Глава шестая
МИШКА-ДЕТКА, НА ТЕБЕ МОНЕТКУ
Дарька открыла глаза. Где это она? Не сразу вспомнила о своём вчерашнем приключении. Сначала ей стало весело: вот так уделала она родных, желавших отправить её с противным генералом Проскурниковым невесть куда!
Потом ей стало грустно. Родители беспокоятся, может, до сих пор ищут её. Конечно же, ищут! Ну, и пусть! Надо немного выждать. Потом они её всё равно простят: поругают, мамка поплачет, отец посердится, даже плёткой пригрозит. Нет, не пригрозит, больше не посмеет после того, как…
Дарька вспомнила порку и нахмурилась: нет, не будет она тосковать ни по батьке, ни по станице, ни по друзьям. Её опозорили. Батька не только позволил это сделать, а ещё и собственной рукой, да по голому заду. А дядьки смотрели и радовались, что её наказали.
Нет, не вернётся она назад. Пусть знают…
Вскочила с неудобной постели и под храп Катерины выбежала на подворье. Умылась, не подумав о том, что можно было бы и причесаться. Понеслась посмотреть на землянику. Хорошо местность помнила.
Красиво-то как!
Пошла осторожно, ягоды давить не хотелось, съела несколько. Вкуснотища-а!
- Ай, кто здесь?!
Не испугалась, от неожиданности вскрикнула. Впереди словно из-под земли выскочило странное существо: согнутое, лохматое, с четырьмя конечностями. Перекувыркнулось через голову и покатилось прочь быстро-быстро.
- Стой, стой! – закричала девочка.
Это он. Тот самый, о котором говорил Шумяка, вернее, его какой-нибудь внук или правнук. Как бы познакомиться с ним. Вон, какой пугливый, убежал. Значит, дикий, но не злой, не бросается.
Как бы вспомнить, что ещё говорил старик про мишку-человека?
Дарька задумчиво, забыв о землянике, побрела назад. Катерине сказала:
- Я видела его.
- Кого это?
- Того, кто нам на дороге попался. Он ел ягоды, спрятался, потом уметнулся. Надо бы его приручить, а?
- Зачем? Господь с тобой, Дарья! Ни к чему чудище привечать, кто его знаеть, може, он кусаться будеть. Фу, на тебя. Брось и думать. Лучше давай рыбки наловим, в ручье её!.. Мелка, да сладка. Я и корзинку нашла, корзинкой-то справно выйдеть.
Дарька загорелась: всё развлечение. Но вспоминать не перестала. И вот когда рыбёшки набралось на ушицу и на жаренье, стало что-то приходить на ум. Но Катерина опередила, буднично так произнесла:
- Батька Шумякин пытался поиграть с медведем-мужиком, сказывал, чуть-то не получилося…
И замолчала.
Дарька дёрнула женщину за рукав:
- Говори дале.
- Да надоть ли?
- Катерина! Рассержусь!
- А то я забоялася. Ишь, какая царица!
- Миленькая, Катеринушка, нянюшка!
- Ай, рассуропилася… Ладно, слушай. Откуда старший Шемяка прознал про то, не откровенничал.
- Да не тяни ты, нянька!
- Нужно достать монетку и пустить лучик от солнца на запад, сказать: «Мишка-детка, на тебе монетку, не обижу, не убью, а в товарищи возьму. Поскорее приходи и гостинчик получи».
- Смешно, глупости.
Катерина пожала мощными плечами:
- Може, и так, да батька с сыном, старики Шемяки, божились, что чудо-юдо пошло, было, к ним, да не вовремя оленуха выскочила из-за кустов, спугнула лесного жителя.
Дарька поставила корзину с уловом возле очага, взяла нож, стала чистить рыбу.
- Чего задумалась?
- Давай его возьмём к себе, а? Приманим и сделаем домашним.
Катерина посмотрел сначала на неё взглядом, означающим краткое «тю?», потом указала на слабо тявкающего, снующего всюду Тюрю.
Вот собачонка! Ни на что не реагирует по правилам своей породы. Ёж пробежал, уж прополз, птица спустится к ручью, едва взглянет с любопытством и снова сновать, вынюхивать уголки вокруг. А нет, так спит, громко сопя.
- Вот как Тюрю, чё ли?
- Почему нет?
-Дура!
На удивление Дарька даже не вспыхнула, не возмутилась: небывалый случай. И сердце Катерины смягчилось:
- Одумайся, девка, я всё у тебя в потатчицах, мне уж невмоготу. Чем я тебе не пособлю? Но уволь, уволь от оборотня, страх-то какой?!
Тем временем рыба была почищена, выпотрошена, вымыта, приготовлена.
Дарька вела себя, на самом деле, странно: не соглашалась с нянькой, но и не противилась. О чём-то задумалась надолго.
Так прошёл весь день.
Катерина нашла себе занятие: собирала впрок ветки, сушь, разведывала, нет ли поблизости съедобных растений, трав для заварки, посетила поляну с земляникой. Осталась довольна.
Дарька в хате листала книги и тетрадь. Вроде бы увлеклась.
Стемнело.
Сидели у огня, ужинали, молчали. Первой не выдержала Катерина:
- Заскучала?
- Нет. Здесь хорошо.
- И мне нравится, но скоро надоесть. Пусто, не с кем по-бабьи погуторить.
- Посплетничать, что ли?
- Скажешь! Я женщина честная, зла никому не желаю, - обидчиво сказала Катерина и поджала губы.
Дарька подластилась, обняла няньку, прижалась к её могучей груди.
- Не обижайся, знаю, знаю, ты у меня самая добрая, самая хорошая.
Растаяла Катерина. Обняла девочку:
- Жалею я тебя, дитятко, ты другая совсем, чем станичные шалопаи, хотя и сама сорванец.
Посидели, помолчали.
- Страшный лес, страшный лес, охотники всё пугали. А мы второй день доканчиваем, а никакого зверья. Даже волки не воют.
Дарька была явно разочарована.
И враз, словно в ответ на её слова, раздался протяжный зов волчицы к своему господину. Тот быстро отозвался.
Катерина поёжилась:
- Ну, чё тебе неймётся. Нагадай ещё тут.
- Да они к нам не пойдут, сыты, небось.
- А лучше от греха подальше, спать пойдём, пора.
Катерина только до подушки - и ну сопеть. Дарька этого и ждала. Сама о деньгах она как-то не побеспокоилась, да и не было их у неё. А нянька прихватила. Видела Дарька, куда мешочек та спрятала. Достала монетку средненькую, неважно какой цены. Следы замела и в постель улеглась. И сама в момент уснула. А наутро, дождавшись, когда взойдёт солнце, а нянька займётся разными хозяйственными делами, побежала на светлую полянку и исполнила «ритуал».
Долго ждала ответа, но напрасно, не пришёл к ней тот, кого она хотела приручить.
Сказала с печалью:
- Мишка-детка, на тебе монетку…
И забросила денежку далеко в землянику.
Катерине, конечно же, ничего не сказала. А та и не спросила, чем занималась её воспитанница. Гуляла, окрестности осматривала, ну, и ладно.
Сама же она в изготовленные заранее силки поймала несколько куропаток и трёх зайцев.
Казачка была мастерица в кулинарных вопросах и с пособью лесных даров напекла, наварила, нажарила, натушила и насолила впрок еды.
А что нужно Дарьке? Мясо, мясо и мясо… в любом виде. А ещё была рыба. Мелкая, конечно, но такая сладкая, вкусная… Где бы хлеба впрок добыть?
На полчаса Дарька забыла о своём «Мишке-детке». Она предалась откровенному чревоугодию. Громко, с наслаждением, выхлебала бульон и захрустела птичьими хрящиками. Потом слопала заячье рагу…
Много косточек осталось. Тюря избалован. Этого уродливого дворняжку любили все соседи атамана и сносили ему столько остаточков, что тот научился избирать и не бросался на всякую всячину. «Дворянин»!
Косточки остались невостребованными. Катерина – чистюля в любых условиях. Снесла мусор в кушири. Не пропадать добру, зверь какой съест, поздоровеет телесно, а потом на стол охотнику и попадёт.
Только вышло всё не так…
Глава седьмая
МОЁ ИМЯ – ПУГАЧ
Рано утром там, где Катерина определила отхожее, для помоев, место, Дарька, бесшумно ступающая по земле своими узкими, аккуратными ступнями, обнаружила искомое «чудо-юдо».
Она с удивлением, больше того, потрясённая, увидела в спину обыкновенного ребёнка. Мальчика лет 9-10, обёрнутого в странное тряпьё, грязные шкурки, заросшего, обветренного, поедавшего кости зайца и птицы.
Он громко хрупал хрящиками и сладко урчал.
Дарька от природы была охотницей, забиякой, неустрашимой воительницей. Прыгнула на плечи, обняла крепко:
- Не шевелись. Я добра тебе хочу, не обижу, побудь со мной, не убегай.
Существо, ещё далеко не наевшееся, дёрнулось, вскочило, но оно было гораздо слабее тренированной батькой-атаманом Дарьки.
А у мальчишки были голубые-голубые глаза, много-много веснушек по лупившейся от солнца когда-то очень белой коже. Она теперь была покрыта толстой коркой коросты. И вообще, дитя было премерзко на вид, но девочка видела его иной облик, совсем, совсем иной.
- Кто ты? Откуда?
- М-мм-мм…
- Ты не телёнок – человечье потомство!
- М-мгм-мгг-мм-гу-у…
Дарька вырвала из его рук, которые когтями стали уже похожи на лапы, отбросы:
- Я дам тебе нормальной еды! Понял? Вкусной. Замечательной!!! Ты – не Мишка-детка, ты – человек! Катя! Катерина!!!
Тот перестал вырываться:
- П-п-ппу—сстти мме-нн-яя-я… Нн-нне-ее-уу-ккуу-шшуу…
- Не из трусливых. Кто ты, говори?! Тебе же плохо! Ты один! Кто тебя так обидел? Откуда ты?!
Катерина не отзывалась.
И хорошо. Дитя успокоилось. Даже приткнулось к худому девчонкиному плечу. Дарька пожалела мальчонку. Поняла с двух секунд:
- Беглец?
А он так давно был беглецом, что речь чуть не потерял, давалась она ему с трудом. Показал два пальца:
- Холодно, да…
Потом поднял три пальца:
- Хорошо, еда, скуснна…
Три лета, две зимы… Один в лесу. Тощий, кости и кости, только глаза светятся.
Перестал вырываться даже для виду.
- Деля, ссесс-тр-риц-ца…
- У тебя была сестра Делька?
Кивнул.
- А ты? Как тебя звать?
- Пл-пл-ёх-ххо… Бабук-ка бил-ла на б-басш-к-ке лик… Пуг-гач-чч, Пуг-га-чч… Я, я…
Дитя било себя в грудь, и слёзы обильно размазывали многослойную грязь по тощей груди.
Катя заспалась в это утро, как никогда. Словно сморило её волшебство какой-нибудь местной Яги, пожелавшей нажиться её богатством или увести из дому кормильца. И Дарьке довелось, с большим трудом, переводя жуткие слоги на слова, за долгих полдня узнать…
Мальчишку просто выбросили из дома, завезли в лес почти три года тому назад. Но он это понял не сразу. Потому что его голова не могла уразуметь, что нет больше на свете ни батяньки, ни маманьки. Зарыли их в мокрую-мокрую после наводнения землю вместе с сестрой Гамюнькой.
Осталась Делька махонькая, да он, по прозванию Пугач…
- Пугач – имя?
Замотал головой, нет, не имя. Как крестили – не помнит. Бабка старая-престарая в курень хозяйкою пришла и всё повторяла:
- У-у, разбойник, истинный Пугач растёт, смертушки на тебя не нашлося, ирод…
Дельку вообще Сатаной звала, хотя та была тихонькой, ласковой. Нашли её однажды… Упало дитя в погреб и разбилось.
С год (тепло, холодно, снова тепло) прожил ещё Пугач в отцовском доме. Старуха била его по затылку скалкой, дровенякой и даже иконой. Не давала есть. В комнатках пустело: куда-то девались вещи. Пугач очень мёрз порой. Но его одежда тоже исчезла. Уж совсем большой стал, его ровесники получили свои «первые штаны» давным-давно, а он в одной рубашонке дитячьей бегает, в ней же и спит.
От голода живот стал болеть, а старуха из подворья не выпускает, чтобы не позорил, видно. Решился, украл каравай свежевыпеченного хлеба, да и слопал его целиком, только крошки на земле остались, спрятавшись в дальнем углу сада.
Увлёкся мальчонка, не заметил, как подкралась к нему злющая бабка.
- У-у, нехристь! – заорала она, а сама, словно без креста, хрясь, и ещё один иконописный лик разломился пополам на лбу ребёнка.
Думала – убила: завалился пацанёнок.
Обрадовалась карга. Ан, нет. Быстро очухался казачок, крепенький уродился.
- Не извести, – в сердцах выкрикнула новая хозяйка усадьбы. – Что мне с тобой сотворить-то, а? Вот обуза!
Пугач очнулся, но не совсем пришёл в себя, хотя вполне расслышал:
- Петровна, что ты усё недовольна? После племяшки тебе тако богатство досталося! Домина о трёх жильях, анбары, баз с животиной, огородище, сад! Дельку сгубила, парнишонку никак!
Это говорила известная в станице под прозвищем «И нашим, и вашим», повитуха Маланья, зашедшая в гости к «подруженьке».
- Молчи, ты! Мало ли перепало? Кто помогал Дельку скидывать в погреб, а?
- Прикрыла только.
- Только!!! Каку шаль получила! Каку юбку, кохту! Помнишь ли, серебро моё?
- А то! Разжилася! Да по-хорошему – ты меня в дом к себе жить пусти, корми-пои, одевай-обувай…
Всё это с большим трудом уясняла Дарька и поражалась жестокости человеческой. Слёзы застывали на её щеках, сердце сильно билось.
А мальчишечка «зазвучал». Слова его становились всё понятнее и понятнее. Вспоминал не только события, но и все известные слова, ведь семи с лишком годков лишила его Анфиса Петровна, родная тётка мамки, не только крыши над головой и куска хлеба, но и жизни среди людей.
Он помнил, как всё было! Вырастет, найдёт дорогу в станицу, отомстит.
- Рассказывай, малыш, рассказывай, - просила Дарька, поглаживая длинные и густые, путанные грязью, пылью, мусором волосы мальчика.
И он продолжал…
Соучастницу и шантажистку пришлось приютить во флигеле, своего дома у неё не было, приживалкой была в доме деверя давняя вдова.
Толстая, противная, очень поесть любила. Особенно утятинку жаловала. Пугачу шейка да лапка порой доставались, так она и то у него из рук вырвет:
- На своих соплях вырастешь, ништо. Неча обжираться-то. А мне – в радость, скуснн-на.
Что можно подумать о такой стервозе?
Дарька так сжала ладонь, что ребёнок ойкнул.
- Прости, малыш, прости.
Маланья была ещё не старой. Думала, наверное, обыграть старуху и прибрать хозяйство к рукам. Но ум, видно, у Петровны был острее. Понимала она всё, но до поры делала вид, что боится языка повитухи.
Так рассуждала Дарька. И была права. Пугач уже более связно рассказал, что неожиданно его мучительница стала ласковее, добрее. Несколько дней подряд угощала его квасом и узваром, давала пирожки и даже куриную лапшу для него не пожалела.
Маланья была недовольна:
- Можно подумать, самим много, что огольца кормишь великатесами. Лучше мне курятинки подкинь и пирожка ну-тко спеки с сазанятиной, давно хочется отведать.
- Не жалей не своего, - вдруг рассердилась хозяйка. – Он мне родня. А ты сбоку припёку, тётка.
Подмигнула Пугачу жиличка:
- Ишь, ты, жалостива кака стала твоя бабка. А ты не верь, не верь, бяка она.
Встала, подбоченилась:
- Пойду я, Анфиса Петровна, жить к Порпендюковым. Зовут, право, сулят тёплу постельку, да юшки жирной, когда захочу, вволю.
- К чему это?! Плохо тута?
- Тоскливо, тётенька. А Порпендючиха – баба весёлая, любит разные истории слушать, да благодарит так-то хорошо.
- Сплетница твоя Порпендючиха. Словцо ей доверишь. Вся станица знать будет.
- На рот не навесишь платок. Она не раба кака, свободна гуторить, чё душа требовает.
- А тебе чем язык тешить…
- На то он мне и даден. И рассуждение имею.
- Говоришь, пирожка сазаньего хошь?
- Ничего не надоть. Пошла я.
- Постой-ка.
- Ишо чего?
- Вспомнилось: чирики у меня новые без дела валяются. Велики мне, да чулки полосатые, племяшка задарила пяток годков назад…
- Надёваны?
- Разок только и покрасовалась. Идём, покажу, али нет?
Уговорила.
А на следующий день всё самое ужасное и произошло.
- Сбирайся, Пугачёнок, земляника поспела богато. Большой уже, поможешь.
- Я быстро.
Сели на возок. И тётка Маланья с ними в новых чириках. Довольная:
- Я в дальнем лесу уж когда бывала! Ягоды там немерено, не так мелка, как в окрест станицы. Я, Петровна, рецепт такой знаю, как из красной ягоды конфекты сварить.
- Вот и сварим. Любишь конфекты, Пугач?
Один-то раз и пробовал, но вспомнил и слюной захлебнулся, нет ничего вкуснее.
Быстро закивал головой.
А бабы посмеялись и дальше поехали.
Вычислила Дарька, что станица, в которой проживал казачонок, как раз по соседству с её находится. Но в той стороне Дарька ещё не бывала, хотя на своём Зубчике почти все места в радиусе пяти-семи вёрст обскакала, да с родителями на дальних ярмарках бывала.
Ехали долго. Пугачу всё в новинку было. Любопытствовал, оглядывал новые места.
А бабка уговаривала подремать маленько, ведь сколько работать придётся: пять корзинок земляники набрать! А вставали рано-рано. Не утомиться бы.
Противился старухе, а себе не смог, сморило его. Только спал не долго. А проснувшись, не сразу открылся. Услыхал слова Маланьи:
- Уж от опушки далече, давай здеся и порешим.
- Тих-ха, проснётся!
- Дрыхнет.
- Была я давеча, разведала, где… Яма там хороша, свалим и закидаем.
Пугач напрягся. Понял мальчонка, что его ждёт. Спасибо бабке Петровне приучила всегда быть настороже, чтобы не досталось ни за что, ни про что. Но что-то останавливало его, чтобы не броситься наутёк. Услыхал он в её речи то, чего не заметила подельщица Маланья.
- Спишь, Пугачёк?
Ровное сопение.
- Говорю, дрыхнет… А вон и то самое место… Погляди-ка, Малашка, ладно ли будет?
Спрыгнула с возка грузная тётка.
- Где?
- Шагни два раза вперёд, а и в сторонку чуть…
Пугач покачнулся: старуха тоже слезла.
Приоткрыл глаза, всмотрелся. До полудня ещё далеко, а в лесу – полумрак: деревья и кустарник растут тесно, кроны сплелись. Ох, что это?!
Анфиса Петровна чуть позади заглядывающей в яму повитухи. Подняла топор, взмахнула им и как жахнет по затылку ничего не подозревающей шантажистки.
Не видел уже мальчишка, как в клочья разлетелся череп одной из преступниц, как рухнула она без единого звука в гадючье логово: нёсся прочь от повозки, от Петровны, от своей неминуемой смерти.
- Пугач! Пуга-ач!!! Вернися, сукин сын, убью!
Он побежал ещё быстрее, спотыкался о корни, кочки, падал в ямки, выкарабкивался, снова бежал. Куда старухе угнаться! И только затихающий крик вслед:
- У-у, злодее-е-ей!!! Попадися мне!!! Вернёшься в станицу – живым в землю закопаю!
И вскоре совсем тихо:
- Пуга-ач!!! Вернися, я тебе конфектов дам!!! Слышь, ничего не сделаю, только вернися!!! А-а-а-а!!!
Потом он потерял сознание. Очнулся глубокой ночью. Было очень страшно. Но пока ещё не судилось ему остаться в одиночестве. Набрёл ребёнок на шалаш. А в шалаше молодая женщина выкармливала малютку. Сначала оба они здорово испугались. Но новоиспечённой матери требовалась помощь. Присмотрелись друг к другу. Пугач рассказал, что с ним случилось и просил не оставлять его одного, сам же обещал делать всё, что ему прикажут. Женщина о себе не сообщила ничего, кроме того, что, потеряв мужа, ехала из далёкой Москвы к родне в Азов, но по дороге с ней приключилось несчастье. Её повозку остановили воры, всё добро забрали, её с собой увезли, хотели служанкой сделать в кибитке одной из жён барона. Но ночью она удрала, долго скиталась, кто-то подсказал, что лесом – дорога короче, указал на этот. А от пережитого, выходит, она раньше времени ребёнка на свет произвела. Пришлось задержаться, шалаш выстроила, немного еды, одежды с собой прихватила. Есть и ружьё. Только страшится она диких зверей. Довелось и медведя, и кабана, и волка встретить. Идти она не может, ноги опухли, сил нет.
Когда случилась их встреча, было лето. Прожили в лесу до проливных осенних дождей.
Всё выполнял Пугач: костёр разжигал, воду из ручья носил, в нём же рубашкой рыбёшку ловил, дары леса собирал: ягоды, грибы, травы, орехи, дички фруктовые, кое-как наловчились силки ставить.
А однажды проснулся утром от сильного холода – ни женщины, ни крохи. Вещи их, как лежали стопочкой в уголке шалаша, так и остались. И кастрюлька с недоеденной ухой на том же месте, где с вечера оставалась.
Долго ждал мальчишка свою новую семью. Не дождался. Спустя много времени попался ему на какой-то ветке клочок цветастого шёлка. Заплакал: это был обрывок платка пропавшей женщины.
Как он жил дальше? Трудно вспомнить. Сначала искал людей, потом стал избегать даже редких охотников.
Вырыл себе нору, обустроил её ветками, мхом, научился снимать шкуры случайно не съеденных умерших животных. А желудок приспособился ко всему. Правда, очень, очень часто в холодное время приходилось голодать.
Напугал?
Нет. Удивил.
- Хочешь быть с людьми?
- Очень, очень…
Глава заключительная
ГИБЕЛЬ ДАРЬКИ
Спустя месяц, проведённый в глухом лесу, Дарья и Катерина вернулись в станицу.
Максим Парамонович и его жена, мать трёх дочерей, всё это время отчаянно переживали исчезновение любимой дочери. Сколько сил, влияния на станичников использовал, власти своей использовал он, это неисчислимо.
Аграфена Федосеевна ночи не спала, не ела почти, а воду пила вёдрами, чтобы обморок не случился.
Сёстры не заморачивались. Может, даже радовались, что Дарька исчезла.
Станичники озаботились своими делами, и поэтому про атамановы печали забыли.
Девчонка прискакала на Зубчике с мальчонкой, которого назвала Данькой. Следом ехала Катерина с повинной головой.
Плакали от радости все. А потом и от горя.
Аграфена и Максим усыновили ребёнка.
Няньку простили. И она осталась жить в семье до самой смерти, которая случилась спустя семь лет во время набега беглых каторжников из далёкой Сибири.
В страшной схватке с противником погиб и атаман Протченков.
Он был человеком великой силы и отваги.
Рядом сражалась его дочь Дарька.
Врагов отогнали от станицы. Но дочь не могла простить гибели отца, няньки и многих родных и близких людей.
Двадцатилетняя Дарья, вдова того самого Сергея, который хотел её выпороть за неповиновение отцу, вскочила на совсем уже старого Зубчика и погналась за врагом, чьи потери были и так уже велики.
Они устроили привал в глухих камышах. Развели костры, успокоенные отсутствием погони.
Дарья настигла их. И, остановившись в пятидесяти шагах от спящих горцев, вызвала их диким криком на бой.
Она сражалась против тридцати воинов. Шашкой зарубила шесть мужиков и под саблей седьмого легла сама.
Могила отважной казачки на кургане долго была видна. Потом её сровняло с землёй.
Но сын её Сергей остался жив. И это уже другая история.