Беглый 3
Кладбище Благородных
Утром по радио сказали , что в Нью Йорке продолжается небывалая снежная буря. Видимость почти нулевая, а дороги на глазах покрываются коркой льда. Уже в такси Анна резко отвернулась к окну. Прятала слёзы. Меня почему-то это разозлило.
- Ну хорошо, хорошо – к чёрту аэропорт я никуда не поеду. И точка. Остаюсь.
Некоторые женщины сразу становятся некрасивыми, когда плачут. Только не Анна.
Её глаза обрели маслянисто гипнотический отлив. Штормовой шквал злости вдруг опал щенячьей лужицей. Стало стыдно и горько.
- Ну прости, Анюта, я грязная скотина!
В её глазах вспыхнул и отразился весь мой промискуитет. От ворот Зангиоты до блеснувших холодным серебром щупов дарханского доктора. К ней быстро вернулась обычная деловитость:
- Давай-ка паспорт и билет ещё разок. Проверю.
Я вытянул книжечку Аэрофлота и зелень паспорта из солдатского рюкзака.
Анюта ловко скинула слезинку из уголка глаза умудрившись ничего не размазать и стала по-таможенному сверять фотку с оригиналом. Скептически подвела итог:
- Нда. Голубоглазое такси. Эти линзы теперь нельзя снимать минимум сутки – до самого Нью-Йорка. Выдержишь?
Я хотел нахвастать ей с три короба о том, что уже приходилось выдерживать в жизни, но вместо этого просто сухо кивнул. Выдержу. Нам бы до Москвы, а там рукой подать.
Анна наклонилась к вознице:
- Сейчас уже двенадцать. А самолёт в час двадцать. Вы не могли бы по шустрее?
Ямщик недовольно пожал плечами и прибавил газу.
Я глянул в окно. ДЭУ-Анексия уже вовсю шуршала по Шотику. Минут пятнадцать и аэропорт. Вспомнил сцену из кино где пилоты лихорадочно готовят самолёт к аварийному взлёту. Вокруг аэропорта – сплошной апокалипсис из огня и лавы. Лётчики лихорадочно щелкают тумблерами, запуская сотни процессов. Перед ними тревожно мигает табло: “К взлёту не готов! К взлёту не готов!”. Вдруг болезненно ощутил – к взлёту не готов. Совсем.
- Аня, я никуда не поеду!
Анна внимательно изучила моё выражение лица. Проводила диагностику. Потом неожиданно закатила мне звонкую оплеуху.
- Ты что ищешь новый способ самоубийства? Будь мужиком! Это не бегство, это эвакуация, если хочешь.
Ролевая игра где Анна жёстко доминирует навязана мне с первых дней нашего знакомства.
- Анна, я и дня не хочу жить без тебя, слышишь?
Моя половинка одарила меня красноречивым взглядом. Я бы ещё одну оплеуху предпочёл такому взгляду.
Водителю наскучила наша антреприза и он врубил радио.
Из приёмника за меня сразу бодро вступился В.Цой. “Мой порядковый номер – на рукаве!”
- Хорошо, давай я помогу похоронить Малявина, а потом полечу. Ну не по-людски это. Как брат он мне.
Глаза Анны вновь подозрительно блеснули.
- Сама всё сделаю. Похоронить помогу. Денег завезу родне. Лучше одни похороны, чем целая серия. Хватит с нас одного Малявина. Тебе необходимо лететь. Прямо сейчас. Твой единственный шанс.
- Почему вечно самое тяжёлое остаётся разгребать тебе, Анна?
Пришло время получать пряник, и подруга нежно поцеловала меня в шею.
- Потому что я умнее. И потом - я тут всё знаю, а ты один вылетаешь без компаса в полную пургу. “В Нью Йорке всё ещё продолжается небывалая снежная буря. Видимость почти нулевая, а дороги на глазах покрываются коркой льда”. Так то, миклухо маклай. Долетишь – быстренько вышлешь мне вызов, я и приеду. Чего мне одной тут куковать?
Взяв моё лицо в свои похожие на тонкие веточки плакучей ивы ладони, Анна, неловко скрывая слёзы в голосе выдохнула:
- Беги, беги же, живи, побегушник ты мой отвязанный!
И поцеловала в губы. Губы у неё были горячие и чуть сухие – как я люблю.
***
Такси вырвалось на финишную прямую. Я уже чётко различал оборотную сторону плаката изображающего сердитого Амура Тимура, который в этот раз отдал предпочтение английскому: “Вэлкам ту Ташкент”. Я снова осиротел:
- Анна, поклянись, что обязательно приедешь ко мне?
Она удивлённо на меня глянула. И кивнула на плоского Тимура
- Нет, с этим козлом останусь.
Таксист принял “козла” на свой счёт и повернул квадратную башку.
- На дорогу смотрите пожалуйста, окей, акя?
Экипаж взмыл по эстакаде на второй этаж. Через окно уже хорошо было видно бордовую стойку рейса Ташкент-Москва-Нью-Йорк. Перед ней кучковалось несколько человеков и чемоданов.
- Ну вот видишь – ладушки, успели. Чётко. Сейчас зарегистрируешься и кофейку с блинчиками успеем принять. А то ведь не позавтракал – может затошнить в самолёте на голодный желудок.
Мы шагнули в зал ожидания. Автоматические двери с шорохом захлопнулись за спиной.Анна слегка подтолкнула меня к стойке. Сама она с умилением склонилась над детской коляской одного из юных пассажиров, эвакуирующихся в тот день подальше от великого будущего. Поправив одеяльце, наклонилась, почти целуя младенца и сказала сразу заулыбавшейся матери:
-Боже какое сейчас непозволительно дорогое удовольствие обзавестись маленьким человечечком!
В последнее время она не пропускала ни одной детской коляски. Идя к стойке, я думал насколько сам готов стать отцом для маленьких «человечечков».
Чтобы порадовать Анну придётся в корне поменять образ жизни. Будет сын – назову Констанкинч, в честь Малявина и группы “Алиса”.
Я почти увидел перед собой малыша Констика и отключил реальность вокруг. Подняв первенца на руки я прижал его к груди, и тут же на всех парах врезался в другого пассажира, который шустро пытался срезать и заскочить в очередь на секунду раньше меня.
Я поднял виноватый взгляд, чтобы немедленно извиниться и сразу признал в ушлом пассажире капитана Обломбая Казематова.
***
В выходные и праздники отец вставал раньше всех в доме. Мурлыча под нос арию Мистера Икс, заваривал крепчайший кофе, горьковато-зверским запахом которого пытался растормошить и меня. Он раскладывал по письменному столу ворох бумаг и несколько раз перезаправив инкрустированный паркер самозабвенно писал до самого вечера.
На стенах кабинета были плотно развешены книжные полки, одна из которых была исключительно заставлена историческими трудами моего отца. По соседству с ним на других полках жили официальные золотые обрезы Тургенева, Диккенса, Мопассана и Чапека.
Полки назывались буковые, и я тогда все время думал будто буковые это “книжные”, от английского «book». Столовые наборы дозволенных советской цензурой писателей. Оживлял эту пыльную бронзу поток толстых литературных журналов, которые процветали в начале перестройки. Эти журналы мы читали по очереди. Нельзя говорить что в перестройке не было ни капли позитива. Я пожал руку Аксенову, Войновичу, Саше Чёрному и Венедикту Ерофееву.
И хотя творчество отца было очень далеко от литературы – малоблагодарный процесс взлохмаченной писанины с пятнами от чернил на руках считался у нас дома одним из самых почётных.
Когда отец писал, дома нельзя было включать телевизор и магнитофон, ронять посуду, громко разговаривать или топать ногами. Проснувшись, я наскоро проглатывал выставленный матерью завтрак, сгребал в охапку маленького пуделя Борьку, которого отцу подарили на новоселье, и мчался исследовать необъятные Сергели.
Сергели были в ту пору маленьким спальным островком среди бескрайних полей ближнего ташкентского пригорода. Поля были пересечены речушками, оврагами и прочей сьеррой-леоне.
Там было целых два поля чудес. На одном поле чудес росла гигантская сладчайшая клубника. Нужно было лечь на спину и тихо ползти между грядками – так что бы не увидел со своего шалаша бабай-сторож. Я тогда сделал первое в жизни философское открытие – когда чего-то слишком много, даже клубники, то быстро приедается. Проглотил несколько сросшихся ароматных ягод, иной раз с примесью глины, и вдруг понял, что наелся.
А клубничка смотрит со всех сторон и смеётся.
Второе сергелийское поле чудес было плантацией драпа – я вам о нём чуть позже расскажу. В ходе одной из наших бесчисленных с Борькой исследовательских экспедиций, мы и забрели на сергелийское кладбище. Место, которое для меня, Макса, Димона, Лешего, Альбы, да и Борьки стало секретным островом. Потайным уголком детства, который есть у каждого.
***
Праздники в жизни обычно кончаются моментально и сразу – напрочь. Как и шампанское. Я просыпаюсь на моей родной кушетке в кабинете отца в будничное свинцово-тяжкое утро понедельника. Но мне все равно быстро становится радостно и светло.
Светит сквозь полупрозрачные шторы родительской квартиры робкое солнце, из кухни ползёт запах обжаренных на сливочном масле пельменей, и главное, не поёт больше Михаил Круг. Угомонился. Или доехал-таки в свой смердючий централ, вдосталь нахлебавшись горя и бед в дороге.
У меня нет паспорта, прописки, работы и копейки денег. Опять придётся возрождаться из пепла с полного нуля. Благо, что не впервой, но с каждым разом это становится все хлопотнее и хлопотнее. Будто бы продолжается моя отсидка – только устроюсь в норке, обмякну, а тут снова нужен гол. Кому-то вечно нужен гол.
Иду по Бог Чинар улице в сторону автобусной остановки. Бог Чинар. Как Бог войны или Бог Ветров. Раньше эта улица называлась улицей Михаила Массона. Чем им успел насолить археолог Массон, приехавший в Туркестан еще до революции, и благополучно ковырявшийся в глине до самого начала перестройки - ума не приложу. Наверное, фамилие у него неправильное. А может быть Масон докопался до сути и принял ипостась Бога Чинар? Поразительно сколько знаковых событий я пропустил пока сидел в каталажке.
На улицах прибавилось иномарок, да и отечественные тачки выглядят иначе. Все это дело мчится, крутится, жужжит, дымит, пролетает мимо, грозя сбить с ног. Хочется встать и оторопело пялиться по сторонам. Я стал тормозом. У меня реакция подводной черепахи.
Вроде Ташкент, а вроде бы и нет. Все магазины и остановки покрылись золотистым анодированным алюминием. Везде гордо написано – Панасоник, Филипс и “Узбекистан: страна с великим будущим И.А.Юртбаши”.
Я думаю и настоящее у этого самого И.А Юртбаши тоже удалось на славу.
Особенно нелепо золотистый алюминий выглядит на хрущобах. Реликт коммунистических достижений, с покосившимися водосточными трубами, облезлой штукатуркой подъездов и вдруг блестящим позолоченным бельмом – “Юридическая контора МАСЛАХАТ”. Я бы добавил им подзаголовок слоган –“Маслохат. Реальные маслокрады это наш профиль. Утрясаем всю канитель – от штрафа до мокрухи”.
Раньше город мой был багрово-красным. Пролетарско-революционным. Сейчас госцвета поменялись, и весь Ташкент стал сине-зелёным. Сине-зеленые автобусы, сине-зелёные трамваи, зелено-синие вывески и сине-зелёные деньги.
Хамелеоновая мимикрия цветов Ташкента зацепила и названия улиц. Бывшая Нищебродская стала теперь Амура Тимура, Карламаркса превратилась в одночасье в Ататюрка, а сквер революции стали называть звонким словом “хиёбан”.
***
Не то чтобы воздух Ташкента пропитался страхом, воздух исчез совсем. Столь необходимая для жизни смесь газов превратилась в смесь ужаса, страха и ненависти. На какой-то миг мне показалось, что в колонии строгого режима гораздо легче дышится.
У людей серые лица и мёртвые глаза. Люди одеты в разные оттенки серого. Будто и тут действовал режимник Бахром со своими деревянными солдатами. Никто не улыбается.
Стало больше суровых женщин, затянутых в мятые мужские пиджаки, типа того, что носит Махмуд Ахмадинеджад. Пиджаки плохо сочетаются с их цветастыми платьями. И угрюмых мужчин в так и не познавших утюга брюках. Все поголовно в калошах на босу ногу.
Вчерашняя уверенность, что человеку, выжившему в зоне, на воле все абсолютно нипочём, стала меркнуть и исчезать, как шагреневая кожа.
***
Памятуя главный урок Зангиоты, – не давать повода ментам, – я первым же делом и марширую в ментуру. Отмечаться о прибытии. Получить разрешение быть. И как вообще дальше быть, если честно. Менты ведь мне теперь не говорят, что делать, и от этого я немного в растерянности. Пора включать ручной режим “своим умом”.
Тусуюсь сейчас по бескрайним кондиционированным мраморным коридорам сергелийского ОВД и только глазами хлопаю – лепота. Палаты! Почище, чем в госдуме какой будет.
Прождав липких сорок минут какого-то капитана Казематова, я, наконец, удостоен высочайшей аудиенции.
Под большой пловной тарелкой с изображением птицы Семург – восседал сам капитан Абдукаюк Казематов. Страстный любитель плова и других земных удовольствий. Вы заметили эти жирные мочки заправского сластолюбца?
Лицо капитана Казематова носит черты, типичные для восточного военачальника. Зайди я, например, в кабинет лет эдак пятьдесят назад, Абдубайстрюк Казематов, весь в блестящей, чёрной как у байкера коже, сидел и излучал бы тут государственность с маузером и под черно-белым портретом Иосифа Нержавейки. А вот сдвинь-ка стрелки назад ещё лет на пятьдесят, Абдукайоп-баши носил бы вышитый золотом халат, а вместо китайского вентилятора на цапельной ноге, стояла бы тут наложница в выдающих целлюлит шароварах и с нафталиновым опахалом из павлиньих перьев.
- Ассалому алейкум, гражданин башлык!
-Что, кишкалдак? Вспомнил, кому покрышькя продал? – Львиным рыком приветствует меня Казематов, не отрывая глаз от кроссворда в журнале “Муштум”.
Оторопело протягиваю волчий билет. Ничего о покрышкя не слыхал, гражданин начальник.
- Ие! А пачэму не работаешь до сих пор, а? – Даже не глядя в справку, где значится, что на воле я всего лишь второй день.
– Обратна турма захотел, пингвин бешкутакский? - Капитан мечет глубокой желтизны молнии, характерные для глаз человека, который точно и давно знает, с какой стороны у него печень.
- Пять диней даю, чтоп паспорт взяль, пирописалься, трудоустроился и доложил пиришел. Тшундийми, турсук?
Я охотно подписываю гербовую бумагу, обязующую меня на русском и узбекском языках докладывать обо всех готовящихся преступлениях и терактах – непосредственно капитану Казематову. С низким поклоном пячусь к двери. Уже у самой двери, он снова окликает меня.
- Эй-эй. Тухта, паравоз. Тармаза-ка випиши. На вот, возьми - купонь. Пойдешь центр реабилитация, отдашь им купонь, они тебе бабки дадут на первый виремя. Чо вилупилься? Кет нахуй отсюда. Нужен будешь – милисия сам тебя найдет. Хе-хе-хе.
***
На лестнице РОВД я нос к носу столкнулся со своим убийцей. С тем самым мужиком из Зангиоты, что всегда говорил, будто знает где меня искать. Неоднократно обещал найти и завалить.
Заметил я его слишком поздно. Если бы только я не смотрел себе под ноги, опустив гриву, может быть и был бы шанс резко развернуться и скрыться за углом. Так или иначе, о побеге уже не могло быть и речи. Может позорно рвануть сейчас обратно к спасительному Казематову с криком “Убивают!”, но мне сразу стало стыдно от этой мысли.
- Ты чо здесь, гадёныш? Стучишь уже?
По его тону я сразу понял все. На самом деле он хотел сказать: “Блииин, вот это жопа, братан, куда же мы с тобой попали, а?”
И этот тон сразу вернул мне спокойствие.
- Да вот, дал подписку стучать и купон получил. Там всем дают. Ага. Тебе тоже выпишут. И чего бы им тут на месте наликом этот купон не развести, я ща на автобус половину суммы истрачу пока доеду.
- Купон? Покажь!
Я благоговенно продемонстрировал полиграфическое воплощение щедрости великого юртбаши.
- Тыща сумов? Да они обдолбались.
Он, видимо, поймал себя на мысли, что первый раз в жизни мы не обмениваемся словесными тумаками, а довольно дружески беседуем, и сразу нахмурился.
- Что маловато тебе хозяева выделили, а?
Я развёл руками - чего уж там, не густо.
- А где кабинет Ходиматова, не по курсам?
- Казематова? Да вон - под черепаху дверь разделана. Там. Тебя чо, дождаться, что ли, внизу?
- А есть темы? Так с тобой, козлом, разве же отмутишь чего серьёзного?
- А вот, между прочим, со мной как раз и…
- Вали! Увидимся ещё.
Мне показалось, что расставались мы если не друзьями, то уж точно близкими товарищами по несчастью.
***
В центре реабилитации, расположенном в здании бывшей стоматологической поликлиники Менахема Йоффе, добрая маленькая кореянка сразу же дала мне целую тысячу сумов, и почему-то спросила, не собираюсь ли я в ближайшее время жениться.
На шее у кореянки была толстая рыжая цепочка с хищным лобстером. Алик-нарколыга на этапе делился, как работают эти излишества туалета.
Ты идёшь ей навстречу в развал, а подельник бежит на терпилу сзади. Пробегая мимо, больно толкает её под лопатку. Цепь надо рвать в этот самый момент. Пока жертва воздух от возмущения набирает. Рраз – быстро и не больно, как хороший стоматолог- без раскачки.
Я оторвал неприлично задумчивый взгляд от корейских сисек с лобстером.
Сказать честно – ещё как собираюсь жениться. Прямо сегодня, думаю, и подженюсь. Потому что пока ехал в “сороковом” в этот раздолбанный центр реабилитации, вокруг были самые красивые на всем свете девушки, и мне хотелось только одного. Унизительная зависимость. У меня ничего нет, столько забот и проблем, а волнует только одно. Секс. Секс это наверное и есть самое главное. Паспорта, прописки, военкоматы – шелуха это все, ребята.
***
Я обменял купонь на сверхмягкую, как туалетная бумага узбекскую валюту и двинул к Леди Ди.
Надеяться, что в личной жизни Ди ничего не изменилось, было бы, по меньшей мере, наивно. За два года в Зангиоте я не получил от неё ни строчки. Просто некуда больше было пойти. Сладкая тётка моя вернулась домой в Девять****, а слушать вздохи матери о моей погубленной жизни быстро надоело.
На большую часть “денги на первое время” я купил в будке две банки популярного тогда у подростков коктейля - в алюминиевой банке АЛКО. Пока торгаш карабкался по полкам к указанной банке, я резко выдохнул и быстро сунул запазуху два банана и сникерс.
Это для Ди. Вместо цветов.
Жёсткий лимонад с отвычки сразу шибанул мне по мозгам. Поэтому, проходя в переулке между Чайкой и торговым центром,–– я, убедившись, что вокруг нет ментов, поднял голову вверх и заорал:
Швобода!!!
***
Леди Ди снова, как ни в чем не бывало, открыла дверь. На мою удачу, она решила посвятить себя ребёнку, и тёплое местечко в её румынской кровати оказалось незанятым.
Я сразу же решил на ней жениться.
- Ты, Шурка, это, завтра давай, перевези ко мне все свои вещи, ладно?
- Какие вещи? У меня вещей вон - усы да хвост. У тебя побриться-то есть чем?
- А ничего, что у меня станок розового цвета? Он совсем новый!
После того как бреешься в секторе холодной водой и тупым лезвием, мало волнует что пенка для бритья пахнет вишней, а станок вызывающе женский. У бритв нет половой принадлежности.
С трудом дождавшись, когда её юркая дочурка уснёт, мы разделись донага, и долго, долго стояли, крепко прижавшись друг к другу. Это был самый волшебный момент за последние лет семь. Я идиот. Нужно было набраться терпения и простоять так вот, не двигаясь, всю оставшуюся жизнь. Но я начал возиться и сразу все испортил.
***
Когда, наконец, перед самым утром я оставил Ди в покое, и мы просто лежали на её огромной удобной кровати, я впервые испытал сильнейшее желание обо всем рассказать. С первого дня и до последнего.
- Знаешь, Ди. Знаешь, я ведь сидел не совсем так… Ну… как бы это сказать… Не совсем так, как принято в приличных домах.
- А разве в приличных домах принято сидеть?
Ди рассыпалась горстью серебряных монет, и тут же уснула.
***
Афганский альбом. Авиабаза К2 - Ханабад.
В 1979 году на базе ВВС СССР “Ханабад”, недалеко от узбекского города Карши стали базироваться советские бомбардировщики Ту 16 перемещённые сюда 184-м гвардейским тяжелобомбардировочный авиаполком в Прилуках.
С первых дней афганской войны база Ханабад была задействована во всех крупных операциях ОКСВА -ограниченного контингента советских войск в Афганистане.
На момент распада СССР в Ханабаде находилось 18 боевых самолётов.
В день, когда на ханабадский аэродром ступили ботинки первых подразделений американской десятой горно-стрелковой дивизии - огромная территория базы служила для откорма личных бараньих отар , принадлежащих новоиспечённому командованию каршинских военно-воздушных сил.
Дорогущая инфраструктура приходила в упадок. Обсыпались перекрытия подземных ангаров, трескался бетон ВПП, в запущенном состоянии находилось радиолокационное и светотехническое оборудование, дальние стоянки были просто разобраны на гаражи.
Настоящим экологическим бедствием стал подземный склад ГСМ - горючка и смазочные материалы нашли дорогу в грунтовые воды. Это было крупномасштабное экологическое бедствие. Стоило только копнуть на метр- другой вглубь ханабадской землицы- и с дуру можно было решить, будто под аэродромом находится нефтяное месторождение.
Американцы быстро воздвигли забор из контейнеров поставленных друг на дружку. Теперь в дополнение к внешнему рубежу обороны - довольно солидному бетонному забору советских времён, в течении нескольких часов возник внутренний - стальной. Поднаторевшие в оккупациях - Джи Ай действовали слажено и чётко.
Выставив посты и КПП - солдаты быстро натянули гигантские полевые палатки, расставили био-туалеты и протянули первые метры оптоволокнистого кабеля для интранета.
Следующие гости были представители диспетчерской службы ВВС США. Эксперты с ноутбуками из которых торчали спутниковые антенки прошли каждый метр полученной без единого выстрела территории и составили длинный список материалов необходимых для скорейшей модернизации аэродрома.
В одинокой башне диспетчера, который в последнее время наблюдал за стратегическим передвижением баранов по полю - появились шумные крепыши-сигнальщики из войск связи, которые быстро начали монтировать американское диспетчерское оборудование.
Позади диспетчерской быстро раскрылись зонтики гигантских спутниковых тарелок.
На башне появилась табличка К2 - база ВВС США “Оплот свободы”. К-2 - потому что по-английски название начинается с двух К: “Karshi-Khanabad”
В Ханабад стал прибывать основной контингент - а именно сами представители ВВС США. Как и во всех армиях мира лётчики и их обслуга - ребята с привилегиями. Но тут им пришлось слегка нахмуриться - общее командование осуществляли офицеры 164-го подразделения военно-интендантской службы Армии.
Хотя вскоре количество лётчиков и аэродромной обслуги значительно превышало личный состав армейских горных стрелков - летунам все же пришлось подчиняться более жёстким армейским правилам, а это значит не щеголять в футболках с короткими рукавами, несмотря на узбекскую жару, не баловаться пивком, и не крутить романов с солдатами в юбках, коих в Ханабаде было превеликое множество.
Непривычные к жёсткой дисциплине американские лётчики постоянно нарушали правила, вызывая кучу трений, нареканий и курьёзов.