Моя память

Дарья Михаиловна Майская
Воспоминания...  Они, как живые существа, приближаются, окружают, лишают покоя, не дают сосредоточиться даже на очень важном в эту минуту деле, заставляют шаг за шагом пережить давно минувшее событие, которое сегодня не стало бы для тебя даже мало-мальски значимым... Воспоминания выхватывают, возрождают кусочек жизни, чувств.

Вот и теперь вижу себя маленькой девочкой, ученицей начальных классов. Наступает Праздник Праздников  -  Светлое воскресение Христово. В доме всё выскоблено, вымыто. Занавески, накидки на подушках, покрывала на кроватях и скатерти топорщатся - так сильно они накрахмалены.

Мама ставит и ставит в русскую печь чугунки, формы, сковороды, жаровни... Не в силах понять, как это всё там размещается, заглядываю за заднюю стенку печи - нет ли там сквозного отверстия.  Заметив это, мама улыбается.

И вот Великая Суббота. По улице потянулись группы женщин. Все они нарядные, в
руках завязанные в белые платки, узлы с куличами и праздничной снедью, предназначенной для освящения в храме.

Входит бабушка, мамина мать:
-Всё у тебя готово? - обращается она к маме, - пойдём.

- Тоня пойдёт, - неожиданно для меня сказала мама и поднесла мне объёмистый и довольно тяжёлый белый узел.

Бабушка, ни слова не говоря, вышла из комнаты, я за ней. На улице мы присоединились к группе женщин, среди которых был соседский мальчишка Федюшка Фомин. В руках у него был такой же узел. Я шла, испытывая огромное опасение: однажды моя соклассница на школьной перемене очистила и съела крашенное яйцо. То ль наш учитель это в окошко увидел, то ли кто ему донёс. На уроке он долго её отчитывал. Девочка стояла, низко опустив голову. Луч солнца через окно упал на её лицо и капавшие и стекавшие по её щекам слёзки искрились и сверкали, как драгоценные камешки...

Скорым шагом мы приближались к храму. Дорога к нему проходила мимо дома ... директора школы. И он стоял на улице. Увидев учеников, то есть, нас с Федюхой, он спросил:
-Как фамилии? В каком классе учитесь?

Взрослые остановились, но молчали. Я ответила. Директор велел мне вернуться домой. Бабушка взяла мой узел. Федюшка тоже назвал себя, но на требование вернуться - заартачился:

- Меня мать послала, а я матрю слухаюсь - и пошёл, не оглядываясь, к храму.

Придя домой, я рассказала маме о случившемся. Она, как ни в чём не бывало, продолжала заниматься своими делами - ну, вернули и вернули, ничего страшного, видимо, подумала она.

Остаток этого дня, воскресенье и начало понедельника я медленно умирала в ожидании позорной разборки перед классом, а может и перед всей школой. И была уверена - пощады не будет.

Дело кончилось выпуском школьной сатирической "Колючки", на полосе которой (хронический второгодник и сроду не носивший ни пионерского галстука, ни школьной формы) в красном галстуке, в огромной форменной фуражке, на коленях перед иконами осенял себя крестным знамением... Федюшка. Меня в номере не было.

Школьники смотрели, читали скучную подпись: такой-то ученик, из такого-то класса... и молча, не то чтобы без смеха, как в таких случаях бывает,даже без улыбок(!), расходились.

По сей день я испытываю отголоски мук той, маленькой себя, находившейся почти двое суток, как теперь бы сказали, в длящемся стрессе, а по-настоящему, в ужасе ожидания расправы.

Воспоминания, отпустите меня, ведь муки в детстве страшны неведением, отсутствием жизненного опыты, непониманием и невниманием взрослых, оставивших ребёнка без поддержки.

Муки в старости убийственны невозможностью изменить, исправить минувшее, сознанием несоответствия силе  мук содеянному...