глава из неоконченного романа "Последний лепесток ромашки"
Всё, на первый взгляд, выглядело стандартно, стабильно, окончательно, неизменно. Над краснеющей от житейского единообразия плитой, сгорбившись, работала вытяжка. Её монотонный звук напоминал: то заунывное завывание старухи у самого синего моря, то готовые к точечным укусам полчища назойливых москитов, то прокручиваемый на одной нотке новостной рэп, то, для окончательно усталых - усыпляющий, якобы благодатный ливень. Этот звук фонового наполнения жизненного пространства когда-то давным-давно, в эпоху коммуналок, принадлежал в этом доме весёлой радиоточке с её залихватским «начинаем утреннюю гимнастику» и патриотичным «в Петропавловске-Камчатском – полночь», однако был уже не только приватизирован, но и многократно перепродан окончательно победившему и теперь властно посматривающему свысока на ещё местами старую утварь господствующему бытовому металлику.
Впрочем, функционал сутулой вытяжки заключался даже не в этом её звучном дыхании вечного вдоха. Важнее было то, что она боролась, и пока вполне успешно, с едва ощущаемым запахом. Да даже не запахом, а лишь мимолетным предчувствием, предвкушением скорых перемен внизу - вроде бы совсем не опасным, но уже витающим в неизвестных сферах дуновением, духом какого-то будущего действа, вскипания, замешивания нового, молодого, дерзкого, только накапливающего силы и мысли в придонных пластах для резкого лавинообразного всплеска. Сей запах могли осязать пока только самые чувствительные, так как он мгновенно смешивался с огромными разбавляющими его самобытность потоками окружающей кислородистости, фильтровался в серебристых ячеечках и, став безопасным и никому не интересным, окончательно улетучивался в далёком дымоходе многоэтажки.
Хозяин подошёл к плите, взглянул на содержимое кофейной турки, пытаясь поймать настроения её слоёв вплоть до самого дна и, тем самым, прикинуть время до очередного ожидаемого переворота, потом чуточку потряс её, вызвав маленький кризис, смущение и смешение, улыбнулся верхней пене, послушно заколыхавшейся в такт его движениям, и щёлкнул переключателем, увеличивая мощность отсоса.
Три готовые чашки стояли рядом и спорили, кто их них отхватит ароматного цветного напитка первым, и останутся ли вообще по итогам разлива всегда готовый на жертву рафинад (его практически пустая коробка ещё занимала шестую часть полки), да и сами белые сливки (здесь одна из чашек посмотрела на всегда отдаленно стоявшую высокомерную посудину с задравшимся носиком).
- Ну, удалось полистать? – вернувшись от плиты к столу, хозяин дома, Михаил Ершов, задал наиболее ожидаемый вопрос своим сегодняшним гостям.
Лена с готовностью кивнула и даже изобразила поддерживающий жест двумя сжатыми кулачками, как бы подтверждая своё обычное желание выступить с оценкой и советом. На выпускнице советского филфака времен расцвета как всегда были одеты специфические, слегка затемненные очки, смягчающие особую проницательность её глаз. Третий на кухне Саша лишь посмотрел на супругу.
- Общее впечатление – неплохое. Но есть пара предложений! - Елена испытующе посмотрела на Мишу, оценивая сам факт вмешательства в чужое творчество, и, уловив спокойствие, чуть увереннее продолжила, – Ладно, самое принципиальное я, пожалуй, приберегу на десерт… Так. С чего бы начать…
Лена достала откуда-то кипу листков цветной бумаги - такие раньше повсеместно продавались в магазинах для первоклашек. Из этих однотипных, казалось, полуфабрикатов маленькие дети вырезали травку, речку, ромашки и солнышко, а особо одаренные – звезду, собственной, неповторимой формы. Именно на такой бумаге и оказался по неведомым причинам распечатан Ершовский сценарий. Михаил, естественно, не смог удержать рвущуюся на свет улыбку.
- Ну, и критик мне достался… АБВГДейка на выезде!
- Клёпа, - парировала слёту Лена, - Нечего тут смеяться… Закупила оптом для одного детдома, но оказался перебор. Вот теперь на принтере съедаю пачками. Зато жизнь от расцветки веселее кажется, нет?
Несколько цветных листков вдруг устроили побег из рук хозяйки и успели устроить воздушный бой до неизменного совместного падения на липкий кухонный пол холостяцкой кухни. Тут Михаил заметил карандашные пометки на полях и удовлетворенно хмыкнул – именно этого он и хотел.
- Эх, Елена Премудрая, чую, изрубишь в окрошку…
Та в ответ лишь улыбнулась одновременно иронично и хищно (как они так умеют?). Саша добавил что-то насчёт кулинарных умений своей суженой.
- Что ж… - Лена быстренько, в одном ей ведомом порядке перетасовала кипу листков, чуть прикусила нижнюю губу в раздумье, - Вот эта сцена, с которой я начала бы фильм.
Она протянула листки Ершову. Тот наигранно вздохнул – было бы странно, если бы эта удивительная женщина не захотела бы стартовать с одного из последних эпизодов первоначальной авторской задумки.
«Эпизод 25 (зачеркнуто), 1 - новая хронология.
Слышны звуки песни «Ты на море не бывала, криков чаек не слышала…», следом - фальцет, изображающий мнимых чаек. Камера слегка не сфокусирована на рекламной растяжке над импровизированной сценой. Вначале видна вроде бы буква, напоминающая «Г». Потом камера медленно уходит назад, оставляя последовательно: прошлый кадр с «Г», который оказывается лишь сегментом, нижней левой частью буквы «Н», затем растяжка на секунду превращается в странный обрывок «Налич…», чуть спустя виден весь ряд «Музыкальный коллектив Петра Налича», а в конце и эта надпись растворяется на фоне больших букв полотнища «V Московский фестиваль яхт». Непоседливая камера пробегает по подпрыгивающим зонтикам простодушных зрителей у самой сцены, чуть скользит по практически бутафорским гондолам, особенно нелепым на фоне мрачной, замученной реки Москвы, останавливается на напыщенном лице какой-то типичной мамочки успешного сына, недовольно выглядывающей из-под брезента маленького, но таки своего судёнышка, ловит несколько капель дождя на незанятых подушечках VIP-мест, лежащих прям на бетонке старых трибун Водного стадиона, опять уходит ввысь, на этот раз - к верхушкам таких разноплановых яхт с разноцветными флажками, а потом долетает и до надувного, ещё недавно – праздничного, дирижабля, уносимого в неизвестность серого неба.
Георгий Звонарёв стоит, облокотившись на бортик. Его большая моторная яхта, как и положено, на самом видном месте. Он тоже в своём типичном образе всемогущего разведчика-интеллектуала с посеребренными висками (копия многочисленных фоток с именного сайта). Неминуемый свитер накинут с узлом рукавов на груди: по-свойски и в то же время аристократично. Широкий бокал с оранжевым отливом содержимого в руке гармонирует с белоснежным манжетом сорочки. В каюте девушка с нежной родинкой на шее делает замысловатую прическу светской красавицы, рядом на столике среди расчесок и парфюмов виден чей-то забытый впопыхах нательный крестик.
«Стэртэ сердце…» - льётся голос за кадром. Особо горячие зрители залезают в пустующую элитную зону, видна долгая, раздраженная беседа с охраной. Слышны разноголосые обрывочные крики: «и охота охранять пустоту», «это ваш конферанс, похоже, бухой», «мокрые потому, что сверху льют», «наплодили мертвых душ», «Петя, пой сюда»… Кого-то насильно уводят, камера смотрит им под ноги, летит табличка с обозначением «зона супер-ВИП 2».
Внизу качается в такт волнам и музыке импровизированный понт для массовки. У его края, в отдалении от фанаток, стоит одинокая влюбленная пара под сине-зелёным зонтом. Девушка тянется к молодому парню, тот растеряно теряет на секунду бдительность - из его рук вырывается зонтик, делает замысловатое сальто, переворачивается на спину, падает плашмя в воду. Юные смеются вслед их собственной обретённой яхте…
Вновь Звонарёв. В задумчивом взгляде обычно живущего там Бонда начинает теснить невесть откуда взявшийся Михаил Ножкин. Бокал, глоток, на долю секунды подержанные дольше обычного закрытыми глаза. Сзади на его плече медленно появляется девичья рука - вся в тех же родинках и дорогом колье, зазывающее скользит вниз как по нотам мелодии. Выражение лица героя остается неизменным: в нём по-прежнему потаённая грусть, тщательно скрываемое ощущение тупика, потеря жизненной свежести, он не совсем здесь. Звонарёв поднимает голову вверх, пытаясь глазами отыскать недавний дирижабль.
Возникают чёрно-белые кадры, стилизованные под давнюю любительскую съёмку на домашнюю кинокамеру. Видеоряд чуть прыгает от неуверенной руки оператора. Огромное поле. Отец голый по пояс, в простых спортивных штанах и шлепках на босу ногу, чуть поигрывает накаченными мышцами профессионального спортсмена, что-то наматывает на руку, потом вдруг разбегается и несётся вдаль. Видны двое счастливых пацанов в шортах, стремглав бегущие следом. Их крик не слышен в обеззвученной плёнке шестидесятых, но, тем не менее, прекрасно уловим. Самодельный воздушный змей разматывается, растягивается, начинает колыхаться и порхать драконом где-то высоко-высоко. Следом камера кладётся на землю, в кадре появляется женщина в летнем сарафане. Она делает несколько шагов вперёд вслед своим мужчинкам, потом останавливается, чуть прогибается в поясе, прикрывает ладонью лоб, пытаясь спастись от яркого солнца и одновременно отыскать маленькое задорное пятнышко вверху…»
- Лена, но это же лиричная развязка, – не согласившись, пожал плечами Ершов, - Вначале сравнительный срез не так чувствителен.
- Я, конечно, настаивать не могу, - Лена ещё раз посмотрела на Михаила, - Чисто женское ощущение… Но начинать надо именно так.
Она отложила лист с прокрученной сценой в сторону и вместо того, чтобы искать продолжение её личного восприятия, неожиданно уточнила:
- Галич – Налич… Хм, думаешь, уловят параллель?
- А она есть? – вступил в разговор Саша, - Брось, Лен - земля и небо. Абсолютно разный стиль. У одного - оголённый нерв, у другого – просто талантливый стёб.
- Интересно, и кто из них небо? – откликнулась жена.
- А как же «оказалась в этой банке салака»? Или «как мать, говорю, как женщина»? – также не согласился Ершов, - Нет, Саша, связь есть… У меня лично абсолютно схожие впечатления от обоих: местами искренность, которую не можешь не принять за провокацию, потом ощущение, что перед тобой не то реальный герой, не то персонаж из «Необыкновенного концерта» Образцова. Твоими словами, Саш, кстати, можно и дальше поиграть и получится ещё точнее - талантливый нерв и оголённый стёб… Что уже ближе к истине, так как нерв не должен быть предметом игры, ровно как и искренность – предметом насмешек… И глаза такие открытые, выразительные, и голос неповторим… Вот и скачивают миллионы с «твоей трубы» ролики одного как когда-то перезаписывали втихаря манифесты другого, пытаясь разобраться, кто за всем этим следом-то? Герой или Актёр?
- А тексты?
- А подтексты?
- У-у-у как мы далеко ушли от схожести фамилий, - вовремя тормознула развивающуюся дискуссию Лена, - Всего-то одна согласная.
- Согласных всегда больше, чем гласных, - заметил Ершов, - Но именно имеющие голос не-согласные – чаще всего и определяют ход истории.
- Интересная мысль. Вот была давным-давно в Штатах одна ассоциация ABA и потом из неё, вжик – и легким движением невидимой руки AGA получилась, - привёл вычитанный недавно где-то пример Саша.
- А суть поменялась? – решил тут же уточнить Михаил.
- Как сказать… Американская ассоциация скотоводов стала Американской ассоциацией генетиков.
- Вот, то-то и оно! – поднял указательный палец вверх новоявленный сценарист, - Согласные мало что меняют. То ли дело гласные – я давно за ними слежу! Это же гигантский шаг от молитвенного «Господи» к мимолётному «господа». Вот оно – госпадение... Даже считалочку такую детскую придумал: «Дома правит Дама, Дама правит Димой, Дима правит Думой, а Дума правит Дымом».
Все трое грустно заулыбались.
- Это уже дымовая завеса какая-то, а не дым отечества. Сладкая для глухих согласных образом думских гимнасток и приятная шипящим согласным публичным домом два, - дополнила Лена.
- Стоит в лесу избушка
На курьих ножках Буша, - выдал в свою очередь детскую загадку Сашка.
- Ох, как у вас фантазия то разыгралась от моих сочинений! Значится - порядок, - радостно резюмировал Ершов и предложил устроить маленький перекур.
Уже на балконе, тема гласных-согласных нашла своё новое развитие.
- А если Даму в твоей считалочке на Маму заменить. Значимая согласная получится, да?
- Получится нестройно и неправда, - буркнул Ершов, - Получится не техническая замена, а продуманная подмена. Жаль, но далеко мы от мамы уже ушли…
- Увели, - добавила Лена, - И не вернуться теперь сказочной Машеньке с пирожками домой из косолапого хауса.
На этих словах насмешливый взгляд Михаила стал серьезным, твёрдым. Он уже без доли иронии продолжил:
- Тут, Лен, не просто буковки по листку бегают… Я вот всё чаще теперь старообрядцев вспоминаю. «Неужели православие рушилось лишь от того, что в Иисусе будет одно «и», аллилуйя только двойное и вокруг аналоя в какую сторону пойдут? И за это лучшие русские жизненные силы загонять в костер, в подполье, в ссылку? Это не просто был мор без разбору - но на лучшую часть народа...», - Ершов затянулся, - Знаешь, а ведь нам и философы-трактовщики до поры не нужны были в отличие от всех этих европейских школ мысли, так как все ответы в вере православной находили.
И ведь, что примечательно, Лен, я, дурак, и не знал доселе, что возмущение вызвал не столько сам факт исправления текстов богослужебных книг, а то, что тексты, вопреки постановлению Собора 1654, исправлялись по новопечатным книгам, изданным отнюдь не греками, а в основном в Венеции у латинян. Ничто не напоминает?
- Напоминает будущее, Миш. Увидишь, скоро и мы будем гимны попсовые хором в церкви петь под рояльчик. Как баптисты какие-нибудь… Уже прививают. Открой тот самый «ю-тьюб»: «Знала ль ты Мария/ Mary did you know?» русские косынки затягивают. И Голгофу уже истоптали…
- А, может быть, старообрядчество наше и есть тот самый отвергнутый строителями камень, которому суждено стать главою угла?
Они замолчали. И было в этой тишине что-то пронзительное, зимнее, лесное, стылое. Хотя за окнами стоял июль.
- Ладно. Хорош в «балду» играть, - подытожил неунывающий Саша, - Пошли ещё кофейку хлопнем и продолжим по фильму.
«Эпизод 2 (маленький римлянин).
- When… in… Rome… - педагог элитной спецшколы диктует медленно, с точной дикцией, слегка растягивая слова, - Do… as the… Romans… do.
Гошка Звонарёв успевает в таком тянучем ритме всё, что требуется цезарьку: записать новые строчки в тетрадке с кривым заголовком «Learn English proverbs», потолкаться за единственную линейку с соседом по парте и, вдруг, повернувшись, одарить надменным взглядом неприступную недавнюю новенькую - Настеньку. Горделивая перьевая ручка в его руке блестит надписью из фигуристых иероглифов, из-под обложки учебника выглядывают несколько иностранных марок с изображениями пассажирских самолётов.
Звенит трель. Класс, расцвеченный фирменными забугорными портфелями, а у кого-то - уже и модными кожаными дипломатами, разбредается на перемену. Слышно девичье воркование о югославских босоножках в «Берёзке» и чьёй-то ярко-оранжевой помадной добыче с Елисейских полей. Мальчики листают цветные спортивные журналы из соцстран, пара волосатых лоботрясов прикидывает, где лучше закурить «родной Camel», чтоб с одной стороны – пропижониться перед одноклассниками, с другой – не попасть под загребущие руки старших по возрасту.
- Звонарёв. Георгий! Задержитесь на минутку, - классная тормозит в дверях уже спешащего на волю Гошу.
- Садитесь, Звонарёв, - педагог воспитана в духе лучших традиций и обращается с детьми на Вы, - И сообщите мне Ваше решение по внеклассной работе.
Гоша мнётся с ноги на ногу, обратно за парту не тянет.
- Я бы хотел заниматься оргработой по…
- Хорошо, Георгий. Оргработой – это хорошо. Садитесь, что же Вы стоите.
Нехотя приземляется на стул.
- Оргработой в спортивных делах школы. Кружки там по видам помогать набирать, кубки вручать…У меня гены соответствующие…- завершает короткие размышления вслух Звонарёв, не вполне дипломатично намекнув на капитанство отца в национальной сборной.
- Вы знаете, Георгий, а я с Вами здесь не соглашусь, – достаточно твёрдо отвечает педагог, - Во-первых, Вы прекрасно осведомлены об особом статусе нашей школы, кубки для нас не главное, мы растим элиту страны. Кроме того, я понимаю, отчего Вы приняли такое решение, Георгий. Только прошу заметить, что Вы мне кажетесь человеком несколько иного склада, чем Ваш старший брат. Гриша - тот действительно дерзок, забияка, любого способен поколотить, ему будет комфортно на стадионе. А Вы мне видитесь за столом переговоров, Георгий, где слово и ум сильнее кулака. Над призванием пора думать уже сейчас, а не только в выпускном классе.
На лице Георгия проявляется еле заметное недоумение «к чему это разговор?» Он уже достаточно самостоятелен в суждениях и циничен в вопросе выбора профессии, потому и не думает о будущих секундах свысока.
- Таким образом, Звонарёв, я назначаю Вас ответственным за регулярную политинформацию в нашем классе.
Звонарёв чуть дует щёки. Вот так всегда - старший брат оказывается сильнее и пробивнее, да и с девчонками активист. Хотя, кому, как не ему, знать, что у Григория за его внешней удалью и самоуверенностью скрывается...
Слышен фирменный свист-позывной от дверей класса. Это как раз Григорий Звонарёв высовывает свою крупную рыжую лохматую голову в дверной проём.
- Мария Александровна, неужели наша гордость, отличник, доска почёта и вообще – грядущая звезда Вселенной наконец-то что-то натворил, - сходу язвит он.
- Гриша, - оборачивается учитель, - Закройте, пожалуйста, дверь. Он сейчас выйдет, не волнуйтесь.
Камера безмолвно проезжает по стене класса, на ней висит красочный подарочный календарь с видами Британии. Его лоскут остановлен на октябре 71ого. Георгий послушно кивает, педагог записывает что-то в журнал. Камера уезжает за школьное окно, в котором последние листики летят от ветра и падают к ногам растущих не по сезону, а годами.
В следующем кадре в луже отражается гордая вывеска «с углубленным…». В неё же спустя время наступает тяжелый ботинок Гриши, рядом семенят чистые братские кроссовки.
- Да, подумаешь, политку зачесть. Ты, главное, темы поинтереснее выбирай, покрасочнее. Вон в «Советской России» колонка на третьей странице – самое то. На крайняк, всегда выдашь новости из братских стран: ГДР, НРБ, СФРЮ…
- Сам ты СФРЮ, - передразнивает его Гоша.
- А если в ломоту, тогда наоборот – напортачь там. У нас, помнится, в пятом классе одна девчонка как сказала «по итогам встречи стороны приняли кАМенЮке», да ещё и с ударением на Ю - так полкласса под парты ушло, а её тут же на столовку дежурить перекинули, - продолжает хохмить старший.
Гриша колоритен: непокорный чуб, пижонская куртка, уверенная походка, взгляд охотничий, чуть исподлобья, что, правда, совсем не мешает голубым глазам буравить всех проходящих навстречу.
- Сегодня сейшн у Лёвки. Маргулис обещал быть. Правда, даж не знаю, брать тебя с собой, нет… Потом опять мама мне вкатит, что у тебя в конце тетрадок сплошные аккорды…
- Гришка, ты что, я давно хотел с Белым там пересечься, битловский диск на роллингов сменять…
- Это «фо сейл» который? – Григорий отработанным жестом достает зубочистку, упакованную в пакетик с надписью какой-то зарубежной гостиницы, бросает в рот минимум как гаванскую сигару и делает финальный вид равнодушного героя из вестернов, - Жора, только не томите меня, что Белому нужно это ливерпульское старьё. Вот если б ты про «Let it be», я б ещё поверил. Да и, вообще, винил не его тема, он больше по фарце у нас, - он кладёт руку брату на плечо, - А Вы вообще, Жора, с каких это пор семейными ценностями стали распоряжаться? Не терпится что-нибудь скинуть?
Разница в полторы головы. В глазах Гриши – лёгкий холодок, у Гоши – ровно такой же лёгкий испуг.
- Гриш, так у нас то всё равно в запасе их несколько есть! Расширяю и преумножаю…
Гриша непреклонен – старшинство зафиксировано в метрике и до сей поры не подлежит обсуждению.
- Знаешь, Жора… Какой-то скользкий тип из тебя растёт. Как с отцом поплавки самолично выстругивать, да в ванной настраивать с грузиком – тебя не дозовёшься. А как дядька из-за бугра финские снасти везёт – так ты первый на раздаче! – Звонарёв-старший подтрунивает, подталкивает брата, - Права, училка, политика – самое оно для тебя…
Гоша сбрасывает руку с плеча.
- Рыжий, я тебя уже просил - кончай звать меня Жорой!
Рука возвращается на тоже место и уже слегка вцепляется.
- Ну, тогда дома сегодня посидишь, братец - Григорий технично сплёвывает, не теряя любимую зубочистку в углу рта, - Вишь, гамщик нашёлся... Фо сейл ему на камни…»
Пока Елена восстанавливала свой пасьянс из цветных листов, в этот раз вступил Саша:
- Миш, а нужен ли такой акцент на все эти брэнды и лейблы? Я понимаю, когда современные деятели, типа, культуры в отсутствии иных художественных форм исключительно через этот глянцевый инструментарий своих героев описывают. Но ты то зачем туда же? У тебя же вроде как претензия на контркультуру, вернее на возврат к классике: чистой, иногда тонкой, иногда грубой, но с акцентом на психологию. Цель то какая? Показать как через стиляг и мажоров раскачивали лодочку? Ну, так все это уже давно поняли…
- А, может быть, здесь основная-то как раз тема невидимого до поры отца? – сказала Лена, - Спортсмены, артисты, журналисты, да даже проповедники – это же идеальная агентура. Гулкая среда, разъезжающая по миру, здесь подмена ценностей на личностном уровне абсолютно незаметно происходит, по горизонтальной. В тех условиях даже не западная манящая рука дамской Статуи на Гудзоне, и даже не дикие мандарины теплой Андалусии... Там достаточно было попасть под гипноз очаровывающих витрин и своего зеркального Джона напротив. Он знает - кто ты, ты знаешь -кто он. Сидите в барчике, где-нибудь под Бонном за вечерними стопками шнапса и усмехаетесь потайным колесикам двуполярного мироустройства. И лодочка уже не раскачивается, а плывет в заданном направлении к очередному «городу контрастов».
Более того, если не только этот, детский, а ещё и несколько последующих кусков в сценарии прочесть становится реально тревожно – ведь дело, получается, не в социально выстроенных и понятных судьбах Гриши и Гоши, этаких новых Карамазовых, увы, без третьего - Алёшкиного варианта, а в предательстве отборных, лучших, тех – кто у власти. Ну, или при дворе, в условной обслуге, наконец. Предательстве вечном как человечество. Но от того не менее гадком!
- А не слишком ли сильное слово – предательство? – вмешался Саша.
- Неа, - Лена слегка покачала ногой, - Я ж даже не про конкретного человека, про носителей и адептов. Они в любую систему впишутся. Знатоки негласных правил игры, гиганты личных связей, апполоны зелёных листков, прикрывающих срам.
- Спасибо, что уловила, Лен, - Ершов вновь проявил неприкрытую радость, - Впрямую то не подашь.
Он еще поразмыслил над желанием высказаться до конца и опасностью убежать от главного в раздражение. И таки не устоял:
- А ведь именно органы госбезопасности самые опасные и вышли... Нет, там наверняка тоже попадались патриоты или, так скажем, правильные ребята. Однако, по большому счёту, система изначально отбирала именно таких: практичных, умных, готовых на демонстрацию покорности и гибкости одновременно, лишь бы быть в элитной «обойме». Людей, умеющих владеть собой и, главное – манипулировать другими. Их этому учили, наконец. Все эти навыки они лишь подкопили, подверстали к реальным действиям. Слишком много странных смертей, слишком много хронологических сочетаний… Пройди, Саш, по Новодевичьему – все наши военные маршалы и генералы в 1976-77 как под копирку слегли. А взять генсеков? Один трижды в отставку, говорят, просился, так держали как сомнамбулу под рукой. А потом всех с горки по одному. Пока очередь на горку нашему Горе-Горюшку не подошла. А уж сколько необъяснимых провалов на перестроечном изломе… Но сам процесс начался гораздо, гораздо (!) раньше горбачёвских времён… Тот лишь радостно сорвал покрывало с подготовленного мемориала.
Саша в очередной раз отхлебнул кофеёк и тоскливо посмотрел на ненужную кофейную гущу, отдавшую в очередной раз всё, но опять оставшуюся в осадке. Поставил чашку на стол, почесал небритый подбородок и задал ещё один вопрос в секундном кухонном безмолвии:
- Это ж что ж получается. Уже и без флажков на лацканах? И не Юстас-Алексу, а Алекс-Алексу? Так?
«Эпизод 6 (берковиц).
Звонок в дверь. На пороге достаточно молодой человек. Судя по его внешнему виду – он попал в гости прямиком с важной службы: тройка в мелкую полоску, вишнёвый тонкий галстук, светлый плащ, портфель, длинный зонтик-трость, в руках – ключи от авто («ГАЗ» - подсказывает брелок). Следует бурная встреча, ему рады, от него чего-то ждут. Человек без подсказки снимает верхнюю одежду, привычным жестом ставит в угол портфель, вешает зонт - видимо, он частый гость в этой квартире.
В гостиной вокруг журнального столика сидит разношерстная публика, объединенная, однако, определенной общностью – почти все друг друга знают. Вошедший проходит вдоль сидящих, без обиняков жмет руку, похлопывает по плечу, целует в щечку. В руке – видеокассета.
Стены гостиной обиты голубым драпом, на стенах многочисленные, но не включенные светильники. Самый вычурный из них (двенадцатый) - выполнен в форме овала, в котором на просвет выставлены исключительно западные напитки: джин, виски, ром. Издалека он похож на глаз. В гостиной полумрак, освещаемый немного приглушенным телевизором.
- ДЭнис, - на американский момент обращается к входящему симпатичная женщина с короткой стрижкой и длинными, тяжелыми бусами на шее, - Что за тягомотину ты принёс. Мне мой бой сказал - часа на три с лишним?
- Шедевр, Лёлька, поверь! – интригует Денис.
- А эротика там есть? – басит, улыбается во весь рот мужчина лет сорока, сидящий на диване в джинсах и фланелевой рубахе, - Джордж, мы же хотим эротику, да?
Из-за угла с двумя бокалами импровизированного коктейля (соломинка, багамская шляпка, айсберги льда на дне) заходит возмужавший Георгий Звонарёв. Водолазка и причёска – а-ля молодой Андрей Миронов. Протягивает коктейль своей девушке. Та сидит на отдельном стульчике, немного стушевавшаяся от новых знакомств. Она единственная здесь неофит.
- А почему бы и нет? Жанна, мы же не ханжи? – вторит своему старшему товарищу Георгий и игриво подмигивает Денису.
- А, по-моему, в вашем ведомстве сейчас самая эротика и есть, - кхмыкает с кресла парень в роговых очках, - 25 нашему Семенову выслали в Москоу, мы им – 25 к Флемингу в Лондон. Прям по списочку – как знали всех на зубок. Вот тебе и «Сатурн» почти не виден»…
Он закрывает бегло просмотренный западный журнал и небрежно бросает его поверх подшивки газет попроще.
- Кстати, Гоша, ты после всех этих последних событий, случайно не готовишься покинуть резервный бэнч и вылететь в сторону туманного Альбиона?
- До самой петроградской пересылки… - напевает модный блатняк в ответ Звонарёв. Многозначительно улыбается.
- А в твоём ведомстве, Костя, лучше что ль дела творятся? – неожиданно вступает басом фланелевая рубаха, - Твоему ТАССу ещё предстоит под Яковлевым слечь, поверь мне. Это даже не Шеварнадзе в МИДе и не односторонние моратории по ракетам и ядерным взрывам. Это – пропаганда, Костик. С этого все и начинается обычно… Мы ещё вспомним этот 85ый…
Он замолкает. Многие заметно напрягаются. Однако этот старший, судя по всему, имеет право и возможность озвучивать подобное в этом кругу не только в «гомеопатических дозах». Возражений не следует.
Наконец, опытная и домовитая Лёля, стрельнув глазами по нескольким гостям, переводит разговор:
- Мальчики, ну хватит уже о работе. Юрочка, включай...
Пока муж возится с громоздким видеомагнитофоном первой волны, кто-то из гостей бросает:
- Сейчас наши партию первую выкинули…
Оживающая атмосфера вечеринки опять меняется мертвецкой тишина, следуют повороты головы.
- В точь-точь с японцев слизано…- говорящий вдруг ощущает внешнюю тревогу, в его глазах сверкает догадка, он испуганно поясняет уже практически скороговоркой, - Вы что? Я ж про видео… ВМ-12. Отечественный формат!
Гости радостно выдыхают. «Фланель» даже шутит:
- Ну, ты так больше нас не пугай. Выбирай выражения то…
С экрана слышится властный гангстерский голос:
- Where is he? Where is he hiding?
- Где? Где он прячется? – включается гнусавый переводчик.
Народ в гостиной замирает, глаза притянуты к голубому экрану инвалютной «Тошибы»…
Денис оказывается стопроцентно прав – фильм не оставляет равнодушным никого, кнопочка паузы используется только пару раз - и то на короткие пятиминутки для дыма и спирта. Редкий случай – выражения лиц присутствующих дам и мужчин схожи. На них смесь интереса, размышления, обиды на собственную жизнь и зависти.
Два с половиной часа фильма позади. За окном ночная Москва. Получив «одобрямс» хозяев многие курят уже прямо в гостиной. Глаз-бар довольно сверкает.
На экране пляж Флориды, два красавца, две блондинки.
- Макси, сколько у нас денег?
- А что?
Летит толстая газета с информацией местного ТАСС.
- То, что мы безработные!
«Законопроект Волстеда аннулирует сухой закон в декабре».
- А у нас, похоже, обратный заголовок скоро, - замечает информированный Костик.
- Где-то миллион долларов, - небрежно говорит киноэкран.
Лёля заметно серчает. У «фланели» и Звонарёва стекленеет взор.
- Невесело живётся безработным, - мурлычет полушепотом кто-то.
В кино Де Ниро-«Лапша» смотрит на пляжный песок, исцарапанный живописью Вудса-«Макси»:
- Что это?
- Мечта! – выпаливает Максимилиан Берковиц, - Мечта всей моей жизни! И, клянусь Богом, вместе с тобой мы сможем осуществить её!
- Что это?!
- Федеральный резервный банк.
- Ты сумасшедший!
Громкий эмоциональный взрыв. Жанна вскрикивает от резкого жеста на экране, Звонарёв чуть откидывает голову назад, Костик прищуривается. Коктейль разлит. Японский цветастый телевизор заполняют стаи чаек на фоне бледно-розового заката под неповторимую музыку Эннио Морриконе…
Уже после просмотра, закуривая по последней у своих машин, Костя, Денис и Гоша смотрят в раздумье на тихое Садовое кольцо.
- Дэн, а как в английской версии название? – поеживаясь, спрашивает Константин.
- Once upon a time in…
- Прям как в сказке.
- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, - немного зло чеканит Звонарёв.
Мимо троицы проезжает одинокая запоздалая «букашка» - старый как мир троллейбус маршрута «Б».
Когда Ершов закончил чтение очередного эпизода, Лена по-прежнему кусала кончик красного карандаша. Саша чуть развёл руки в стороны, предваряя очередной вопрос:
- Миша, а почему ты выбрал именно эту киношную сцену для включения в свой сценарий?
- Саш, а ты не понял? – внимательно посмотрев на товарища, ответил Ершов, - Не обязательно грабить, чтобы создавать. Можно и наоборот. Лена не даст соврать… Тут ведь как в древнегреческой натурфилософии – пифагорейцы берут за феномен цифру и заявляют, типа, всё сущее есть число. Их идею вроде бы подхватывают атомисты, но тут оппоненты просят представить рациональный и конечный корень из двух. В итоге из всех этих противостояний – на свет появляется диалектика Сократа, а спустя века - синтез Гегеля.
- А поближе к настоящему?
- Саш, ну смотри - один говорит: «можно ограбить» и высчитывает рискованную вероятность. Другой спорит: «нельзя ограбить» и свои логичные аргументы. А потом на свет появляется третий, который берет риск и агрессию одного и разум другого, а потом выдает выход: «если нельзя ограбить, то можно создать».
- Ну, надо было и брать имена настоящие, - Саша не вполне уловил мысль Ершова, но не подал виду, - Реальные гангстерские имена. Помнится, в этом фильме у Леоне мелькает знаменитый «голландец Шульц». Его ведь как раз замочили в сортире.
- Мочить в сортире – вчерашний день. Сейчас важней мочить в эфире, - включилась в разговор Лена, - Я бы скорее из того фильма включила профсоюзного деятеля…
Михаил Ершов опять вернулся к плите за очередной порцией кофе и, разжигая огонь, продолжил:
- Там много интересных параллелей можно найти. Я когда писал сей эпизод, посмотрел историю создания этой картины. Признаюсь, даже одно время хотел, чтобы мои герои смотрели данное кино не в прокатном, а в первозданном варианте. Вот, например, в начальной сцене, ещё до титров с названием, был запланирован железнодорожный переезд - в грузовике «Лапша», перед ним шлагбаум и две ветки путей на выбор. Первый состав везёт машины «Форд» 30-х. Затем его перекрывает новый состав во главе с локомотивом из 60-х с усовершенствованными блестящими «фордами» и, увы, постаревшим «Лапшой» за рулём на том же месте.
Лена чуть наклонила голову. Саша облокотился на стол двумя руками.
- Или другой случай. При входе «Лапши» в высоченный пантеон, где лежат его погибшие, потерянные друзья. Помните это место? Тяжеленная дверь, золоченые буквы, табличка с ключиком в углу… Так вот… Там по задумке Леоне должна была играть губная гармошка с той самой мелодией. При этом к седому «Лапше» вскоре должна была подойти директор мемориала и сказать, что все работы, включая трогательную ностальгическую музыку, оплачены инкогнито через иностранный банк… А, самое точное было бы …
- Подожди, - неожиданно прервала Ершова Елена, - Так ты «Макса» и «Лапшу» в судьбах братьев Звонарёвых что ли видишь?
- До середины сценария - скорее, да, - Миша кивнул, - Когда строчил про юность, то был полон именно Гришкиным отношением к жизни - лёгким, широким, далёким от накопительства. Включая потенциальную светившую ему тюрягу в одной из сцен или его умение гулять от всей русской души без осознания последствий… Практически обитал на его острове! Натура, которая как бы стояла перед моими авторскими глазами, которую я сам лепил в своих фантазиях, казалась, куда тоньше, чувствительнее братской, несмотря на внешнюю громоздкость и суровость. Всё это как бы противопоставлялось во мне, в моих мыслях, в моих строчках - расчетливости и карьеризму младшего.
Но, потом вдруг понял - увы и ах, наш «Лапша» не способен отказаться от манящего чемоданчика.
«Эпизод 9 (старик-процентщик).
Первый класс самолёта. Заметно постаревшие Звонарёвы летят с совместного отдыха. Оба - слегка захмелевшие. Виден кусочек саморекламы авиаперевозчика на крупных цветных мониторах впереди салона: «В грядущем 199* вас ждут новые рейсы в…». В углу экрана – символ новогодней ёлки.
Гриша зовёт стюардессу и заказывает что-то ещё выпить им на двоих.
- Гриш, да успокойся ты…- машет ему слегка недовольно Георгий, - Скоро на личных летать будем, вот там и гульнёшь.
- А что, есть новости? – отзывается Звонарёв-старший, - Опять с Костиком перетёр?
- Ага, - довольно потягивается Георгий, - На это раз, болгары.
Григорий берёт из рук стюардессы пластиковые стаканчики, чокается с братом, опрокидывает, не закусывая, ставит в отдалении опустошённость.
- Жор… То есть, Георгий Аркадьевич, - он подмигивает, - Твои дела – это твои дела, я в них лезть не собираюсь. Но ты мне как русскому…
- Россиянину, - подчеркивает младший, - В «Газпроме» и НДР за этим сейчас следят.
- Ну, хорошо - россиянину объясни: вот как так получилось, что мы всей Восточной Европе чего только не понастроили: заводы, станции, исследовательские институты, а тут оказывается мы же им ещё и должны?
- Ты вряд ли в курсе, Гриш, - предолигархический младший пьёт по глоточку, смакуя, - Но как мне сказал один из бывших - на политбюро в самом конце шестидесятых действительно стоял вопрос о правах собственности на эти объекты. Госкредиты за копеечные проценты на двадцать пять лет раздавали, а могли бы себе оставить вместо маринованных огурцов.
- Так почему тогда не срослось?
- А идеолог один встал и вопрос интересный задал. А если, говорит, опять Будапешт с Прагой случаться, только уже в размерах предприятия, то мы, СССР, кем окажемся? Эксплуататорами - так?!
- Ох уж наша русская мнительность, - вздыхает Гриша, отчего-то сжимает правый кулак, - Ну хорошо – отдали за так, Бог с ними, с этими новоявленными восточноевропейскими буржуа и прибалтами. Но откуда тогда долги с нашей стороны, вот этого я вообще понять не могу. Как они в СЭВе то могли вырасти?
Георгий Аркадьевич покровительственно смотрит на брата:
- Гриш, ты прям как вчера родился... Это ж Борины долги! Они ж после распада как караси в лесном пруду - у всех кого можно тогда хватали, а сейчас мы расплачиваемся… Причём, чем только не закрываем. На самом деле, в Минфине борьба жуть какая идёт, чтоб почувствовать себя Раскольниковым, - здесь Звонарёв-младший скалит зубы, сверкая ровной голливудской улыбкой, - Но наша доля закреплена наглухо. С такого оборота процентная курочка яйца десятками несёт. Не без схемки, конечно - Мамочкин наш опять придумал, а Костик подпёр. Да и с той стороны границы – все в ажуре. У них на этих бумажных долгах своя элита отпочковывается.
Григорий заметно грустнеет.
- Знаешь, Жор, - он берёт пустой стаканчик и смотрит на самое дно, - Я вот сейчас с тобой общаюсь, что последнее время редко у нас выходит… И во мне один за другим падают: и благодарный памятник русскому солдату на болгарском холме, построенный прям сразу после войны сугубо по инициативе простых местных жителей, и благородный Венецианский купец, и даже, помнишь, тот герой с неоконченным сонетом… «Как лист увядший падает на душу». Мы ж по очереди тогда читали…
Звонарёв-младший отчего-то снова усмехается, чуть более пристально смотрит на Гришу, наклоняется чуть ближе к брату со своего кресла:
- Слышь, романтик… Я тебе сейчас информацию шепну о новом претенденте… туда… Ты ж знаешь, верхи замену давно мутят. Так вот. Кое-какие силы хотят толкнуть…
Он наклоняется и шепчет в ухо.
- Да ну…- Гриша отмахивается.
- А что, бабам нравится! – уверенно и теперь уже в полный голос заявляет Георгий Аркадьевич.
- Ну, это ж не главный критерий. Да и ненормальный для такого уровня.
- Как сказать. У нас сейчас в стране вообще критериев нет. Не то, чтобы их от природы не выработали, нет – просто в их отсутствие проще выкинуть управляемой волной наверх любую надувную куклу. Экстренное всплытие глубоководного до поры дайвера. А этот уже с готовым паблисити. Часть пиара сделана и дома с людьми рушить не надо. Так что красота, как там классик говаривал – это страшная сила, Гриш, – Звонарев-младший на этот разу сам не удержался и вздохнул, достал отчего-то одну из своих платёжных карточек, повертел в руке, посмотрел на её тонкую пластину, что-то взвесил в уме, потом убрал обратно, - Про отца его, слышал байку? Ему тогда и двадцати не было. Мало кому известен, стихи писал довольно слабенькие. А популярнейшим в ту пору Кукрыниксам дали заказ на портреты 30 советских писателей. И три дня на работу. Вдруг врывается Михалков: «А когда вы меня будете?» - «Тебя, Сережа, в списке нету». - «А я хочу. Изуродуйте как хотите!» - «Сережа, тебя трудно рисовать, ты красивый». Так тот три часа сидел на полу, вымаливал…- Георгий звучно хохотнул, но звук получился одинокий на весь салон, опять взглянул на брата, - Гриш, да хватит тебе дуться. Вспомни «Свой среди чужих…» Мы ж пацанами в «Иллюзион» пролезли, помнишь? Карета под откос, мелодия такая… Мы ж тогда не знали, что он просто с вестернов Леоне копию снял, а тот, в свою очередь, с чертежей Куросавы. Только, как всегда в их семье, любая тематика - с учётом текущей конъюнктуры.
- Я уже ничего в этой жизни не понимаю, - высказался, наконец, Григорий.
- А ты думаешь, он случайно, что ли на ТВ опять мелькать начал с «Отче наш» или там «Боже, царя храни!» этому киндеру-сайентологу Киребеевичу. Бюджет на «цирюльника» - это ещё цветочки. Обещает шедевр выдать. Там он, кстати, и образ себе нашёл подходящий. Я уже черновую видел…
Григорий смотрит куда-то мимо брата в иллюминатор.
Камера следом за его взглядом уходит в черноту неба. Спустя секунду из глубины кадра выплывает освещенная сцена, на ней очередная отрыжка-прима «культурной столицы», темнота наполняется очертаниями зрительного зала одного из увеселительных питерских заведений. Среди сидящих Звонарёв-старший и его хорошая знакомая – как раз супруга культового режиссера. «Режу всё вам!» - кричит со сцены рыжая козлиная борода, - «Наша Таня громко плачет, молотком её ху…». Зал заученно охает от очередной непристойности. Они стремительно уходят.
Камера возвращается в салон самолёта. Гриша закуривает сигарету, обнимает брата за плечо – точь-в-точь как тогда, около школы.
- Жорка, а давай затянем нашу, - он начинает напевать, - I… Once had a girl… Or should I say…
- Несолидно, - отрезает брат, - Лучше скажи на грядущую премьеру на тебя квиток брать?
На вопрос Гоши Гриша послушно кивает, но продолжает петь. Громкость идёт по нарастающей.
- So… I lit a fire… Isn`t it good… Norwegian wood!
Камера наезжает на сигарету, на пепел, собирающийся вот-вот упасть.
Когда он, наконец, осыпается, то под сигаретой уже расположена предусмотрительно приготовленная пепельница с логотипом банка.
Гриша оказывается в просторном рабочем кабинете брата. Они одеты иначе, к тому же у старшего – трёхдневная щетина. За окнами лето.
- А я ведь и второй раз его новый фильмец пересмотрел, Жор, - говорит Звонарёв-старший, - Неужели, в него ещё кто-то верит?
- Да брось ты обсуждать этот лубок, - непринужденно, как-будто и не было самолётного вдохновения, отмахивается Георгий Аркадьевич, - Сейчас на Примуса переориентация…»
- Концовка – показательная, - улыбнулась Лена.
- Старался, - улыбнулся в ответ Ершов.
- Мда, написать гимны трём принципиально разным эпохам, правителям и эмблемам – это надо суметь так работать отверстиями, - опять начал длинные рассуждения Саша, - Неужели, ты думаешь, этот эпизод имеет под собой хоть какое-то основание? Не сгустил ли тут краски с этими отечественными рейганами?
- А я думал, напротив, ты скажешь - недокрасил, - пожал плечами Михаил, - Я, кстати, и этот фильм поизучал. Решил поучиться у профи, так сказать как фильмики снимать. Интересно было увидеть невесть откуда взявшихся в 1885 году террористов на фоне краснокаменного Кремля. Или на Джейн, приезжающую в лагерь в 1905 на автомобиле «Ford» выпуска 20-х ХХ века. А уж когда розы в руках генерала Радлова на глазах изумленного зрителя превращаются в ромашки…
- Ну, торопился, бывает! – попытался вступиться за «мэтра» Саша.
- А такие ляпы – не главное, Саш. Речь о другом – очередное художественное переписывание истории. Вальтер Скотт, Дюма, этот наш жополиз – ребята одного разлива.
- Что ты имеешь против Дюма то?
- А, вот взять, того же Монте-Кристо. С одной стороны - романтический герой. Но вот с другой, мало заметной, гимн силе денег. Плюс Ришелье, Мазарини, Людовики, тот же Бонапарт показаны в нужном свете для малолетних. Вот и у нас по такому принципу всё теперь снимается, даже милицейские сериалы с вкраплениями для наблюдательных. А вот не то что документалку, а просто реальный художественный фильм про день сегодняшний, про наших этих доморощенных безруких нуворишей или новоявленных немых политиков что-то никто не снимает. Там столько грязи, что захлебнёмся…
- А для меня в этом эпизоде стишок про Таню показателен, – Лена потерла виски, кивнула на кофе, Ершов вновь зажёг огонь, - Это же где-то и последствия его собственного вклада в то, что мы называем искусство. Такой своеобразный бумеранг: запускаешь в мир конъюнктуру-карикатуру – получаешь чуть спустя матерок и летящие яйца.
- Лен, хорошая мысль! Только надо развить, шире рассмотреть, - откликнулся от плиты Миша, - Вот давай пофантазируем: владелец автосервиса идёт к недоучившемуся зубному врачу и получает дорогую пломбу, которая выпадет через месяц – кавказец с рынка доволен ремонтом «пятерки», не зная спрятанных тонкостей быстрого жестянщика - педагог из третьего меда обнаруживает дома пару-тройку весьма подгнивших фруктов на дне пакета. В жизни цепочки длиннее такой трёхходовочки, чуть длиннее - но суть понятна? У меня только один вопрос – зачем? Зачем жить в мире постоянного обмана друг друга? Мы же себя скопом губим! Откуда у нас теперь это отношение к окружающим – если не как к врагу, то как к чужому точно.
- А может это такая местная проверка на вшивость, на смекалку, на готовность.
- Лен, если позволишь, я окончательно разовью «зачем» до «на фига»? Нам что, больше заняться в этой жизни нечем? Негде смекалку и разум проявить? Так ведь и отворачиваемся друг от друга, ломаемся по одиночке…
- Миш, но у тебя тоже, извини, какая-то философия советских мультиков - про банан обезьянки и улыбку енота, получается, - ответила Лена, - И ладно бы на тривиальном житейском уровне «автосервис-рынок», наверху же это просто нереально уже, понимаешь? Они не спрыгнут ни с этой высоты, ни с этих негласных правил и разводок. Не хватит духа… К тому же они в реальном мире – никто. Понимаешь, никто! Они, если окажутся вдруг наедине с правдой и своими руками да за тысячи вёрст от насиженных гнёзд …
- Ну и чёрт с ними, с новыми бурбонами… Ну, а как же мы сами, Лен? Мы то не обезьянки. И даже не еноты! Мы ведь ещё люди, да? И я до сих пор отчего-то уверен, что именно на том самом уровне, который ты обозначила «житейским», хотя бы на нём (!), мы всегда сможем начать жить по-человечески. Если захотим!
- Ага. До первой пломбы, - добавил Саша и оперся на руку, прикрывая рот ладонью.
«Эпизод 13 (ай д лайк ту муви-муви).
Оба брата на заднем сиденье бронированного авто.
- Ты, давай, держись поуверенней и не здесь на открытой прессухе, а больше обывателям болтливым сей, как учили: на рыбалке, на кухне, в курилке. Хочешь про жену Рохлина, хочешь про моё, кхм, кинопродюсерство, - Звонарёв-младший инструктирует брата, - Главное, мол, из первых рук, а дальше галки разнесут…
Они подъезжают к зданию Государственной Думы, на входе их встречает какой-то невзрачный советник-помощник депутата.
- Добрый день, господа!
На его фоне Звонарёв-старший в тёмно-синем костюме, золотыми запонками на рукавах и ровным пробором короткой рыжей стрижки выглядит лордом. Правда лордом, пробившимся в высшие круги через профессиональный бокс. Брат как обычно идеален для комиксов о русских миллиардерах из «Форбс». Лакированные туфли, тонкая эксклюзивная оправа, уверенный взгляд покорителя Лас-Вегаса.
Кабинет председателя депутатской группы. На стене выше обычных портретов тузов из колоды игральных карт висит комичный двуглавый орёл с излишне вытянутыми, прямо-таки змеиными шеями. Братья в ожидании встречи стоят около книжного стеллажа в углу. Среди книг с громкими патриотическими названиями и огромных красочных фолиантов с видами Кремля заметна явно центральная здесь: «100 лет истории лоббизма в Сенате США». Она как бы невзначай повернута в анфас. Её подпирает маленький русскоязычный томик с чёрным GR в углу.
- Искусство и ковбойский конь, - кивая на полку, острит старший.
На ходу бросая многочисленные извинения, появляется председатель. Чёрный неброский костюм, бюджетный галстук, обязательный значок с обязательным триколором, лишь в глазах – всё потаенное от общественности и зарытое в закрома.
- Георгий Аркадьевич, не представляете как я рад нашему знакомству, - переходит в олицетворение радушия он, потом жмёт руку Григорию.
Братья садятся напротив друг друга за большой светлый стол заседаний. Сам председатель усаживается в центральное кресло, на спинке которого видна чья-то шкурка для постоянного обязательного прогрева его обязательной управленческой попы. Он нажимает обязательную кнопочку селектора и заказывает что-то у обязательной секретарши обязательного возраста около тридцати- тридцати пяти.
- Я только что из пресс-зала, - сразу делится новостями депутат, заодно намекая на объективность своего опоздания, а также формализуя начало своих полезных действий во имя…- Там один из Краснодара даёт жару. Примитивщик, но эмоциональный! Он журналюгам прямо заявил «После нас тут будут выступать люди, вы их прекрасно знаете... Так вот – вы посмотрите в глаза собственной смерти!».
- Уж больно пафосно, - закуривает Звонарёв-младший, даже не спросив разрешения хозяина кабинета, - На это вряд ли клюнут. Кто он? Ещё один из этих доморощенных экологов, живущих на западные гранты?
- Да нет, Георгий Аркадьевич, - осмеливается поправить гостя председатель депутатской группы, - Этот другого плана. Он ко мне приходил вчера. Ему всего-то, - на этих словах депутат делает едва заметный нажим, значок блестит белым, - всего-то и нужен строительный подряд на один из Ваших объектов в Краснодаре.
- А при чём здесь я и этот законопроект? – неожиданно грозно парирует первые признаки чужой протянутой ладони Георгий, - Хотя б формально? За этим же идёт федеральная программа как никак…
- Видимо слил кто-то информацию, - нейтрально отвечает депутат, пожимаются непосильные плечи, значок блестит красным.
- Никакой управы на Вас нет, - точно формулирует Звонарёв-младший и улыбается брату, - Представляешь, Гриш, как глубоко пронюхали! А я даже сам не знаю, что там у меня в Краснодаре.
- Хуже всего, что силовики могут подключиться, - выкладывает очередную бочку «русского лото» депутат, - Он уже и депутатский запрос в прокуратуру строчить надумал.
- Ну, это вообще не угроза, - Георгий спокойно затягивается и смотрит прямо на депутата, его значок блестит синим пламенем бывшего газовика, - Вы мне лучше про этого горлопанистого товарища объективочку скиньте. Мы же партнёры, не так ли? А уж моя служба безопасности решит, что там и как происходит на югах нашей необъятной, но справедливой Родины.
- Хорошо, - так и не уловив точный смысл ответа, соглашается народный слуга.
- А на прессу сегодня вот Григорий Аркадьевич пойдет, - продолжает Звонарёв, направляя свой тонкий интеллигентный указующий перст на широкую грудь брата, - Он гораздо лучше меня знает тему. Ведь нашим пишущим друзьям будет интересен взгляд профессионала, как Вы полагаете?
Депутат скептически поджимает губы, но одновременно машет в согласии головой. Григорий в итоге так и не говорит ни слова на этой встрече.
Та же машина. То же сиденье. Обратный путь.
- Что-то меня, Гриш, всё больше тянет на спокойный семейный бизнес, - потягиваясь и расслабляя галстук, делится деловыми планами Звонарёв-младший, - Хочу, Гриш, импортом высокоудойных французских коров заняться. Эльдорадо, говорят…
- А экспортом козлов не хочешь? – наконец высказывается Звонарёв-старший».
Кофейная турка выполнила этим вечером недельный план и уже начала подумывать об отпуске за свой горелый счёт. Рафинад вконец опустел крупными необтёсанными кусками. Но последние капли сливок по-прежнему вели усиленный диспут: то что они ещё остались здесь - это везение или, напротив, кара?
- Я так и не понял, дало ли Жоре Звонарёву или стране что-нибудь это его увлечение высокими, прямо таки - авиакосмическими полётами?
- Ты уж разделяй вопросы то! – подметила Лена.
- Дальше увидишь.
- Ну, а хотя б кинопродюсерство? У тебя не ясно как-то написано…
- О, да! - поднял вверх палец Ершов, - Они с братом выпустили всего одну чёрно-белую короткометражку, но у ней был ошеломительный успех при показе по телеку.
- Что-то я не нашёл, - удивился Саша.
- А я вначале придумал, но потом в сценарий включать не захотел.
- Отчего?
- Не люблю танцев на костях принципиальных.
- Ну, хорошо, ни космос, ни кино – чем он тогда занимается-то этот твой выдуманный олигарх?
- Так вроде мы же уже читали – Дол-Га-Ми. Это в осадке, а внешне – регулированием транспорта, например. Словеса и туман, Саш, на этом уровне - они тоже работа.
- «Не то, совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам… Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая», - как всегда со своей гуманитарной колокольни прозвенела Елена, - Классика! С козлами – это не в машине должно быть сказано Гришей, и не по телефону, вообще не наедине с братом - а именно на сборище, при всех этих депутатах, банкирах, киноманов - среди, так сказать, полноценного скотного двора.
- Ты плохо изучила мой персонаж, - ответил Миша, показалось даже – слегка обиделся, - Только с хохотком, легко, самоиронично. Он же не вовне, он – внутри.
- А за пределами все такие чистенькие, в навозе нетронутые, получается, да? – спросил автора Саша, - Да просто робкие, тупые, никакущие - от того и чистенькие!
- Я ждал этого замечания, веришь? А только ли вопрос в смелости, Саш? – Ершов опять внимательно посмотрел на товарища, - И в противопоставлении себя им. Я ведь шире этим сценарием ответы ищу, чем обычный взгляд из-за угла, мол: «Господи, когда ж вы нажрётесь то!». И ответ - не менее обычный: «А что завидно? Не досталось?». Я совершенно о другом размышляю: «Кто эти люди, как-будто приехавшие из Москвы 100-150летней давности? Откуда такое сходство типажей?» Вон Лена классиков поминает… А ты, Саш, открой не классиков, а Гиляровского – зажмуришься от описания сегодняшних. Одна платная очередь к фонтану на Лубянке, чего стоит - вот, где регулировщиков то всегда хватало… Или торгашей возьми, перекупщиков, одноразовым дерьмом торгующим… Или «иванов»-душегубов ночных… Или пролетки со спецсигналами по расчищенной от извозчиков улочке… Или эту знать новоявленную - все эти обеды званные на воровстве вскипяченные… И рисую я, Саш, вот портреты, как могу, и думаю, Саша, думаю очень печально: «Если из тех детей с тем воспитанием получилось Это? То что же нас ждёт впереди с сегодняшними?». И боюсь, Саша, очень боюсь этого будущего.
«Эпизод 18 (гудариан).
Контрастная бессловесная пятиминутка:
1. Под звонкий «Патиритилап» следует стремительный, насыщенный, брызжущий цветами и запахами старт: горные альпийские склоны, совещания у президента, вручение подарков олимпийцам, встречи на заводах-фабриках, экспресс-интервью, мэрзкие выборы с оригинальным братским рукопожатием…Музыка убыстряется: совместные приёмы с Горби, обмен визитками как символ классического размена денежных и политических ресурсов, торжественные белые манишки оркестрантов, виды британских замков, величественные улыбки…
2. Резкий обрыв на несколько секунд. Еле слышно угадывается «Поле. Русское поле». По русскому перекати-полю идёт одинокий седой старик. Галифе, кепочка, морщинистая рука, в ней – самодельный посох.
3. И опять звонкое сопровождение, на этот раз «A Day in the Life». В такт мелодии растягиваются цитаты во весь экран с личного новостного сайта, потом - весёлой гармошкой - снимки с духовенством на фоне отреставрированного храма, следом - аршинные газетные заголовки на всех языках мира, затем – невесть откуда попавшие в этот видеоряд покерный стол и кусочки социального ролика против наркоты, в завершении - довольная директор той самой спецшколы с фоткой Георгия. После слов «I`d love to turn you ооооoon» в кадр неожиданно влетает мультяшная Земля словно из фильмов Рязанова и начинает вертеться вокруг оси с инициалами имени героя. Музыка смолкает на мажорном аккорде «до».
4. В этот момент земля резко приближается как от аварийного падения, её обманчивый, мирный, голубой шарик становится чёрно-белым, пыльным, грохочущим отнюдь не мажорно… По земле летит конница, сверкают шашки, звучат заглавные строчки: «От героев былых времён не осталось порой имён…». Камера чуть отъезжает – маленький семилетний мальчик смотрит телевизор со старым славным фильмом. Льётся песня, льются слёзы, по экрану несутся русские танки… За кадром кто-то переключает канал. Все вновь обрывается.
5. Идёт стилизованное интервью Звонарёва-младшего на чистом английском. В углу горит лейбл «MediaGuardian». Заметно чуть замедленное воспроизведение, усиливающее тембр голоса до нужных низких авторитарных кондиций. Никто никуда не несётся - расчетливая подача себя, вышколенная манерность, идеальный кукольный образа сенатора, приготовленного «по-западенски». Неожиданно на оборотистую чужеродную речь опять издалека наплывает музыка.
6. Уже различимо чьё-то незнакомое тихое исполнение: «Мне кажется порою, что солдаты…». По улице бабушка волочит по земле коробку из-под телевизора «Toshiba» - в ней выброшенная кем-то утварь, старый кипятильник, несколько фрагментов линолеума, выцветшая подушка. Из коробки вдруг вываливается пожелтевший томик с надписью «Н. Островский». Картинка увеличивается до картонного иерголифа, он переходит в своего цветного собрата из подстрочника караоке. Когда камера укрупняет план, выясняется, что это Григорий Звонарёв поет песню «Журавли» на какой-то русско-японской вечеринке в Токио. Он похож отнюдь не на Бернеса, а тоже на сенатора, только в шварцнегерровском варианте. Микрофон в его большой руке отдаленно напоминает то ли переросток эскимо из Парка Горького в неизменной тонкой фольге, то ли серебряную гранату за самый точный бросок на призы ДОСААФ».
- В этот раз мне всё понятно, - заявил Саша, - Единственно, хотелось бы узнать, почему эпизод назван Гудариан. Кодируешься?
- Кто? Я? – засмеялся сценарист, - Я, скорее, зашиваюсь.
- Нет, Миш, а действительно, почему Гудариан то? – поддержала мужа Лена.
- Да смешны мне все эти интервью «Гуардиан», БиБиСи, СиЭнЭн, вот и перефразировал, - пояснил автор, - Кроме того, Гудариан - известный мастер резких танковых прорывов. Несанкционированных и несогласованных с руководством. Пусть и вражеских. Даже хорошо, что вражеских. Символично!
- Подожди, так там же нет никакого прорыва с его стороны!
- А в его сторону?
- В чью сторону? – спросил Саша, - Я уже запутался.
- В сторону миллиардера, - вновь пояснил Ершов.
- Так там и нет миллиардера! – вдруг, сама не понимая отчего, увидела закадровый подтекст Елена, - Там в этой пятиминутке есть только человек, преподносящий себя, а не реальный «сэлфмэйд». Не смог, не потянул на высотку неизвестного солдата! Так даже в избранной роли от Генри Форда, Уолта Диснея, Руперта Мердока или Говарда Хьюза - одна обёртка, понимаешь, Саш?
- Тогда почему не Третьяковы или Демидовы, Лен?
- Да какая разница-то, Саш, - вновь взял эстафетную палочку Ершов, - Какая разница на чьём фоне их выставлять? Вопрос реальности и соответствия… Ну, или соответствия реальности. В этом ведь весь их стиль – формально укравших, но изображающих большое повсеместное действо. Политики-актёры, актёры-банкиры, банкиры-политики. Всё уже давно намешено-перемешано и живет по абсолютно единым сценариям. Верти Кубик Русика как угодно, только не собирай до реальных цветов, до их сущности - обидятся, осерчают.
- А вдруг это временно… - попытался вновь встать всем в оппозицию Саша, - И не считаю я вовсе, что они не пашут там. Слишком всё как-то упрощенно у тебя, Миш, выходит. Кто-то урвал раз, да и слёг в немочи, кто-то в жаркие страны уехал, а кто-то реально в дела влезать стал, развивать полученное даром. Что, нет таких примеров? Мало, но есть. А у тебя в сценарии сплошная чернуха. Ну, или чёрная икра, если хочешь. Я понимаю к чему ты подводишь – мол, может, ещё поймут про общий колодец то, может вспомнят Сталинград то… А может они давно всё поняли, да только толку в действии в общем бардаке не видят кроме того самого внешнего пиара?
- Ой, только не надо вот включать риторику о подростковом переходном периоде молодой Раши с её неизбежными героями, - сразу прервал его Миша, - Мы же с тобой не в середине девяностых уже живём, хватит путать покупной секс с любовью негаданной. Пора уже перестать взывать к совести и думать, что со временем из личных дворцов опять общественные лечебницы сделают. Не верь, Саша, мутация вниз – естественна, а работа вверх – это всегда усилие! И уж кому-кому, а именно условному рабовладельцу сложнее всего выдавливать из себя раба.
«Мистер Твистер, бывший министр.
Мистер Твистер, миллионер.
Владелец заводов, газет, пароходов.
Взял… И вернулся в СССР».
И никакие пара случаев не изменят здесь тенденции, если не закона, увы, природы человеческой. Становясь над людьми - сам теряешь человеческий облик. Ты вот лучше, чем спорить, проехай по коттеджным посёлкам вдоль МКАД, встань и спой: «Если б знали вы… как здесь дороги… подмосковные вечера». А потом позвони в дверь и дровишки предложи. Много нового и доброго о себе услышишь. Взгляды искоса – так и посыпятся.
Лена усмехнулась.
Саша посмотрел на жену уже не так как в начале беседы, совсем не покорно, но зато с любовью:
- Ах, ты усмехаешься? Ну, хорошо… Скажешь мне ещё раз насчёт дачного домика для твоих кошечек…
- Сашка, кончай язвить, - ответила супруга, - А ты, Мих, хорош судить. Понты - да, но это уже, видимо, характер такой. Да и попробуй тут удержись в рамках приличий в самооценке, у любого крышу от нулей сорвёт… И Миша прав, и ты - тут в системе дело. Просто то, что ты формулируешь как «бардак» в который помещаешь «человека заведомо слабого ему противостоять», Миша оценивает точнее - как «предумышленный бардак», которому «человек обязан противостоять, если хочет сохранить свой человеческий статус». Вот и вся разница, мальчики. Миш, ты чего загрустил так разом?
- Мне не нравится, что вы, Лена и Саша, ищете им оправдание, - отрезал Ершов, - Значит, я не точно подал. Не надо искать того, чего нет!
С улицы в открытую дверь балкона послышался громкий, а для ночной тишины и вовсе – практически танковый, прорыв одинокого байкера.
«Эпизод 24 (жест, орки, ромб, answer).
Григорий Звонарёв празднует свой юбилей в специальном зале торжеств на одном из этажей модернового здания внешнеторговой конторы, где он служит уже не одно десятилетие. Рядом миловидная женщина с утонченными чертами лица - супруга, прошедшая с ним и тернии, и уже, кажется, звёзды, чуть поодаль - уже достаточно взрослые дети. Среди приглашенных – многочисленные коллеги по работе (их большинство подчеркивает определенную обособленность Звонарёва-старшего от империи брата), немножко узнаваемых представителей около-культурного бомонда (вкрапления бурной тусовочной Гришкиной молодости семидесятых) и друзья по досугу (конкретную область досуга каждый домысливает сам). Пора садится за стол, но все ждут Георгия Аркадьевича.
Он вскоре появляется с подавляюще большим букетом. Произносит длинную речь, обнимает брата, но остается на от силы двадцать минут – олигархические дела не ждут. Как только намечается перекур – он отчаливает.
Вдогонку слышится бабское шушуканье: «какой милый», «а как владеет собой», «и язык то подвешан», «для своего возраста…», «не то что мэр этот, лбы в иерусолимах разбивающий…» и совсем уж проникновенное - «мда, порода…»
Инициативу забирает очередной «клоун» в тюбетейке – известный когда-то всей стране драматический актёр, специализировавшийся большей частью по мерзавцам, подлецам и прочим олицетворениям злобных орков, которые хоть, в отличие от троллей, и не каменеют, но сильно слабеют выходя от рампы на публичный свет... А, может быть, было бы лучше – чтоб каменели?
Представляясь старым добрым приятелем Гриши и произнося проникновенные слова в адрес супруги Звонарёва, он карабкается ногами на стул, роняет тюбетейку, обнажая бритый череп, делает грустные глаза, выпивает бокал до дна (практически копируя своего героя из экранизированной «Бесприданницы»), возвращается на сиденье и, не слыша аплодисментов и чувствуя, что в этот раз перебрал-переиграл, наступает на ногу соседу слева.
- Интересный способ привлечь внимание, - комментирует потерпевший незаметно в сторону.
- А это что за ром-баба? – даже не думая извинится, вопрошает актёр игривым тоном, глядя на поданное многослойное блюдо, - Местный биг-мак?
- Только баб обижать не надо, - то ли про недавний двусмысленный тост, то ли, действительно, про блюдо, отзывается угрюмый сосед справа.
- Ромб, кстати, древний символ девичьей невинности, защиты и духовного пути, - дополняет сосед слева, - Что не скажешь о биг-маке.
Актёр снова наступает тому на ногу – на этот раз, похоже, специально.
- Какой начитанный пошёл потребитель.
- Какой хамский пошёл массовик-затейник.
Они обмениваются неприветливыми взглядами.
- Извините, а вы, случаем, не Розенбаум? - к актёру за разговором подходят две не очень вежливые дамы среднего возраста, - Лицо больно знакомое.
Сосед слева невольно улыбается и самому сравнению, и факту актёрского ватерлоо. Соседу справа, напротив, талантливого человека жалко.
Вскоре гости наедаются-напиваются, кто-то приносит гитару, кто-то обнимается с Гришей напоследок перед уходом. Сам именинник, пользуясь общей расслабухой, на время уходит в свой кабинет.
Там он садится за рабочее кресло. На лице странная для юбилея озабоченность. За спиной видна карта мира, на которой специальными булавочками обозначены страны, где ступала нога Звонарёва-старшего. Он набирает номер телефона. Прикрывает трубку рукой. «Не успел. Он сразу умотал. Поговорю на днях».
Камера съезжает с лица юбиляра на его рабочий стол. Перед ним бумага с заголовком «Анализ возможностей урегулирования долгосрочных долговых обязательств венгерских партнеров по контракту №…». Жирным оранжевым маркером выделена долларовая сумма. Гриша переворачивает бумагу лицом вниз. Бросает вслух фразу «почти десять», то ли про сумму, то ли про возраст долга. Думает о чём-то несколько секунд, затем аккуратно убирает бумагу в сейф.
Возвращаясь вниз к гостям, он вдруг наталкивается на актёрского соседа слева.
- Куда так рано?
- Спешу оставить этот пароход, Григорий Аркадьевич, - отшучивается тот, - Ну, или заседание уездного города Н… Устал, смотреть пьесу. «Честное слово купеческое».
- Жаль, - неожиданно прокомментировал Саша, - Получается более глубокий и лиричный, по твоим же словам, Гриша к юбилею тоже не выдерживает своей линии, так?
- А чего ты от него ожидал то? – ответил сценарист Ершов, - Только дело не в том, что Гриша становится в конце денежно озабоченным Гошей, а в Гоше просыпается на Водном стадионе на долю секунд задумчивый Гриша (правда вот Лена такой ход забраковала)… Дело в том, что изначально у них не было главного… Ось, вокруг которой в рекламном мультике крутится земля, это: ось испытательной мельницы, ось ветряного флюгера, ось часового механизма, ось колеса, прущего по бездорожью к неведомому дому… Да что угодно! Только отнюдь не стержень…
Саша непроизвольно чиркнул зажигалкой, среди первых клубов сигаретного дыма поймал верхний заголовок.
- Мишка, а причём тут нацрезерв?
- А разве не ясно?
- Про нацию?
- Если про нацию говорить, то мальчики уже иные кругом - продолжила Лена, - Сегодняшний русский мальчик в упакованной семье – это ведь символ краха! Я тут одного своего знакомого парнишку спросила: «О чём мечтаешь?» - «В институт престижный поступить. На права побыстрей сдать», - «А дальше?» - «От армии откосить и в нефтянку устроиться»…
- Узнаю лилипута, снявшего рыцарские доспехи. В тридцать он будет мечтать переспать с мулаткой, в сорок пять – накопить денег с запасом на спокойную старость, а в семьдесят – свалить на солнышко или, если не будет возможности, чтоб горячую воду на месяц не отключали, - сразу домыслил автор сценария.
- Рационалисты… Такие слабые помыслы.
- Что ты от них хочешь? Вне зависимости от папиного дохода сегодняшние шестнадцатилетние, если вдуматься – те же блокадники. Хлеб только другой по карточкам…
Лена снова полистала сценарий:
- А ты в курсе, Миш, что перед смертью Серджио Леоне хотел снять фильм именно про блокаду Ленинграда, да не успел.
- Не знал, - ответил Ершов, вздохнул - Лен, а я вот тоже боюсь опоздать с этим своим...
Они немного помолчали.
- А большие мальчики? – спросил Саша, - Где для них то выход?
- «Если ты выйдешь в эту дверь, Лапша, у тебя и воспоминаний не останется», - процитировал чужой фильм Ершов, - Только надо не выйти, а войти. И вход этот лежит через Покаяние.
Безвестный сценарист сделал последнюю затяжку сигареты и добавил:
- И они тоже могут не успеть.