Поздним вечером мы сидели с Юрием Андреевичем Красиным в его кабинете ректора и в десятый раз перечитывали распоряжение Президента Советского Союза Михаила Горбачева. В нем говорилось о передаче нам, Международному фонду социальных и политических исследований, всего имущества бывшего Института общественных наук при ЦК КПСС.
Идея образования такого фонда родилась у нас уже давно, фонда, где сотрудничали бы не только коммунистические партии мира, но и социалистические, социал-демократические, центристские и, чем черт не шутит, со временем – любые организации, желающие совместно исследовать самые актуальные и острые проблемы мирового общежития. Проводить научные конференции, симпозиумы, семинары и на их основе издавать книги. Мысль об этом явилась нам, когда мы блаженствовали в какой-то хорошей пражской пивной (впрочем, плохих я там и не знаю). Я рассказывал своему приятелю о мечте Константина Ивановича Зародова, шеф-редактора журнала «Проблемы мира и социализма», создать при журнале международный исследовательский институт. Мечте этой не дано было осуществиться. Но Юрий Андреевич загорелся:
- Только не институт, а Фонд. И не обязательно при журнале….
Когда его, бывшего проректора Академии общественных наук при ЦК КПСС по науке, назначили ректором Института общественных наук, он стал звать меня к себе на должность зав. научным отделом. КПСС готовила здесь кадры политических деятелей для зарубежных стран, в основном – развивающихся. Я сказал, что согласен, если мы этот институт потихоньку прихлопнем и превратим в тот самый фонд. Дело в том, что здесь бессмысленно тратились огромные деньги на малопонятных часто людей, не дававших впоследствии почти никакой отдачи, а то и становившихся антисоветчиками (приезжали к нам с идеальными представлениями о стране социализма, а уезжали разочарованные в нем, убедившись, что живут здесь хуже, чем в их странах). Говорил я вроде бы смеясь, он тоже отшучивался, но когда настало время крушения нашего «развитого социализма» и его единственной партии, выполнявшей «руководящую роль», идея начала обретать реальность.
Мы создали-таки этот фонд. Я сам сочинял его устав, наняв опытного юриста, в институте нашлись сторонники (но и ярые противники) этой идеи, однако развитие событий столкнулось с сопротивлением Международного отдела ЦК КПСС. У его сотрудников возникли свои планы – создать из Института «запасной аэродром» для себя. Понимали же, что им приходит конец, как и всей партии. А Институт – лакомый кусочек: шесть замечательных зданий. Сдавая только одно из них в аренду, можно было бы уже безбедно существовать немалому числу людей, занимаясь любым делом, которое завяжется в связи с переменой ситуации в стране, смотря по обстановке. Тогда Георгий Шахназаров, помощник Горбачева, и предложил нам обратиться к его шефу за помощью. И вот теперь мы радовались, что идея сработала. Мы фантазировали по поводу того, какие замечательные перспективы нас ждут. У нас ведь уже были налажены хорошие связи не только с компартиями. К нам на симпозиумы собирались все самые известные левые деятели Европы и ученые, завязались обнадеживающие контакты с французскими социалистами, с финскими центристами, а знаменитый Вили Брандт, лидер германских социал-демократов, уже приезжал специально к нам с интересным выступлением. Мы с ним прекрасно пообщались, в том числе и за рюмкой водки. Помнится, он рассказал тогда, что заезжал перед нашей встречей к французскому социалисту Моруа, и тот напутствовал его:
- Передай там ребятам, чтобы они не очень уж крушили свой социализм, это ведь и нам создаст трудности.
Короче, сидели с Юрием Андреевичем, мечтали, и вдруг к нам в кабинет вломились крепенькие ребята, многих из которых мы только что видели с автоматами за плечом у Белого Дома, то есть его защитники от путчистов. Они без обиняков сообщили, что пришли опечатать здания института, так же, как это уже сделали со зданиями ЦК КПСС.
Мы ехидно ухмыльнулись и предъявили распоряжение Президента страны Горбачева. Они тоже ухмыльнулись и положили рядом на стол бумагу префекта Центрального округа Москвы Музыкантского, который, как мы знали уже, был из компании Гаврилы Попова, «восходящей звезды демократии», порядочного пройдохи, ставшего с благословления Ельцина Мэром Москвы.
Я пошутил:
- Правильно, ребята, опечатайте нас на пару месяцев, мы, глядишь, отдохнем, даже съездим куда-нибудь – не на Канары, так в лес за грибами.
Но ректору было не до шуток
- Как опечатать? Нам же работать надо! И вот распоряжение Президента страны.
Но президент, уже побывавший "форосским узником" и проявивший свою беспомощность, слабость, уже никого не интересовал. Путч, организованный набранными им кадрами, провалился, но состоялся, по сути, и другой, ельцинский переворот. Когда с двумя документами – распоряжением Президента страны и префекта Центрального округа Москвы представители института и защитников Белого дома поехали в Мэрию, там дали ход решению новых хозяев жизни. Институт опечатали. В моем кабинете оказались запертыми, «арестованными» даже мой плащ и мой портфель. Как, впрочем, и имущество других профессоров и работников института в их кабинетах.
Двери института вновь открылись перед нами и в самом деле, примерно, месяца через два. Нас пригласили, уж и не помню кто, чтобы предъявить новую бумагу – распоряжение Ельцина о передаче имущества института фонду Горбачева, который заново спешно создавался, а образованный нами ранее фонд был просто проигнорирован. Получилось как-то так, что мы, сотрудники института, перешли Горбачеву вместе с имуществом или в качестве такового – не помню уже, как это все оформлялось. Ну, чего удивительного: у нас и теперь персонал любого учреждения, предприятия переходит новому собственнику вместе с материальным капиталом, как крепостные крестьяне с поместьем, также порой и жители вместе с проданным домом. Только одних потом выселяют, а другие остаются. Так же, примерно, было и с нами.
В Фонде образовались две группы: советники – это люди, пришедшие вместе с бывшим президентом из его администрации, в частности помощники, такие, как Загладин, Черняев, секретарь ЦК КПСС Медведев, и - эксперты, - это бывшие сотрудники института.
Первое моё близкое знакомство с Горбачевым состоялось во время международной конференции. Во время перерыва он стоял с группой участников, а я в сторонке, у стенки. Стоял и рассматривал человека, который еще был для меня загадкой. Он, видимо, заметил это разглядывание с пристрастием, и когда прозвенел звонок, приглашающий в зал, вдруг как-то резко раздвинул собеседников и шагнул прямо ко мне. Подошел и поздоровался за руку. Просто пожал руку, ничего не сказав, но удивил меня, конечно. Когда я сел на свое место в зале рядом с Сашей Галкиным, он, сидя на председательском месте, показал Саше жестом: мол, подойди. Тот подошел, через минуту вернулся на место и сказал мне:
- Михаил Сергеевич спросил: это Волков или Бутенко?
Просто нас двоих из числа экспертов он не знал. И теперь вот приветливо, впрочем, скорее по деловому, кивнул мне, мол, теперь знаю, кто ты такой.
Потом было у нас широкое обсуждение результатов всероссийского референдума о доверии президенту Ельцину и его экономической политике, хорошо запомнившегося россиянам благодаря четырем коротким словам: «Да - Да - Нет - Да». На это обсуждение были приглашены не только сотрудники Фонда, но и ученые, политологи из других учреждений. Горбачев выступил со вступительной речью. Я не помню уже сейчас всех тех выступлений и постараюсь передать только их общий смысл. Михаил Сергеевич задал главное направление дискуссии, заявив, что не было никакой победы Ельцина, все результаты сфальсифицированы. И подхалимы, которых, как и везде, нашлось немало, сразу же бросились доказывать его утверждение, ссылаясь на разную цифирь, какие-то сравнительные таблицы, на данные по разным регионам.
Запомнилось, что первым убедительным опровержением вступительного слова Михаила Сергеевича стало выступление Георгия Сатарова, оперировавшего своими данными. Дошла очередь и до меня (выступали, как бы идя по кругу). Я начал говорить, что думал. Примерно то, что если мы хотим обмануть себя, а не выяснить истину, то согласимся, что все дело в фальсификации. Если же хотим понять, что произошло, а главное – почему, то должны признать, что Ельцин победил. На него работало понимание многими людьми того факта, что плановая экономика советского типа зашла в тупик, что рынок – реальная и насущная потребность страны, что промедление с реакцией на эту потребность, затягивание перехода к рынку тормозит ее развитие.Тогда мы еще не представляли, каким уродливым может быть наш российский рынок, сколько глупостей будет наделано на пути к нему, но я и теперь убежден, что в принципе говорил тогда правильно.
Горбачев перебил меня. Не помню уже, за что он зацепился, но повело его в сторону того, что нельзя доверяться Западу. Думаете, они нас любят? Думаете, Тэтчер и Рейган искренне хотят нам помочь? Да они… Короче говоря, такие-сякие. Остановить его было уже трудно, но меня подзадорил Гриша Водолазов, сидевший рядом. Чего, мол, ты позволил себя перебить? Он же не дал тебе договорить! И я, воспользовавшись каким-то мгновением, краткой паузой в речи страстного оратора, перебил его тоже. Говорю, мол, Михаил Сергеевич, я же не про Тэтчер и Рейгана хотел сказать, мне тут с вами спорить невозможно. Ваше, как говорят социологи, включенное наблюдение в этой среде не сравнимо с моим. А вот в экономике я что-то понимаю, занимаюсь ею профессионально. И в этой части согласиться с вами не могу. Но, чтобы не затевать сейчас дискуссию на эту тему, просто напишу вам обстоятельную записку с изложением своей позиции.
Он сильно набычился, покраснел и буркнул:
- Хорошо!
Записку я написал. Он передал ее, похоже, не читая, Медведеву, бывшему моему ректору, потом секретарю ЦК КПСС, и дискуссию со мной вел уже теперь мой новый коллега. Кстати, на том ситуационном анализе он выступил почти сразу вслед за мной и, не ссылаясь на меня, просто буквально повторил в значительной части мои слова, начиная с того же: если мы хотим обмануть себя…Но в личной беседе со мной по поводу записки уже спорил, доказывая что-то в духе преимущества плана перед рынком. Ну, а мне с ним какой смысл дискутировать…
Если сказать о Фонде Горбачева коротко, то ничего путного из него не получилось. К научной работе, к теории и аналитике Михаил Сергеевич не был приспособлен, да и не тянуло его к этому. А вот когда к нему приезжал Киссинджер или кто-то еще из этой среды, да еще с толпой журналистов, когда его приглашали выступить перед политической публикой в какой-нибудь стране, он радовался и чувствовал себя в своей тарелке. По-человечески это было понятно, ну, а от науки – тысяча верст…
Впрочем...Известна крылатая фраза:"Искусство не нюхают". Речь об изобразительном искусстве,о том, что картины нельзя рассматривать слишком близко, тогда видишь порой только мазки, а целостное восприятие произведения искажается. Подойдите вплотную к картине Айвазовского, и море исчезнет, увидишь только какую-то мазню.
Вот, по-моему, так же с крупными политиками.Порой не стоит к ним слишком приближаться - не помогает правильному восприятию их роли в нашей жизни, и не всегда даже они вызывают симпатию...