ДОРОГА ДЛИНОЙ В МИЛЛИОНЫ ЛЕТ
Закончив геоморфологическое обследование предгорной части долины Быстрицы, Ильин возвращался на базу поисковой партии попутной хлебовозкой. Голосовать не пришлось. В глухих местах Прикарпатья на пустынных просёлках, здешний водитель всегда тормозит, когда догоняет путника, а походка медленно бредущего человека, под поклажей, выдавала усталость. Ехать было недалеко, да бывалый шофёр уважал ухабы. Он оказался молчуном к удаче нечаянного пассажира, который не охоч был до празднословия, любил помечтать, чему способствовала неспешная дорога под рулады старого мотора, обречённого то и дело менять ритм работы. Занимали воображение наплывающие навстречу и обтекающие колёсную хлебную будку по сторонам холмы с пологими скатами, плоские речные террасы, то голые, то залесённые или поросшие кустарником, с редкими постройками сельского типа и пашнями. И медленно-медленно надвигались против движения солнца синие карпатские хребты. Издали они представлялись неискушённому взору прозрачными, словно стеклянными или воздушными, но кто-кто, а уж молодой геолог знал, что волны земной коры, поднятые подземными катаклизмами, это складки крепчайших горных пород, а образ моря – лишь поэтическое отражение внешнего сходства двух стихий, воды и камня, в состоянии бунта.
Ильину, считал он, повезло, что на второй полевой сезон по окончании геофака он попал к золотоискателям. Правда, началось как бы с невезения. Сразу после выпуска его, мечтавшего о романтике «классической» геологии, «кинули», как безответного молодого специалиста, на геоморфологию. Эта падчерица полевиков не содержала волнующих тайн земных недр, в её ведении были открытые всем взорам формы рельефа. Чем особенно могла она увлечь! Что с неё взять! Только материал для читаемой вскользь общей главы геологического отчёта по той или иной территории под названием «Орогидрография». Даже молодые четвертичные отложения, привлекающие внимание изыскателей, в основном, глиной, песком, гравием и прочими строительными материалами, по рангу стояли выше геоморфологии во мнении тех, кто занимался поисками полезных ископаемых. Если бы Ильину достался тогда в наставники один из невольников обстоятельств, в свое время «кинутый» на геоморфологию по производственной нужде да так и оставшийся при ней, то институтское очарование наукой о строении земной коры со временем сменилось бы равнодушием, механическим, лишённым творчества исполнением своих обязанностей, пока начальство не соизволит «перекинуть кинутого» на другое дело.
Но в тот первый год молодой человек попал в руки Кохалевича, геоморфолога по призванию, не от мира сего, и знатока новейших рыхлых осадков рек, озёр и наносов Эола. Редчайшим поводырём в незнакомом Ильину, но априори нелюбимом деле оказался этот Кохалевич. Наставлял, не наставляя; просто делал своё дело так «вкусно», что молодой специалист, приставленный к нему, невольно заражался. Впрочем, так же легко он мог излечиться, оставшись без старшего товарища, не появись на его пути золото.
Вернее сказать, золотоискатели сделали заявку на опытного Кохалевича, однако тот имел другие планы и рекомендовал вместо себя Ильина. Магический металл оказался способным вознести на заметную высоту и скромного служителя недр в ранге геоморфолога. Дело в том, что рассыпное золото, охота на которое началась недавно в Карпатах, выдаёт места своего скопления особенностями рельефа в гораздо большей степени, чем другие полезные ископаемые. Ильин вдруг осознал себя востребованным для настоящего дела, переместился из сонного арьергарда геологов, занятых рутинным составлением общих глав к отчётам, в первые ряды авангарда, которым решаются важнейшие практические задачи геологии.
Тому года три, как шлиховое опробование в ручьях, стекающих с Острого Верха, преподнесло сюрприз: в лотках заблестело золото. Да не единичные, едва различимые глазом чешуйки, как иногда бывало при исследовании горных потоков, а щепотки пылеватого металла. Поисковики не верили, что здесь могут быть промышленные запасы этого сатанинского мерила ценности, за которое, согласимся с Гёте и Гуно, люди гибнут испокон веков. Никто из местных жителей и слыхом не слыхал ни о каком золоте Покутских Карпат, омываемых студёными водами Прута и Черемоша. Не упоминалось оно ни в старых хрониках, ни в легендах горцев. Специалистам трудно было представить себе существование области сноса этого металла в горном массиве, где отсутствуют изверженные породы, где до последнего времени не обнаруживался такой важный «след» древних гидротермальных источников, как кварц, побуждающий золотоискателя к поиску. А когда кварц всё-таки обнаружили в верховьях Лючки и Быстрицы, питающих Прут, оказалось, в этой части Карпат он чужак, пришелец из немыслимо далёких эпох, дар безымянной горной страны, исчезнувшей с лица планеты одновременно с динозаврами. Представим себе его историю, проследим его путь из глубин окаменевшего времени к нам…
В последнюю на Земле эпоху горообразования, называемую учёными Альпийской, Восточные Карпаты поднялись со дна спокойного океанического залива, с почтительного расстояния наблюдая за рождением под фейерверк вулканов, под грохот ломающейся земной коры других горных систем, соседних и отдалённых, из пучин водоёма, который назовут Океан Тетис, в честь богини моря, когда появятся существа, способные давать имена. Владетель подземного царства Плутон, щедро одаривший из своих кладовых драгоценными металлами молодые горы, от Атласских и Пиринеев до Гималаев и Тибета, похоже, не заметил скромной горной дуги на краю исчезнувшего океана, память о котором сохранили до наших дней моря Малайского архипелага, Средиземное, Чёрное, Азовское, Каспий, Арал, Персидский залив. Сюрприз Восточным Карпатам, сложенным на изученную глубину осадочными (и только в Чёрногоре подвергнутыми метаморфизму) породами, подготовили другие горы, несравненно более древние, чем те, что породил Океан Тетис.
Задолго до его появления они подпирали здесь тяжёлое облачное небо. Воображение перенесло Ильина в то немыслимо далёкое время, и он увидел себя не в кабине хлебовозки на разбитой дороге, а на каменистом берегу моря, которое медленно отступало. На мелководье обнажались окатанные прибоем валуны, галька и гравий серого песчаника, коричневых и чёрных кремней, молочно-белого кварца. Высыхает и твердеет известь, выпавшая из морской воды, и разноцветные окатыши, цементируются в монолитную массу, образуя новую горную породу, конгломерат. Он успешней сопротивляется разрушительному времени, чем камень окрестных гор. Когда от тех не останется и следа, он найдёт себе место на выглаженной равнине, что станет со временем дном Океана Тетис, на миллионы лет зароется в мягкие морские осадки и, когда придёт срок подняться новым горам, среди них – Карпатам, даст обнаружить себя под солнцем, звонким эхом откликнувшись на имя Острый Верх. Этот чужак, посланец канувшей в небытие горный страны, принесёт в своём кварце из дали в сотни миллионов лет то самое золото, которое внесёт в устоявшуюся, без праздников больших открытий, жизнь поисковиков из Львовской геологической экспедиции разнообразие, а Ильину посулит и того больше.
С этими мыслями, свойственными скорее поэту, чем инженеру-геологу, наш мечтатель пересел из крылатой машины времени в трясущуюся на ухабах хлебовозку. Солнце, опускаясь за неровную стену передового карпатского хребта, уже не прозрачного, а густо-синего, меняло белый цвет на красный и вдруг потекло через понижение между двумя вершинами к подножию гор расплавленным золотом. Никак не уйти мыслями от золота. Этот бы солнечный поток да в естественные ловушки речных террас Лючки и Быстрицы, так весь край озолотить можно, не прилагая особых усилий. Так ведь опять фантазия, опять поэтический образ. Реальный драгоценный металл, накопленный на естественной «тёрке» коренных пород под наносами речного песка, галечника и суглинка, в лучшем случае образует тончайшие линзочки. Попробуй, найди их вслепую! Сколько этого «шутора» (на местном наречии) перелопатить надо, умело промыть, чтобы выделить грамм золота! Главный геолог партии Дмитраш оптимистически утверждает, что местами в тонне рыхлой породы можно ожидать до одиннадцати граммов, да коллеги сильно сомневаются, в том числе геоморфолог. Он возвращается на базу с другими мыслями.
КАТРИЧ
Ильин добрался до базы геолого-поисковой партии, когда вечерняя тень от гор, полукольцом обложивших Яблонов, уже покрыла и село, похожее издали на огромный фруктовый сад, и окрестные поля на широких террасах Лючки. Мощеная диким камнем извилистая улица вела от автостанции через все село к обрывистому берегу реки, где стоял на отшибе большой деревянный дом с мансардой.
В этот не поздний еще час светилось окно наверху. Ильин толкнул калитку и, нагибаясь под ветвями яблонь, прошел бетонной дорожкой к дому, уверенным шагом поднялся по темной лестнице на свет из-под двери.Посреди комнаты сидел на перевернутом ведре начпартии Гусь (такая у него была фамилия), с ножом и картофелиной в руках. В углу под кипящей кастрюлей гудел керогаз.
— А, Борис! Я думаю, кто там топает? Что, закончил?
— Амба! — ответил Ильин, сбрасывая на пол возле раскладушки с неубранной постелью полевую поклажу. И спохватился: — Здравствуйте, Александр Павлович.
— Здоров, здоров,— добродушно ответил Гусь.— Вовремя явился. Дмитраш тут без тебя истосковался.
Борис, разминаясь, прошелся по комнате, уставленной раскладной мебелью.
— Главный на участке?
— Во Львове. Катрич вызвал. Обещал вернуться засветло, да, видно, опоздал к поезду или...
Гусь замер, прислушиваясь к шуму мотора на улице. Хлопнула дверца автомашины, послышались шаги: сначала на бетонной дорожке, потом на лестнице.
— Легок на помине. И не один. Кого это Дмитраш привез на ночь глядя?
На последнем слове Гуся дверь широко распахнулась и через порог переступил очень высокий, внушительный, как памятник генералу, пожилой мужчина в добротном костюме.
Катрич, узнал Ильин. Он видел начальника экспедиции второй раз. О таких в старинных романах писали «лев». Он и походил на льва: еще достаточно гибкое и сильное тело, большая, надменно откинутая назад голова, по-юношески длинные, густые, волнистые волосы, блестящие и совсем седые, крупные черты горбоносого лица и острый взгляд льдисто-светлых с хищным прищуром глаз. Да, это был красивый зверочеловек, под стать герою древности. Даже недостаток его (у Катрича время от времени дергалась щека) казался достоинством — своеобразной меткой, ставшей примером подражания для некоторых работников экспедиции.
Гусь быстро, но без суеты поднялся с ведра, тщательно вытер ладони о брюки и пожал протянутую ему руку.
— Добро пожаловать, Сергей Иванович. Как раз к картошке успели.
Прищуренные глаза Катрича источали добро¬душие сытого хищника.
— Картошка в другой раз, Александр Павлович. Ужинаем мы сегодня в ресторане. Разговор у нас предстоит важный. Требуется соответственное оформление. Что скажешь, главный?
Вопрос был задан Дмитрашу, который в ту минуту находился в тени Катрича в прямом и переносном смысле. Главный геолог партии не мог похвастаться ростом, однако спортивная фигура и умение всегда держаться прямо скрадывали этот недостаток. Большой лоб, блестевший испариной, казался еще большим из-за глубоких залысин. Глаза смотрели внимательно и умно.
— Я — «за»,— ответил он так, что Ильин поверил: Дмитраш действительно «за».
Гусь с сожалением покосился на кастрюлю с картошкой и нехотя потушил керогаз.
— Сегодня плачу я,— как бы между прочим заметил Катрич.— Моя очередь.
Дмитраш запротестовал, но Гусь его не поддержал. Выражение озабоченности, появившееся на лице Александра Павловича, сразу исчезло. Ильин знал: у начальника партии четверо детей, и каждый ужин с высокими гостями оборачивается для него неделями экономии. Похоже, и Катрич в курсе затруднений Гуся. Ильину показалось, будто Сергей Иванович подмигнул ему. Или у того щека дернулась? Во всяком случае, Катрич остановил на юноше свой взгляд, прищурился, узнавая.
Ох, и глазаст же Дмитраш! Ловко помог шефу:
— Ильин Борис, наш новый геоморфолог.
— Помню, помню... Ну как, освоились на новом месте?
— Осваиваюсь, Сергей Иванович.
— Работайте. Место у вас перспективное: есть куда корни пускать и куда расти... Ну-с, поторопимся. Как бы нам двери не поцеловать.
В просторном зале ресторана на втором этаже торгового комплекса было пусто и неуютно. Со всех сторон лезло в глаза красное: пластиковые обои, занавески на окнах, винные пятна на скатерти, потертый дерматин кресел, дорожки между столами.
Геологи выбрали столик в углу зала у эстрады. Возникнув из-за красной ширмы, ленивой расхлябанной походкой направилась к ним официантка в красном форменном платье. Наконец — у столика. Вздохнула, вынимая блокнот из кармана на переднике.
— Сегодня у нас рыбный день,— предупредила, подавляя зевоту и глядя в сторону.
— Рыбный? — насмешливо переспросил Катрич.— Значит так, красавица, несите нам мясо в любом виде и, главное, побольше. Мы голодны. А на довесок... Ну, сами знаете...
— Но...— начала было официантка.
— Прошу вас, без «но»,— мягко остановил ее Катрич, и в прищуренных глазах стареющего льва блеснули льдинки.— Поскребите там по сусекам.
Минут через пятнадцать, после того, как за ширмой успели яростно переругаться шепотом и в зал несколько раз выглянул какой-то ресторанный чин в красном, на столе, застланном свежей скатертью, появились тарелки и тарелочки с мясом, рыбой и салатами, бутылки, графинчики и даже «Боржоми», С первых минут ужина Катрич дал понять, что главное в этой трапезе не еда.
— Итак, друзья мои, к нам едет ревизор,— начал он полушутя, когда геологи утолили первый голод.— Точнее, комиссия из министерства. Быть или не быть вашей партии и нашему золоту,— последнее слово начальник экспедиции выделил интонацией и коротким рубящим махом столового ножа,— зависит от того, сможете ли вы произвести впечатление на товарищей из министерства.— Катрич не торопясь прожевал кусок телятины и продолжал: — Киевляне вряд ли будут читать ваши маршрутки, не станут они и мыть шлихи на Лючке. Им надо преподнести золото на блюдечке, показать ярко раскрашенные карты, разрезы и... нашу уверенность. Непоколебимую! Понятно? Никаких «возможно», никаких «мы предполагаем». Золото есть! Завтра будет еще больше. Да, запасы подсчитали?
— Килограммов пятьсот по Лючке,— ответил Дмитраш, втягивая голову в плечи и не сводя с шефа настороженного взгляда.
— А с притоками?
— Не более семисот пятидесяти.
Катрич резким движением отодвинул от себя тарелку.
— Мало! Каковы перспективы Быстрицы?
Дмитраш коротко, словно бы опасаясь даже на миг выпустить Катрича из поля зрения, показал глазами на Ильина:
— Наш геоморфолог только что закончил исследование долины Быстрицы. Если окажется, что четвертая терраса, общая для Лючки и Быстрицы, не прослеживается юго-западнее...
— Не прослеживается,— неожиданно для самого себя брякнул Ильин, и тут же кровь ударила ему в голову. Как сквозь туман он увидел губы Дмитраша, расползающиеся в странной улыбке. Потом услышал зловещий полушепот:
— Ты хочешь сказать, на Быстрице надо поставить крест?
Ильин, ища поддержки, растерянно посмотрел на Гуся. Тот, казалось, к разговору относился безучастно. Немой призыв младшего товарища не тронул его. Начальник партии, ни на кого не глядя, с аппетитом опустошал свою тарелку. И вдруг мурашки побежали по спине Ильина: в прищуренных глазах Катрича, на которые наткнулся растерянный взгляд Бориса, мелькнул опасный хищник. Ильин через силу выдавил:
— Почему?.. Я так не считаю.
И тут в разговор золотоискателей вмешался начальник экспедиции — не говорил, а крался на мягких лапах:
— Я нисколько не сомневаюсь в добросовестности Ильина. Думаю, исследование он провел грамотно, но у него еще слишком мало опыта, чтобы делать правильные выводы. Разве не так, Ильин? Вы согласны? Вот и чудесно! Берите, Юрий Влади-мирович, и ты, Александр Павлович, юношу под свою опеку. Со временем из него получится настоящий геолог. Но соли ему придется съесть не один пуд,— сказал, отвернулся от Ильина и уже не замечал его до конца ужина.
Ильин совсем скис. Он слышал краем уха отдельные слова, обрывки фраз и не пытался даже связать их воедино. Только когда заговорили о каком-то кинофильме, Борис прислушался. Говорил Катрич:
— Калита приедет к вам на днях. Осмотрится, напишет сценарий. Не давайте ему расслабиться. Отснять ленту надо при комиссии. Это развлечет их и, главное, отвлечет.
ГУСЬ
Утром Дмитраш предупредил Ильина:
— Сегодня приму у тебя материалы. Только провожу Катрича. Далеко не уходи.
Убрав раскладушку в угол, Борис спустился в камералку. Большая квадратная комната была полна народу. Геологи, одетые по-полевому — в сапогах и одинаковых, с поясом и капюшоном, куртках, с офицерскими сумками и горными молотками,— теснились вокруг письменного стола, за которым хмурый Гусь распределял маршруты.
Кое-кого из своих новых товарищей Ильин уже знал. Здороваясь на ходу, он прошел в лабораторию — угловую каморку с окном в сад. Там сидела за микроскопом Марийка, прозванная экспедиционными остряками Микромарийкой за миниатюрность и привязанность к своему орудию труда. Не отрываясь от окуляра, она приветливо помахала Ильину фарфоровыми пальчиками.
Лаборатория сообщалась с кабинетом Дмитраша. В открытую дверь виднелись стеллажи с белыми коробками для шлихов, угол письменного стола и старинный сейф с рельефной дверцей. В нем, знал Ильин, хранилось намытое золото.
Обойдя внутренние помещения, Ильин вышел на крыльцо. Здесь тоже было столпотворение. В тени под забором разместился рабочий люд. Курили. Спорили о вчерашней игре киевского «Динамо» с московским «Спартаком». Безазартно перекидывались в дурачка засаленными картами. Ни одного лишнего движения: тяжелая работа в шурфах и расчистках приучила людей к экономии сил.
За домом начинался сад. Дряхлые, беспризорно разросшиеся яблони с узловатыми ветвями и жухлой, табачного цвета листвой, уже потерявшие способность плодоносить, по-старушечьи млели под жарким солнцем.
К реке вела едва заметная тропка. Росистая трава пружинила под ногой и темнела, пуская сок. По левую руку остались зеленые вагончики на колесах, отданные Гусем под жилье практикантам и геологам-холостякам. На береговом обрыве молчаливая толпа яблонь расступилась, пропуская Ильина к земляному пандусу. Сняв сандалии, Борис спустился на галечную косу и вошел в реку. Лючка обожгла холодом, заставила его выскочить на сухой валун. Он сел на камне, свесив ноги к прозрачным струям горного потока. Прямо перед ним, за речкой, от уреза воды начиналось карпатское низкогорье. Оно ревниво хранило тайну желтого металла — под зелеными покровами леса, под рыхлыми наносами суглинка и щебня, под многоярусными сводами гор, выложенными крепким песчаником. Как по шнуру, обрезала Лючка обращенный к ней склон хребта, обнажив слоеный пирог карпатского флиша.
Послышались голоса. Шлепая сапогами по мелководью, расходились по двое вверх и вниз по реке товарищи Ильина с лопатами и деревянными лотками для шлихового опробования. Потом жестко и грубо затарахтели моторы — со двора базы выезжали машины, увозя шурфовщиков в горы. И наступила тишина. Не то мертвое молчание, которое можно представить себе в изолированном стенами пространстве, а тишина живая, когда слух улавливает вроде бы тихое дыхание.
— Скучаем?
Ильин вздрогнул и обернулся. На берегу черным столбом стоял Гусь в своем неизменном костюме, бывшем в отдаленные времена пиджачной парой.
— Главного жду.
Борис подвинулся на камне, освобождая место начальнику. Александр Павлович долго мостился рядом, не зная, куда деть свои длинные ноги.
— Голова болит? Нет?! Ну, ты силен, брат! А у меня раскалывается.
И у Бориса голова была не на своем месте, но причиной кислого его настроения было совсем другое.
— Не понял я, Александр Павлович, о каких киносъемках шла вчера речь?
— Затея Катрича. Возмечталось шефу поведать широкой общественности о первооткрывателях карпатского золота. Что-то вроде золотой лихорадки.
— Не рано ли?
— Рановато, но и Дмитраш за фильм. Он и сценариста уже подыскал — столичного поэта Вадима Калиту. На днях пожалует сюда. Вообще у нас в экспедиции любят устраивать сатурналии по поводу любого успеха. Едва рассмотрели в лотках первое золотишко, ударили во все колокола. На звон повалил народ — понятное дело, слово-то какое — золото! Завораживает. Обыватель думает, будто нет ничего дороже «презренного металла». Сразу появились статьи в газетах и журналах. Пошли совещания на всех уровнях. Везде мы, первооткрыватели, стали желанными гостями: и в детсадах, и в домах престарелых. Кандидаты в кандидаты наук схватились за перья. Запахло перемещениями, премиями, наградами. Словом, закрутилось, завертелось, поехало...
Ильин во все глаза смотрел на обычно немногословного начальника партии.
— Так значит... вы не верите в золото Лючки?
Гусь ответил не сразу:
— Почему же? Золото есть. Глазам своим я верю. Только проблема эта очень сложна. Много в ней «pro» и «соntrа».
— А главный?
— Дмитраш — фанатик. Золотоискатель не от мира сего. Увлекается чересчур. Но таким часто улыбается удача.
— Катрич, как я понял, поддерживает его?
— Поддерживает? Не то слово. Катрич здесь играет первую скрипку.
— Но разве он не видит, что одна Лючка не вытянет прииск?
— Конечно, видит. Только сейчас ему не важно, будут ли разрабатывать местонахождение или законсервируют. Понимаешь, Борис, Катричу сейчас, как никогда, нужен громкий успех. Начальник экспедиции прошел свою геологическую тропу под звон фанфар: в его активе несколько крупных полиметаллических месторождений в Восточной Сибири, железо на Северном Урале, сера в Прикарпатье. А в последнее время заело — сорвались волынские алмазы, медистые песчаники в окрестностях Паляницы оказались бесперспективными. Сразу подняли головы недоброжелатели Катрича. Их у него немало: он не в меру драчлив, к цели идет, не разбирая дороги; людей не видит, только безликую толпу. А тут и годы подперли — шестьдесят! Если карпатское золото не поможет ему удержаться в седле, поведут его под ручки на пенсию, чему он сопротивляется всеми силами своей, надо сказать, сильной души, хотя и черствой. Вот и пошел Катрич ва-банк. Знаешь, умом я за него. Башковитый мужик, один их тех, кого называют незаменимыми. Жаль, дрогнул где-то, изменил самому себе, свою железную линию повел вкось.
ДМИТРАШ
Дмитраш возвратился на базу только к полудню, разгоряченный быстрой ходьбой, энергичный и веселый. Белую рубашку с галстуком сменил на застиранную ковбойку и сразу стал похож на полевика. Заторопил Ильина:
— Давай, неси свои планшеты. Сейчас мы их!
Борис разложил на полу между окнами и столом Гуся четыре листа отсинькованной «пятидесятитысячки». Получился большой, раскрашенный цветными карандашами квадрат, в одном углу которого змеилась синяя Лючка, а в противоположном — такая же синяя, только более широкая Быстрица. Берега речек и всхолмленное междуречье были раскрашены зелеными карандашами различных оттенков, но большую часть водораздельной гряды, примыкающую к Карпатам, Борис заштриховал коричневой тушью.
Дмитраш бегло оглядел три зеленых листа, где основными элементами рельефа были речные террасы, и надолго склонился над четвертым. Здесь преобладало коричневое. И чем дольше всматривался главный геолог в планшет, тем сильнее натягивалась кожа на его лысеющем лбу. Наконец он выпрямился и решительно изъял из четырехлистного квадрата явно не понравившийся ему планшет.
Ильин открыл было рот, но смолчал.
— Значит так,— медленно начал Дмитраш,— по этим трем у меня замечаний нет. Что до листа «Г», он вызывает большие сомнения.
— Я там по два-три раза ходил,— с обидой в голосе пробурчал Ильин.
— Охотно верю. И, возможно, ты прав... Кое в чем прав. Однако, коль возникли у меня сомнения, я обязан просмотреть весь фактический материал. Думаю дней через десять выкроить время.
— Через десять дней мы принимаем комиссию,— вмешался Гусь, как-то боком, по-птичьему посмотрев на Дмитраша, и сразу стал похож на свою фа¬милию: длинношеий, носатый, вот-вот зашипит.
— Знаю,— спокойно ответил Дмитраш.— На всякий случай я по этому участку составил предварительную схемку. Ею мы и заполним изъян. Тем более, что она только в некоторых деталях расходится с геоморфологической картой Ильина,— добавил он в свое оправдание.
Гусь хмыкнул:
— Некоторых, но существенных. Кажется мне, Юрий, в твоих сомнениях наукой и не пахнет.
Дмитраш сразу вспыхнул.
— На что ты намекаешь?
— На то, что своей интерпретацией материала на листе «Г» Борис ставит под вопрос золото Быстрицы, а твои сомнения, ни на чем конкретном не основанные, Быстрицу реабилитируют.
— Вся геология состоит из вопросов,— нашелся Дмитраш,— а кроме того, из интуиции поисковика, и тем больше, чем больше у него опыта.
Злость закипала в нем, словно пар под притертой крышкой. И вдруг вырвалась наружу:
— Да, я против «закрытия» Быстрицы по косвенным данным. Рекогносцировка показывает золото. Пусть только знаки! Лючка тоже начиналась со знаков. Кроме того, есть много других «за».
— Не спорю,— нехотя согласился Гусь.
Ободренный отступлением начальника партии, Дмитраш перевел взгляд на Ильина.
— Ты пойми, геоморфолог, мы сидим на голодном пайке. Если проект на Быстрицу не утвердят, нам хана с нашими семьюстами пятьюдесятью килограммами. А промышленное золото на Быстрице есть!
Последнее слово главный геолог припечатал ла¬донью к письменному столу начальника партии.
МЕСТНЫЕ ОСОБЕННОСТИ «ЗОЛОТОЙ ЛИХОРАДКИ»
С приездом Вадима Калиты, поэта и сценариста, в Яблонове начался новый приступ «золотой лихорадки». Неугомонный киевлянин с утра до вечера тормошил геологов и рабочих, набрасывая сценарий будущего кинофильма, а те из кожи лезли, стараясь, чтобы на экране как можно ярче засверкал драгоценный металл. Дмитраш забросил геологические дела, превратившись в добровольного соавтора сценария, и Гусь, как жилистый коняга, один тянул все полевые работы. А Ильин, получив отгул за два каторжных месяца на Быстрице, стал мальчиком на побегушках.
Как-то главный перехватил его во дворе:
— Боря, лети к председателю колхоза. Получишь у него трех арабских скакунов и приведешь их сюда. Предстоит маленькая экспедиция в горы: я, ты и Калита. Уразумел?
Ильин, уже набегавшийся за день, неохотно потопал в сельсовет. Председатель, краснолицый грузный мужик по фамилии Сокирко, сам повел геолога на конюшню.
— Выбирай.
Борис прошелся вдоль стойл, с видом знатока рассматривая разномастные конские зады.
— Этого... Вот этого... Пожалуй, и этого.
Конюхи вывели во двор трех низкорослых лошадок, быстро и ловко накинули на них седла. Один из конюхов хитро прищурился:
— Сидай, инженер.
Ильин замялся. Сидеть в седле ему приходилось один раз на полевой практике.
— Поведу так. На шоссе — машина за машиной.
— То верно,— согласился мужичок. Соединив уздечки длинной веревкой, он передал конец ее Ильину, опять хитро прищурился.
— Золота накопали богато? Чи секрет?
— Целую гору,— отшутился Борис.— Скоро весь Яблонов купим.
— Уже купили,— вступил в разговор Сокирко (в голосе его чувствовалась горечь).— Всех купили, гори оно огнем!
Ильин в недоумении оглянулся на председателя. Лицо у того было озабоченным.
— Не по-государственному мыслите, товарищ председатель. Своя рубашка ближе к телу, так вас понимать?
Сокирко не смутился:
— Мыслить по-государственному, хлопче, зна¬чит, мыслить по-хозяйски. Бывает, жменя земли дороже жмени золота. На руках треба взвешивать. И подумать вот этим местом, а не тем,— председатель поочередно хлопнул ладонью по лбу и сзади — ниже пояса.— Иди, геолог, загребай свою валюту — руйнуй наше поле. Только не забудь с колхозом поделиться. Чтобы было за что хлеб покупать.
Казалось бы, симпатии колхозного головы должны быть на стороне поисковиков. Прииск на его земле – и почёт, и капиталовложения в развитие территории, и рабочие места, и оживление культурной жизни. Золото – оно повсюду золото! Так думал Илин, словесно рисуя между делом (впрочем. без особого вдохновения) председателю картину будущего процветания, которое принесёт колхозу разработка золота. Председатель, бывший шахтёр, маркшейдер, молчал, вытирал ладонью пот с крепкой шеи, отводил в стороны невесёлые глаза. Наконец воспользовался паузой:
- Нью-Васюками меня прельщаешь? Значит, Яблонов на слом? А людям новое жильё на горбах поставите, так? Тебе известно, что больше половины наших пахотных земель и сеножатей в долине Лючки? Вы ж их – под лопату или (как её?) драгу. А кто будет район кормить? Яблоки наши на всех рынках, во всех магазинах области. Не забудь про звероферму: соболи, песцы; все есть хотят. Чем кормить народ и зверей прикажешь, если землю испоганите? Людей длинным рублём совратите. И так в разгар полевых работ самые крепкие хлопцы в шурфовщики к вам подаются. И поле забыли, и лес, сукины дети! Э, друже, твоё золото вот у меня где! – председатель рубанул ребром шахтёрской ладони себя по шее. – Нам этого мусора не надо. Его в других местах достаточно, где ничего, кроме золота, нет. Люди золото не едят. Люди кушают хлеб, дышат воздухом, хотят пить чистую воду. И то, и другое, и третье дают нам горы. В этом от них прибыток державе, не от золота.
ГЕОЛОГИЯ И КИНО
Оказалось, Дмитраш — опытный наездник. Когда-то он занимался пятиборьем и сейчас уверенно показывал Калите и Ильину, как седлать лошадь.
— Сапоги, сапоги надень! — погнал он Бориса в дом, когда тот появился на крыльце в ботинках.— Без ног остаться хочешь? Живо мозоли о шерсть натрешь да и конский пот кожу разъест.
Выехали в тот же день. Возглавлял кавалькаду по-ковбойски покачивающийся в седле Дмитраш. Он то пускал вскачь своего гнедого жеребца, то придерживал его, поджидая товарищей. Калита, обвешанный кино-и фотоаппаратурой, полевой сумкой, морским биноклем, возвышался над своей пятнистой, точно корова, кобылкой, как огромная, мотающаяся из стороны в сторону сосиска. Для Ильина первые километры пути превратились в пытку. Ноги его от напряжения сводило судорогой. Вцепившись в поводья и гриву мертвой хваткой, он думал лишь о том, чтобы не свалиться под копыта. Лошадь геоморфолога, неопределенной желтовато-белой масти, оказалась нервной особой женского пола. Каждый шаг ее был непредсказуем: то резко мотнет головой, то вильнет в сторону, потянувшись к траве на обочине, то споткнется на ровном месте. Но постепенно Борис освоился с новым для него транспортным средством.
Сначала дорога — мягкий и гладкий суглинок — тянулась левым берегом Лючки, потом перебралась по деревянному мосту на бугристое правобережье, круто взяла вверх и зазмеилась по каменистому борту речной долины, поросшему лесным орешником. Когда кустарник остался позади, путникам открылся крутой травянистый склон, уходящий вверх к причудливо изломанному, словно обгрызенному, гребню.
Дмитраш остановил коня и показал нагайкой на гребень хребта:
— Острый Верх. С него начинается наше золото.
Поэт схватился за кинокамеру. Дмитраш между тем спешился и, бросив поводья Ильину, вразвалку, как ходят моряки и кавалеристы, направился к шурфам, темнеющим на яркой зелени горного склона вывалами влажной породы. Выработки тянулись ровной цепочкой от подошвы гряды к каменистой ее гриве.
Ильин подождал, пока Калита отснимет пленку, спешился сам и помог Вадиму, когда тот, сопя, стал вываливаться мешком из седла. Затем повел лошадей вслед за Дмитрашом и поэтом-сценаристом, разминая затекшие ноги.
Шурфы были неглубоки: под метровым слоем желто-серого суглинистого щебня начинались коренные породы, звеневшие под киркой. От удара железом высекались короткие искры. Из выработки, точно из преисподней, пахло паленым. Да и рабочие, полуголые, черные от загара и грязи, потные и злые, походили на канонических чертей.
— Где геолог? — крикнул Дмитраш в шурф.
Из «преисподней» показалась всклокоченная голова.
— Кто его... Линию разбивает.
— Подай-ка с забоя.
Шурфовщик нагнулся и, выпрямившись вновь, высыпал к ногам начальства лопату раздробленной породы. В ней преобладали разноцветные окатыши: серые различных оттенков, бурые, зеленые, черные с угольным блеском и белые. Дмитраш, присев на корточки, разгреб кучку.
— Запоминай, писатель: порода эта — осадки прибрежной зоны древнего моря, так называемой литорали. За миллионы лет при горообразовательных процессах гравий, галечник и валуны различных твердых пород скалистого берега сцементировались в одну новую породу — конгломерат. Видишь, молочно-белый окатыш?
- Кварц?
- Угадал.
- Насколько помню…
Дмитраш не дал договорить Калите, который, присев на корточки, принялся лупить молотком по мелкому валуну
- Правильно помнишь: где кварц, там ищи золото. В нашем оно есть. Только не старайся, самородка не выковыряешь. Вообще, глазом не увидишь, только в микроскоп. Золотая пыль. Чтобы добыть её, всю эту кварцевую, в целом, гряду в пыль надо перетереть. Труд, сам понимаешь, непосильный. Зря только силы и деньги растратишь. Поэтому доверимся нашим речкам. Главный их инструмент – время, которого у нас, увы, нет. Их кормить, платить зарплату им не надо. За так стараются. Задолго до появления людей в этих краях принялись за работу и после нас не прекратят её. Гутта кават ляпидем, говорили римляне. Долбит водичка камень, вымывает из него золотишко и сносит вниз, а там накапливает – в ловушках, как мы их называем. Это наука сложная, дома дам почитать тебе Билибина. Тебе любопытно, как золото попало в долину Лючки? Пошли!
Острый Верх оправдывал свое название. Из узкой спины хребта торчали, будто зубы гигантского ископаемого хищника, каменные останцы, изъеденные дождями, ветром и солнцем. Здесь, под открытым небом, конгломерат был уже не свежим и разно-цветным, как в шурфе. Морщинистую поверхность обнаженной породы покрывал темно-серый «загар», подчеркивающий почтенный возраст камня. Этот хмурый первозданный ландшафт резко контрастировал с сочными синими и зелеными красками окрестных гор. Все они были ниже Острого Верха, который, подобно богатырю, дольше всех вершин сопротивлялся напору времени.
Отсюда просматривалась вся долина Лючки в садах, огородах и желтом разливе зреющего хлеба, а правее ее, за лесистым водоразделом, угадывалась в дымке по блестящему пунктиру Быстрица. Верховья Лючки — пять потоков — глубоко врезались в склон Острого Верха. Казалось, пятипалая рука протянулась со стороны предгорья, чтобы выгрести из кладовых хребта его богатство. А чуть южнее другая рука только-только дотягивалась до подножия «золотой» гряды. Это Быстрица стремилась взять свою долю.
Вадим успевал строчить в блокноте, вертеть головой по сторонам, заглядывать в рот Дмитрашу и щелкать затвором фотоаппарата. А главный геолог партии, взобравшись на каменный клык и вдохновенно размахивая руками, рассказывал о далеком прошлом, настоящем и будущем расстилающегося под его ногами двуречья. И чем дольше говорил Дмитраш, тем сильнее проникался Ильин его уверенностью.
Сочными красками живописал геолог картину, имеющую и четвертое измерение. Композиция ее была так продумана, все детали так тщательно выписаны и общее впечатление от нее было так велико, что Борису стало стыдно за свой наскоро состряпанный лист «Г». Какое значение имеет фанатизм Дмитраша или не совсем чистые расчеты Катрича, если золото региона — такая же реальность, как и Острый Верх, венчающий карпатское низкогорье? Миллионы лет лежала «золотая» гряда на краю горного массива, не ведая о своем сокровище. Но вот пришли сюда люди и принесли с собой таинственное слово с бесчисленным количеством значений — золото. И природой избранный кряж затаился, как скупой рыцарь. А задолго до этого времени уже грызли крепкое тело конгломерата две ближайшие речки, Лючка и Быстрица, по крупинкам вымывая из кварца тяжелый блестящий металл, чтобы перепрятать его в хитроумных ловушках среди песчано-галечниковых наносов речных долин. Лючке при этом повезло больше. Она уловила момент, когда горы, все еще не успокоившись после бурной моло-дости, проявили свой нрав неотектоническим движением. Случилось это, по геологическим меркам, «вчера», чуть ли не на памяти одетых в звериные шкуры людей. Выдавленный из глубин блок земной коры, как плотина, перегородил верхнюю часть долины Быстрицы, откуда воды ее устремились в Лючку. Быстрица как бы обманула геологов: «Посмотрите на карту — мне до золотой гряды еще долго тянуться. Это сестрица моя, Лючка, высасывает золото из Острого Верха; потрясите ее, а меня оставьте в покое: у меня ничего нет».
Вот как все просто получалось по словам Дмитраша.
Душевное равновесие, обретенное Ильиным в горах, сделало для него дальнейшее путешествие приятной верховой прогулкой. Звенел камень под копытами лошадей. Были ночевки у костров с их долгими, за полночь, яростно-дружескими спорами на все темы, что волновали начитанных и думающих молодых людей. Случались маленькие происшествия вроде тех, когда легкомысленная четвероногая подруга Ильина, освободившись ночью от пут, направилась в сторону родного села. Только на рассвете заметили пропажу, и Дмитраш, в котором проснулся вдруг его предок, кочевник-гагауз, с гиканьем по¬несся по травянистой плоскости горного луга вслед за беглянкой.
Почти сутки всадники провели на хуторе, на границе леса и полонины, где жила гуцульская семья — отец, мать и трое взрослых дочерей. Одна из девушек — звали ее Олей,— с черной блестящей косой, большеглазая, узкая в бедрах и легконогая, случайным прикосновением тонких прохладных пальцев к оголенному плечу Ильина внесла в мысли юноши такое смятение, какое он еще не испытывал в короткой своей жизни. Сидели они тогда у ночного костра под высокой звездной крышей. Вислоусый отец гуцулок, зажав в зубах кольцо со стальной струной, извлекал указательным пальцем из нехитрого инструмента низкие дребезжащие звуки, которые сливались в мрачно-торжественную мелодию, окрашенную в лиловые тона, как представлялось Борису. И вот эти прохладные пальцы на его плече — всего одно мгновение, пока Оля через плечо Ильина бросает в огонь сухую ветку, но каким длинным остается оно в памяти Бориса! Он точно видит кожей лиловую, как мелодия горца, девичью руку, протянутую к нему от звезд; и фантастичность звуков, фантастичность прикосновения жительницы другого мира заставляют его пережить еще не изведанное чувство. Он так и не понял тогда, что влюбился. Не с первого взгляда — с первого прикосновения. А когда понял, Оля была уже далеко...
В те дни на хуторе гостили две грустные женщины с Поволжья — старуха-мать и увядшая дочь, обе немногословные, в черных кружевных косынках. Каждое утро они спускались в долину. После весеннего паводка Оля обнаружила в речном обрыве останки человека в каске с красной звездой. Чудом сохранился офицерский планшет с обрывком письма. Оно помогло девушке разыскать жену и дочь погибшего.
Вадим, увлекшись новой темой, ходил по пятам за волжанками, исписывая страницы блокнота, и гуцулок не забывал. Правда, тут он больше возле Оли крутился — без карандаша и блокнота.
— Ты зачем к нам приехал? — ревниво ворчал Дмитраш.— О золоте думай. О золоте!
Ильин, хоть и молчал, в душе поддерживал главного геолога. Брала его досада: и чего киевлянин от дела отвлекается?!
ИЛЬИН
В Яблонове Гусь встретил Ильина и Дмитраша ушатом холодной воды:
— Пока вы, друзья, вояжировали по цветущим ландам, я позволил себе маленькое развлеченьице, сиречь просмотрел весь фактический материал от покойного доктора Тейссейра до ныне здравствующего Ильина.
Дмитраш, расседлывающий своего гнедого, насторожился:
— Дел больше не было?
Гусь миролюбиво поднял руки.
— Помню, помню наш договор: тебе — геология, мне — хозяйство. Только ведь комиссия не все к богу будет обращаться; могут и кесаря спросить.
Дмитраш никак не мог справиться с подпругой.
— А, черт!.. Ладно, кесарь, об этом поговорим позже.
Пока ходили в столовую обедать, главный геолог ничем не выдавал своего нетерпения, хотя слова Гуся встревожили его не на шутку. Лишь в камералке, когда Калита умчал в сельсовет, Дмитраш как бы между прочим сказал:
— Ты на что намекал? Давай начистоту.
Гусь молча открыл окованный сундук, извлек оттуда стопку полевых книжек, несколько отчетов за прошлые годы по поискам и разведке полезных ископаемых на различных площадях региона, папки с графическим материалом и свернутую в рулон геоморфологическую карту собственного изготовления.Развернутые кальки заняли весь пол.
— Так вот,— начал Гусь, вздохнув, словно перед тяжелой и неприятной работой,— я тут в одиночестве прикинул так и сяк, и получается у меня, что, начиная с плейстоцена, речная сеть региона в результате тектонических подвижек и эрозионной деятельности ледников, особенно окских, перестраивалась не два раза, а минимум три...
Дмитраш весь подобрался и вперил немигаю¬щий взгляд в начальника партии.
— Погоди, ты мне ход своих рассуждений не излагай. Скучно! Каковы выводы?
Гусь внимательно посмотрел на главного и сменил тон на более жесткий:
— Вывод мой таков: если и существуют в регионе промышленные запасы золота, искать его надо по всей территории в небольших ловушках, учитывая палеогеографию, а не надеяться только на Лючку и Быстрицу.
Дмитраш сразу как-то сник и не просто спросил, а вопросил с горечью:
— Вы мне товарищи по общему делу или враги?.. Нет, вы хуже врагов! — сам ответил на свой вопрос.— Один из вас закрывает Быстрицу, другой растаскивает из-под носа и прячет по углам все, что уже найдено... И это перед комиссией. Да они уже едут! И уже в поезде спорят, давать нам средства на расширение поисков или не давать. А у нас тут феодальная раздробленность! Нет, Александр Павлович, ты повремени со своими выводами,— голос Дмитраша креп, становился все уверенней.— Уедут товарищи из министерства, тогда излагай свои оригинальные идеи хоть с крыши самой высокой в Яблонове хаты... А ты, Ильин... я просто приказываю тебе: сникни, затаись, исчезни! Не вспоминай о листе «Г». Получим деньги, тогда опробуем ваши чудесные варианты!
До самого вечера Дмитраш и Гусь ползали на коленях по разложенным на полу камералки картам и схемам и спорили до потери голоса, а Ильин сидел, вытянув шею, на краешке стола, подобно участнику совещания без права голоса. Он был недоволен собой, чувствуя, как никогда, свою слабость. Никогда не быть ему настоящим геологом! Несколько дней назад на Остром Верхе он добровольно отказался от своей схемы и принял взгляды Дмитраша, а теперь все, что говорит Гусь, кажется ему неоспоримым. Неужели у него, Ильина, нет своего мнения? Или просто нет знаний, чтобы выработать свою точку зрения на историю геологического развития района?
Борис незаметно для спорящих выскользнул из камералки и направился на шум реки через темный сад. В окнах вагончиков горел свет. Слышались звон гитары и женский смех. Никому, казалось, не было дела до переживаний молодого геолога.
Сухая галечниковая коса белела между черной рекой и береговым обрывом. Гор уже не было видно.
Ильин спустился с берега, отыскал свой валун. Только примостился на шершавом, нагретом за день камне, как послышался с берега голос:
— Борис, ты здесь?
— Здесь,— неохотно отозвался Ильин.
— Крепись, геолог, держись, геолог,— фальшиво пропел Гусь, усаживаясь рядом с Ильиным.
Борис передернул плечами, сказал хмуро:
— Мне только реквием петь. Получается: и Дмитраш прав, и вы правы. Ума не приложу, чью сторону брать.
— Ничью не бери. У тебя своя есть.
— Но вы же слышали: «Сникни, затаись, исчез¬ни!» Что же мне — рыбу из себя изображать перед комиссией?
—...Почему же... Если спросят, отвечай. Только не лезь поперед батька в пекло. Дмитраш — геолог знающий и опытный.
— Что отвечать? — не понял Ильин.
— Что? Сам решай. Тут главное — не я, не Дмитраш и не Катрич. Главное — в тебе. Ты, Боря, в начале пути, когда надо выбирать собственную позицию на всю жизнь. Выбор не прост. Вот ты скис, зол на всех, но тебе, представь, повезло. Ты имеешь дело с «кумиром священным». Золото, как ни один другой металл, боится грязных рук, потому что эта грязь сразу прилипает к нему. Знаешь, когда-то алхимики обозначали золото тем же знаком, что и солнце. А солнце — символ чистоты.
Они еще посидели с полчаса молча, прислушиваясь к сонному дыханию гор, и так же молча, не сговариваясь, поднялись с валуна и пошли к дому через темный сад на свет в окошке.