Смеяться и любить
(Ю.Нечипоренко. Смеяться и свистеть. Рассказы. М., Жук, 2012)
В своей заметке «Точильщик прозы Юрий Нечипоренко»
(«Последняя среда», No1, 2012) я писал об отозвавшейся в его
книге «Начальник связи» языковой традиции, идущей от Лари-
сы Рейснер и Тынянова, Всеволода Иванова и Катаева, Гайдара
и Житкова. Читая же новую книгу Юрия «Смеяться и свистеть»
(в нее вошли и некоторые рассказы из «Начальника связи»),
вспомнил я еще одного знаменитого писателя — Льва Кассиля и
его «Кондуит и Швамбранию». Я прочел Кассиля, когда и поло-
жено, то есть в детстве. Поэтому больше всего нравились мне в
книге описания вымышленной страны, в которую играли герои.
Я с нетерпением пробегал глазами страницы, рассказывающие
о дореволюционной и послереволюционной волжской слободе
в ожидании, когда уже будет про Швамбранию. Теперь я пони-
маю, что главное в книге Кассиля — это как раз то, как герои
жили, а не во что они играли. Вот так же и при чтении книги
«Смеяться и свистеть» следишь за рассыпанными в ней мета-
форами. Вот самое начало: «Верба. Она возносится над двором,
как зеленый фонтан». И тут же: «Двор огромный, как материк,
ограниченный неровной линией заборов, сараев, гаражей. Они
теснятся по краям двора, выступают, отступают — так меняет
свои очертания полоса прибоя». Или вот опять про кромку моря
уже почти в конце книги: «Песок лоснился, золотился, оживал
и дышал, как лошадиный бок». Или вот «маленький зеленый
самолетик, похожий на кузнечика, он застрекотал, задребезжал,
побежал, раскачался, подпрыгнул и полетел». Или «к вечеру
всюду набирается тень, как вода в ванну напускается».
Но замечаешь и жизнь, о которой рассказывает Юрий Не-
чипоренко. И тут снова сравнение с Львом Кассилем. Кассиль,
описывая послереволюционную Россию, глядит на нее глаза-
ми мальчика, воспитанного в дореволюционной интеллигент-
ной семье. Новая жизнь во многом не похожа на прежнюю, об
нее разбиваются многие прежние идеалы. Но Кассиль хочет ее
принять. Хотя бы потому, что другой у него нет. Но приятие это
вполне искреннее, иначе не получилась бы талантливая книга.
Вот и Юрий Нечипоренко всматривается в прошлую совет-
скую жизнь. Всматривается с другой стороны — из нашего вре-
мени. И, несмотря на все трудности и нелепости советского пе-
риода, оказывается, что много тогда было добрых, талантливых
людей, которые жили полной жизнью. (Оказывается, советский
период вполне это позволял). Людей, которые и помогли герою,
и вырастили, и выучили. Ну, так вот у него совпало, что детство,
юность, университет пришлись на советскую эпоху. Поэтому
смотрит он на нее с любовью. Чтобы было понятней, о чем я
говорю, выгляни из своего окна, любезный читатель. Тебе все
там нравится? Думаю, нет. А любишь или ненавидишь ты то, что
видишь? Если ненавидишь, то мне тебя жаль.
И еще об одном моем впечатлении от рассказа «Благовещенск.
Амур». Читая его, вспомнил я начало «Конармии» Бабеля. Воз-
можно, я ставлю Юрия Нечипоренко в неловкое положение. В
самом деле, хорошо это или плохо для современного писате-
ля, когда находят какие-то аналогии между ним и классиком?
Ведь могут сказать: «Ну, какая ерунда. Ничего общего» или «Ну,
конечно, все содрал в меру, так сказать, своего таланта». Я ду-
маю, хороший писатель выдержит такое сравнение. Пишет он
о своем, а другим прозаикам можно пожелать, чтобы их произ-
ведения тоже заставили вспомнить Бабеля, или Булгакова, или,
страшно сказать, Платонова.
Конечно, эти ассоциации вызвала у меня река. Но мало ли
рек описано в русской литературе? Нет, тут еще и что-то другое.
Нерв что ли какой-то... В общем, вот тебе, читатель, два фраг-
мента. Спорь, соглашайся или считай меня дураком. Твое право.
1)
Солнце отяжелело и налилось кровью, мы зашли в летний сад,
в парк отдыха — туда, откуда звучал фокстрот и где собирались
летние пары со всего города, чтобы прижаться друг к другу на
людном пятачке и переминаться, потолкаться под звуки музыки.
Свесив ноги вниз, к воде, я сел на парапет — и вдруг услыхал,
как далеко и жутко, скорбно и протяжно завыли собаки. Звуки
доносились из-за реки, с китайской стороны. Почему так мно-
го собак там собралось, и чего это они вдруг все хором воют?
А может, это не собаки — а демоны, оборотни оглашают свои
заклинания? И тут я явственно начал различать человеческие
голоса: огромный, многотысячный хор пел неведомую песню, позвякивали колокольчики, и звуки все нарастали. Казалось,
все больше людей подхватывало песню — и вот уже вовсю за-
гремел уверенный хор, запел самозабвенно и сильно — словно
начался неистовый молебен.
Мне показалось, что звуки эти доносятся из глотки дракона,
который свивал свое тело кольцами в небе — и опять распрям-
лял. Ветер продувал воздух через его мощные легкие: он пел и
летел, летел и пел, а собаки бежали за ним по земле и брехали. На
земле собирались тучи людей с колокольчиками и бубенцами —
все, — и махали руками и флагами, гнали небесного змея...
Ветер дунул со стороны Парка Отдыха — и звуки смешались,
слились вместе: древний китайский ор и игривый фокстрот, под
который в рваном ритме переставляли ноги городские красотки
и гарнизонные офицеры.
2)
Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер
играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на гори-
зонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается,
Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она
вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается
в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отру-
бленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандар-
ты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови
и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший
Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мо-
сты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна ле-
жит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки
сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко
порочит богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она
полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и си-
яющих ям.