Не помню точно, в каком очаге... Наверное, всё-таки в последнем, на Кирочной - а значит осенью сорокового года - к нам стала приходить учительница музыки; до этого воспитательницы иногда пели с нами, но, в основном, революционные песни. Седая и очень строгая, она закалывала "шиш" на затылке гладкой заушной причёски, носила пенсне на ленточке и маленькие часики на шейной цепочке. Оказалось, кроме "по долинам и по взгорьям", есть ещё и другие песни. Повернувшись лицом к нам, учительница одной рукой "вслепую" извлекала музыку из пианино, другой дирижировала, а мы, сидя полукругом на низеньких стульчиках, жалобно пели::
Во поле берёзонька стояла,
во поле кудрявая стояла.
Люли-люли, стояла,
люли-люли, стояла...
Кое-кто из нас и раньше слышал эту песню - по радио тоже. Но не у всех дома были чёрные тарелки репродукторов; из них высокий мужской голос вкрадчиво звал:
Некому берёзу заломати,
некому кудряву защипати.
Люли-люли заломати...
И после паузы вдруг внутри радиотарелки медленно, казалось путаясь в словах и всё ускоряясь, возникали грубые мужские голоса:
Тары-бары, растабары
снеги белы выпадали,
серы зайцы выбегали
охотнички выезжали,
всех собак своих спускали,
красну девку испугали!...
И вдруг, обрываясь на "форте" (я уже знал различие между "форте" и "пиано" - Бабушка объяснила), голоса резко вскрикивали:
Ты, девица стой! Стой, стой!...
и сразу же быстро-быстро "пиано" и не путаясь в словах почти шёпотом сообщали, как бы, лично мне на ухо:
...красавИца с нами песню пой, пой, пой!
чувиль мой, чувиль!
чувиль-навиль. виль-виль-виль.
ещё чудо, перво-чудо, чудо-родина моя!
Не буду лукавить: не могли мы, восьмилетние разобрать, что там бормотали быстрые мужские голоса. Как надо петь этот вычурно-сложный припев я узнал в восьмом классе,будучи привлечён в хор ленинградского Дворца пионеров; меня вместе с Юркой Рокотяном - с тем, кто едет вместе со мной в кузове грузовика в Кавголово
http://www.proza.ru/2013/10/08/2166 - определили в партию "тенор первый".
Кроме "во поле берёза" мы разучивали хор "ноченька" из оперы "Демон" и песню "Вей, ветерок", которую больше нигде никогда не слышал. Запевал сладкоголосый коренастый парнишка - тоже "тенор первый":
Ой, по-над Волгой луга зеленеют,
вешние ветры над пашнями веют...
и разложенный на восемь голосов - четыре мужских и четыре женских - хор нежно, "пиано" вступал:
Вдаль над рекой песня летит,
русская ширь в песне звучит.
Вей, ветерок, песню неси -
пусть ей слышат все на Руси
Было видно, что всё внимание сопраниц и альтиц было направлено на сладкоголосого запевалу; наши с Юркой голоса были пожиже, но не дрожали на высоких нотах, как у соседа. Он, между тем, выводил:
Гордо легла ты от края до края,
наша отчизна, Россия родная!
мы немедленно откликались "форте" сразу и дружно:
Верным путём к счастью идёт
наш богатырь- русский народ!
и тут же завершали нежно-нежно, "пиано":
Ве-ей, ветерок, песню неси -
пусть ей слы-ышат все на Руси...
Так же всегда неразборчиво, как хоровой припев "берёзоньки", звучал по радио хор "ноченька" из оперы "Демон", и мы с Юркой были искренне довольны, когда поняли с детства таинственный текст:
Ноченька, тёмная... Ско-оро пройдёт она...
Завтра же с зоренькой в пу-утьть нам опять...
Красное солнышко в небе покажется.
будет дороженьку нам освещать.
Сядем на борзые кони , прикрасимся,
станем оружьем на солнце блистать!
С песнями громкими,
с бубнами звонкими
в пу-уть нам
опять...
Всё это то престо, то медленнее (ларго, что ли?), то форте, то пиано повторялось по-новой:
Ноченька, тёмная...
Впрочем, куда это меня утащило от очаговской "берёзоньки"? Так сложно, как взрослый хор по радио, мы в очаге не пели - просто выводили своими неокрепшими голосами размеренно и недружно:
Пойду ль я в лес погуляю,
белую берёзу заломаю.
Оторву с берёзы три пруточка,
сделаю ребятам три гудочка.
А четвёртую - балалайку,
а четвёртую - заиграйку.
Стану балалаечку играти,
станут мне все подпевати...
Так до сего дня и не знаю, когда и кем был придуман тот красивый припев...
А вот "лебеда" мне очень не нравилась, скучная была песня! Каждую фразу, каждую строчку нужно было повторять дважды:
Посею лебеду на берегу, посею лебеду...
Мою крупную рассадушку...
и при этом ещё следовало не забывать, что иногда при повторе строчки слова попадались другие! А она всё махала и махала рукой, выпевая вместе с нами:
Погорела лебеда без дождя
Моя крупная рассадушка, моя крупная зелёная...
Пошлю казака по воду
Ни воды нет, ни казаченька
Кабы мне бы да на ворона коня,
Я бы вольная казачка была
Скакала бы плясала по лугам
По зелёным дубравушкам
С донским, с молодым казаком...
Тоска, помню, была смертная! И откуда только эта музыкальная училка притащила эту !лебеду"?...
Не лучше была и песня про то, как "вставала я ранёшенько":
Ой, вставала я ранешенько,
умывалась я белешенько...
Тоже девчоночья какая-то песня! Казалось, и припев-то у неё был смешной какой-то, неуместный:
Ой, ли да-ли-да-ли, калинка моя,
в саду ягода-малинка моя!
- и так после каждых двух спетых фраз:
...надевала черевички на босу,
и гнала свою корову на росу.
Я гнала свою корову на росу,
повстречался мне медведь во лесу.
Я медведя испугалася,
во часты кусты бросалася.
Ты, медведюшка, ты батюшка,
ты не трожь мою коровушку.
Ты не тронь мою коровушку,
не губи мою головушку!
Я коровушку буду доить,
малых детушек буду кормить (или поить? - не помню)...
Нет, не понравились мне эти уроки пения, хотя дома у нас пели все, и я вместе со всеми. Зато однажды...
Однажды она повернулась к нам спиной и стала очень равномерно перебирать клавиши обеими руками. И вдруг мы услышали:
Из края в край один иду -
и мой сурок со мною,
Под вечер кров себе найду -
и мой сурок со мною.
И мой всегда, и мой везде,
и мой сурок со мною,
и мой всегда, и мой везде,
и мой сурок со мною...
Голос её всегда был негромким, но стал вдруг чистым, и как-то само собой получилось, что в комнате стало тихо-тихо:
Кусочки хлеба подберу -
сурок всегда со мною.
И вот я сыт, и вот я рад
и мой сурок со мною...
Девиц весёлых я встречал
и мой сурок со мною.
Смешил я их: ведь я так мал -
и мой сурок со мною.
По разным странам я бродил
и мой сурок со мною,
Я весел был и счастлив был,
и мой сурок со мною!
После каждого куплета шёл всё тот же припев, и я заметил, что вместе с нею, с учительницей тоже уже пою:
И мой всегда, и мой везде,
и мой сурок со мною... - да, всякий раз дважды!
Другие ребята тоже подпевали, а когда песня закончилась, оказалось, что в открытых дверях комнаты стояли воспитательница нашей "нулёвки" и средней группы тоже и слушали , как мы поём. А потом мы разучивали слова и она, учительница показала, как надо на пианино играть мелодию, на какие клавиши нажимать. И ещё она спела припев на каком-то смешном языке:
А ве киси, а ве киля,
а ве киля мармоте... - и мы пытались запомнить. А потом...
Что было потом, я описал в "Мальчишечьих хрониках". Была война. А через два года, когда мы, "выковыркнные", жили в Касимове, однажды я спел "сурка" двоюродной сестре Лильке. Она сказала, что у Бетховена - она сразу и так важно сказала, что "сурка" сочинил этот самый Бетховен. А потом сняла с шифоньера патефон - вернее, я снял под её руководством - и поставила пластинку. И сквозь хрип (иголка, наверное, была старая) я услыхал:
Постой, выпьем, ей-богу, ещё!
Бетси, нам - грогу стакан!
Последний, ей-богу...
"Это, заявила Лилька, "шотландская застольная". Тоже Бетховен. У него много есть песен..."
И эту песню я тут же запомнил тоже раз и навсегда! Не такой уж я знаток музыки, но с тех пор уверен, что даже мало разбирающийся в музыке человек почти всегда определит, каким композитором она написана... Когда стал знакомиться с основами стихосложения, вдруг увидел, что "сурок" это размер амфибрахия, а "шотландская" - чистый дактиль, и почему-то это меня поразило. Позже понял - поразили меня не размеры, а то непередаваемое, что есть у Бетховена, то чисто бетховенское, по которому узнаешь его всегда! Есть оно и ещё кое у кого...
Чуть было снова не вставил в эту миниатюру детсадовские песни, уже включённые в миниатюру "Выстроить цикл"
http://www.proza.ru/2013/11/14/1226