От автора.
Сразу уточню, что название не то, чтобы глупое, скорее непрезентабельное.
Прочтя его, иной гость подумает: "Очередной депресняк очередного нытика".
На самом деле нет, не так. Суть произведения совсем в другом, и смысл его несколько иной.
Поэтому: не верим в худшее, читаем волшебную сказку с подозрительным названием,..
ЖИЗНЬ НА ДНЕ ПОМОЙКИ
Вэлкам, неудачники!
Прежде всего, вы должны обладать рядом знаний.
Знание номер 1. Здесь откусывают головы.
Знание номер 2. Если внезапно сменилась освещённость, спасайтесь. Иначе вам откусят голову.
Знание номер 3. Если вы услышали посторонний звук, неважно какой, пронзительный скрежет или тихий шорох, – спасайтесь!
Знание номер 4. Если вы почувствовали движение, вибрацию, колебания земли, спасайтесь! Резко поменялись запахи - бегите!
Знание номер 5. Если всё вокруг внезапно стихло, замерло, попряталось и скрылось, спасайтесь!
Знание номер 6. Если вы не обладаете, либо пренебрегаете вышеперечисленными знаниями, со стопроцентной вероятностью вам в ближайшее время откусят голову.
Знание номер 7. Если вы свято помните и прилежно используете вышеперечисленные знания, голову вам откусят в девяноста девяти случаях из ста.
МАТИЛЬДА.
Какому чудовищу при жизни его принадлежала реберная кость – оставалось загадкой. Какая неведомая и немыслимая сила сокрушила столь гигантского монстра – ни у кого не было ни малейших представлений. Купидоны и ангелы, годзиллы и гловерфильды, и даже самые гиперборейцы проигрывали в росте и размерах неведомому существу, порванному некогда на части.
Ребро было древним и сухим. Но всё ещё оставалось несокрушимым. Оно упиралось во влажную каменистую землю обоими концами, а на своём изгибе держало огромный проржавленный угол контейнера.
Матильда жила под ребром, вместе с собратьями ползала под сводом в поисках питания. Пряталась под дугой ребра, когда тёмные гиперборейцы подъезжали на своём железном астероиде, при помощи жутких механизмов поднимали контейнер, и со страшным грохотом вытряхивали его содержимое во чрево синего урода. Из утробы адского механизма доносился хруст ломаемых предметов, крики о помощи, предсмертные визги и вопли множества собратьев, перемалываемых в гигантской мясорубке. Потом следовал жуткий массовый голод; все ползли из контейнера наружу в поисках малейших крох, и тут же сами становились крохами в ненасытных пастях купидонов и ангелов.
КОНДРАТ.
Матильда старалась не привязываться. Не смотря на дикое, жуткое, обжигающее чувство одиночества, она сторонилась общения с себе подобными.
То ли дело Кондрат. Ей так нравились его выразительные фасеточные глаза. У Кондрата были прочные доспехи и внятная жизненная философия.
«Жизнь это позиционная оборона, - учил Кондрат, - В обороне, как известно, сил тратится меньше, чем в нападении. Чтобы эффективно защищаться от превратностей судьбы, надо знать свою силу и слабость. Надо знать местность, в которой обитаешь – наизусть. Чтобы с закрытыми глазами, в полной тьме, в спешке и стрессе, на автомате отыскать нужную дорогу в надёжное укрытие. И ещё. Чем крупнее монстр, тем он медлительнее. Чудовища предсказуемы. В этом их главная слабость. Гляди в оба. Прислушивайся. Принюхивайся. И спасайся. И будет тебе счастье».
Кондрат погиб по-глупому. Хотя ничто не предвещало беды. Был светлый солнечный день. В воздухе стоял пряно-сладкий аромат гниющих отходов, и жизнь казалась прекрасной. Все налегли на плохо выскобленную половинку арбузной корки. Пир горой, праздник и веселье.
Светлый гипербореец подкатил на своём леденце со стороны, противоположной солнцу.
Всё произошло очень быстро. Он закинул пакет со снедью в контейнер, содержимое косо высыпалось, и какой-то тяжёлый предмет качнул арбузную корку. Кондрат, стоявший на краю, кубарем скатился на самое дно арбузной чаши, где скопился липкий от сахара и гнили арбузный сок. Несчастный трепыхался в розовом, тщетно пытаясь выбраться из сладкой ловушки, и тут стала понятна спешка светлого гиперборейца. Сразу, как отчалил его леденец, к контейнеру задом пристроился железный астероид. Все кинулись врассыпную, кто куда. Матильда конвульсивно скатилась по обломку какого-то пластика в свою обитель, под ребро неведомого монстра. И тут всё задрожало, заколыхалось, заходило ходуном. Контейнер поплыл в небеса, вместе с арбузной коркой и с Кондратом в арбузной корке. Раздался эпический грохот. Зависший в воздухе контейнер быстро опустел.
ДАРЬЯ.
Матильда проползала под изгибом ребра, под рваным сводом ржавой дыры, тащилась вдоль швеллера на свет, и так вот оказывалась снаружи общежития, с западной её стороны. Солнце катилось к закату, играя синими лучами на зеркальной поверхности леденца. Он всегда стоял неподалёку от подъезда, в котором жил тот светлый гипербореец, погубивший Кондрата.
«Как бы я хотела быть таким вот леденцом», - вслух мечтала Матильда, - «Металлическим орехом цвета «синий канди», чтобы играть с отражением мира на своём обтекаемом корпусе! Хотела бы носиться на резиновых подушках, и чтобы такой вот гипербореец лелеял меня, протирал тряпочкой, садился в меня, аккуратно подбирая ноги, и чтобы я катала его по округе, утробно урча тюнингованным двигателем. И чтобы я не ведала ни страха, ни усталости».
«Не будь наивной», - возражала Дарья, - «В этом мире нет друзей. Все друг другу либо враги, либо никто. Вот мы с тобою друг другу никто. И это прекрасно. Потому что покой – вот источник счастья».
Потом Дарья и Матильда с приятным чувством отсутствия взаимных опасений наблюдали наступление темноты, и после неспешно отползали в свой контейнер.
А был довольно пасмурный день. Моросил дождик. На том месте, где добрые знакомые обычно следили за закатами, образовалась грязная лужица. Поэтому в тот вечер подруги расположились чуть дальше своего укрытия. Холодало. И рано наступили сумерки. Матильда засобиралась первая. Преодолев половину пути, она обернулась, чтобы высказать какую-то глупую шутку, и тут увидела стайку серо-бурых купидонов, летящих в направлении её пристанища.
«Дарья, берегись!» - только и успела вскрикнуть Матильда. Самый проворный из купидонов ловко приземлился, по инерции совершил два гигантских прыжка, и тело Дарьи тут же очутилось в его клюве.
Матильда рванула под контейнер, и чирикания купидонов электрическим током пронзали её, заставляя извиваться в стремительном спурте. Скорей! В укрытие! Ещё чуть-чуть! Вот… вот… вот он. Такой спокойный и надёжный свод обглоданной кости.
ОЛАФ.
Жизнь шла своим чередом. Светлые гиперборейцы снабжали провиантом, тёмные всё отнимали вместе с жизнями. Проворные купидоны таскали приговорённых обитателей контейнера прямо из-под носа более крупных, но менее поворотливых ангелов. Годзиллы и гловерфильды временами запрыгивали внутрь контейнера, рвали пакеты своими огромными пастями и вкусно чавкали содержимым, поедая это вместе с теми несчастными, которые не успевали скрыться. Между годзиллами и гловерфильдами чувствовалась какая-то странная взаимная неприязнь. Вторые, едва завидев первых, с диким рыком и лаями бросались на них, используя преимущество в размере и силе. Первые использовали ловкость и цепкость лап, спасаясь от вторых на ближайших деревьях. Этой скучной и утомительной войне не было конца и края.
«Война есть нормальное состояние действительности», - пояснял Олаф, - «В ней ключ к развитию. Потому как развитие требует ресурсов, ресурсы, в свою очередь исчерпаемы. Освоение новых ресурсов требует развития. Круг замыкается, а точнее сворачивается в спираль циклического роста. Рано или поздно соседствующие системы сталкиваются и начинают борьбу за ресурсы. Так возникает война. Она требует дополнительных ресурсов. Чтобы победить в войне, требуется много обученных и сытых солдат. Победит та система, в которой строже порядок, прочнее выдержка, и неуклоннее воля к победе. Без войны не бывает победы. Без побед не будет ресурсов. И тогда начнётся увядание и массовая смерть».
Олаф был рыжий тевтон. У него была наполовину ампутирована правая средняя лапа. И он баловал Матильду героическими историями о битвах с чёрными абреками. Потом убегал по призыву собратьев в свою крепость, где население мобилизовалось на очередную переломную битву с врагами.
Гловерфильды гоняли годзилл. Абреки гоняли тевтонов. Смерть входила в привычку.
Олаф популярно пояснил Матильде, что он ей враг, а она ему ужин. И не тронул он её при первой встрече только потому, что спешил с депешей о прорыве абреков. По-доброму предупредил, что, вернувшись в своё обиталище, обязательно передаст собратьям весть об обнаружении Матильды. И собратья направят отряд, чтобы её схватить и утащить в своё логово.
С тех пор Матильда перестала любоваться закатами. Благодаря Олафа за честность, выползала на свет божий ранним утром, когда подавляющее большинство дневных обитателей ещё дремало, а неведомые и страшные ночные враги уже отходили ко сну.
Олафу голову откусили физически. Абреки отступали, Олаф увлёкся преследованием врагов и попался в ловушку. Об этом Матильде поведал Гюнтер, глядя ей в глаза своими бездушными бессмысленными глазками. Гюнтер со товарищи пришёл за Матильдой. Но так случилось, что мимо проходил гипербореец, и его циклопическая нога в грязном кеде опустилась прямо перед носом остолбеневшей, поправ и раздавив налётчиков.
КАМИЛЛА.
У Камиллы была редкая для местных обитателей черта: гипертрофированное самомнение. Камилла, что называется, пёрлась от себя любимой. У неё было нежное бледно-салатовое тело, украшенное гламурными чёрными пятнышками, и очень крепкие челюсти, способные перемалывать жёсткую зелёную листву. Камилла свалилась с близ растущей берёзы, шлёпнулась рядом с Матильдой, и вальяжным тоном произнесла:
«Звезда в шоке! Куда я попала! Прямиком в гости к отбросам, которые питаются отбросами. А ещё тут есть отбросы, которые питаются питающимися отбросами отбросами. То есть едят существ, внутри которых дерьмо, получившееся из съеденного гниющего дерьма. Меня сейчас вырвет».
«Цаца, отгребай обратно на свою берёзу», - обиженно пробубнила Матильда.
«Душенька!», - нравоучительно ответствовала Камилла, - «Будь в тебе хоть капля самоуважения, ты бы отползла со мною на мою берёзу, ввысь, поближе к небесам, и пребывала бы там в счастье и благоденствии всю оставшуюся жизнь. Но, судя по выражению твоего лица, трясина засасывает. И не отпустит. Что ж, соболезную. Чао!»
На полпути к стволу берёзы Камиллу настигла проворная стерва. У стервы были быстрые крылья, длинные ноги, узкое продолговатое тело, которое заканчивалось длинным острым жалом. Говорят, проворные стервы – дальние родственники полосатых бестий, известных любительниц гнилого мяса. У проворных стерв была одна жуткая привычка. Они откладывали свои яйца внутрь тел зазевавшихся красоток, типа Камиллы. Вот острое жало погрузилось глубоко в организм гламурной модницы. Бедная визжала и дёргалась. Но стерва возвышалась над обречённой на своих длинных ногах, и, трепеща от натуги крылышками, рожала в податливую плоть своё потомство.
Наверное, страшно, когда ты ещё жива, и уже чувствуешь внутри себя копошащихся тварей, поедающих тебя изнутри.
«Нет», - размышляла Матильда, - «Небеса не для нас. Рая нет. Есть только Земля. Она же по совместительству ад. Здесь нет ни врагов, ни друзей, ни покоя, ни спасения. Смысл жизни – в смерти. Кончина неизбежна и страшна. И всегда внезапна. И уродлива. И только вольные птицы, быстрые и неуловимые, кружат где-то высоко, выше берёз, домов и улиц, выше самой смерти. И даже ангелы с купидонами им нипочём, соседство с которыми ничуть не напрягает. Вольные птицы приносятся, откуда ни возьмись, садятся на принесённые гиперборейцами вкусности, деловито питаются, потом чистят свои хоботки, лапки и крылышки, и летят прочь. Навстречу новым приключениям. Навстречу свободе».
УЛИСС.
«Наверное, я последний», - скромно рассуждал Улисс, - «Гиперборейцы истребили мой род. Чертили белым мелом загадочные кабалистические знаки во всех местах. И наступал голод. А кто пытался пересечь меловую черту, тот погибал в страшных муках. Сначала его начинала изводить суровая жажда. Но челюсти сводила немыслимая боль и скованность. Бедный макал своё ротовое отверстие в каплю воды на дне раковины, но не мог отщипнуть от неё ни крупинки. Потом во всём теле наступало оцепенение. И всё».
«За что они так вас?» - сокрушалась Матильда.
«Спроси у них», - печально отзывался Улисс.
Его принёс из своего каменного дома в пакете вместе со строительным мусором какой-то грязный гипербореец. У Улисса было рыжее тело и длинные-предлинные усы. И ещё он был тих и кроток. И одинок. Под стать Матильде.
«Встреча двух одиноких душ таит в себе опасность», - рассуждал Улисс, - «Одинокие души притягиваются друг к другу со страшной силой, особенно если присутствует взаимная симпатия. Души проникают друг в друга, пускают ростки. Прикипают. А потом, когда за кем-то одним судьба… пришла… чтобы забрать… Рвётся по живому. По оголённым нервам».
«Ты прав», - вторила Матильда, - «Привязываться нельзя ни при каких обстоятельствах».
Они прикипели друг к другу.
Кто-то что-то поджёг в контейнере. Едкий дым распугал обитателей. И масштабы пожара превзошли все ожидания. Горело и занималось сразу в нескольких местах. Многие оказались в сжимающихся огненных кольцах. Паника нарастала. Во всеобщем хаосе и безумии Матильда, ломая инстинкт самосохранения, ползала слепая от дыма тут и там, хриплым голосом звала: «Улисс! Улисс!»
В конце концов, она услышала его голос, прослезилась и прозрела.
Улисс среди прочих стоял в центре огненного плена и прощально шевелил усами.
«Беги!» - кричал он, срываясь на хрип, - «Ради жизни! Беги! Не стой! Исполни мою волю! И прощай!»
Матильда по привычке скатилась под ребро неведомого монстра. Даже тут было сизо от дыма. В горле першило, а в душе наступила пустота и какое-то окаменение.
«Ради жизни!» - рыдала Матильда, - «Что есть жизнь? Жизнь есть боль. Я устала от боли. Я устала от потерь. Всё. Больше не хочу. Я желаю быть бездушным мёртвым камнем. Боги! Превратите меня в камень! Умоляю! Если в вас есть хоть капля любви, крупица сострадания, молю! Убейте меня!»
Истерика сменилась глубоким ледяным оцепенением, похожим на быстрый сон с открытыми глазами. Картины природы остановились и потемнели. Тело Матильды не чувствовало ничего, кроме бесконечной усталости. В каждую клеточку организма проник глубокий отёк.
В голове Матильды медленно пронеслась радостная мысль: «Я умерла!» Медленно неслись клубы дыма над её головой, медленно визжали массы конвульсивно умирающих где-то там, вверху, в пожаре. Медленно мчались за ангелами выпрыгивающие из засад годзиллы. Медленно катилось за горизонт бездушное пятно небесного огня. Всё вокруг Матильды становилось безучастным. Смерть есть благодать безучастности. Это была мысль Матильды? Или это мысль божественных небес?
КАНДИ
Пришла тьма. И пришли тучи. И лил дождь. И огонь угас.
Утреннее солнце носилось в воздухе наперегонки с низкими белыми обрывками невесомых облаков.
Так выглядело утро Матильды. Она очнулась в каком-то мокром неуютном панцире. Пошевелилась. Телом разорвала хрупкую защиту и высвободилась. На удивление легко и быстро пробежала под ребром, под ржавой дырой, вылезла на белый свет и тут увидела своё собственное отражение в скопившейся за ночь огромной луже.
Из тёмных глубин на неё глядела вольная птица.
На теле Матильды появились ловкие лапки. Они позволяли ей прыгать и скакать. Но это ещё не всё. За спиной проснувшейся красовались мокрые и мятые перепончатые крылья. Их обдувало утренним воздухом, крылья быстро сохли и сами собой расправлялись. И ещё Матильда увидела, что у неё сформировалось брюшко по виду один в один как леденец гиперборейца: синее и до блеска глянцевое. В нём отражалось синее солнце и синие облака и синее небо.
На душе у Матильды было светло и легко. Вот крылья окончательно просохли. Матильда взмахнула ими. И ПОЛЕТЕЛА.
Над контейнером, над берёзой, над домами и улицами. Перед ней открылся гигантский неведомый мир. Такой гигантский и такой неведомый, что будь Матильда хоть капельку разумна, она бы сошла с ума от потрясения.
«Я свободна!» - ликовала Матильда, пулей пронзая пространство, - «Я вольная птица! Я свободна, красива и счастлива… и сексуальна. Я пока не знаю, что такое сексуальность, но я обязательно выясню. Весь мир, прекрасный и загадочный, новый и радостный, весь мир теперь у меня на крыльях. Здравствуй, мир! Это я. Меня зовут Матильда. Матильда Канди».
Музыка, занавес.