Мне всегда хотелось порассуждать о родине. Причём, не о конкретно, моей родине, а о родине, как о метафизическом аспекте восприятия бытия. Но, все как-то ускользало от меня это рассуждение. Точнее не само рассуждение, рассуждать можно о чем угодно и сколько угодно, а выводы из этого рассуждения, — никак я не мог прийти к каким-либо выводам на это счёт. Да и как можно сделать выводы, если не было вводов. То есть, вспомните: нас учили любить свою родину, но, толком дать определение этого термина, даже не старались. Давали лишь список литературы для внеклассного чтения. И литература та была не самая увлекательная. Было, правда, такое определение: «родина» — однокоренное слово со словом «рождение». Таким образом, родина, это место где ты родился, (и (факультативно) вырос), и априори, ты должен это место любить.
А вот теперь порассуждаю:
Ну вот, например: родился ты в бескрайней монгольской степи. Что это значит? То, что родители твои, в перерыве между освежеванием оленя и кормлением собак увлеклись друг другом, и, влекомые щебетанием птиц и цикад, занялись сексом. Прямо здесь. На траве. В степи. Между тушей оленя и любопытными псами.
Однако, узнали они о том что ты будешь, лишь через полтора-два месяца. И тот клочок степи, где они тебя зачали, остался далеко в истории кочевого племени.
Потом, мама тебя родила. Тоже в перерыве, между какими нибудь важными делами, в юрте, на очередной временной стоянке. Потом ты рос, и ходил за своим народом, и своими детскими ножками покрыл пространства, превосходящие по площади многие государства в Европе. Где твоя родина? В юрте? — не романтично. В бескрайней степи? — слишком неопределённо.
Другое дело — большой город. Место зачатия определить можно с точностью до того места, где стояла кровать. А место рождения с точностью до акушерского стола в роддоме. Потом ты рос, в конкретной квартире, в конкретном доме, на конкретной улице, в окружении конкретных, таких же, как ты сам. И школа была конкретная, и класс, и училка.
Что ты можешь сказать о своей родине? — немного, но, по крайней мере, определено с местом. А главное, ты точно не захочешь считать своей родиной роддом. Для родины, роддом слишком уж по-медицински унизительно, хоть с синтаксической точки зрения абсолютно верно. Абсолютно. «Родина», место, где «родился» — «роддом». В предложении из пяти слов, три однокоренные!
А если ты родился на хуторе или в ауле? И место зачатия — старая печь в избе, ну не разрешалось крестьянам вольностей типа секса в степи. И место рождения, — та же старая печь. И место где ты вырос, слушая страшилки про бабаек в исполнении полоумной бабушки — она же, старая печь. Да и издохнешь ты, скорее всего, то же на этой печи.
Что ты можешь сказать о такой родине?
Теперь к вопросу о любви к ней, к родине:
О том, как любить родину монголом, рождённым в степи, ты вообще не в курсе, так как монголом, рождённым в степи, ты ни разу не был.
О том, как любить акушерский стол в роддоме мы даже не рассуждаем.
А как любить печь в избе? Ту печь, которая за сорок лет жизни, тебе осточертела в усмерть, но ты, такой патриотичный, просто не можешь её сменить на койку в однушке, так как даже если продать всю хату, вместе с родным колхозом, тебе не хватит денег на билет до областного центра.
Иисус, например, вообще, родился в хлеву. И что-то нигде я не слышал от него и его почитателей, что он любил родину. Как мне это понятно.
Вот мне говорят: — сука ты мерзкая. А я стою на улице, где прошло моё детство, и кроме отвращения ни чего не испытываю. И снова поселиться в том доме, где вырос, ни разу не желаю. А у школы своей стою, у первой, и тоже ничего приятного, а у второй, вообще тошнит. А роддом!? — я его видел, — ни каких эмоций, ничего не помню.
Мне кажется, что родина это то место, с которым ты ощущаешь родство, а не то место где ты родился, тем более, согласись, сделал ты это не по собственному желанию. Да и вообще, не ты это сделал, тебя просто поставили перед состоявшимся фактом.
Иногда, я, оказавшись сильно далеко от родины, вдруг начинаю понимать, что хочу остаться здесь, прямо сейчас и навсегда! Я абсолютно точно знаю, что в этом месте нет моей «истории». Да и не нужна она мне, мотыльку, который сегодня утром вылупился из личинки, а уже сегодня вечером, будет съеден холодной жабой. Мне не нужны мои «друзья детства», большая часть из которых, спилась и померкла, а некоторые и вовсе ушли в царствие Харона. А те, что ещё способны со мною общаться, тянут меня к себе, но не тянутся ко мне.
Иногда, стоя в палящей пустыне, в том месте, которое я не только не знаю, но и даже шелест песка звучит там иностранно и непонятен мне, я хочу упасть всем телом в эту местность и стать ею. Стать этим, незнакомым мне песком.
Иногда, стоя на вершине заснеженной горы, — хоть снег я и не сильно люблю, точнее, сильно не люблю, — я хочу стать мокрым комом этого чужого снега и скатиться вниз, обрастая все больше и больше, и, наконец, став огромным, как луна, разлететься в клочья, от столкновения с седой пихтой.
Иногда, сидя на берегу океана, я просто хочу, что бы меня смыло волной. Да, просто смыло. Что бы синяя вода, лизнув меня белым, шершавым от пены языком, растворила меня как крупинку соли.
Моя родина, это моя планета. Все остальное ограниченность и узость бытия. И моя родина, не требует моей любви. Она слишком велика, чтобы вообще понимать о моем существовании.
А я — соль, песок, снег и пена этого мира.
(2013)