазель. Женихи что-то мимо проходят.
Она рассмеялась и пошла дальше.
Абрамов внимательно посмотрел вслед её пышной фигуре.
- Смотри, сынок, какие добрячки бывают, а? Рыбка фунта на три тянет.
- Больше будет.
- Так и славно. Ты без крыши, я без крыши, ты без денег, и я - нищий. Найдём, где зажарить сию замечательную животную и ночь провести, значит, малый праздник удался.
- Дядя Радим…
- Слушаю тебя, мой друг.
- У меня есть деньги. Много. Елена Фёдоровна дала. Мы можем пойти в ночлежку.
- Деньги – это здорово, а в ночлежку идти не стоит, там вонь и клопы.
- Клопы?! – Алёша вздрогнул, вспомнив минувшую ночь.
- Точно. Мы с тобой найдём лодочный сарайчик, да там и заночуем. Угости, брат, хлебушком и молочком, а? Не сжадобишься?
- Дядя Радим, я знаю вас с самого детства, с Петькой лучшими друзьями были, жена ваша, тётя Луша, всегда меня пряниками да конфетами угощала. Вы ж меня не бросите?
- Ты – сын моего боевого товарища, отличного казака. Пока жив, я рядом. Только пользы от меня мало: слаб, инвалид.
- Я работать буду. А пока пусть все деньги эти у вас хранятся. Считайте их общими…
Час спустя, они сидели на бережку и с аппетитом уплетали поджаренную на камне рыбу и политый оливковым маслом хлеб.
Ели с удовольствием, но время от времени выражали возмущение:
- Э, сынок, хлеб-то у нас какой в станице пекли, а?! Такого хлеба нигде не едал! Что это за булка такая? Ешь и непонятно, что ешь. Вспомню Лушкины караваи, слезами обольюсь.
- Да, бабушка тоже хлеб вкусный пекла. Наиграешься на улице, забежишь в дом, схватишь горбушку…
- Помнишь жизнь в станице?
- Всё помню. Мне ж восемь лет было, когда мама увезла меня от бабушки к бате на фронт. Что бы я не дал за возможность оказаться дома, побежать на Дон, порыбачить со стариком Думычем.
- Жив ли наш дед-весельчак? – задумчиво произнёс Абрамов.
Помолчал и снова:
- А масло-то, а? Разве это масло. Жир какой-то безвкусный. Помню, сам в ребятах ещё помогал дядьке своему семечку давить. Вот было масло! Всем маслам пред ним и быть не надоть. Правда?
- Ага. Только я больше коровье уважаю. Намажешь его на ломоть, да сахарку сверху – красота.
- Ишь, вспомнил! А, ладно! Завтра купим немного и сметанки тоже.
Алёша аж облизнулся, хотя был уж вполне сыт.
Еда согрела его тело и напомнила о душевной скорби. Он не хотел, чтобы старший друг видел его слабость, но слёзы снова неудержимо полились по щекам.
На этот раз Радим Иванович упрекать казачонка не стал. Промолчал.
- Маму жалко, батьку и вас тоже, - оправдывался мальчик.
- А что меня жалеть? Есть кому и хуже пришлось. Я-то жив. Вот только всё время думаю: как там, на Дону, маманя дышит, не похоронила ли меня Лукерья, здоров ли Петька. Раньше надеялся к ним вернуться, а теперь… А!
- Но может быть, вернёмся когда-нибудь? Я верю, что бабушка Вера мне обрадуется. Она ведь совсем молодая была, сильная.
- Да уж, бабка твоя богатыршей слыла. Святой души человек. На Дон-батюшку бы пробраться, в реку окунуться, из колодца водицы испить, на пуховой перине полежать, запах родной печки почувствовать, своих повидать.
И взрослый мужчина, бывший отчаянный рубака и меткий стрелок, лихой наездник, вдруг зарыдал сам, как дитя.
И плакали они, приговаривая:
- На Дон, домой, хоть на минуточку.
Горе горем, но бдительность терять нельзя!
Слёзы затмили мир вокруг, и не увидали мужчина и мальчик, как подкравшаяся близко серая кошка с рыжим хвостом схватила хвост рыбий и унеслась прочь.
- Ах ты, ворюга! – вскочил Абрамов и запустил в животину камнем.
- Не надо, - попросил Лёша. – Мы наелись, а кошка голодная, худая какая!
- Ты прав, мой мальчик. Нужно делиться. А слёзы отставим, не мужское дело. Выплакали, считай, их до капельки.
Вытер руки бумажным пакетом из-под купленных продуктов и сказал весёлым голосом:
- Я тебе сейчас сказку расскажу про моего генерала Ефима Станиславовича Клименкова.
- Сказку?
- Нет, быль, конечно, но знаешь, я ведь никогда по-простому речь не веду, а всё больше за сказочника меня моряки и портовые рабочие держат. Привык, так что слушай и не перебивай.
- Не стану, дядя Радим.
Глава четвёртая
ПОЛОМОЙКА В ГЕНЕРАЛЬСКИХ ПОГОНАХ
- Жил-был в Ростове-на-Дону купец. Не то, чтобы очень велик был его торговый доход, но дела шли изрядно. Семья, сам глава, супруга, три дочери и два сына, любимый и так себе, и по будням едала пряники да пироги с белой и красной рыбой, блины с шампиньонами, рядилась в праздничное платье.
Пётр Зосимович Кочетов был не стар, лет сорока с небольшим, но важен без меры. Обожал, когда подхалимы и приказчики звали его по-графски – Сиятельством. По улицам ходил, либо ездил, никому по положенью ниже не кланяясь. А шапку и перед аристократами не ломал никогда.
Когда ему ласково пеняли на это друзья-товарищи, отвечал так:
- И перед царём колпак не скину. Пусть Николашка сам мне привет даёт.
- Ух, ты, отчаюга, - шептались его знакомцы.
А жена его, величественная дама Наталья Пантелеевна, крестилась и умилительно просила:
- Петенька-свет. Не кощунствуй, то грех.
Супругу Кочетов, не в пример остальным купцам, не только любил, но и почитал. Бывало, скажет ей в ответ:
- Ах, Натальюшка, что нам за дело до Коли Второго? Пусть он себе в столицах поживает. А к нам не едет. Иначе выполню волю свою, хоть и поклонюсь, а шапки не сниму.
И Господь Бог авторитетом для Петра Зосимовича не был.
Перед едой хозяйка скажет:
- Лоб-то перекрести, дружок. Бог пищу нам послал.
- Глупенькая ты у меня, Наташа. То не с неба тебе фрикадельки с консоме падают, а муж твой в поте лица добывает. Вот мне и молись, - и рассмеётся, с большим аппетитом поглощая разносолы.
Что ни день, то разные. И одет всегда был не по-купечески: пиджаки, сюртуки, жилетки английские, штаны по последней моде, туфли лаковые начищены до блеска.
Иным Кочетов даже нравился. Но много завистников и злопыхателей было у самолюбивого и самовлюблённого купца.
- Папенька, - докладывала ему пятнадцатилетняя дочь Сашенька, - а Матрёша Куликова вчера про вас сказала, что, важничая, вы похожи на большой гриб.
- Что-о?!
- Правда-правда. Это и Зина слышала.
В доносительный разговор вступала младшая, двенадцатилетняя дочь:
- Она ещё добавила, что вы, папаша, вообще на вид очень противны.
А горничная Паша хихикала при этом.
Отец бледнел, краснел, синел, топал ногами, бил по столу кулаком.
Прасковья, прослужившая в доме десять лет, мгновенно была выброшена на улицу, а вслед летели её нехитрые пожитки.
Молочницу Матрёшу лишили дохода: больше молока никто у неё не брал. Ссориться с Кочетовым было опасно.
Сын Андрюша рос совсем не в папашу. По детству и юности у него никакой гордыни не обнаруживалось.
Учиться и работать он не хотел. Любимым делом отпрыска было отправиться вверх по Дону на лодках с такими же бездельниками, как он сам, в казачий лагерь, где обучали воинскому искусству будущее пополнение Войска Донского.
Беззаботный юнец мечтал научиться ездить на коне, стрелять и владеть шашкой и саблей лучше, чем самый лихой казак.
И надо сказать, что его привечали в лагере и обучали с охотой: парень нравился своей веселостью и простотой. Хоть нечасто бывали эти набеги, но к двадцати годам был он искусен в воинском ремесле.
Хвалили учителя, радовался Андрюшка.
Вскоре случился 1914 год.
Началась война.
Папаша чуть удар не получил, когда сынок любимый вместе с казачьими отрядами собрался на фронт.
- Не пойдёшь! Ты мой наследник, не отдам тебя на пушечное мясо.
- А вот и врёшь, папка, не удержишь. Пусть Лёнька вместо меня наследует твои богатства и твоё дело.
- Ишь, волю взял, отца не слушается. А вот я тебе твой дурацкий чуб сейчас и отрежу.
- Не замай! – вскричал детинушка. – Я в казаки записаться хочу. Там без чуба – никак.
Ночью глава семейства держал совет с женой.
- Что делать будем, Натальюшка? Ведь пускать нельзя.
- Никак нельзя, - соглашалась супруга. – Лёнька мал, да и умён, уж видать, не будет. Какой из него купец. Впрочем, дорогой, Андрюшка тоже не годится для нашего дела.
- Права ты, мать. Но кого ж тогда в помощники мне, в наследники?
- Что тут думать? Санька уж невеста почти. Через год выдадим замуж, но мужа возьмём ей такого, чтобы сам без роду и племени был, но умён, толков и понятие заимел, что мы его облагодетельствовали, осчастливили…
- Ну?!
- Научишь его, воспитаешь, как надо. По-тихому фамилию Санькину возьмёт. Вот и продолжится достойно торговля Кочетова.
- Умна ты, жена.
- Да уж дурой не назовусь.
- Что с Андреем-то надумала?
- Иди в его комнату. Сам знаешь, спит наш сын, как убитый. Забери все его вещи, а комнату закрой на замок. Война, небось, долго не затянется. Что той Европы против нашей России?
Так и поступили.
Только Андрюха в одном был в папеньку: упрям, что задумал, то исполнит. Уяснив, в чём дело, выскочил в следующий полдень в одних подштанниках на балкон, что был у него в мансарде, и сиганул с высоты восьми метров. Да так ловко, что только чуть поцарапался.
Захватил с собой подсвечник серебряный под три свечи. Быстро нашёл покупателя, так как за бесценок отдавал: лишь бы на штаны и рубаху хватило, да лодочнику за проезд до станицы, где правил его приятель-атаман.
Воевал Андрей Кочетов так, что полна грудь наград различного достоинства стала. Три ранения имел. И дослужился до некоего чина, когда пришла пора удирать за рубеж…
Среди белоэмигрантов, обосновавшихся в Марселе, выделялся некий генерал Ефим Станиславович Клименков.
Был он строен, высок, красив, но уж слишком молод для генеральских погон. Форма сидела на нём ладно, чувствовалось, что он привык командовать, выправка была у него отличной.
Сомнения в присвоении чина как-то очень быстро отпали.
Только никто из бывших офицеров, собиравшихся по праздничным вечерам в порту никогда не видел и не слышал о генерале с такой фамилией
Однажды Клименков прогуливался по парку и случайно познакомился с немолодой и некрасивой, но общительной и улыбчивой дамочкой.
- Прекрасная погода, сударыня, - оригинально начал разговор, попросив разрешения присесть в беседке на соседнюю лавочку.
- О, да, чудесная, сударь, - охотно откликнулась простенько одетая женщина. – Я люблю бывать в Марселе в эту пору. У вас акцент и странная форма. Кто вы?
- Русский офицер. Но вы, похоже, тоже не француженка.
- Не знаю даже, как себя назвать, - усмехнулась незнакомка. – Отец мой - наполовину испанец, наполовину итальянец. Мать – помесь француженки и польки. Пишусь, однако, француженкой, парижанкой. Кто вы по званию были?
- Почему был? – гордо выпрямился собеседник. – Русские офицеры остаются ими всегда. Я – генерал.
- О! – дама была поражена.
- Что вас так удивило?
- Не будете надо мной смеяться, если я признаюсь?
- Конечно, нет.
Незнакомка замялась:
- В детстве я всем говорила, что выйду замуж только за генерала. И так себя убедила в этом желании, что в юности стала отказывать всем женихам в ожидании своей мечты. Но, увы, генералы как-то миновали меня. Я стала стариться. Когда мне было тридцать лет, ко мне пристала цыганка. И в шутку, чтобы только отвязаться, я разрешила ей погадать мне. И Лоретта, так её звали, просмотрела в моём будущем, что через несколько лет я стану генеральшей. Уж не вы ли мой суженый?
Ефим Станиславович смутился. Он всем говорил, что ему тридцать пять лет, но на самом деле было всего двадцать восемь. Соседке, которая при последних словах даже не улыбнулось, казалось, под пятьдесят. Судя по виду, обычная мещанка. Ничего себе невеста.
Незнакомка поднялась, попрощалась и вышла из беседки. Слава Богу, подумал молодой генерал.
Но этим же вечером он увидел её вновь в театре.
У Клименкова, в отличие от большинства эмигрантов, деньги водились. Он всегда был в чистой и выглаженной форме, выбрит, подстрижен. На указательном пальце носил кольцо с крупным камнем. Снимал он двухкомнатную квартиру с кухней и прихожей в приличном доме. Завтракал в недорогом кафе, но позволял себе лучшие сорта чая, десерт, оставлял несколько су официанту. А ужинал в ресторане. И, конечно же, посещал театр.
Тогда он снимал военную форму и надевал фрак.
В этот вечер он откровенно скучал. Постановка была неинтересной. В антракте он столкнулся с полковником Семенищевым.
- Павел Астафьевич, здравствуйте, как поживаете?
- Здравствуйте, здравствуйте, уважаемый Ефим Станиславович. Поживаю неплохо-с. И вскоре покину европейские берега.
- Уж не в Америку ли отправляетесь? Модно нынче пускаться за океан.
- Увы, еду в Индию. Мой английский родственник завёл там торговлю, предложил партнёрство.
- Индия, Индия! Сколько можно слушать про вашу Индию? – смеясь, к ним развернулась стоящая в паре метров дама.
- Позвольте представить вам мою спутницу на нынешнюю премьеру. Прошу любить и жаловать – маркиза Анна ди Грандес, графиня Приерра и так далее, всех титулов и не помню.
Генерал наклонился поцеловать ручку великолепной женщины в элегантном наряде и ансамбле драгоценностей из золота и бриллиантов.
Поднял голову и остолбенел. Высокого ранга аристократка насмешливо улыбалась, следя за реакцией Клименкова.
- О. генерал, вы, явно, растеряны.
- Вы?!
- Да, да генерал. Это я, тётя из беседки. Удивлены?
- Не отрицаю.
- Такая была некрасивая, старая, простая-препростая, а сейчас…
- Сейчас вы не можете не заметить моё восхищение. Вы прекрасны.
Полковник смеялся. Он всё понял и разъяснил:
- У Анны свои причуды. Она любит гулять по городу, но терпеть не может, когда её узнают. А не узнать невозможно. Портреты моей старинной парижской приятельницы печатаются во всех газетах страны. Одна из самых богатых незамужних женщин Франции, да к тому же - талантливая поэтесса. Поэтому она надевает парик мышиного цвета, наносит немного грима и надевает купленное в дешёвом ателье платье.
- Вы решили, что я совсем стара для вас, генерал, не так ли?
Он признался честно:
- Решил, что не меньше пятидесяти.
- О, я не так стара. Но, увы, и не молода. Мне 37 лет. Гожусь в невесты.
Ефим покраснел…
Через две недели появилась публикация о помолвке высокородной Анны и русского генерала.
В некотором отношении Ефим был честен с будущей супругой:
- Аннет, должен сделать одно признание…
- Не стесняйся, признавайся, в чём хочешь, ведь всё осталось в прошлом. Для меня важно одно. То, что ты - настоящий генерал. Я ведь католичка и не могу нарушить клятвы, данной Мадонне. Даже, если ты был в России женат.
Она, правда, немного напряглась.
Ефим улыбнулся:
- Не был женат. Никогда не имел ни невесты, ни даже подруги. Были другие интересы. Ты будешь моей первой и единственной на всю жизнь женой, если тебя не остановит моё признание.
- Не медли.
- Последние три месяца я только и делал, что держал марку. У меня были средства, но я играл и много потерял. Тогда я взял деньги у ростовщика. Он - мой земляк, поэтому поверил под честное слово. Отдавать мне нечем, я решил застрелиться, когда наступит срок отдавать долг.
- Ты мог бы пойти работать, если бы не встретил меня.
- Нет, Анна, работать я не могу и не хочу. Тоска это. Я – вояка по духу.
Маркиза-графиня ласково погладила его тёмные волнистые волосы, поцеловала:
- Я прекрасно понимала, что ты не имеешь ничего за душой. Но у тебя есть сама душа. И я влюбилась в тебя с первого взгляда. Мой капитал – твой капитал.
- А если бы я не был генералом?
Женщина стала серьёзной:
- Очень надеюсь, что я не ошиблась. В этом вопросе обмана бы я не простила.
- Не волнуйся. Мои погоны заслужены.
Свадьба должна была состояться в Париже через месяц.
- Дорогой, я поеду домой завтра, чтобы подготовиться к встрече моего жениха. Мне всё равно, но у меня слишком много родни с понятиями. Ты должен прибыть при полном параде. Закажи себе новую генеральскую форму и несколько костюмов у самого лучшего портного, обувь из тонкой кожи. Короче, всё, что требуется молодому, обеспеченному мужчине, который следит за модой и своей внешностью.
Она указала на кольцо:
- И выбрось эту железку с булыжником.
Ефим возмутился:
- Это бриллиант.
Анна потрепала его по щеке:
- Ни меня, ни мою родню в этом вопросе не обманешь. В деньгах не стесняйся. Я дам тебе адрес банкира Булье. Он оплатит любой счёт…
И ещё, милый, составь себе свиту из приличных офицеров. Тебе нужны будут секретари, помощники, ну, в общем – театральная массовка…
Вот тогда Радим Абрамов и попал в генеральскую свиту.
Ему было обещано хорошее жалованье, стол, жильё и мундир.
Только не пришлось Ефиму Станиславовичу Клименкову стать супругом миллионерши.
Потому что он вовсе таковым, каким себя представлял, не являлся.
А был он никем иным, как Андреем Петровичем Кочетовым, купеческим сыном и всего лишь поручиком.
История же вышла пренеприятнейшая…
Перед самым венчанием (Ефим готов был принять католичество) Анна повела жениха знакомить со своей бабушкой, графиней Мишель.
Семидесятивосьмилетняя дама была ещё весьма подвижна, бодра и отплясывала на балах, не уступая молодым.
Четверг был у неё приёмным днём, и она предупредила Анну, что в любое время к ней могут нагрянуть с визитом.
Ну и что такого?
Главное, чтобы возлюбленный понравился старушке. На это хватит и получаса.
Был приготовлен кофе и птифуры, такие вкусненькие крохотные пирожные.
Мадам Мишель очаровала гостя и была сама им очарована настолько, что даже не хотела их скоро отпускать.
- Госпожа графиня, к вам – князь Владилен Карташов. Просит чести представить вам своего кузена, - дворецкий с низким поклоном подал визитную карточку князя.
Старушка заволновалась:
- Проси, проси…
И обратившись к Анне и Ефиму, объяснила:
- Карташов с риском для жизни проник в Красную Россию и вывез своих родственников. Мы все отговаривали князя от опрометчивого поступка. Но он не послушался, уехал и долго не возвращался. Общество уже похоронило нашего дорогого друга… Ах, какое счастье, что всё получилось.
Анна усмехнулась. Престарелая бабушка была когда-то влюблена в отца Владилена, но… не сложилось.
Ефим вздрогнул: фамилия что-то напомнила ему. И почему-то неприятное. Но что?!
Обернулось всё очень плохо.
Владилен Карташов вывез двоюродного брата Никиту с семьёй из… Ростова-на-Дону, где они прятались у родни.
Никита был гораздо моложе, на аристократические гордыни взирал презрительно и занимался бизнесом с ростовскими купцами. В частности, с Петром Кочетовым (правда, через подставных лиц). И случилось у его людей много неприятностей с величайшим апломбом сего торговца.
Пришлось самому разбираться. И он нанёс визит Петру Зосимовичу. Там и познакомился с его детьми.
Дело уладилось, закончилось полным миром.
Теперь, в гостиной графини Мишель Никита радостно приветствовал «генерала»:
- Здравствуйте, Андрей Петрович! Как! И вы в Париже?! Вот так встреча! Как ваш папенька? Тоже в эмиграции?
- Извините, вы с кем-то путаете моего жениха, - улыбнулась, протягивая руку для поцелуя. – Разрешите представить: генерал Клименков, Ефим Станиславович.
- Да? Прошу прощения. Но как вы похожи… Странно, странно.
Князь Владилен, услышав это имя, вспыхнул:
- Самозванец! Где вы этого хама отыскали! Полицию! Немедленно! Надо же, Ефим! Да я с ним в корпусе чуть ли не на одной койке спал! Побратим мне был. Я не стал служить, а он погиб в 17-м году с оружием в руках, сестра писала.
Князь подскочил к жениху:
- Прав брат, не ошибся! Купчишка!
И врезал ему со всего маху по бледной физиономии.
Реакция спасла: Андрей никогда не спускал оскорблений. Он так ответил ударом на удар, что князь взлетел вверх и опустился головой на угол столешницы. Лежать остался бездыханным, но Андрея в доме графини уже не было.
Последнее, что он услышал, был жуткий вопль невесты:
- Купчишка! Я опозорена!
Он откинул от себя дворецкого, выбежал на площадь и понёсся в шикарный отель, где снимал апартаменты. Но телефон графини опередил его. Возле гостиницы лжегенерала уже ждали конные стражи порядка. А в апартаментах Клименкова-Кочетова и его свиты уже хозяйничали следователи.
Андрей не успел ничего взять. Он исчез без денег, вещей и уже без украденного имени.
Абрамов сделал передышку. Но Алёше было невтерпёжь узнать, что же дальше? Он поторопил:
- Дядя Радим, вы же были в свите!
- Да, был. И в тот момент прекрасно проводил время: пил бенедиктин, курил дорогую сигару и слушал анекдоты товарищей. Мы только что заказали обед в номера и ждали копчёных угрей в белом соусе, черепаховый суп и салат из брюссельской капусты.
- Они ворвались без стука?
- Просто вышибли ногами двери сразу в трёх номерах. Нас всех, не ожидающих ничего подобного, растерявшихся, арестовали.
- И вы не сопротивлялись?
- Погоди… Не сразу. Надо же было выяснить, в чём дело. Только спустя сутки нам разъяснили ситуацию и потребовали откровений. Но кто из нас что знал? Мы все были так же обмануты липовым генералом.
- Поверили?
- Нет, конечно. Негодующие аристократы потребовали чуть ли не нашей казни на старинной Гревской площади, где палачи рубили башки преступникам, а позже гильотинировали титулованных особ революционеры.
Мы попытались бежать.
Двое были застрелены. Ещё двое попались. Мне удалось скрыться, но я был ранен в ногу и порвал сухожилие на руке. Меня подобрали и выходили добрые люди. Но добрыми оказались они в своекорыстие, захотели включить в свою шайку.
Абрамов замолчал снова. Алёша терпеливо ждал продолжения.
- Знаешь, сынок, я не хочу рассказывать о своих мытарствах. Слишком много унижения для донского казака, который не кланялся пулям и не отворачивался от удара противника. Скажу, что привелось мне узнать, что гордая, несостоявшаяся генеральша после известных событий, вопреки своей клятве вышла замуж за стареющего князя Владилена и отъехала с ним в Голландию. Об этом писали в газетах, которые я, нищенствуя, подбирал в парках.
А Андрея-Ефима, отрастившего бороду, усы и длинные волосы несколько раз встречал на столичном вокзале. Он мыл полы в зале ожидания.
- Неужели так опустился? – воскликнул мальчик. – Он же хотел стреляться, когда кончатся деньги!
- Кишка тонка, наверное, оказалась. А я, вот, после долгих скитаний решил вернуться в Марсель. Хотел отыскать друга, твоего отца…
Радим Иванович зевнул:
- Устал я, Алёшенька. Давай-ка искать место, где прикорнём. А завтра подумаем о будущем.