Муж берёт меня с собой в командировки: ему - лекции, мне – путешествие. Oн трудится, я рыскаю за двоих по окрестностям. Oн везёт домой деньги, я – фотографии. У нас много фотографий: он не любит слушать мои рассказы. А я не люблю сидеть и ждать. Но Alice Springs – это не то место, где гуляют в одиночку.
Алисин Родник или просто Алиса - центр Красной пустыни, сердце и душа австралийской глубинки. Глушь - та самая «не для слабых душ». В середине XIX-го здесь построили телеграфную станцию. В XXI-ом это уже самый большой из самых маленьких австралийских городов.
Ухоженная, неожиданная, шокирующая, Алиса приютилась под боком у горного хребта Макдоннелл. Вокруг только красный песок и скалы. И одиночество. Или вечность? И больше – ничего. И будет ли? А нужно?
Есть города-призраки. Алиса - город-айсберг. На поверхности - цивилизация, в глубине – культура. Город разлинован улицами и напоминает выпавший из блокнота листок в клеточку ... ба, вот он, адрес, который давно потерялся. Среди зеркальных витрин почти каждая вторая - галерея или сувенирный магазин. Здесь торгуют рисунками и поделками аборигенов-самородков. Четверть населения Алисы - аборигены, их стоянки по окраинам города. Это их древняя земля, они зовут её Mparntwe. Непереводимое слово, ближе всего английское remember. Ну, допустим «память». Если мы принадлежим земле, как верят аборигены, то память – суть нашей с ней связи. Как-то так?
Помню, днём я гуляла по центру. Бродили туристы, болтали на всех известных и неизвестных мне языках. И - сидели, валялись, кричали и ругались пьяные аборигены. «Пьянству бой!» - власти штата запретили продажу алкоголя в общинах аборигенов. Тогда аборигены потянулись в город. В Алисе строжайший во всей Австралии регламент на продажу вина: только в ограниченные часы, только в определённых местах, только в одни руки, только одна бутылка. Ничего не напоминает?
Когда приходит ночь, если верить журналистам, Алиса превращается в криминальную почти-столицу Австралии. Хозяева ночных улиц - темнокожие мальчишки, кудрявые, худые, смурные, у каждого ножичек. Разбой, разборки, самоубийства аборигенок на постриженных английских газонах, наркотики, алкоголь бьёт ключом. Хотя, знаю местных, которые говорят, что журналисты врут, а на самом деле, Алиса романтична, дружелюбна и культурно-самобытна.
Ввечеру томилась я на гостиничном балконе в компании пустого бокала. Шампанское кончилось, чай не вдохновлял.
День остывал быстро. Ещё часок, и с +30 охладится до 10. Тепло атласом ускользало, оголяя плечи, руки, колени. Воздух шевелился. Сизая дымка эвкалиптовой настойки сглаживала формы и врачевала обоняние. Дышалось легко. Взгляд скитался. Мысли ни за что не цеплялись. Пунцовые бабочки цветущей бугенвиллеи - того гляди упорхнут. Парочка белых какату, дико вскрикнув, улетела. Матёрые серые гуси за ближайшим забором возмущённо га-га-тнули. Да, их яростное хлопанье крыльями озвучило и моё желание тоже.
Мозг затопила маниловщина. Сладчайшая глухомань, до щемления в сердце. Купить бы домик с садом и отпустить своё человечье с короткого поводка цивильности на вольные пастбища. Пока ещё не сдохли от работы. Хотя, это какой заборище надо соорудить? Местечко - палец в рот не клади.
Вспомнились аборигены: круглые лица, сплющенные носы, чёрные глаза - в них не отражалось даже яркое австралийское солнце. Жалко их? Пустыне они больше не нужны, раз она их выплёвывает. Но им не рады и в городе. Век их оттикал, сувениры не в счёт. Время рождаться, и время уходить. Мы не принимаем такие решения, мы - приводим в исполнение.
Я проверила время, не остановилось ли. Но что-то вдруг изменилось. Меня как будто позвал кто. А?
Фиолетовые сумерки и малиновую зарю я видела, чёрно-жёлтую грозу, и карамельно-медовые закаты. Ничего подобного! Воздух краснел. Именно тот смолистый, терпкий воздух. Красное чувствовалась даже на языке. Небо же, наоборот, белело. Пожар разгорался быстро и грозил догореть скоро.
Сердце запрыгало, как в детстве красно-синий мяч - что за память такая, какой мяч? Я заметалась в поисках телефона. Отзовись! ... Ало! ...Я должна бежать на улицу, тут закат, пожар! ... Куда бежать? Сиди в номере! Я скоро буду! ...Ненадолго. Мне нужно это видеть!
Горел Макдоннелл. Зарево растекалось и затопляло пустынные улицы, по которым я бежала. Зачем? Куда? За одним из высоких заборов тявкнули - значит, ещё живут люди. Улица упёрлась в дома, и я свернула в сухое русло реки. Никого кругом, только я - стояла, глядела, вдыхала, боялась пропустить самую махонькую деталь.
Лучи солнца, достигнув острого угла, впились по косой в пористую породу скал и взорвали её изнутри. Скалы вспыхнули. Лучи меняли угол, и краски играли по-новому: жёлто-оранжевые полосы чередовались с багряно-красными. Ниже солнце, и яркие краски темнели, становились бордовыми, пурпурными, коричневыми. Лучи убегали, и скалы бурели, потом серели, и, наконец, потухли. Свето-представление окончилось. Белёсое небо быстро становилось фиолетовым. С гор наползали тени.
Только тут я заметила глаза. Они следили за мной из кустарника. Кудряво-головые силуэты и позвякивание бутылок не оставляли сомнений: стоянка-лежанка аборигенов. «Не покажу, что боюсь. Не побегу. Не стану душить страхом красный огонь внутри!» - Теперь это была и моя земля, мы с ней были одной крови. Я почти желала раствориться в воздухе и остаться навсегда среди призрачно-прозрачных эвкалиптов. Шла я, ориентируясь по рисункам-иероглифам на их серебристых, гладких стволах. А какая-то часть меня уже парила над гигантским Макдоннеллом. Я увидела сверху этот обнажившийся хребет земли.
А утром мы летели туда, где из багряно-красного песка поднималась скала Улуру, символ Австралии. Никто не может сказать какого Улуру цвета. В полдень её можно принять за золотой самородок, рано утром это загадочный аметистовый амулет, на закате - малиновый кварцит, властелин и повелитель. Приближаясь, видишь хлопья ржавого, окислившегося, облупившегося железа. Глубокие борозды и щербины напоминает отполированные волны в оранжевую, белую и чёрную полоску, или крутые горки. Под горкой чёрное, тухлое озерцо. Это дождевая вода. Редкие ливни в пустыне - всегда потоп. Озёра на вершине скалы переполняются, и вода катится по горкам вниз.
В 40-ка километрах от Улуру скала Ката Тьюта, похожая на торчащие из песка головы: 36 «каменных голов». Улуру и Ката Тьюта - части одного гранитного хребта, такого же высокого, как Гималаи. Он ушёл под землю сотни миллионов лет назад. Мы никогда не постоим у его подножия. Зато на его вершину может залезть каждый. Время иметь, и время смиряться.
Красная пустыня - загадочный и простой минимум жизни. То, что в ней растёт, трогательно и примитивно, как вставшая дыбом шёрстка на загривке у котёнка. Живность - сказочные персонажи: гигантские красные кенгуру и мелкие, как зайчики; прыгающие мышки, крапчатые куницы, оранжевые динго, золотые дракончики, среди которых моя любимая «дьявольская колючка» - весь в шипах, размером с ладонь, дракон(чик) шуршит по песку на растопыренных лапках, задрав полумесяцем хвост. Попадая в забытую людьми - но не Богом - глушь, чувствуешь, как многолика, многохвоста и многозначна Земля. Только чувство. Мысль тут бессильна.
Сколько раз я провожала солнце в заземелье. Но никакой другой закат не потрясал меня такой расточительно откровенной роскошью, как полыхающий Макдоннелл. Значит ли, что нас ещё терпят, прощают? И калитка в Эдемский сад иногда приоткрывается, в неё можно заглянуть? И можно попросить об этом старого Макдоннелла.
* Фото автора: Фрагмент Улуру