Бархатное небо над головой опустилось, накрыло седоватую шевелюру, окутало своим плотным невесомым покрывалом.
-Кто я? Зачем живу?- снова и снова попытался найти ответ Николай Иванович, зябко поёжась в пальто и нащупав рукой в кармане пальто гостинцы- две шоколадные конфетки.-Ах, разлюбезная ты моя Машенька, слышишь ли ты меня? Видишь ли, что творится вокруг? Сможешь ли мне подать какой-нибудь знак, чтобы я не чувствовал себя таким одиноким!
Он пошевелился, сидя на скамейке городского сада. Желтые, коричневые и полузелёные листья, кружась, спускались с веток громадного клёна,отправляясь в своё последнее путешествие, одинокие запоздалые прохожие торопились залесть в свои теплые супружеские постели. А он никуда не торопился. Он сидел и ждал ответа. Иногда днём ему казалось, что по улице прошла его Маша, покинувшая его два года назад. Дома ему чудился её голос- низкий, полный обертонов. А когда приходил домой после работы, то так надеялся, что ему откроет дверь его Маша, усадит за небольшой квадратный, покрытый цветастой скатертью стол, нальёт любимый борщ,кисло-сладкий,-такой умела варить только она!Но проходили дни, недели, и он, уговаривая себя, что нужно жить, воссоздавал в памяти день её похорон,будто убеждая себя в который раз, что её нет, и быть не может среди живых...
Похороны были в другом городе, в городе, где Машенька проходила лечение и где она жила у дочери. Потому что - перевозку, сказали врачи, тело не вынесет. Спрашивали Николая Ивановича о том, где хоронить супругу, но он не верил в её смерть, и поэтому отвечал, что всё-равно, этим отодвигая саму мысль о том, что больше никогда не увидит её живой.
...Проводить в последний скорбный путь свою матушку приехали дочери, сыновья. Все рослые, красивые: Мария Николаевна, старшая, Елена Николаевна, помладше на год, и Инна Николаевна, младшая, остающаяся молодой. Он так и не мог сказать, сколько же ей лет на самом деле- так задорно светились веснушки на ее лице. Николай Иванович помнил ее свадьбу, потому что на свадьбе второй дочери, на Украину, не поехал, да и его не приглашали. А старшая, Мария, названная в честь матери, жены его, так и не вышла замуж. Сыновья были холосты, хоть старшему и стукнуло уже 36. Николай Иванович считал, что жить нужно полной жизнью, чтобы дети имели семьи, девки-мужиков, а сыновья- жён, чтобы заботились друг о друге. Он с гордостью смотрел на своих сынов -Николая,старшего, Валентина, среднего и Игорька- младшего.Старший уродился в него- такой же светловолосый, голубоглазый, косая сажень в плечах. А два других сына- в мать- тонкокостые, черноволосые, кареглазые. Смотрел на сыновей и причина, по которой они собрались, отступила на задний план. Забылось, ради чего они все собрались в чужом городе за длинным столом накрытым белой скатертью. "Как же ты ждала всех, Машенька, когда слетятся твои соколы! А девки- да что они, девки, ссыкухи, за мужниными спинами- больно -то надо о стариках думать!!"
Николай Иванович ожидал, что выйдет его Машенька, с гордо поднятой головой, увенчанной уложенными вокруг головы косами, улыбнется и подбодрит:"Ну что, дружок, невесел, что голову повесил?" Николай Иванович обернулся по сторонам, и увидел кучу народа-все куда-то беззвучно сновали с тарелками, простынями, закрывая зеркала, окна, форточки. Кто-то начал считать рассложенные ложки, вилки, кто-то названивал тут же, рядом с ним, сидящим в глубоком кресле, по телефону.
-Ну что, домой-то не повезут?-услышал он.
-Нет, из морга сразу на кладбище, не на восьмой же этаж поднимать! Гроб в лифт-то вдруг не войдет! Что, в подъезде ставить?
-Конечно, конечно!
-Кто знает, что нельзя делать сейчас?
-А рыбу сразу на стол?
-А водки-то хватит?
-Да,ещё полотенца и платки возьмите, не забудьте!
-Табуретку,табуретку!
Всё двигалось в каком-то непонятном танце, а Николай не мог поверить, что больше никогда не увидит свою Машеньку в домашнем переднике, закусывающей губами кончик косички: ему вспомнилось, как он впервые увидел ее- она шла в белом платье с матросским воротником, в белых носочках и в косичках была голубая ленточка. Это сейчас девки красят волосы, стригут их, делают всякие мужицкие прически, а раньше- его Машенька ни разу в жизни не красила не только волос, но и бровей, ресниц, губ. Не красила ногтей. И была необыкновенно красива. Каждый год в отпуск Николай Иванович мечтал поехать со своей подругой, как называл он Машеньку. Вот так ни разу и не съездили вместе. И Николай Иванович в ужасе уловил свою мысль- как это так- НИКОГДА? Нет, этого не может быть, это всё- недоразумение, это ошибка! Мы ещё не съездили на Алтай, и с ней я не был на Кавказе-она так хотела поехать в Минеральные воды! И в Сухуми не были, и в Молдавии! Нет-нет, она должна быть рядом со мной! И он вспомнил, как четыре месяца назад поехали на дачу сажать лук. Маша купила лук на посадку и положила его за диван в мешке, где он долго лежал. Маша ждала, что приедет кто-нибудь из сыновей, помочь с посадкой, но никто не приезжал. Даже Игорек, живущий вместе с ними, приходя с работы, закрывался у себя в комнате. Да и понятно, работал с детишками педагогом дополнительного образования, уставал слишком. И Николай Иванович ловил свои мысли на том, что ищет оправдание своему младшему, самому маленькому. Потому что для Николая Ивановича он оставался всегда пятилетним, а не тридцати двух летним, каким он был на самом деле. Лук поехали садить двадцать пятого мая, был сильный ветер. Машенька втыкала луковки в землю, а он смотрел, как растут малина, смородина, крыжовник, барбарис, черемуха, яблони... Маша посадила лук, захотела посадить огурцы в грунт, но Николай Иванович поторопил ее ехать, потому что становилось поздно, оставаться ночевать было негде- дачку разграбили и оборвали электропровода, а автобусы после семи вечера ходили уже плохо.
Приехали с дачи, Маша приготовила поесть-сварила на скорую руку полевой суп со шкварками и с пшенной крупой, и слегла. Николай Иванович ложился рядом, спрашивал, что же нужно его Машеньке. Маше было всё холодно. Он приносил грелки, одевал ей на ноги шерстяные носки, потом купил ешё несколько одеял и электрических грелок. Пока не приехала из Москвы из командировки Инна и потребовала вызвать врача. Машенька все лежала, редко шевелилась. Николай Иванович уходил на работу и всё думал о своей Машеньке- о том, что ему все-таки повезло с ней, и о том, как ему с ней хорошо, и о том, что только она понимает его...
-Папа, надо ехать,-подошла младшая, Инна, и тронула за плечо.
Он невидяще вышел из квартиры, на лифте спустился вниз, также прошел до стоящего с траурной полосой по бокам автобусе.
-Вы муж? ...Вам в катафалк...
Кто-то помог ему выйти из автобуса, а кто-то помог зайти в катафалк, где лежало тело.
"Недоразумение. И что я здесь делаю? Всё-сон, всё-иллюзия..."-думал Николай Иванович. Любопытство потянуло посмотреть- кто же в гробу? Он заглянул в открытый гроб и увидел чужую женщину, как будто, такую маленькую, без единой морщинки, с яркими губами, видимо, накрашенными, в повязанном по-старушечьи платке...И вдруг кольнуло сердце от узнавания:"Маша! Маша, мой друг! ЧТО же ты тут делаешь?"
Он посмотрел на сидящих в автобусе людей -это были незнакомые люди, вот только приехавшая из Кузбасса дочь вытирала красные от слёз глаза. Черные одежды, печальные серые лица!
Николай Иванович увидел женщин, пришедших с работы дочери, чтобы помочь с похоронами и поддержать, и приосанился- негоже разнюниться, ведь на него смотрят вон какие красавицы! Он смотрел на женщин, с них переводил взгляд на свою неподвижную Машу и иллюзорность происходящего становилась очевидной. "Вот сейчас я скажу Маше- вставай, дружок, посмотри, красавицы идут- и Маша начнет злиться и называть лахудрами этих крашеных бабёнок"- Николаю Ивановичу стало веселее - он не верил, что Маша сейчас не отзовется и не начнет ерошить ему уже тронутые сединой волосы...
После похорон он не хотел уезжать к себе домой, в другой город. Он хотел быть рядом с Машенькой, он не верил, что она не проснется, он не мог себе представить- как это проснуться утром и не найти её спящей в постели? Как это- прийти с работы и не хлебать борща? Да такого густого, чтобы ложка стояла! Дочь оставляла, но звонили с работы, ему нужно было вернуться в свой город, на завод, на котором прошла его молодость, юность, и вот теперь проходила вся жизнь...
Вернувшись в свой, ставший чужим, город, после работы он шел по улицам и садился на скамейки, потому что ему казалось, что он должен встретить свою Машеньку. Он ждал, что она вот-вот снова пройдет по улице, веселая, смеющаяся, с завитой на гвоздик челкой. И он по такому случаю носил в кармане две шоколадные конфетки- угощение для Машеньки.
Но снова, в который раз, говорил себе:"Маша со мной, она рядом. Она- в моём сердце, я могу с ней разговаривать, я могу её слышать, я ..."Ему так хотелось ощутить тепло её пальцев, которые много раз ему приходилось отогревать! Хотелось обнять и положить голову на её плечо во сне...Хотелось...
Он развесил в комнате её портреты - в рамочках, дешевых и дорогих; без рамочек; рисунки, на которых его Маша запечатлевалась рисунками её учеников...
-Папа,ты ДОЛЖЕН жить!-говорила его дочь, изредка наезжая к нему после похорон. Но с каждым месяцем этих приездов становилось всё меньше."Пап, у меня своих дел по горло, чтобы ещё с тобой нянчиться!"-однажды услышал он от дочери, когда позвонил ей и просил приехать, или ХОТЯ БЫ, привести внука Толика.
-Машенька, а помнишь, как мы сидели с тобой на этой вот самой скамейке?
-А помнишь, как дворник Витя гонял нас своей метлой, когда мы целовались за кустом сирени? А потом днем доставал из своего черно-серого фартука дешевые карамельки и раздавал нам? Машенька, зачем ты ушла без меня?-он почувствовал, как побежала холодная дорожка по щеке и понял, что снова плачет. Это случалось с ним теперь очень часто.
Листья, желтые, тёмные и сморщенные, бросались на его пальто, признав за часть городского парка.