Её звали Кристина. Или Крис, как она любила сама представляться. Я же звала ее Ночной бабочкой.
Крис была вся такая яркая, переливающаяся. Она и одевалась во все яркое, на дух не перенося серый цвет. В ее жизни не было ни одного завалявшегося оттенка серого. Не девушка, а какой-то фейерверк. Поэтому однажды, глядя на Крис, собиравшуюся к "выходу в свет" и одевавшуюся в не сочетаемые в художественном смысле между собой цвета, которые, однако, на ней смотрелись весьма уместно, я задумчиво произнесла:
- Крис, ты – бабочка. Ты одеваешься, как бабочка, ведешь себя, как бабочка, да и похожа на бабочку.
Видимо, сравнение ей понравилось, и Крис, накинув на себя газовый шарф наподобие крыльев, закружилась по комнате.
- Я – бабочка, я – бабочка. Ловите меня, все равно не поймаете, - пропела она, охватив одной фразой весь свой голосовой регистр, начиная с самых низких нот и закончив фальцетом.
Так и пошло с тех пор: Бабочка и Бабочка. Кристина даже иногда представлялась:
- Кристина, можно Крис, но для самых близких я – Бабочка.
Позже к прозвищу Бабочка добавился эпитет Ночная, связанный с её привязанностью к ночному образу жизни. Она спала до двух часов дня, потом долго приходила в себя, выкуривая сигарету за сигаретой, и чаще всего выползала из дома уже в районе восьми часов. Понятия не имею, когда она посещала лекции и сдавала экзамены. Хвостов у нее никогда не было.
Но она не была ночной бабочкой в том смысле, который мы вкладываем в это понятие. Потому что ночной бабочкой была я.
Я приехала в столицу из провинции. Родители мне помочь ни в чем не могли, мне самой надо было устраивать свою жизнь, которую я рассчитала от окончания школы лет этак до пятидесяти и не собиралась менять своего плана. В план первым номером входил институт, плату за обучение в котором я решила не совсем обычным способом. Для молодой, красивой и умной девушки, к которой я себя причисляла, не составило проблемы поиска нескольких "спонсоров" для оплаты университетского образования. Ничего личного, только бизнес, как сейчас модно говорить, забывая при этом, или просто не акцентируя внимания, что любой бизнес - это твой выбор, а это уже личное.
Вот такой у меня был бизнес. Два-три постоянных "клиента", не больше. Вполне достаточно, чтобы оплатить учебу. Я не зарывалась, мне лишнего не надо. На жизнь зарабатывала в компьютерном магазине консультантом-менеджером. Каждый день расписан по минутам. Никаких отклонений, все подчинено основной цели. Я не могла тратить драгоценное время на пустяки. Каждая свободная минута была посвящена театрам, музеям, концертам, - тому, чего я была лишена в своем провинциальном детстве.
Мой любимый цвет серый. Не серость, а серый цвет. Он сочетается с любым другим цветом, дополняя и оттеняя его. Правда, таким же свойством сверхсочетаемости обладают еще белый и черный, но у них нет такого спектра оттенков, как у серого. Белый цвет бывает только белый и грязный. Других оттенков у него нет. Так же и у черного – или черный, или любой другой цвет, недотянувший до черного. А у серого бесконечное множество разных оттенков, начиная от жемчужно-серого и заканчивая цветом испуганной мыши.
Вот поэтому я люблю серый. У меня в гардеробе все только серого цвета. Простенько и со вкусом.
- Простенько и со вкусом, - произнесла я, вертясь возле зеркала перед походом в художественную галерею, куда меня пригласила Крис.
- Фу, как можно облачаться в этот неопределенный цвет, - сказала Крис, показывая на гордость моего гардероба – шелковые брюки бледно-серого цвета, поверх которых я собиралась надеть полупрозрачную тунику на два тона темнее. – Ну как на тебя указать в толпе: вон та симпатичная серая мышка, что ли?
- За симпатичную спасибо, - спокойно ответила я, - сейчас повяжу розовый шарф, и ты забудешь о серой мышке.
- Сдаюсь. - Она демонстративно подняла вверх руки. - Ты не мышка, ты – мудрая сова. С-О-В-А, - произнесла Кристя нараспев, перекатывая как камешки все буквы. – Решено, я буду звать тебя Сова.
- Но почему Сова? – удивилась я, представив себя в виде нахохлившейся птицы с большими глазами, и даже мотнула головой, отгоняя наваждение.
- Потому что мудрая, - ответила подруга.
- Какая же я мудрая?
- Мудрая-мудрая. Ты сама не знаешь, какая ты мудрая. Пошли скорей, мы опаздываем, - потащила она меня к выходу.
Какая же я мудрая? Если бы я действительно была мудрая, я смогла бы предвидеть такой исход и остановила Крис в тот день. Уговорила бы никуда не выходить из дома. Не пустила бы. В конце концов, заперла бы, а ключи выбросила в окно.
Но это все случилось позже, а тогда я, чрезвычайно польщенная столь высокой оценкой умственных способностей, раздуваясь как индюк и едва ли не пыхтя от удовольствия, последовала за Кристей. Мы бродили по полупустой галерее, переходя от одного экспоната к другому. Крис, как будущий искусствовед, весьма профессионально рассказывала мне, неандертальцу в области живописи, о направлениях в современном искусстве, разъясняла различные манеры владения письмом. А в меня в тот день словно бес вселился, я никак не могла остановиться. И хотя ловила укоризненные взгляды посетителей, меня буквально душило от еле сдерживаемого смеха. Я никак не могла понять, как серьезно можно воспринимать то, что было развешено по стенам, да еще при этом с умным видом рассуждать, что думал художник, создавая современный натюрморт из стилизованной селедки на грязной клеенке и мерцающего экрана плазменного телевизора.
По мне, так, глядя на синюшную, цвета замороженной курицы третьей категории, натурщицу, сидящую в неестественной позе, которую и цирковая гимнастка, с рождения занимающаяся всякими вывертами, не осилит, можно только сказать, что ее автору еще минимум лет десять надо учиться основам живописи, ибо его творение только с большой натяжкой можно назвать женщиной. Я так прямо и сказала Кристе, что большинство из выставленных художников могут служить наглядным примером для раздела "Врожденные психические заболевания" в учебнике судебной медицины.
- А причем тут судебная медицина? – удивилась она.
- Потому что, наглядевшись на эти творения, мысли о красивом и вечном навсегда улетучиваются из головы, и человеку хочется только пойти и убить автора.
- Ну ты и кровожадная, Сова. Ничего ты не понимаешь в современном искусстве, - подвела она итог.
Кристя закурила и долго молчала. Я стояла рядом, отвернувшись, чтобы невзначай не вздохнуть дым, который терпеть не могла.
- А ты, знаешь, Сова, - произнесла, наконец, она, прервав молчание, - я, пожалуй, с тобой соглашусь. Я тоже не в восторге от современного искусства. Но это ничего не значит, - добавила она, заметив ухмылку на моем лице. – Сегодняшние художники точно так же имеют право на существование, как художники двадцатого века или любого другого времени. Наше личное мнение ни в коем случае не должно ущемлять их право на собственное видение мира.
- Да ладно, - примиряюще сказала я, - сегодня я окончательно убедилась, что не являюсь любителем современной живописи. Я сюда больше ни ногой. Отныне мой путь лежит только на Волхонку и в Третьяковку.
- Гораций – ты не прав. Чтобы что-то отрицать, это нужно хорошо знать. А потом, среди современных художников встречаются очень даже ничего.
- Не буду с тобой спорить. Тебе, как будущему профессионалу, виднее. А ты уже определилась, какую эпоху будешь изучать конкретно? – поинтересовалась я.
- Еще не знаю. Одно знаю точно, я обязательно открою галерею, где любой талантливый ребенок сможет выставлять свои произведения.
- А кто будет определять степень талантливости юного дарования? – Моя душа, как всегда, требовала точности.
- Компетентное жюри, состоящее только из таких же детей.
Кристинины планы вызвали у меня тысячу вопросов, но, взглянув на нее, я прикусила язык. Её вид не располагал к дальнейшей откровенностию
В тот же вечер она немного рассказала о своем детстве, после чего ее странное желание стало понятнее.
- Мой прадед был известным художником, а его дочь, моя бабушка, в чьей квартире мы живем, рисовать даже не умела. Но зато она стала очень хорошим искусствоведом, лучшим специалистом по живописи начала двадцатого века, по всем этим Малевичам, Петровым с Водкиными. Это она ввела меня в мир прекрасного, научила любить и понимать живопись, дала первые уроки по специальности и подарила старую истину – каждое видение мира имеет право на существование. Это было ее кредо, которое я тоже хорошо усвоила. Мне может что-то нравиться или не нравиться, но это не значит, что я могу уничтожать то, что мне не нравится. Как все дети, да еще выросшая в таком окружении, конечно, пробовала рисовать. Я не имею в виду каляки-маляки дошкольного возраста. Позже, лет в десять-одиннадцать, меня потянуло к рисованию. Так как я уже слышала о композиции, игре света и тени, то карандашом попыталась что-то передать. От бабушки у меня никогда секретов не было, поэтому она скоро стала свидетелем детских потуг, найдя в них какую-то искру, и даже договорилась с одним из своих многочисленных знакомых об уроках для меня.
Но тут вмешался его величество случай. К нам в дом зашел ее старинный приятель, тоже искусствовед, он увидел в руках у бабушки мои рисунки. В несколько минут в пух и прах разнес "неизвестного" для него автора и еще удивился, что бабушка тратит свое драгоценное время на такую ничего не значащую мазню. Бабушка возразила, что мазня как раз для нее что-то значит, так как это творение рук ее любимой внучки. Друг, ничуть не смутившись, в следующее пять минут напророчил мне блестящее будущее моего прадеда. Но первое слово уже было сказано и услышано.
К сожалению, в тот момент я находилась в той же комнате. А у меня уже в то время выработалась скверная привычка – я не люблю, когда меня хвалят, но и терпеть не могу, когда меня ругают. Когда "мудрые педагоги" мне говорят, что я что-то сделала плохо, надеясь, что в следующий раз у меня будет стимул постараться сделать лучше, то их метод в моем случае никогда не срабатывает – следующего раза не будет. У меня есть стимул совершенствоваться в том, что я делаю хорошо, а то, что у меня выходит плохо, я больше делать не буду. Так что случайно брошенные слова о моих первых попытках навсегда перекрыли мой путь в живопись. Скорее всего, таланта у меня и не было, иначе одним словом нельзя убить стремление рисовать. Говорят же, что помогать надо посредственности, а талант пробьется сам. А раз ничего не пробилось, значит, ничего и не было. Моя галерея как раз будет тем небольшим шансом, чтобы помочь талантам пробиваться в жизни, - сказала в заключение Кристя.
К детям у Крис отношение было особенное. Выражаясь ее словами, она любила всех детей мира. Став с ней жить, я первым делом поразилась, сколько денег она тратит на мягкие игрушки, заполняя ими все комнаты. На мое ехидное замечание про запоздалое детство, она спокойно ответила, что ее детство будет длиться ровно столько, сколько она захочет, и успокоила меня, что памперсы менять уже не требуется. Через какое-то время все мишки и зайки в одночасье исчезли, а мне она, проходя, бросила:
- Игрушек стало слишком много, и я их пристроила.
Так продолжалось еще несколько раз, пока я, вернувшись раньше обычного с лекций, не застала её за тем, что она упаковывала кукол в разноцветные целлофановые пакеты. Я помогла ей собрать их всех, а потом снести вниз, в ее ярко-красный, цвета настоящей пожарной машины, "Пежо".
- Поехали, по дороге я тебе все объясню, - предложила Крис.
Меня давно распирало любопытство, куда периодически деваются игрушки. Оказывается, она отвозила их детям, методически, с несвойственной ей пунктуальностью, объезжая один за другим детские дома в области. С того случая я тоже стала постоянным участником её благотворительных акций.
Вообще, Крис бросалась к любому, кто нуждался в помощи. Все время она кого-то пристраивала или защищала. Бездомных кошек и собак она подкармливала и отдавала в хорошие руки, старушек-соседок, одиноко доживавших свою старость на нищенскую пенсию, радовала чем-нибудь вкусненьким. Могла запросто сорваться среди ночи и поехать через весь город к подруге на разборку с ее пьяным мужем. Я на такое не была способна, даже понять не могла, как можно тратить свое драгоценное время на бесполезные увещевания пьяного мужика, который на утро ничего не вспомнит и спасибо никогда не скажет. Нет, все это было выше моего понимания. И хотя я считала себя понятливым человеком, понять поведение Кристи я не могла.
Или взять мой случай. Кристина привела меня к себе фактически с улицы. Мы всего-то виделись пару раз, когда она, услыхав сетования, что мне не очень удобно в общаге, предложила переехать к ней. Самое странное, что я, человек, абсолютно не приемлющий спонтанных решений, в этот раз без лишних раздумий согласилась. Она сразу же очертила модель нашего совместного проживания:
- Эта комната моя, в ней ничего не менять, не убирать, не переставлять. А в остальном можешь делать все, что хочешь.
Так дальше и было. Везде был наведенный мной идеальный порядок, а ее комната представляла собой первозданный хаос, который существовал еще до сотворения мира, но в этом хаосе Крис великолепно себя чувствовала и всегда находила требуемое.
Кстати, я была своеобразным исключением, кого Крис допустила жить рядом с собой. К ней часто забегали друзья и знакомые, но ни разу никого она не оставила даже ночевать. Даже праздники она не устраивала дома, предпочитая для них клубы и рестораны, "выездные сессии", как она их называла. Я так и не смогла понять, почему именно для меня она сделала исключение. Когда я ее напрямую спросила об этом, Кристина покрутила головой и произнесла:
- Ты мудрая Сова, но сейчас ты перемудрила. Живи проще. У меня были в отношении тебя далеко идущие планы – я хотела, чтобы ты за меня писала курсовые.
Но курсовые она всегда писала сама. Да и что я тогда знала по истории искусств по сравнению с ней, когда она любому дипломированному специалисту могла дать сто очков вперед.
Нет, я не мудрая Сова, а Соня. Я ничего не почувствовала. Ни утром, когда убегала в универ, а Кристя еще не проснулась. Ни вечером, когда вернулась, а ее уже не было. Ни ночью, когда спокойно спала, ни сном - ни духом не ведая, где она и что с ней.
Более того, я была уверена в своей непогрешимости, в своей мудрости, в своей правильности. У меня все под контролем. В конце концов, у меня есть моя непревзойденная интуиция, которая все почувствует и подскажет вовремя. Только хваленая интуиция крепко спала в ту ночь и была разбужена утром громкими звонками прямо-таки покрасневшего от натуги мобильника.
Когда я примчалась в больницу, она была мертва. Позже, сопоставив время, я поняла, что она была мертва уже тогда, когда молоденький сержант-полицейский сообщил об аварии и направил меня в Склиф.
В тот же день я ушла из ее квартиры. Без хозяйки "пещера Али-бабы" потеряла свою прелесть. Но дело даже не в этом. Дом потерял свою душу. Не знаю, как это объяснить – Кристина присутствовала в каждом уголке, стояла за каждой занавеской, её силуэт угадывался в каждом кресле. Перекинутый через спинку шарф, забытый чулок на стуле, одиноко валяющаяся туфля, маленькое, пускающее зайчиков по стене зеркальце на подоконнике – все эти невольные свидетели её последнего присутствия. Но в том-то и дело, что все они остались на тех же местах, где бросила их её рука, а её самой уже не было. Включенный комп мерцал картинкой, которую она смотрела перед выходом. Перевернутая чашечка кофе белела миниатюрным донышком на кухонном столе. Успела ли взглянуть Кристя, что ей уготовила судьба в тот день? Или чашка, как всегда, наврала, пообещав долгую счастливую жизнь. Мне, знавшей итог, это уже было не интересно, и я подставила чашку под струю воды, смывая чужую судьбу, как будто таким образом могла её исправить.
Ничего уже нельзя исправить. Я собрала свои вещи, ничего не взяв из того, что мне подарила Кристя. Мне не нужны были эти внешние проявления памяти. Память была внутри меня. Я сама была одна большая память. Или боль.
Боль от потери была так сильна, что, казалось, разрывала мена изнутри. Я и не догадывалась, что так сильно привязалась к подруге. Да мы себя подругами и не считали. Так, соседки по совместному проживанию. Мы бравировали этим, доказывая себе и окружающим, что в современном мире нет места глубоким чувствам и привязанностям, что мы всего лишь попутчики, волей случая оказавшиеся на какой-то отрезок времени вместе.
Мы прожили вместе чуть более двух лет. Некоторым людям для того, чтобы узнать друг друга, всей жизни не хватает, а мы сразу же, с первой встречи прониклись взаимным доверием. У нас не было откровенных разговоров, мы никогда не вели душещипательные беседы, однако каждый подкоркой чувствовал другого. Мы понимали друг друга на подсознательном уровне. Я всегда знала, как в конкретной ситуации поступит Кристя, то же самое можно сказать и про нее.
Мне многое в ней не нравилось, вернее, я бы никогда так не поступила, как вела себя она. Все ее поведение, манеры, движения, речь не соответствовали моим представлениям о гармоничности, но для нее они были естественны. Больше всего меня раздражала ее езда. Водила авто Крис великолепно, сливаясь с машиной в одно целое. Я ничего не имела против ее дневной езды, но ночные гонки всегда вызывали какой-то страх.
- Не бойся, Сова, - успокаивала Кристина, - меня учил водить мой дядя, а он был профессиональный гонщик, чемпион Союза. Со мной ничего не случится, я заговоренная от аварий.
Не знаю, от чего Крис была заговоренная, но в заговоре явно не учитывался пьяный встречный водитель. Значит, не напрасно я не любила ночные прогулки Крис.
Как часто после какого-то особого случая мы начинаем ворошить память, ища в ней предзнаменования, от которых мы раньше так небрежно отмахнулись, а ведь, возможно, обрати мы вовремя внимание, ничего бы не случилось.
Вот и сейчас я вспомнила, что Крис никогда не говорила о своем будущем, никогда не строила планы. Всего только раз она упомянула детскую галерею.
С тех пор прошло десять лет. Я достигла всего, что планировала. Даже больше. Окончила институт, затем получила еще и юридическое образование. У меня престижная работа, любящий муж, красивые и умные дети.
Все хорошо, как на картинке в глянцевом журнале.
Раз в год я езжу на могилу к Кристине. Совсем не обязательно, чтобы этот день совпадал с днем ее рождения или смерти, или с еще какой-либо датой из нашей небольшой совместной жизни. Просто, когда мне становится совсем тоскливо и хочется выть на луну, я надеваю свое самое яркое платье, покупаю букет незабудок, которые она очень любила, и еду к ней как на свидание. Долго сижу на скамеечке, вглядываясь в портрет Кристи. Она задорно улыбается мне с камня:
- Не кисни, Сова. Жизнь такая короткая, в ней нет места серому. Живи ярко!
Наверное, я так и сделаю. Начну новую жизнь.
Завтра.
И открою картинную галерею для детей.
Коллаж Ирины Амбокадзе