Господи, ты меня не любишь. Ну, скажи мне, как можно было вытянуть билет «Построение пальто с ластовицей»? Ладно еще обработка гульфика в мужских брюках во втором вопросе, это я напишу. Но пальто с ластовицей? Эту старомодщину никто давно не носит и тем более не шьет. Этот фасон безнадежно устарел. Но будущие модельеры-конструкторы зачем-то должны знать, как его кроить. Зачем? Да… Когда на экзамене вопросов больше, чем ответов, - это плохой знак. У меня есть шпаргалки, но как их достать, когда я сижу за первой партой? Вопросы, вопросы. Нелли Семеновна недобрым, тяжелым взглядом осматривает аудиторию. Она похожа на старого коршуна. Вернее, на коршуниху: нос крючком, волосы – как перья, и вся такая настороженная, готовая кинуться в бой с заочницами-неудачницами. Что мы неудачницы – это никогда не озвучивалось, но взгляды порой бывают куда красноречивее слов.
- Ну, что? – коршуниха не спеша отложила свои очки в сторону. – Кто готов отвечать? Сначала пойдут те, кто не претендует более, чем на три балла.
Я тяну руку.
- Вы готовы?- ее подчеркнутое «вы» еще больше усугубляет дистанцию между ней и нами, между ее колоссальными знаниями и нашим желанием «проскочить».
- На три – готова, надеюсь.
Понимаю, что шутить сейчас не время. «Надо просто пережить этот момент», - говорю я себе.
- Сейчас посмотрим, достаточно ли у вас знаний на тройку.
Неля, так мы ее зовем между собой, цепляет очки скрюченными артрозом пальцами и придирчиво изучает схему обработки гульфика и какие-то нелепые зародыши линий построения пальто с ластовицей. «Боже, какой позор!» - мысль проносится и застревает в недрах моего уставшего от напряжения мозга.
- Ну, что, Иванова, три поставлю. С натяжкой, конечно. Иди.
- Спасибо, Нелли Семеновна.
Я пулей вылетаю в коридор, где одногруппницы окружают меня, как осы.
- Ну, что? Как?? Что поставила Нелька? Какой билет?
- Трояк! Ура, девки! Гуляем! Пальто с ластовицей! С меня бутылка красного, я сдала!!!
- Да ты что! Это ж самый поганый билет! Смотри, Катька, обещала!
- Не боись, сейчас Полевая и Богданова сдадут и пойдем гулять!
Скрипнула дверь. Выходит Оля Романенко. Красная, как первосентябрьский георгин, почти плачет. Четыре получила. Живи да радуйся. Нет, она расстроена – учила-то на пятерку. Мне ее не понять, ну да ладно. Пора отметить это дело.
Шумной компанией движемся в магазин. Все-таки здорово ощущать себя студентом. Заочником, очником – неважно. Студент - это звучит, это омолаживает и подзадоривает. Беру молодое грузинское. И большой торт, и колбасу колечками, и помидоры, и фрукты. Все беру. Конец сессии как-никак. Полевая с Богдановой еще в себя не пришли, коршуниха терзала их по пятнадцать минут каждую. Измученные чернильные четверки еще не просохли в зачетках.
В нашей компании нет парней, только мы – девчонки-заочницы из разных городов. Неудобства съемной квартиры отходят на второй план – сегодня же праздник! Смеемся и веселимся до двух ночи. Сначала об экзамене, потом разговоры за жизнь. Скоро разъедемся, размотается наш клубок на ниточки-дороги, и уже никогда не смотается обратно. Может, еще и случатся узелки-встречи, но и то вряд ли.
Засыпаю на продавленном диване. Без снов. Просыпаюсь через час – зудит все тело. Ох, уж эти нервы! Пытаюсь уснуть. Не получается. Иду на кухню, включаю свет. Стягиваю с тарелки кружочек уже слегка подсохшей Краковской. Вкусно! Но что это? Красные пятна на всей кисти. И зуд, страшный зуд! И на левой. Задираю майку – и живот. Сразу вспоминается детство, когда мама взяла меня с собой в Ленинград. Ездили тогда за дефицитными продуктами в Елисеевский магазин. Апельсинов мама купила два килограмма. Я съела половину, наверное, и меня здорово обсыпало. «Новая порода – розовый леопард», - не очень удачно шутила мама. Кажется, это называется крапивница. Бужу Верку Полевую.
- Верусь?
- А? - Вера даже не пытается открыть глаза.
- А что делать, если крапивница начинается?
- Куда начинается? – Вера лениво выглядывает из-под одеяла.
- Не куда, а где. У меня аллергия, кажется. Вер, помоги, ты ж курсы какие-то заканчивала медицинские.
- Что? Какие пятна? – подруга уже сидела на диване и шарила ногами по полу в поиске тапок. Сон как рукой сняло. – Покажи?
- Вот тут, тут и здесь немножко.
- Мать, вызываем "скорую", как хочешь. Это серьезно. Может начаться отек гортани и все, Кать, никому уже о пальтечке своем не расскажешь.
- Ты шутишь?
- Нет, не шучу. Давай телефон.
На вызов приехал молодой лопоухий медбрат и толстая врач. Они напоминали Вицына и Моргунова. "Моргунова" делово осмотрела мои пятна и констатировала:
- Крапивница, девочка моя. Что ели-пили? Понятно. Коля, давай инъекцию. Если не поможет, собираете вещи и вызваете нас еще раз – поедем в больницу. И не шутите с этим.
- Какие уж тут шутки.
Колю я не смутилась – зуд мешал. Скорее, он смутился. Молча вколол укол и густо покраснел. Не привык еще к попам студенток.
- Спасибо!
- Не за что. До свидания.
Кое-как улеглись спать. Как оказалось, ненадолго. То ли красное вино отомстило, то ли коршуниха сглазила, но к утру стало хуже. Что там собирают в больницу? Ложка, кружка, халат, тапочки. Что еще? Оказывается, столько нужных вещей надо взять с собой, а все равно непременно что-нибудь забудешь. Девчонки перепугались не на шутку. Суетились больше, чем я сама. Не допив кофе, я уже сидела на лавочке с пакетом вещей, готовых к стационару.
Не разрешила девчонкам провожать меня, настроение и без того было дрянь. Рулон туалетной бумаги так и норовил выскользнуть из утрамбованного пакета. Швырнуть бы его подальше. Зубная щетка торчала, как древко спущенного флага. Чертова крапивница. Ну где же ты, "скорая"? Полчаса уже жду. Говорят, люди чаще всего умирают на рассвете. Мне еще очень хочется жить.
Девять утра. Никто не едет за мной. Хочется взять широкие грабли и хорошенько расчесать себя всю. Из подъезда изредка выходят жильцы. Изредка заходят. К подъезду подошла пожилая женщина и явно не спешит заходить. «Только не это! Никаких разговоров!». Поздно… Женщина присаживается рядом. Легкий запах корвалола и старого жилища.
- Утро сегодня хорошее, правда? Вы из соседней квартиры, да?
- Да-да, из соседней, - ворчу я. – Снимаем на время сессии.
- Учитесь, да? Вот молодцы! Как тебя зовут, девочка?
- Катя.
- А меня тетя Женя. А дочку мою тоже Катей зовут. Вот хожу на работу – полы мою, ей помогаю, не повезло с мужем Катерине моей. А мне уже, доча, 72 года, а еще работаю.
Я присматриваюсь к соседке. Больше 65 ей не дашь. Маленькая, аккуратная, седые стриженые волосы мелко вьются, такой стареющий одуванчик. Вполне милый. Только настроение ужасное. Янтарные бусы на шее, подсолнечное масло и кулек сахара, торчащие из сумочки. Всегда поражает эта способность старушек выбирать сумки поменьше, чтоб из них торчало всего побольше. Хотя нет, эту старушкой не назовешь. Просто пожилая женщина. Глаза немножко рыбьи. То ли голубые, то ли зеленоватые – непонятно.
- А ты не замужем, нет?
- Нет.
- А чего ждешь?
- Не выбрала еще, а пока "скорую" жду, аллергия, - скаламбурила я.
- А я похоронила своего Валеру три года назад. Катенька, какой был человек! Всегда звал меня «моя Женечка». «Моя Женечка поела?», «Моя Женечка чайку мне сделает?» А как не сделать, если так с душой к тебе?
Тетя Женя заплакала. Вернее, она продолжала говорить и плакать одновременно. Старики так и плачут, не отрываясь от разговора, не меняя выражения лица. Мне стало ее жалко. Хотелось погладить тетю Женю по спине или по руке, но было неловко.
- А кем он работал? – я решила поддержать разговор.
- На часовом заводе всю жизнь механиком отработал. Даже Сталину заказ делали – 50 часов. Потом премию дали, он мне на нее каракулевый полушубок купил. Не себе – «своей Женечке». Сердце стало слабое, давление. А он же все молчал, не признавался. Вот станет плохо – гармошку берет и играет. Говорит, музыка – лучшее любой валерьянки. И на свадьбы его звали, когда еще в деревне жили, пока Катька была маленькая. Это под старость в город перебрались, тяжко ж хозяйство держать. Где твоя помощь?
- Не знаю, - ответила я. Утренний ветер гонял по двору фантик от конфеты «Мишка на севере».
- Я тоже не дождалась. Точнее, дождалась, но было поздно. Ночью Валере стало плохо, - тетя Женя затеребила бусы. Подбородок ее, похожий на круглый карман с растянутой резинкой, мелко задрожал. – Он же опять ничего не сказал. Но я-то знаю, что сердце, сердце… Пошла за каплями, а он гармошку попросил дать ему, ходил сам плохо в последние дни. Я капли-то на табуреточку поставила, говорю: «Валер, ну какая гармошка? Лежи, "скорую" вызову», а он: «Женечка моя, дай сыграю последний разок». Я плачу, но чтоб он не видел, вытираю слезы, и он плачет и играет «Снова замерло все до рассвета…». Любимая его песня была. Доиграл, Катенька, гармошку поставил рядом с кроватью, да и умер так.
Ком, большой и липкий, подкатил к горлу. Ветер прилепил фантик к стволу дерева. Был «Мишка не севере» - стал «Мишка на дереве».
- Когда ж приедут-то, а? – мне захотелось сменить тему. Количество переживаний на единицу утра зашкаливало.
На втором этаже открылась форточка. Показался интеллигентного вида пожилой мужчина.
- Евгения, ты сахар не забыла купить?
- Нет, не забыла! Сейчас иду.
- Чай стынет. Жду тебя.
Ну, вот. Здрасьте вам. Наврала старушка. И про часы, и про гармошку, и про «мою Женечку». Муж же дома, живой и здоровый, зовет чай пить. Слава богу, конечно, но мне стало стыдно. Бывает стыдно за себя, а бывает – за других. Другой дело сделает какое-нибудь постыдное, а неловко мне. Что за натура?
Тетя Женя помолчала, будто уловила мою мысль, и продолжила:
- Ты знаешь, доча, он за несколько лет перед смертью очень просил выполнить одну его просьбу – чтоб я сошлась с его братом. "Опять Санта-Барбара, это уже чересчур». Хотелось встать и пойти в больницу пешком.
- Валера из двойни, у него брат-близнец есть Миша. Только Мишка холостяк, женат никогда не был и детей не нажил. И вот Валера мне говорит: «Помру – сходись с Мишкой. Мне и за тебя будет спокойнее, и за него». Вот мы и сошлись. Не сразу, через два года только. Соседи до сих пор его иногда по привычке Валерой зовут, не могут привыкнуть. И он не зовет меня «моя Женечка». Мне этого так не хватает...
Второй ком подкатил.
Прости меня, тетя Женя. Время такое или я такая: всему быстрее спешим дать оценку, сделать вывод, торопимся сами и других торопим.
За спиной заурчал мотор. Мы обернулись обе – ехала помощь.
- Не болей, Катенька, береги себя.
- И Вы не болейте, тетя Женя.
Женщина встала. Стала копаться в сумочке, ища ключи от подъезда. И тут я рассмотрела, что ее старинное пальто с ластовицей сидит на ней отлично, украшая ее маленькую женскую фигурку.
- Кого здесь в больницу везем?
- Меня! – я подхватила свои вещи.
- Идемте…
Мелькали дома, деревья, светофоры. Я думала о тете Жене, о ее муже Валере, о Мише.
-Женщина, ну что ж вы плачете? Не надо плакать, сейчас все лечат. Полежите недельку и побежите, как новенькая, - голос врача звучал, как далекое эхо.
Я хотела сказать, что не все лечится, но промолчала.