Качели

                Солнце в луже и вымокшая трава,
                Ветер качает чайку и веет сор,
                Утро настанет завтра едва-едва,
                Если вернется финист с далеких гор.

                Если вернется и весточку в клюве нам,
                В клюве своем золотом принесет, примчит.
                Лето, и в старом парке ребячий гам.
                Кажется, будто весь мир обо мне кричит.

                Будто кричит: «проснись! оглянись и пой!»
                Темною стрекозой кружит возле ушей,
                И пробегает по телу пестрой толпой
                Тихо ликующих яростных мурашей. 




     Скрипели качели. Далеко и близко, на разные голоса. Скрипели визгливо, пронизывающе, стройно, усыпляюще, нежно. Их навязчивый звук отдавался в моей голове во стократ сильнее, чем это было на самом деле. Я заставил себя усилием воли различать другие звуки, чтобы не сойти с ума. Визг тормозов донесся с трассы, слева - гулкий собачий лай. Я лежал на скамейке в городском парке. Наконец, я начал не только слышать, но также видеть и осязать. Руки мои сжимали недопитую бутылку водки – она была гладкая, прохладная и довольно приятная. Две дамочки с колясками, проследовавшие мимо скамейки, где я лежал, покосились на меня с опасением. 
     Дети пробежали мимо с синими, зелеными и красными воздушными шарами. Кажется, цвета были именно эти. Почему это так важно? Для меня имеет значение, сохранилась ли моя память хоть немного или уже нет. Так вот, дети: когда-то я тоже к ним принадлежал. Каким я был? Наверное, обычным. Помню, прогуливал школу, околачиваясь в окрестностях железнодорожного вокзала. Мне нравилось смотреть на поезда, дышать этим специфическим железнодорожным запахом. Однажды я увидел идущую по платформе учительницу из нашей школы, но успел спрятаться в вокзальном туалете. Почему-то этот случай мне запомнился. Вообще, учиться я не любил. Я любил деревню. Ту самую, в которой я, можно сказать, вырос, проводя там все свои каникулы и выходные дни. Она была моим миром, моим истинным домом. Я не знаю, было ли еще в моей жизни что-то, равное по значимости ей, но замены ей я так и не нашел. Где бы я впоследствии не отдыхал, не останавливался – все было не то.
     Деревня моя находилась в тридцати километрах от города. Я садился на автобус, доезжал до остановки, а дальше шел пешком через реку, лес, через другие деревни. Шел и дышал запахом полевых цветов и елового леса. Сейчас бы вдохнуть этот запах. Когда приходил, первым делом просил бабушку, чтобы та заварила чаю. Только она могла готовить такой вкусный чай, добавляя в него разные травы. Отдыхал я совсем недолго – почти сразу собирался на рыбалку. В молодости это было моим любимым занятием. Возвращался с рыбой уже к вечеру, порядком уставший. Мелких рыбешек скармливал коту, а тех, что получше, назавтра жарили.   
    Первый раз я напился, когда мне было лет пятнадцать. Мы с деревенскими друзьями построили тогда в лесу шалаш и иногда оставались в нем ночевать. Как-то раз от скуки кто-то придумал съездить в город за водкой. Я сел с другом на свой мопед и поехал. По пути мне  встретился странный человек в черных одеждах. Он долго расспрашивал, как пройти на Козуренское кладбище. Возможно, это был знак.
     Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я сильно заболел гриппом. Лежал в больнице. На выздоровление ушло около двух месяцев. Это было как раз по весне. Помню, после этого я приехал ослабленный в деревню, цвела сирень. Все было в этот раз как-то необыкновенно. В первую же ночь, как только я лег спать, мне стали сниться странные, очень яркие и реалистичные сны. Снилось вначале детство, потом чьи-то мучительно долгие похороны. А потом приснился маленький домик на окраине нашей деревни (в реальности его никогда на моей памяти не существовало) и в нем девушка, очень печальная. У нее была петля на шее, и она звала меня последовать за собой. Признаюсь, во сне я сильно испугался, и после пробуждения мне долгое время было не по себе. Но самое удивительное, что через неделю она приснилась мне вновь. Тот же домик, та же грустная улыбка, те же слова. Но в этот раз страшно мне не было. Я вдруг почувствовал себя в этой обстановке безопасно и даже комфортно. Она предложила мне пройти в дом, и я согласился.
      После этого я тут же проснулся. Было уже позднее утро. Солнце вовсю светило, и его лучи пробивались сквозь окошко ко мне на сеновал. Голова моя кружилась, как после выпитой бутылки вина. Я спустился по лестнице и обнаружил, что в доме никого не было. Я зачем-то лег на бабушкину кровать лицом в подушку, закрыл глаза и живо представил себе то место, которое мне снилось, и ее. Словно электрический разряд прошел по моему телу: я вдруг понял, вернее, осознал, что часть меня осталась там, в реальности того сна. Я чувствовал, что принадлежу этому миру не вполне. Что меня тянет туда, как в родной дом, из которого я только что уехал. Это осознание поразило меня и привело в полную растерянность. Я, до этого ни разу не сталкивавшийся ни с чем потусторонним, не знал, что мне делать. Бабушка вернулась и тут же заметила, что со мной что-то не в порядке. Я ходил по дому, как во сне, натыкался на предметы, у меня пропал аппетит. Родители списывали все это на перенесенную болезнь. На самом деле я хотел и стремился только туда, но таких снов у меня больше не было. За несколько дней я сильно изменился. Даже рыбалка перестала привлекать меня.
      Потом произошел удивительный случай. Как-то раз дядя (он был художник) показывал мне разные, свои и чужие, картины. Среди них была одна, которая сразу же привлекла мое внимание. Это был небольшой портрет молодой девушки, написанный маслом. Кое-где краска потрескалась, местами будто выцвела. Было видно, что портрет довольно старый. Дядя сказал, что давным-давно купил эту картину на базаре, и кто на ней изображен, не имеет понятия. Зато я имел: это была она, та самая, которая снилась мне в маленьком домике. Глаза ее глядели с портрета задумчиво и серьезно, светлые волосы были заплетены в косу. На ней было надето белое с вышивкой платье, по которому я догадался, что она была крестьянкой. Я пытался выведать у дяди как можно больше о портрете, но он рассказал мне лишь то, что продавал его очень бедно одетый пожилой человек на входе у рынка. Что было странно, кроме этого портрета у него больше не было никакого товара. Дядя сам не знал, зачем купил его – то ли необычная живость изображения привлекла его, то ли цена. Оказалось, что все эти годы портрет пылился у нас на чердаке вместе с дядиными набросками и незавершенными работами. И только в этот день дядя решил их достать, пересмотреть и показать мне.
        В ту же ночь во сне я понял, что сплю. Неизвестная сила тут же потянула меня к домику, где я впервые встретился с Маланьей (она представилась мне так). Память была ясная, как наяву. Я предчувствовал, что снова застану ее там. Так и получилось. Она стояла в своем белом платье у перил и глядела вдаль, словно высматривая кого-то. В ее взгляде и порывистых движениях ощущалась тревога. Она сама спустилась, точнее, сбежала ко мне по ступенькам и начала умолять, чтобы я выразил желание навсегда остаться здесь, во сне. Она говорила, что ей очень одиноко и порою страшно в этом доме, принадлежавшем колдунье, но уйти она не может, так как отбывает посмертное наказание за совершенное самоубийство. Только человек может хоть каплю облегчить ее бесконечные страдания. Мне было жалко ее, как самого себя, хотя я не знал и не мог проверить, правда ли все, что она говорит. Тоска векового безоглядного одиночества охватила меня и накатывала волнами. Я чуть было не согласился остаться, но внутренний голос говорил мне, что делать этого ни в коем случае нельзя, и я попросил ее сделать так, чтобы у меня появилась возможность навещать ее в каждом своем сне. И я проснулся.
         С тех пор она стала сниться мне еженощно. Мы гуляли по окрестностям, собирали грибы, купались в речке. Деревня в каждом сне была разная. Она редко снилась мне в нашем времени – в основном это было прошлое. В итоге я не хуже своей бабушки знал, где находился чей дом лет сорок или пятьдесят назад. Краски в моих снах были необыкновенно насыщенными. Помимо этого я прекрасно различал запахи, чувствовал температуру воздуха – отличить мои сны от яви было практически невозможно. Маланья много рассказывала мне о старых временах: про то, как ходила на сенокос на барское поле, как сгорел их дом, как она повесилась в 1917-м году от несчастной любви… Мне в свои шестнадцать лет было интереснее с ней, чем со своими сверстниками, и если я находился не в деревне, а в городе, то, как правило, сидел дома один. У моих приятелей и одноклассников начиналась самая интересная пора жизни, когда детство заканчивается и начинается юность. То время, когда хочется общаться, гулять в компании по вечерам, ходить в кино. У меня не было ничего этого, но зато были сны и в них Маланья. Я держал все это в себе и никому не рассказывал, хотя все это сильно меня волновало и тревожило. Один раз я пытался заговорить об этом с близким другом, но мне показалось, что он меня не понял.
        Однажды я с корзиной вышел из дома и направился в сторону ближнего леса, собрать лисичек. Стояла жаркая погода. Я шел знакомой дорогой и что-то насвистывал, погруженный в свои мысли. Когда я стал заходить в лес, то очень удивился: кругом были вырыты глубокие ямы, да и деревья росли иначе. Когда я зашел в лес, то удивился еще больше, потому что его было не узнать. Часть деревьев лежала поваленная, а трава под ногами была редкая, местами выжженная и изрытая ямками. Солнце скрылось, и тут же похолодало. Я не мог понять, что произошло с лесом, и стоял на одном месте, оглядываясь по сторонам. Тут послышался приближающийся гул, и мне еще больше стало не по себе. Гул усиливался, и вскоре я увидел, что низко в небе по направлению к деревне летит четверка самолетов. Когда они пролетели, снова наступила тишина. Это была странная тишина: казалось, будто по лесу заведены и тикают большие часы, отсчитывая секунды до надвигающейся беды. Подул ветер, и под ногами прошелестели осенние листья. В ту же секунду послышался свист, и через какое-то мгновение неподалеку от меня раздался взрыв. Я тут же бросился бежать, позади меня свистело и взрывалось. Мне было уже некогда думать о том, что творится. Минуту назад меня чуть не убило, и мне надо было спасаться. Я выбежал из леса и обнаружил себя снова в знакомом месте по дороге на деревню. Светило солнце, и я понял, что страшный сон наяву закончился. Я постоял немного, переводя дух, а затем побрел домой совершенно озадаченный.
        С тех пор подобные случаи стали происходить со мной довольно часто. Я шел куда-то по своим делам и вдруг попадал в совершенно незнакомое место – чаще это было то же место, но в прошлом. Каждый раз я панически боялся не вернуться обратно. Я как-то спросил во сне у Маланьи, что все это может значить, и она ответила мне, что это подарок духов. Тогда я поинтересовался, что бы случилось со мной, если бы меня убило на той загадочной войне – умер бы я на самом деле или нет, – на что она ответила мне «да».
       Это все больше и больше отдаляло меня от моих сверстников, вообще от людей. Я становился задумчив и нелюдим. Вечерами в деревне я забирался на чердак и разглядывал там старые вещи, читал письма – все это напоминало мне о прошлом, куда меня так тянуло. Шли годы, а я жил только своими снами. Я уже тогда не представлял, что будет, если у меня все это отобрать. Но, с другой стороны, втайне я даже гордился тем, что мое у меня отнять не так-то просто: ведь это ни деньги, ни слава, и даже ни чья-либо любовь или дружба. Часто я думал, почему же мне дана такая способность – видеть сны и общаться с духами. Ведь в роду у меня, насколько я знал, не было ни колдунов, ни знахарей. Я расспрашивал у бабушки про времена ее молодости и детства, пытаясь найти зацепки и вытащить за них историю жизни Маланьи. Я ведь до сих пор так и не мог знать наверняка, жила ли когда-нибудь такая в нашей деревне. Иногда в бабушкиных рассказах я угадывал свои сны, и это было подтверждением того, что они не вымысел. Я даже пытался записывать все, что со мной происходило, но таланта писателя у меня явно не было, поэтому я только кратко конспектировал самое, на мой взгляд, интересное.
           С Маланьей я никогда не уставал и не скучал. Она очень много знала и могла, но при этом была совершенно проста в общении. Бывало, что она помогала мне в школе на экзаменах, подсказывая на ухо правильные ответы. Поведывала мне неизвестные подробности жизни некоторых людей, с которыми я общался, из-за чего я не раз избегал ошибок и разочарований. Я с легкостью мог предсказать погоду на завтрашний день или исход тех или иных событий, но жизнь обыденная давалась мне с трудом. После школы я поступил в техникум. Учился там плохо, без интереса. С общением тоже были трудности. Я весь был поглощен своей внутренней жизнью, но старался не показывать виду. О ней по-прежнему никто ничего не знал.
         Как-то раз я приболел и не пошел на учебу. Дома я прилег поспать после обеда. Приснился мне странный сон: как будто я ребенок, и сижу на мраморном полу огромного храма с высоким куполом, верчу в руках и разглядываю маленькое фарфоровое блюдце с изображением моего дома в деревне. В храме полная тишина, и только слышно, как потрескивают свечи. Их великое множество. Тут тяжелая кованая дверь медленно отворяется, и внутрь храма заходит седой человек в длинных черных одеяниях, похожих на монашеские. Он не спеша подходит ко мне, наклоняется и тихим вкрадчивым голосом призывает: «Проснись!» Я отвечаю ему, что и так не сплю, на что он говорит: «Нет, ты спишь, и даже не представляешь, насколько твой сон глубок. Если хочешь увидеть правду, для начала открой глаза…» И тут я проснулся. Не знаю, чем этот сон меня тогда потряс, но некоторое время я ходил сам не свой. Мне все время вспоминались слова монаха, и я пытался разгадать их смысл. Сердцем я чувствовал, что это связано с моей жизнью и с Маланьей.
          Когда я с горем пополам окончил техникум, меня забрали в армию. Там мне было чрезвычайно плохо, но сны продолжали сниться. Правда, уже не такие долгие и яркие, и снов наяву стало значительно меньше. Там, то ли от тяжелой жизни, то ли от скуки, все пили. Выпивал и я. Когда я вернулся из армии, это стало моей привычкой. Как-то раз, когда мне было двадцать два или двадцать три, я случайно встретился на улице со своим школьным приятелем. Он с воодушевлением рассказал мне, что женился на своей подруге детства, окончил университет, нашел хорошую интересную работу, копит на автомобиль… Тогда я невольно задумался – а что из этого успел сделать я? И понял, что ничего. Все вокруг один за другим женились, заводили семьи, а я был влюблен в образ из сна.
           Но как прекрасны были лунные ночи, когда мы вдвоем гуляли по полям в полном блаженного трепета молчании! Я бы не променял их ни на что другое – ни на какое мирское счастье и благополучие. Когда мне становилось совсем плохо, я садился на автобус и ехал в деревню. Я знал, что там меня непременно ждет Маланья. С ней я  скидывал все маски, которые надевал на себя в городе, и становился самим собой. И снова пускался в бесконечные походы по лесам, приятные мне хлопоты по дому, общение с духами. Но стоило мне возвратиться в город, как тоска и бессмысленность моей тамошней жизни начинала душить меня, и я из раза в раз брался за бутылку водки. Моей несбыточной мечтой было накопить много денег, отреставрировать свой дом, построить баню и навсегда уехать жить в деревню. Но времена тогда были такие, что порой не на что было купить поесть, и я прекрасно понимал, что эта мечта неосуществима.
      Я взрослел и потихонечку старел, а Маланья оставалась вечно семнадцатилетней. Мне уже было под тридцать, когда сны мои стали постепенно сходить на убыль. Маланья стала приходить ко мне реже, и часто бывала уже не так, как прежде, рада мне. Да и я был уже не тот. От жесткой и грубой жизни, которая по сути сводилась к ежедневному добыванию средств существования, я закоснел и стал менее чувствителен и восприимчив. Даже деревня перестала приносить мне достаточную отраду. Я приезжал и в основном заваливался спать, глотнув водки. Сны мои становились тяжелыми и зачастую мрачными. В них уже не было того света и той безмятежности, что была раньше, и Маланья порой смотрела на меня укоризненно.
       И вот однажды наступил день, когда она исчезла. Я помню этот день. Была суббота, и я приехал в деревню в приподнятом настроении из-за того, что, наконец, выплатили зарплату, и мне удалось надолго запастись спиртным. Я сел за стол, откупорил бутылку и, глядя в окно, где распускались листья на посаженной в детстве мною березе, стал ожидать прихода Маланьи. Обычно она появлялась сразу, но в этот раз все было иначе. Ее пестрый сарафан не промелькнул у меня за окном, и легкие шаги не послышались в сенях. Было тихо, пусто и непривычно. Я решил подождать наступления ночи – может она привидится мне во сне? Но и этого я ждал напрасно. Выходные закончились, и мне надо было возвращаться в город на работу. Всю неделю я прождал следующих выходных в надежде на то, что она придет. Но ее снова не было. Я ждал еще неделю, месяц, год… Маланья так и не появилась.
          Я стал страдать запоями. Зависимость ощущалась на физическом уровне, и ноги сами несли меня в ликероводочный магазин. Это было, пожалуй, единственное место, где меня узнавали и считали за своего. На работе довольно долго терпели мое пьянство, так как начальник верил в мою силу воли и в то, что я брошу пить, но вскоре настал день, когда меня уволили. Мне нечем было платить за комнату, в которой я жил, и я влез в долги. Временами, особенно, когда нечего было пить, мне становилось так плохо, что я хотел покончить с собой. Но даже на это у меня не хватало духу.
        В деревню я почти не ездил: во-первых, мне не хотелось осквернять это почти священное для меня место своим присутствием, а во-вторых, родственники, видя меня пьяным, не пускали меня в дом.
      Я окончательно опустился. Мою комнату отберут на следующей неделе, если я не уплачу долги. Но, так как платить мне нечем, то я наберусь, наконец, решимости и попытаюсь уйти из жизни. Я знаю, что вряд ли попаду после смерти в такое место, где будет Маланья, но если она слышит, то я хочу передать ей, что искренне любил ее и люблю. Да простит меня бог.